Читать книгу: «Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки», страница 4

Глава 5

Нелл у плиты. Мы желаем друг другу доброго утра, и я занимаю место за длинным сосновым столом. Его собственными руками сделал прадед Булл Кинкейд из целого дерева, некогда стоявшего на этом самом месте, – первый предмет мебели, который он сработал для этого дома, – и древесина покрыта пятнами и царапинами, оставленными поколениями Кинкейдов, которые ели и готовили на нем. Джейн всячески сторонилась кухни, «помещений для прислуги», как она всегда говорила, и мы садились вкушать семейные трапезы в столовой, но я именно здесь всегда чувствовала себя как дома. Именно здесь Старуха Ида подкармливала меня шкварками, или сэндвичами с арахисовой пастой и маринованными огурцами, или печеньем, вымоченным в подслащенном молоке, рассказывая мне истории о своих родственниках по материнской линии, индейцах чероки.

Я люблю распашные дубовые двери с их потертой латунной накладкой, чтобы можно было открывать ногой, выщербленные столешницы из мыльного камня и «шахматный» линолеум, вытертый перед раковиной настолько, что проглядывает старый линолеум в цветочек, лежащий под ним. Теперь в кухне есть новые приборы, настоящие произведения искусства – такие приспособления, как электрический тостер и мороженица. Есть там и шикарный новенький хузеровский буфет³ с баком для муки и ситом, баночками для специй на вращающейся полке и выдвижным цинковым столиком для замеса теста. У всего есть свое место, так что, как понадобится, любую вещь можно легко найти.

– Нелл, да у тебя тут полный порядок, – говорю я, когда она ставит передо мной чашку кофе.

– Спасибо, мэм. Я стараюсь. – Она заново приглаживает темные волосы ото лба к затылку, хоть они и зализаны в тугой пучок на макушке, формой и размером похожий на гусиное яйцо. – Я ваше платьице замочила уже. У меня полон рот хлопот был с гостями и всем прочим, но я сегодня же сведу то пятно. Керосин, свиной жир и немного труда с ним справятся.

– Спасибо, Нелл, – небрежно бросаю я, как будто горничная, приносящая мне кофе и стирающая мою одежду, – самая естественная для меня вещь в мире, и тут же ловлю себя на этом. Слыша, как Джейн разговаривала со Старухой Идой, я клялась себе, что никогда ни с кем не буду так разговаривать. – Ты давно здесь работаешь, Нелл?

– Шесть лет, мэм.

Должно быть, примерно с того времени, как умерла Старуха Ида. Я помню, как Том сообщил мне об этом в один из своих приездов в Хэтфилд. Мне не представилось шанса проститься с ней, хотя после смерти моей мамы Старуха Ида была самым близким для меня человеком в Большом Доме. Я когда-то воображала себе, что Старуха Ида сейчас в раю вместе с духами родичей своей матери.

– С тобой хорошо обращаются?

– Да, мэм. – Руки Нелл снова взлетают к волосам.

Она, как я понимаю, на пару лет старше меня, высокая и костлявая, и сейчас вытягивается в полный рост, а потом добавляет:

– Я ж родная кровь.

– Так ты Кинкейд?

– Нет, мэм, я из Портеров. Мать Герцога, ваша бабушка Эдит, была кузиной моей бабушки. Так что мы с вами кузины. Троюродные, мэм.

Так это моя троюродная сестра прислуживает мне и называет меня «мэм»?! Как-то это нехорошо. И все же, полагаю я, один из способов помогать бедным родственникам – давать им работу. Со мной самой всегда обращались как с бедной родственницей – в конце концов, причиной, по которой Герцог вернул меня обратно, было его желание дать мне работу, – так что я знаю, каково быть в долгу у родичей, зависеть от их доброты, при этом ни на минуту не забывая, что они могут отсечь ненужную ветвь щелчком пальцев.

– Зови меня Салли.

– Хорошо, мэм. Простите. Салли…

Повисает минутное молчание, мы обе пытаемся смотреть друг на друга по-новому – как на родственниц, – примериваясь, ладно ли это будет, и я начинаю расспрашивать Нелл о Портерах, но как раз в этот момент до нас доносятся звуки пианино из залы, медленные и печальные и все же почему-то утешительные. Толкнув дверь, в кухню входит Герцог.

– Нелл, дай мне минутку поговорить с Салли наедине.

– Я тогда займусь платьем, – Нелл опускает глаза и уходит в прачечную.

– Сегодня ты начинаешь работать с Эдди, – Герцог жестом указывает в сторону залы, и я вижу, что на предплечье своего темно-серого, как кротовий мех, костюма он повязал траурную ленту. – Это мой сын там исполняет.

– У него чертовски здорово получается.

– Тренькать по клавишам – да, – Герцог качает головой. – Салли, ты должна пробудить Кинкейда в этом мальчишке. Он так-то умен. Проблема не в этом. Он все это время был самым умным ребенком в школе, вундеркиндом, так его Джейн всегда называла, умнее даже, чем его учитель, Богом клянусь, но он попросту не мог не указать на это всему свету. Он постоянно поправлял всех остальных, включая учителя, святой Петр свидетель! Так что, несмотря на то что он Кинкейд – или, кто знает, может, из-за того, что он Кинкейд, – другие дети вечно травили его, старались вывести из себя, испытывали его глупыми розыгрышами, которые можно было выдать за несчастный случай, толкали, подножки ставили, сбрасывали его учебники со стола, а потом приносили самые глубокие, самые искренние извинения, какие только бывают!

Пианино замолкает.

– Так уж заведено у мальчишек. – В голосе Герцога слышится смущение, словно ему стыдно за собственного сына. – Наверное, мне следовало заставить парня возмужать, научиться давать сдачи, постоять за себя, держать удар и отвечать ударом, – он делает ложный выпад, наклоняет голову и наносит пару ударов по воздуху. – Но Джейн… – Герцог пожимает плечами, – ты же знаешь Джейн. Она всегда говорила, что Эдди начал всего бояться, как она выражалась, только после того, как потерял сознание в тот раз, и, разумеется, винила тебя. Но Джейн и сама была паникершей, все время переживала, что Эдди навредят в школе, что его столкнет с качелей какой-нибудь хулиган, и он снова ударится головой, только на этот раз уже не придет в себя… В общем, пару лет назад она начала обучать его дома.

Дверь кухни приотворяется на пару дюймов, и я вижу Эдди, который заглядывает внутрь, но Герцог сидит спиной к нему и не догадывается, что его сын подслушивает, поэтому я тихонько покашливаю и киваю в сторону, пытаясь подать сигнал Герцогу, но он продолжает рассказывать.

– Честно говоря, Джейн парня баловала. Что ему нужно, так это узнать людей, найти с ними общий язык. Он мой сын. Где-то в нем есть Кинкейд. Найди его!

Герцог выходит через заднюю дверь, направляясь к каретному сараю, где держит «Паккард». Я поворачиваюсь, ища взглядом Эдди, но его уже нет. А потом слышу, как та печальная, прекрасная фортепианная пьеса начинается снова.

Глава 6

Классная комната Эдди выглядит раз в сто шикарнее, чем вся школа в Хэтфилде с одним-единственным классом. Раньше она была второй, непарадной залой в «полковничьем» крыле, и в ней есть мраморный камин, классная доска, здоровенная, как матрас, и карты Виргинии, Соединенных Штатов и Солнечной системы. Есть там и застекленный книжный шкаф с глобусом на верхней полке, а внутренние полки заставлены учебниками, полным собранием сочинений Жюля Верна и всеми двадцатью восьмью томами Британской энциклопедии с алфавитным указателем в придачу. Два письменных стола с тонкими гнутыми ножками стоят лицом друг к другу перед окном с видом на ярко-красные тюльпаны Джейн, цветущие на заднем дворе.

Ящики одного письменного стола так же опрятны и аккуратны, как кухня Нелл, и в них хранятся карандаши, транспортир, циркуль, логарифмическая линейка. Это стол Эдди. Внутри ящиков второго стола – потрепанные экземпляры газеты «Сэтеди Ивнинг Пост» и журнала «Ледис Хоум». Стол Джейн. Там же календарь для записи деловых встреч, заполненный идеальным почерком Джейн, с малопонятными для меня пунктами: «Божественная пропорция», «Последовательность Фибоначчи», «Солнечные пятна», «Телескоп», «Галилей», «Рим», «Цезарь».

Сажусь за стол Джейн. Я смогу, смогу это делать. Пусть у меня и нет аттестата средней школы, но я получила образование в объеме курса средней школы. В некотором смысле. После того как я окончила восьмой класс и начала помогать мисс Кейн с младшими учениками, она натаскивала меня по предметам старших классов, таким как геометрия, биология и литература. А еще она давала мне свои книги, говоря, что чтение – один из способов странствовать по миру, узнавать людей, с которыми никогда не встретишься, а еще путешествовать во времени, знакомясь с людьми, которые жили когда-то давным-давно. Я читала и перечитывала принадлежавшие ей экземпляры двух моих любимых книг – «Зов предков» Джека Лондона (который заставил меня увидеть людей так, как видит их собака) и «Мир, в котором я живу, и оптимизм» Хелен Келлер, которая внушила мне мысль о том, что если уж слепая и глухая девушка не рассиживалась на месте, жалея себя, а вместо этого выучилась читать и писать, то и я смогу сделать все, что твердо решу сделать. Например, преподавать. Мисс Кейн говорила мне, что из меня самой получится хорошая учительница. А еще она говорила, что учителя не знают всего, но при условии, что они на шаг опережают своих учеников, ученики уверены в их всезнании. Так я планирую вести себя с Эдди.

Он появляется в дверях, его тонкие светлые волосы зачесаны назад, а клетчатый костюм отглажен, но у него темные круги под глазами, почти как настоящие синяки, а на лбу сквозь кожу проглядывают светло-голубые венки. Он несет с собой номер журнала «Сайнтифик Америкэн» и кладет его на свой стол, потом садится и скрещивает руки на груди.

– Прошло пока ужасно мало времени со дня смерти твоей мамы, – говорю я ему, – но Герцог считает, что переживать из-за этого не годится, что возвращение к работе, занятость помогут всем нам жить дальше. Если у тебя есть список обязательного чтения или если у твоей мамы был поурочный план, мы можем начать с этого.

Эдди бросает на меня пренебрежительный взгляд.

– Не пытайся быть моей матерью!

– Я не смогла бы быть твоей мамой, даже если бы постаралась, Эдди. Просто дело в том, что Герцог хочет, чтобы я помогала тебе с занятиями.

– Мне твоя помощь не нужна. Мне не нужно, чтобы ты указывала мне, что читать. Не обижайся, Салли, но я умнее тебя.

Должно быть, как раз такие разговорчики и побуждали других детей цепляться к Эдди, и я почти готова сказать ему об этом, но останавливаю себя. Мой брат слаб здоровьем, у него нет ни друзей, ни домашних животных, он не занимается спортом, но он очень-очень умен и не может удержаться – ему обязательно нужно сделать так, чтобы все об этом знали, знали, что он всегда прав, даже если они его за это возненавидят. К тому же, возможно, после смерти матери это единственное, что помогает ему жить. Возможно, это единственное, что у него есть. Бывают люди вроде Эдди, овладевшие всей книжной премудростью, но совершенно не знающие людей. А бывают такие, как Герцог, прекрасно знающие людей, но не могущие похвастать начитанностью. А еще бывают уникумы, поднаторевшие и в том, и в другом, вроде Тома, и вот они-то достаточно хорошо знают людей, чтобы не кичиться перед ними своей начитанностью.

– Эдди, у меня к тебе вопрос. Если ты – самый умный среди присутствующих, то всегда ли так умно всем об этом сообщать?

– Разумеется. Нет ничего важнее правды!

Он берет журнал и углубляется в чтение. Или делает вид. Его глаза не двигаются. Он просто смотрит на страницу. И что дальше? Командовать мальчишкой не выйдет. Я совершенно уверена, что мне не перещеголять его умом, поэтому перестану пытаться быть на шаг впереди него, перестану пытаться играть роль учительницы, а вместо этого буду играть роль ученицы.

– Что ты читаешь?

– Тебе не понять, – бросает он.

– А я попробую.

Эдди вздыхает, но потом начинает говорить, рассказывая мне о какой-то экспедиции в Южную Америку в мае для изучения солнечного затмения. Один немецкий ученый утверждает, что свет обладает массой, продолжает Эдди, и эта экспедиция могла бы подтвердить его гипотезу – газеты называют ее теорией, уточняет он, но на самом деле это гипотеза, – показав, что солнечная гравитация искривляет звездный свет. Пока он рассказывает, его всезнайский тон постепенно меняется, и в голосе звучит почти благоговение.

– Это может быть исключительно важно, – говорит он и повторяет это слово, смакуя его. – Исключительно! Если гравитация может искривлять свет, значит, свет имеет массу, а это значит, что свет – это материя. Это меняет все!

– Ты меня уел, Эдди. Ты сказал, что я не пойму, и я не понимаю.

– Разумеется, не понимаешь. Никто не понимает. Во всяком случае, в полной мере. Потому что, если тот ученый прав, это означает, что единственное различие между светом и материей – скорость. И если мы будем перемещаться со скоростью света, то станем светом.

Я беру в руки мраморное пресс-папье Джейн.

– Это камень. – Потом указываю через окно на утреннее небо: – Это свет. Они не одно и то же.

Вместо того чтобы спорить, Эдди смотрит в окно на ярко-красные тюльпаны Джейн.

– Может быть, это и случилось с мамой, – говорит он. – Она стала светом.

Потом он встает и, не сказав больше ни слова, выходит из классной комнаты.

Проходит пара секунд, и я следую за ним, держась позади, чтобы он меня не увидел, слушая, как его шаги медленно пересекают холл и поднимаются по лестнице. Закрывается дверь. На втором этаже дверь спальни Герцога распахнута настежь и дверь Эдди тоже, а вот дверь будуара Джейн закрыта. Я подбираюсь к ней, готовясь постучаться, узнать, все ли с ним хорошо, но останавливаю себя. Потому что с ним не все хорошо. И я знаю, что он сейчас делает, зарывшись лицом в те красивые платья или держа в руке серебряную щетку, в щетине которой так и остался светлый волос Джейн. Есть кое-что еще, что я знаю точно. Эдди нужно побыть одному с тем, что осталось от его мамы.

Герцог всегда ненавидел оставаться в одиночестве. Помню, до меня это дошло, когда я была ребенком. И теперь, еще недели не прошло после похорон Джейн, а он постоянно в движении, выслушивая последние сплетни в парикмахерской Клайда, пока тот бреет его по утрам, завтракая стейком и яичницей с жареным картофелем, плавающим в подливе, в «Центральном кафе» и обмениваясь другими сплетнями с людьми, которые знают, что всегда могут найти его в первой кабинке. После завтрака он направляется в Универмаг, где ставит в накладных коносаменты и вершит суд, затем с верным Сесилом под боком носится в «Паккарде» по всему округу, от гор на западе, где у нас имеются участки зрелого леса и лесопилка, до фермерских земель в долине с их табачными полями и фруктовыми садами, инспектируя дороги, отдавая приказания бригадам рабочих и подписывая счета на оплату. А за ужином у нас гости. Всегда.

– Займи себя делом, поняла меня? – твердит мне Герцог. – Вот в чем секрет. Занимать себя делом. Негоже на этом зацикливаться.

Занимать себя делом. Быть в движении. Крутить колеса. Вот как Герцог справляется с собственным горем.

Тем временем управление Большим Домом взяла на себя тетка Мэтти. Она старшая в семье и унаследовала бы дом вместе со всем прочим, если бы родилась мальчиком, – и никому не позволит об этом забыть. Она является каждое утро ровно к семи, составляет подробные списки закупок, выдает Нелл задания на день и задания на неделю, зовет Герцога, чтобы обсудить, кого пригласить на ужин, и как раз перед приходом гостей переставляет именные карточки на столе, словно шахматные фигурки.

Мэтти вежлива со мной, и я отвечаю ей учтивостью; ни одна из нас не заикается о нашей размолвке сразу после моего приезда. Как и многие местные жители, Мэтти искренне любила первую жену Герцога Белль, помогала ей управлять Большим Домом, и когда Герцог развелся с Белль, чтобы жениться на моей маме, Мэтти и ее подруги утверждали, что мама украла Герцога у Белль. Мой вид напоминает Мэтти обо всем этом неприглядном деле. Пусть она и ни слова о нем не говорит, но, похоже, понимает, что, если она собирается управлять Большим Домом, ей придется терпеть меня ради Герцога. Джейн всегда держала Мэтти на расстоянии, четко давая понять, что у Мэтти нет никаких прав на Большой Дом и она в нем всего лишь гостья. Теперь же Мэтти явно упивается своей ролью «первой леди» округа Клэйборн, и я только рада позволить ей играть эту роль. Мне совершенно не интересно составлять списки гостей или спорить с посыльным мясника о мясных отрубах. Кроме того, мне хватает хлопот с Эдди.

Я все время пытаюсь выманить его из дома, пытаюсь отыскать в нем Кинкейда. Он фанатично следит за новостями бейсбола в газетах, но терпеть не может заниматься любыми делами, в которых не особенно хорош, и я никак не могу уговорить его поиграть в мяч. Однажды мы все-таки сходили на прогулку, но далеко не ушли из-за его аллергии. Как-то раз я дала ему урок стрельбы из принадлежащего Герцогу ружья 12-го калибра, но шум выстрелов напугал его, а отдача едва не опрокинула навзничь. Я также хотела показать Эдди, как водить машину, но он отказался наотрез, засыпав меня статистическими данными об автомобильных катастрофах.

Так что мы в основном сидим в классной комнате, и это не так уж плохо. Дело в том, что теперь, когда я задаю вопросы, а Эдди дает ответы, я получаю отличное образование. И, надо отдать должное Эдди, он действительно весьма начитан. Он обожает все, что связано с числами, даже запоминает наизусть расписание поездов и прочел все до единого учебники, которые заказывала для него Джейн. Еще он задался целью прочесть всю Британскую энциклопедию. «Не от начала до конца, – говорит он, – это было бы скучно». Вместо этого он читает какую-нибудь одну статью, а потом другую, связанную с первой, а потом статью, связанную с этой другой. «Когда я прочту их все, это будет доказательством того, что все связано со всем», – говорит он.

Я и сама пристрастилась читать эти статьи – и, чтоб мне провалиться, некоторые из них очень интересны: «Бабочка монарх» ведет к «Мексике», которая ведет к «Ацтекам», а те к «Кортесу», от него к «Испанской инквизиции», далее к «Черной чуме», от нее к «Блохам», те к «Крыльям», которые опять приводят к «Бабочке…» – и по мере того как бегут дни, мы начинаем лучше ладить друг с другом. Намного лучше. Однако есть проблема. Повсюду, куда бы ни падал его взгляд, он видит напоминания о своей маме – ее розы за окном теперь в полном цвету, перьевая ручка и пресс-папье на ее письменном столе, ее родной городок, обведенный кружком на карте Виргинии, – и каждый раз, когда воспоминания становятся нестерпимыми, ему необходимо уединиться, поэтому он встает и выходит из классной комнаты. И я ему не препятствую.

Как раз это и случилось однажды ранним утром в июне, и я сижу одна, читая научный журнал Эдди, пытаясь понять эту штуку со скоростью света – 186 000 миль в секунду, ого, быстро-то как! – когда домой без предупреждения возвращается Герцог.

Он заглядывает в классную комнату.

– А мальчишка где?

– В комнате Джейн.

– Что он там делает?

– Скучает по маме.

– Вол тоже скучает по своим яйцам, но все равно возвращается в стадо. Я думал, ты будешь проявлять в нем Кинкейда.

– Мы работаем над этим, – говорю я.

– И?..

– И, Герцог, должна тебе сказать, Эдди потрясающе хорош в том, в чем он хорош. Он дьявольски умен. Разбирается в скорости света. Он ужасно талантливый.

– Я знаю. В игре на пианино. И если он будет продолжать в том же духе, то закончит как большинство пианистов – бренча дешевые песенки в каком-нибудь борделе.

– Его душа лежит к музыке. К музыке, математике и наукам.

– Плевать мне на его душу! Мне не плевать на его волю. Когда-нибудь он будет управлять этим округом, а не скрипеть мелом по какой-нибудь доске или бренчать на рояле.

– Мисс Кейн говорила, что учителя и родители не могут изменить детей, не стоит и пытаться. Что можно сделать – так это выявить их сильные стороны.

– Его сильные стороны… – Герцог раскручивает глобус, потом подходит к окну и встает перед ним, глядя во двор. – Он не изменится, – говорит он больше себе, чем мне. – Мальчишка не такой, как я. Джейн вечно твердила, что Эдди изменится, что мы должны подождать, пока он возмужает, пока начнет бурно расти, но он не изменится, и нет смысла делать вид, что это случится, – он поворачивается лицом ко мне. – Я забираю парня в Универмаг. Скажи Нелл, чтобы сожгла одежду Джейн.

– Ты не можешь так поступить! – выпаливаю я.

– Не указывай мне, чего я не могу, девочка!

– Прости, Герцог. Я не это имела в виду. Просто дело в том… дело в том, что… Эдди не готов.

– Я знаю, это кажется жестокостью, но доверься мне. Пора уже Эдди двигаться дальше. У парня впереди вся жизнь. Я знаю, что делаю. Вы с Мэтти поможете Нелл. Сделайте это быстро. Так будет лучше.

Может быть, я смогу его отговорить?

– Это красивые платья. Дорогие. Мы могли бы просто сложить их и убрать в сундуки на чердаке.

– И в результате парень будет целыми днями просиживать на чердаке.

– Или раздать их бедным.

– Я не хочу, чтобы мальчишка снова закатил истерику, увидев, что какая-то женщина носит платье его матери.

Как случилось тогда, когда я надела платье Джейн. Этот спор мне не выиграть. Уже понятно. Если продолжу попытки, Герцог только еще сильнее разозлится на меня и будет питать еще большее отвращение к Эдди. Поэтому я киваю.

После обеда Герцог и Эдди уезжают в Универмаг, а мы с Нелл и Мэтти принимаемся снимать красивую одежду Джейн с вешалок. Мы выносим платья во двор – вместе с изящными туфельками Джейн, ее шляпами в коробках, перчатками, шалями, корсетами, нижними юбками, ночными сорочками и чулками – и сваливаем все это в костровую яму за каретным сараем. Платья лежат там – куча розовых шелков, и лавандовых шелков, и лимонных шифонов, и кружев цвета слоновой кости, – и я задаюсь вопросом, не случилось ли так же с маминой одеждой. Не была ли она сожжена под видом помощи. Я ни разу не задумывалась об этом прежде и ничего такого не помню, но Герцог, должно быть, увез меня в Универмаг так же, как увез сейчас Эдди, в то время как кто-то – может быть, даже тетушка Фэй, если уж на то пошло, она была здесь в то время, – избавился от маминой одежды. Потому что к тому времени, как появилась Джейн, мамина одежда уже точно исчезла вместе со всеми прочими ее следами. За исключением фотографии и ожерелья. И меня. Потом Джейн забрала фотографию. А потом отослала меня. И единственным, что осталось от мамы, было ожерелье с лунными камнями, затерявшееся на дне ларца для украшений из розового дерева.

А теперь вот исчезает и Джейн.

– Это разобьет бедному мальчику сердце, – говорит Нелл.

– Как нам сказать ему об этом? – спрашиваю я.

– Никак, – отвечает Мэтти. – Герцог и словом об этом не обмолвится. Эдди должен усвоить, что в этой семье есть определенные вещи, о которых просто не говорят. Нелл, принеси керосин.

Мэтти разводит костер, и когда пламя с гулом вздымается к небу, я опускаю руку в карман и нащупываю серебряную щетку Джейн – ту, в щетине которой так и остались ее запутавшиеся волосы.

У мальчика должно остаться что-то от мамы.