Читать книгу: «Пикник и прочие кошмары», страница 2

Мы прошли дальше по пляжу, наши аппетиты быстро разгорелись от свежего соленого воздуха и перепалки, трупный запах нас больше не мучил, и мы набросились на еду с удвоенным рвением. После чего, набив желудки и, пожалуй, перебрав вина, мы все провалились в забытье и спали долго и крепко. Вот почему мы пропустили изменения погоды. Я проснулся первый. Сначала я решил, что уже вечер, так как вся бухта была погружена во мрак, но потом посмотрел на часы: всего пять. Быстрый взгляд наверх сразу внес ясность. Когда мы еще бодрствовали, небо было бледно-голубым, а море все переливалось, сейчас же небосвод приобрел оттенок сланца, а вода, ему под стать, сделалась иссиня-черной, и волны угрожающе вздымались под порывами ветра. Горизонт был черен как смоль, рассекаемый молниями, и до моего слуха донеслись не такие уж далекие раскаты грома. Я тут же поднял тревогу, и все уселись, полусонные, осоловелые. Через несколько секунд до них дошло, какой метеорологический кульбит произошел, пока они спали.

– О боже! – воскликнула мать. – А ведь крыша Министерства авиации обещала…

– Кошмарная страна, – сказал Ларри. – Только отчаянному мазохисту может нравиться эта жизнь. Здесь все умерщвляет твою плоть – от домашней еды до закона о торговле спиртными напитками и от женщин до погоды.

– Скорей в машину, – приказал Лесли. – Сейчас ливанет.

Мы наспех собрали провиант и все движимое имущество, сумки, коробки и двинули по пляжу. Из-за споров вокруг конского трупа нас слишком далеко занесло, и теперь до машины надо было топать и топать. На полдороге нас застиг дождь. Сначала упало несколько крупных капель, а затем тучи словно прорвало, и хлынул сплошной поток. Через считаные секунды мы были мокрые насквозь. Ледяной дождь. Стуча зубами, мы взбежали на холм, где стоял наш «роллс», и тут перед нами открылась новая беда. Джек, убаюканный безоблачным небом, не стал поднимать крышу, и сейчас внутри стояли глубокие лужи.

– Дьявол! – заревел Ларри, пытаясь перекрыть шум ливня. – Здесь хоть у кого-то сохранились остатки разума?

– Откуда я мог знать, что пойдет дождь? – обиделся Джек.

– Оттуда, что он всегда идет на этом острове, больше похожем на мокрую губку.

Лесли с Джеком попытались поднять крышу, но быстро выяснилось, что по какой-то причине это невозможно.

– Бесполезно, – отдуваясь, объявил Лесли. – Придется на всех парах мчаться к ближайшему укрытию.

– Отлично! – отреагировал Ларри. – Я всегда мечтал о том, чтобы проехать в сезон дождей на кабриолете.

– Да прекрати ты уже стенать, – огрызнулся Лесли. – Мы все одинаково промокнем.

Мы забрались в машину, и Джек рванул, чтобы поскорей довезти нас до укрытия, но крики и рыки с заднего сиденья заставили его сбавить обороты. Дождь хлестал нас по лицу. Примерно через полмили машину затрясло, и мы поняли, что проколота шина. Джек, чертыхаясь, тормознул, и они с Лесли принялись менять покрышку, пока мы все сидели в гробовом молчании, поливаемые дождем. От прически, которую Марго сооружала с таким тщанием, остались пряди, висевшие крысиными хвостами. Мать как будто в одиночку преодолела Атлантический океан. Но хуже всего смотрелся Ларри. Он опустил уши своей охотничьей шапки, и дождевые потоки – Ниагарский водопад в миниатюре – струились ему на колени. Тартановый костюм, вбиравший в себя воду с жадностью песчаных дюн Сахары, и без того тяжелый, поглотив десяток галлонов жидкости, висел на нем, точно мокрые доспехи.

– Мать, объясни мне, что ты имеешь против меня? – спросил он, когда Джек и Лесли вернулись в машину и мы поехали дальше.

– Дорогой, ты о чем? – не поняла она. – Я против тебя ничего не имею. Не говори глупости.

– Я не верю в случайности, – продолжил он. – Слишком уж хорошо все спланировано. У тебя, видимо, была тайная психологическая установка меня уничтожить. Почему ты не задушила меня подушкой в колыбели? Зачем убивать меня в расцвете сил?

– Ларри, ты говоришь такие глупости. Если бы тебя сейчас слышал посторонний человек, он бы мог подумать, что ты говоришь серьезно.

– Я говорю серьезно. Не важно, мои издатели будут в восторге от скандала. «Известный романист погиб от рук матери. „Я это сделала, потому что он мучился“, – призналась она».

– Ларри, ты можешь помолчать? – не выдержала мать. – Как же ты меня расстраиваешь.

– Пикник – это твоя идея.

– Но крыша Министерства авиации… – начала она.

– Довольно, – взмолился он. – Если ты еще раз произнесешь эти слова, я закричу. Одна надежда, что их всех там убило молнией.

Тем временем дорога вывела на самый верх прибрежных скал. Потемнело, как в сумерки, а порывы ветра раскачивали дождевую завесу так, что за несколько шагов невозможно было ничего разглядеть. От золотых вспышек молний и оглушительных раскатов грома прямо над головой мать и Марго взвизгивали от страха. И тут мы прокололи вторую шину.

– Ну вот и всё, – философски заметил Джек, съезжая на обочину.

Повисло короткое молчание.

– Что значит «всё»? – поинтересовался Ларри. – А поменять колесо слабо́? Может, вы там не заметили, но нас поливает дождь.

– Нет, – последовал короткий ответ, а уже затем пояснение: – У нас только одна запаска.

– Одна запаска? – Ларри словно не верил собственным ушам. – Боже! Какая организация! Какое планирование! Если бы Стэнли вел себя подобным образом, он бы до сих пор искал Ливингстона!⁵

– Ничего не могу поделать, – сказал Джек. – Мы уже использовали запаску. Никто не ждет двух проколов подряд.

– Быть готовым к неожиданностям – в этом и заключается искусство жизни.

– Вот тебе неожиданность, – вступила Марго. – Если ты такой умный – давай!

– Даю, – неожиданно для всех сказал Ларри. – Когда ты окружен болванами, остается надеяться только на себя.

С этими словами он не без труда вылез из машины.

– Ты куда, дорогой? – спросила его мать.

– Туда. – Он показал пальцем. – Видите человека в поле? Не спрашивайте меня, что он там делает под проливным дождем. Небось деревенский дурачок. Но, возможно, я смогу у него узнать, где находится ближайший коттедж или гостиница с телефоном. Мы туда пойдем пешком и вызовем аварийку.

– Как ты все здорово придумал, – восхитилась мать.

– Я бы так не говорил. Просто когда ты со всех сторон окружен глупостью, любое логичное решение покажется гениальным.

Он пошел по дороге, а я направился следом, не желая ничего пропустить.

Мы подошли к полю. Вдали мужчина прохаживался между посадками, что-то весело насвистывая себе под нос. Плечи он закрыл от дождя мешковиной, а голову – еще одним мешком. Время от времени он нагибался, внимательно разглядывал росток, а затем его выдергивал. Может, и правда деревенский дурачок. Мы к нему направились между посадками. Мокрая земля липла к подошвам, как черная патока, и вскоре мы уже тащили на себе по пять лишних фунтов на каждом ботинке.

– Мой костюм уже весит восемьсот фунтов, да еще башмаки… у меня сейчас случится инфаркт, – отдувался Ларри.

– Эй, привет! – закричал я мужчине издалека.

Он разогнулся и поглядел на нас, грязных, заливаемых водой.

– Добрый день! – откликнулся он.

– С такой метеорологической историей, казалось бы, английский язык должен как-то модифицировать приветствия, – сказал мне Ларри. – Разве не абсурд говорить «Добрый день», когда и Ной не рискнул бы отправиться в плавание?

Когда мы приблизились, Ларри включил все свое очарование, насколько это позволял его смехотворный вид:

– Извините, что побеспокоил вас. У нас сломалась машина. Не будете ли вы так добры сообщить нам, где находится ближайший телефон, чтобы вызвать аварийную службу?

Мужчина внимательно нас разглядывал. У него были голубые глазки с огоньком и ястребиный нос, а лицо напоминало румяное осеннее яблоко.

– Телефон? – переспросил он. – Здесь нет телефона. Нельзя вызвать, нет телефона.

– Это я понимаю, – терпеливо покивал Ларри. – А где находится ближайший?

– Ближайший? Ближайший… Дайте подумать… Я давно никуда не звонил… Джефф Роджерс живет в том конце долины, но у него телефона нет… и у миссис Чарльтон, которая живет вон там… Лучше всего, сэр, вам дойти до перекрестка, а потом направо. Увидите – «Бык»… это паб, и у них есть телефон… по крайней мере прошлой весной, когда я туда заглядывал, был.

– Понятно, – сказал Ларри. – А как отсюда добраться до перекрестка?

– Хорошая прогулочка, сэр, – сказал мужчина. – Добрых три мили.

– А нельзя ли поточнее?

– Хорошая прогулочка, все время в гору.

– Это не так важно, – заверил его Ларри. – Но нам нужны точные указания…

– Дам-ка я вам Молли, – сказал мужчина. – Так будет быстрее.

– Мне как-то неудобно беспокоить вашу жену…

Слова Ларри были встречены взрывом смеха.

– Жену! Жену! Вот уж насмешили, сэр. Молли мне не жена, это моя лошадь.

– Вот как. Вы очень добры, но я уже давно не ездил верхом, к тому же у нас сегодня был неудачный опыт с лошадью.

– Нет-нет. Не верхом, а на двуколке.

– Ясно, – сказал Ларри. – Но тогда как мы ее вам вернем?

– Да не беспокойтесь, сэр. Просто закрепите получше поводья, и она сама придет домой. Она всегда ко мне приходит. Ничем не хуже жены, сэр, и пусть моя старушка не обижается. Если я в пабе перебираю, они меня кладут в двуколку, и Молли без лишних слов везет меня домой.

– Сообразительное животное. А в вашу двуколку шесть человек поместятся?

– Да, сэр. Главное, ехать медленно, а если в гору, то двоим лучше вылезти и идти пешочком.

Мы обогнули живую изгородь и за ней обнаружили Молли, покрытую мешковиной, задумчиво жующую что-то в своей торбе. Она была крепко сбитая, как эксмурский пони, только вдвое крупнее. Двуколка красивая, просторная. Мужчина отвязал Молли и протянул вожжи Ларри, а тот поспешил вручить их мне.

– Ты у нас зоолог, вот ты и погоняй, – приказал он.

Мужчина дал нам указания, которые, как обычно в сельской местности, изобиловали путаными деталями: «слева увидите расщепленную молнией ель» или «впереди будет овечье пойло, которое можно обогнуть». Мы заставили его повторить все указания дважды, после чего, наговорив ему добрых слов, залезли в двуколку. Молли, видимо подзамерзшая на приколе у изгороди, с готовностью откликнулась на мои подбадривания и резво затрусила в сторону дороги. Домочадцы встретили нас хохотом, они не верили своим глазам.

– Ты собираешься нас отбуксировать таким образом? – обратился Лесли к брату.

– Нет, – последовал суровый ответ. – Это транспортное средство доставит нас в убежище с телефоном. А если привязать к колесам ножи для пикника и Марго изобразит из себя Боудику⁶, при определенном везении мы переедем какого-нибудь селянина и отрежем ему ноги.

После некоторых препирательств нам удалось убедить домочадцев покинуть мокрый «роллс» и пересесть в такую же мокрую, но мобильную двуколку. Ливень успела сменить морось, что было еще хуже, так как она пробирала до костей. Молли, повернувшая уши назад, чтобы слышать мои похвалы ее сноровке, старательно делала свое дело, и мы ходко продвигались по проселочным дорогам. Через каких-нибудь двадцать минут мы оказались в совершенно незнакомой и необитаемой местности.

– Дорогой, я надеюсь, ты знаешь, куда мы едем, – озабоченно сказала мать.

– Конечно знаю, – отмахнулся Ларри. – Указания хозяина огненными буквами выжжены в моем мозгу. Джерри, возле вон того дуба поворачиваешь направо, а потом второй поворот налево.

Какое-то время мы ехали молча, пока не добрались до перекрестка без дорожного знака. Не успел Ларри дать указание, как Молли уже повернула налево.

– Вот видите! – торжествовал Ларри. – Она со мной согласна. Даже бессловесные лошади сразу чувствуют прирожденного лидера. Ее хозяин наверняка посещает этот паб, так что дорога ей хорошо известна.

Мы углубились в мокрый, сочащийся влагой лес, где на нас хлопали крыльями вяхири и подозрительно пикировали сороки. Дорога петляла среди вымокших деревьев.

– Нас ждет расчудесный деревенский паб. – Ларри потянуло на лирику. – Жаркий огонь в камельке согреет нас снаружи, а горячий виски с лимоном – внутри. Хозяин, скромный крестьянин, будет скакать вокруг, исполняя наши желания, пока мы греемся у камелька…

Тут мы свернули за угол, и Ларри проглотил язык. В пятидесяти ярдах, утопая в грязи, стоял наш «роллс».

У Молли, может, и были недостатки, но где живет хозяин, она знала точно.

Первое плавание

Как бы хорошо ни был подвешен у вас язык, мозг может дать слабину, когда вы попытаетесь описать Пьяцца Сан-Марко в полнолуние, напоминающую раскрытый нарцисс. Дома, словно слепленные из крошащейся пересахаренной нуги, в роскошных коричневых, красных и утонченно-розоватых осенних тонах. Сидишь и, как завороженный, наблюдаешь за фигурками звонарей-мавританцев, появляющихся каждые пятнадцать минут, чтобы ударить в большой колокол кафедрального собора, после чего эхо разнесется по всей огромной площади.

В тот вечер Венеция была необыкновенно хороша, и картину портило только мое воинственное семейство за двумя столами, заставленными питьем и блюдечками с закусками. Идея принадлежала моей матери, а на протяжении всей ее жизни то, что задумывалось как приятный сюрприз, неизбежно оборачивалось фиаско, шаг за шагом приближая ее к тому позорному столбу, который все дети припасли для родителей.

– Могла бы, по крайней мере, предупредить меня заранее. Тогда бы я рискнул жизнью и купил авиабилет. – Мой старший брат Ларри угрюмо разглядывал батарею стаканов, последовательно выставленную перед ним до безобразия счастливым официантом. – Какой в тебя вселился дьявол, что ты купила трехдневный круиз на греческом пароходе? Могла бы еще и на «Титанике»!

– Я подумала, что все будут в восторге. Греки прекрасные моряки, – защищалась мать. – И вообще, это у судна первое плавание.

– Вечно ты кричишь «Волки!» еще до того, как тебе сделали больно, – вставила Марго. – Мне кажется, это была превосходная идея.

– А по-моему, Ларри прав, – неохотно признался Лесли, так как мы не любили соглашаться со старшим братом. – Мы знаем, что собой представляют греческие суда.

– Не все, дорогой, – сказала мать. – Бывают и хорошие.

– Теперь уже ни черта не сделаешь, – мрачно заключил Ларри. – Ты нас приговорила к путешествию на этой чертовой посудине, которую наверняка бы отверг и Старый Мореход⁷ в изрядном подпитии.

– Не говори глупости, Ларри, – отмахнулась мать. – Вечно ты преувеличиваешь. Человек в «Агентстве Кука» очень высоко о нем отзывался.

– Он сказал, что там отличный бар, – радостно подхватила Марго.

– О господи, – пробормотал Лесли.

– И наши языческие души омоют самыми омерзительными греческими винами, – изрек Ларри, – как будто выдавленными из яремной вены верблюда-гермафродита.

– Какая мерзость, – отреагировала Марго.

– Послушайте, – по-настоящему завелся Ларри, – меня вытащили из Франции под дурацким предлогом посетить места юности, на что я по глупости согласился. Я уже сожалею, а мы еще только добрались до Венеции. У меня скоро съежится печень от «Лакрима кристи» вместо хорошего честного божоле. В каждом ресторане вместо стейка «шароле» меня заваливают горами спагетти, этой особой разновидностью ленточных червей.

– Ларри, ну что ты такое говоришь! – не выдержала мать. – Как можно быть таким вульгарным?

Притом что в разных уголках площади играли разные мелодии три оркестра, ни на минуту не умолкали итальянцы и туристы и громко ворковали полусонные голуби, казалось, половина Венеции заинтригованно прислушивается к нашим семейным разборкам.

– На корабле все будет отлично, – успокоила всех Марго. – Мы же окажемся среди греков.

– Именно это Ларри и беспокоит, – мрачно изрек Лесли.

– Ну, нам пора. – Мать постаралась заразить всех своей наигранной уверенностью. – Сядем на вапорайзер – и в порт.

Мы расплатились, вышли к Большому каналу и поднялись на моторный катер, который наша мать с ее отличным знанием иностранного языка назвала «вапорайзером». Итальянцы, будучи не столь образованными, называли его вапоретто. Пока мы тарахтели мимо великолепных домов и подернутых рябью отражений фонарей в воде, Венеция открывалась нам во всей своей красе. Даже Ларри вынужден был признать, что иллюминация в Блэкпуле бледнеет рядом с этой. В конце концов мы добрались в порт. Подобно прочим портам, он выглядел так, словно его спроектировал, будучи не в духе, Данте, когда придумывал свой «Ад». Фосфоресцирующие лучи прожекторов превращали нас в героев ранних голливудских фильмов ужасов и забивали серебристый, как паутина, лунный свет. Настроения нам не прибавил даже вид миниатюрной матери, пытающейся убедить трех разбойного вида носильщиков, что мы сами справимся с нашим скарбом. Она с ними объяснялась на самом простом английском.

– Мы Англия. Мы не говорить по-итальянски! – кричала она в отчаянии, добавляя слова на хиндустани, греческом, французском и немецком, никак друг с другом не связанные.

Так она, в сущности, разговаривала с любым иностранцем, будь то эскимос или австралийский абориген, но развеять общую тоску ей удалось ненадолго.

Мы изучали примыкающие к этой части порта виды Большого канала, когда к причалу стало приближаться судно, которое, даже на взгляд самых сухопутных крыс, никак нельзя было счесть пригодным к плаванию. Когда-то его, видимо, использовали как немалого водоизмещения каботажник, но даже в ту давнюю пору, девственно-новенькое и свежеокрашенное, оно явно не отличалось красотой. Сейчас же, не располагая никакими атрибутами, которые в этом призрачно-фосфоресцирующем мерцании могли бы его выгодно подать, оно выглядело просто удручающе. Его несколько лет не красили, здесь и там виднелись на боку большие пятна ржавчины, напоминавшие раны и рубцы. Подобно женщине на высоких каблуках, сломавшей один из них, он сильно кренился на правый борт. Его полная неухоженность смущала сама по себе, но последний изъян обнаружился, когда корабль развернулся, чтобы пристать. На носу зияла огромная рваная дыра, в которую поместилась бы пара «роллс-ройсов». Эту и без того пугающую дефлорацию усугублял тот факт, что не было предпринято никаких, пусть даже самых примитивных, мер, чтобы исправить ситуацию. Листы обшивки от удара загнулись и сплющились в подобие гигантской хризантемы. Буквально онемев, мы наблюдали за маневрами. Прямо над дырой красовалось название корабля: «Посейдон».

– О боже! – выдохнул Ларри.

– Жуть. Вот это крен, – сказал Лесли, главный знаток корабельных дел в нашей семье.

– Это наш корабль! – заверещала Марго. – Мама, это наш корабль!

– Дорогая, не говори глупости.

Мать поправила на носу очки, всматриваясь в нависшее над нами судно.

– Три дня на этом корыте? – сказал Ларри. – Это будет похуже того, что испытал Старый Мореход, помяните мое слово.

– Я надеюсь, они что-то сделают с этой дыркой, прежде чем мы отплывем, – обеспокоенно сказала мать.

– Например? Заткнут одеялом? – поинтересовался Ларри.

– Наверняка же капитан это заметил, – предположила она как-то неуверенно.

– Даже греческий капитан не мог не заметить, что кто-то недавно продырявил их насквозь, – сказал Ларри.

– Туда попадут волны, – жалобно посетовала Марго. – Я не хочу, чтобы вода заливала мою каюту. Что будет с моими платьями!

– Полагаю, все каюты уже под водой, – заметил Лесли.

– Вот когда пригодятся маски и ласты, – сказал Ларри. – Добираться вплавь на ужин – как это ново! Мне точно понравится.

– Как только мы поднимемся на борт, ты должен пойти и поговорить с капитаном, – решила мать. – Возможно, его не было на корабле, когда случилась авария, и ему об этом не доложили.

– Мать, ты меня утомила, – огрызнулся Ларри. – Что, по-твоему, я должен ему сказать? Простите, любезный капитан, вы в курсе, что у вас в носовой части завелся жук-точильщик?

– Ларри, ты, как всегда, все усложняешь. Я бы сама к нему обратилась, если бы говорила по-гречески.

– Скажи ему, что я не желаю, чтобы мою каюту заливали волны, – потребовала Марго.

– Сегодня мы выходим в море, так что они по-любому не успеют ничего починить, – пояснил Лесли.

– Вот именно, – подхватил Ларри. – А мать, кажется, считает меня реинкарнацией Ноя.

– Тогда я им скажу, – воинственно заявила мать, пока мы поднимались по трапу.

Наверху нас встретил грек романтического вида с бархатистыми влажными глазами, как двое черных анютиных глазок, в мятом, некогда белом костюме, утратившем почти все пуговицы. Судя по вытертым эполетам, это был старший стюард, а его улыбчатые требования паспортов и билетов сопровождал такой запах чеснока, что мать отбросило к перилам и она напрочь забыла о заготовленном вопросе.

– Вы говорите по-английски? – спросила стюарда Марго, быстрее справившись с обонятельными проблемами.

– Немного, – ответил тот, вежливо кивая.

– Мне нужна сухость, – решительно заявила Марго. – Вода может испортить мою одежду.

– Как скажете, – ответил он. – Если вам моя жена, я вам давать жену.

– Нет-нет. Волны… Понимаете, вода…

– В каждой каюте есть холодная и горячая вода, – с гордостью доложил он. – Еще есть ночной дансинг с водой и вином.

– Ларри, вместо того чтобы смеяться, лучше бы пришел нам на помощь, – сказала мать через прижатый к носу платок; запах был так силен, что казалось, будто над головой стюарда витает чесночное облако.

Ларри взял себя в руки и с помощью беглого греческого языка (стюард пришел в восторг) в два-три приема вытянул сведения, что пароход не тонет, что волны не заливают кабины и что капитан знает об инциденте, ибо является его виновником. Ларри поступил мудро, не сообщив матери последнего факта. Старший стюард со всей гостеприимностью и чесночным благоуханием сопроводил мать и Марго в их каюты, а мужчины, следуя его инструкциям, направились в бар.

Вид этого заведения привел нас в ступор. Чем-то оно напоминало отделанную красным деревом гостиную в каком-нибудь захудалом английском клубе. Пространство загромождали стулья и кушетки шоколадной кожи вперемежку с громоздкими столами из мореного дуба. Всюду были расставлены огромные медные индийские горшки с клочковатыми пыльными пальмами. Среди этого похоронного великолепия нашлось место для крошечного паркетного танцпола: с одной стороны бар с бодрящим ассортиментом выпивки, а с другой – маленькая приподнятая сцена, утопающая в настоящем пальмовом лесу. Здесь же затесались, как мушки в янтаре, три печальных музыканта в сюртуках, целлулоидного вида манишках и кушаках по моде девяностых годов прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, второй, принимая профессиональные позы, – на скрипке, а третий сочетал барабаны и тромбон. Когда мы вошли, это невероятное трио исполняло «Розы Пикардии» в совершенно пустой комнате.

– Я этого не вынесу, – сказал Ларри. – Это не корабль, а плавающее кафе «Кадена» из Борнмута. Мы здесь сойдем с ума.

В ответ на эти слова оркестр перестал играть, а лицо их руководителя озарила приветственная златозубая улыбка. Он сделал знак коллегам, и все трое, широко улыбаясь, отвесили нам поклоны. Нам пришлось ответить им тем же, прежде чем направиться в бар. Теперь, когда появились слушатели, оркестр заиграл «Розы Пикардии» с особым рвением.

– Пожалуйста, – обратился Ларри к бармену, сморщенному человечку в грязном фартуке, – дайте мне узо в самом большом стакане, чтобы меня парализовало.

Похожее на грецкий орех лицо бармена просияло: иностранец не только говорил по-гречески, но еще и мог себе позволить большой стакан узо.

– Amessos, kyrie⁸, – сказал он. – Вам с водой или со льдом?

– С одним кусочком льда, – ответил Ларри и уточнил: – Чтобы у напитка слегка побелели щечки.

– Простите, kyrie, но льда у нас нет.

Ларри издал глубокий выстраданный вздох.

– Такое возможно только в Греции, – сказал он нам по-английски. – Кажется, что ты попал в мир Льюиса Кэрролла, а бармен – это переодетый Чеширский кот.

– С водой, kyrie? – По тону гостя бармен догадался, что тот им, скорее, недоволен.

– Чуть-чуть, – ответил Ларри по-гречески.

Из здоровенной бутылки узо, прозрачного, как джин, бармен налил изрядную порцию, затем подошел к раковине и плеснул из крана тонкую струйку. Тотчас напиток принял вид разжиженного молока, и даже на расстоянии мы ощутили запах аниса.

– Крепкая штука, – сказал Лесли. – Повторим?

Я согласился. Нам тоже налили, и мы чокнулись.

– За «Марию Целесту»⁹ и всех идиотов, готовых на ней плавать!

Ларри сделал изрядный глоток и тут же пустил фонтан, которому бы позавидовал умирающий кит. Прижавшись к стойке, Ларри сжал руками горло, на глаза навернулись слезы.

– А-а-а-а-а! – прорычал он. – Этот придурок плеснул туда кипяток!

Выросшие среди греков, мы успели привыкнуть к их странному поведению, но налить горячую воду в национальный напиток – это, пожалуй, уж слишком эксцентрично.

– Зачем вы налили в узо горячую воду? – воинственно спросил Лесли.

– Так ведь у нас нет холодной, – ответил бармен, удивляясь тому, что гость сам не пришел к такому простому выводу. – Потому и льда нет. Это первое плавание, и в баре есть только горячая вода.

– Невероятно, – удрученно произнес Ларри. – Просто невероятно. Первое плавание… в носу зияет дыра, в оркестре играют семидесятилетние старцы, а в баре только горячая вода.

Тут в бар вошла наша мать в некотором замешательстве.

– Ларри, мне надо с тобой поговорить, – выдохнула она.

Он на нее внимательно посмотрел:

– Ты обнаружила в койке айсберг?

– У нас появился таракан. Марго бросила в него флакон одеколона, флакон разбился, и сейчас в каюте запах, как в парикмахерской. А таракану хоть бы что.

– Я рад, что у вас так весело, – сказал он. – Можешь отметить начало потрясающего путешествия жгучим узо.

– Я не пить пришла.

– Но наверняка не для того, чтобы мне рассказывать про наодеколоненного таракана? Твои истории своей эксцентричностью могут поспорить с греческими.

– Я пришла из-за Марго, – зашипела мать. – Она зашла сам знаешь куда, и дверь заклинило.

– «Сам знаешь куда» – это куда?

– В туалет. Ты меня прекрасно понял.

– И чего ты от меня ждешь? Я не слесарь.

– Она что, не может сама выбраться? – спросил Лесли.

– Не может. Дырочка наверху слишком маленькая, и внизу тоже.

– Хотя бы есть дырочки, – сказал Ларри. – В греческом туалете обычно не хватает воздуха, к тому же мы сможем через дырочки ее кормить во время путешествия.

– Не говори глупости, Ларри. Ты должен что-нибудь сделать.

– Попробуй бросить в щелку еще одну монетку, – посоветовал Лесли. – Иногда помогает.

– Уже пробовала, – сказала мать. – Я бросила лиру, но толку никакого.

– Греческий туалет принимает только драхмы, – объяснил ей Ларри. – Почему бы тебе не опустить банкноту в один фунт? Разница курсов будет в твою пользу.

– Будь так добр вызвать стюарда, который ее выпустит. Она там сидит уже бог знает сколько. Не торчать же ей там всю ночь. А если ударит локоть и потеряет сознание? С ней это часто случается.

Мать любила рисовать мрачные сценарии.

– Насколько мне известно, человек теряет сознание, как только входит в греческий туалет, – со знанием дела заявил Ларри. – Не надо даже ударять локоть.

– Ради бога, сделай уже что-нибудь! – вскричала мать. – Хватит пить и болтать языком.

Она привела нас в злополучный туалет. Лесли без лишних слов стал трясти дверь кабинки.

– Я здесь застрять! Я Англия! – возопила Марго. – Найдите стюарда.

– Да мы все знаем. Дурочка, это я! – прорычал Лесли.

– Уходи, это женский туалет, – приказала ему Марго.

– Ты хочешь отсюда выйти или нет? Тогда помолчи! – решительно окоротил он сестру.

Он повозился с дверью, тихо чертыхаясь, но все без толку.

– Дорогой, ты можешь не ругаться? Ты находишься в женском туалете, – напомнила ему мать.

– Там внутри должна быть маленькая ручка, которую надо потянуть на себя, – сказал он. – Вроде стержня.

– Я, что ли, не тянула?! – возмутилась Марго. – Чем, по-твоему, я занимаюсь уже битый час?

– Еще раз потяни, а я толкну.

– Тяну!

Лесли обрушился на дверь своим мощным плечом.

– Похоже на сериал с Пёрл Уайт¹⁰, – сказал Ларри, потягивая остывший узо, который он предусмотрительно прихватил с собой. – Ты там поосторожнее, а то пробьешь в корабельном носу еще одну дыру.

– Бесполезно, – сказал Лесли, отдуваясь. – Прочная, зараза. Надо вызывать старшего стюарда или механика.

Он пошел на поиски.

– Вы не могли бы поторопиться, – взмолилась Марго. – Здесь так мрачно.

– Ты только не теряй сознание. – В голосе матери прозвучала тревога. – Старайся дышать ровно.

– И береги локти, – добавил Ларри.

– Ларри, зачем ты меня расстраиваешь? Можешь сделать что-нибудь разумное? – спросила мать.

– Принести горячий узо? Просунем его под дверь, – предложил он.

От гнева матери его спас Лесли, который привел с собой раздраженного и мрачного человечка кукольного вида.

– Именно женщины, – обратился он к матери и выразительно передернул плечами. – Всегда застревают. Сейчас я покажу. Это очень просто. Почему женщина не учится?

Он пару секунд повозился с замком, и дверь распахнулась.

– Слава богу, – выдохнула мать, увидев Марго живую и здоровую.

Но прежде чем она оказалась в объятиях домочадцев, человечек предостерегающе поднял руку.

– Назад! – скомандовал он. – Я вас учить.

Не успели мы вмешаться, как он запихнул Марго обратно в туалет и, зайдя следом, захлопнул дверь.

– Что вытворяет этот коротышка! Ларри, сделай же что-нибудь! – заверещала мать.

– Мама, успокойся. Он учит меня, – ответила Марго.

– Чему он тебя там учит? – совсем всполошилась мать.

Далее последовало зловещее молчание, прерываемое потоком греческих проклятий.

– Марго, выходи немедленно, – приказала не на шутку встревоженная мать.

– Я не могу, – заныла та. – Он запер нас обоих.

– Мерзкий тип. – Мать решила взять все под свой контроль. – Бей его, бей! А ты, Ларри, иди за капитаном.

– Теперь он не может открыть дверь, – пояснила Марго.

– Сюда старшего стюарда! – взвыл коротышка. – Сюда стюарда, открыть дверь!

– И где его искать? – спросил Лесли.

– Какие глупости, – вмешалась мать. – Ты в порядке? – снова обратилась она к дочери. – Дорогая, держись от него подальше.

– Стюард в кабине, первая палуба, – взывал пленник.

Тем, кто незнаком с греческим темпераментом и их особой способностью настолько усложнять самую простую ситуацию, что англосаксонский мозг не выдерживает, дальнейшая сцена может показаться невероятной. Даже нам, знающим греков, она тоже такой показалась. Старший стюард, которого вскоре привел Лесли, не только добавил к ароматам женского туалета запах чеснока, но также в один присест сделал комплимент Ларри за пристрастие к узо, похвалил Лесли за его греческое произношение, умиротворил нашу мать с помощью заткнутой за ухо большой гвоздики и тут же обрушился на запертого коротышку с таким жаром, что стальная дверь должна была бы просто растаять. Он забарабанил в нее своими кулачищами и пару раз лягнул. После чего отвесил матери поклон.