Читать книгу: «Рыбалка на четверых», страница 5

Глава 5. Ромка

Решив, что мне непременно надо как-то заинтересовать Ромку, чтобы привлечь его внимание и хорошо провести время, я не придумал ничего лучше, чем взять с собой припасенный футбольный мяч. Я его еще ни разу не выгуливал, а только представлял, как буду гонять со своим новым другом. В предвкушении предстоящих развлечений отправился я на поиски Ромки, двигаясь в сторону холма и крепко держа мяч за пазухой. Мне понадобилось буквально несколько минут, чтобы найти наиболее подходящее место, где можно было пересечь речку и, практически не испачкавшись, добраться до возвышенности, которую папа обозначил как границу моего самостоятельного путешествия. Я вдруг осознал, что у Ромки никаких границ не было и, чтобы встретиться с ним, мне придется выбирать: или послушаться отца и забыть про и без того небольшую вероятность дружбы с тем, кто в ней не особо-то и нуждался; или же рискнуть и перебраться на противоположную сторону холма, чтобы все-таки попытаться найти Ромку, и, скорее всего, впоследствии получить нагоняй от отца. Но был ли у меня на самом деле выбор? Я прекрасно понимал, что еще не раз папа устроит мне разнос, будет читать нотации и делать замечания, учить жизни, в том числе тому, как лучше поступать в разных ситуациях. Так что впереди у меня как минимум несколько лет послушания и повиновения, если не сказать тотальной зависимости и подчинения. А вот шанс подружиться с Ромкой вряд ли выпадет мне еще раз. Да, он скрылся практически сразу, как мы сюда приехали. Но других кандидатов в друзья у меня не было. Все дворовые мальчишки давно и вполне доступно дали мне понять, что водить дружбу с таким как я не собираются. Что же мне ждать, пока в нашем районе не поселиться какой-то новый мальчишка, которому нужен будет друг? Вероятность такого исхода минимальна. Сопоставив все за и против, я все же отважился отправиться на поиски Ромки, несколько раз при этом оглянувшись и посмотрев на моих рыбаков. Обнаружив, что папа очень активно размахивает руками, определенно споря с дедушкой по неизвестной мне причине, а, вовсе не показывая, какого размера рыбу он хотел бы поймать, я понял, что это мой шанс, потому что сейчас ему совсем не до меня.

Едва перемахнув за холм, в низине среди почти полуметрового сухостоя я обнаружил сидящего на корточках Ромку. Обрадовавшись, что так быстро нашел его, я, ускорил шаг, и торопливо направился к нему.

– Ром, ты чего тут? – начал я довольно тихо, почти шепотом, подойдя вплотную к нему и пригибаясь, словно боялся помешать какому-то очень важному делу, которым здесь и сейчас занимался Ромка.

– Глянь, видишь там пятнистую корову? – начал он, даже не взглянув на меня. – Вон там, она застряла по самое вымя, и выбраться не может, так ей и надо! – посмеивался Ромка, словно смотрел цирковое представление, в котором вместо клоуна на арене выступала одинокая, несчастная, попавшая в настоящую беду, буренка. Она никак не могла выбраться из трясины самостоятельно и только хаотично размахивала своим хвостом, раскидывая его мохнатым кончиком грязь из стороны в сторону. Периодически она вытягивала шею и, поднимая голову вверх, протяжно завывала, пытаясь позвать на помощь своих сородичей. Несомненно, ее стадо находилось где-то далеко, потому что кроме этой рогатой бедолаги и нас с Ромкой по близости никого не было.

– А ты что делаешь? – поинтересовался я у Ромки, не считая наблюдение за животным, попавшим в возможно смертельную ловушку, полноценным занятием. И что в этом так заинтересовало Ромку? Может он не мог позволить себе вот так просто оставить корову погибать, но стеснялся в этом признаться даже самому себе, и поэтому не пытался предпринимать никаких действий по ее спасению? И что теперь с этим делать? Ведь и правда в округе ни души, да и пастуха, ищущего свою заблудившуюся буренку, что-то не видно. Может, конечно, в скором времени пропажу заметят и за ней придут спасатели, но пока она лишь изредка вытягивала из липкого болота свои копыта с хлюпающим звуком, напоминающим характерный шлепок, как будто из заполненной водой ванны вытаскивали пробку. Но если в ванне вода вытекает в канализацию, то здесь грязь никуда не девалась, лишь еще сильнее обхватывала тонкие ноги животного, когда корова вновь погружала их в проделанные ею же в серой глине отверстия.

– Бычок их на меня обозлился, даже погнался за мной, вот и я решил их проучить – начал Ромка. – Мы прошлым летом в деревне у моей двоюродной тетки жили, так там с этими тварями долго не церемонятся. Там с домашней живностью предельно просто обходятся. А эти вот, особенно тот бык, слишком городские что ли, наглые какие-то. Ишь, взъелись на меня! Подумаешь, пару-тройку раз в них грязью кинул. А чем тут еще заниматься? Пусть вот теперь одна из них помучается, конечно лучше бы того бычка загнать в ловушку, а впрочем, какая разница. Все они на одно лицо! – Ромка договорил, и я вдруг увидел, что действительно на спине несчастной коровы наряду с ее родными неровными темными пятнами виднелись свежие еще не до конца засохшие следы грязи, которая была повсюду вокруг нас. Конечно же, это дело рук Ромки, в этом не было никаких сомнений.

– Ром, может, стоит позвать папу с дедом, чтобы они решили, чем можно ей помочь? – наивный, я надеялся на то, что он согласится с моим предложением, думал, что в глубине души Ромке, как и мне, жаль одинокую корову, отбившуюся от своего стада, которой не оставалось ничего другого, кроме как полагаться на судьбу, которая ей не очень-то улыбалась.

– Получай! – Ромка привстал со своего места и резко бросил что-то в сторону животного. Тут же на изогнутой к низу спине коровы образовалось свежее пятно из глины, со смачным звуком приклеившейся к ее телу. Буренка непроизвольно дернулась от неожиданного удара и вновь попробовала вытащить одну из своих ног из трясины, на этот раз совершенно безрезультатно. Она неспешно опустила понурую морду, взглянула себе под ноги и, отмахиваясь ушами и хвостом от назойливых мошек, роем жужжащих возле нее, издала тихий жалостливый звук, совсем не похожий на зов о помощи. Этот всхлип предельно ясно говорил о ее печали и безвыходном положении. Так она оплакивала свою незавидную участь, с которой, по всей видимости, уже почти смирилась.

– А я тут мяч принес, – попытался я переключить внимание Ромки.

Но он лишь обернулся и насмешливо фыркнул, глядя на меня, стоящего с мячом в руках.

– Серый, где ты тут играть удумал, тут же болото кругом? – произнес он и грязными руками практически выхватил у меня мяч так, что на нем, еще блестящем, мгновенно отпечатались грязные следы его пальцев.

– Ты чего! Он же чистый, я его даже дома ни разу не пинал! – непроизвольно возмутился я, не сумев сдержать внезапно нахлынувшую на меня ярость. Я даже привстал от такой наглости и неуважения.

– Да сядь ты уже! – прикрикнул Ромка, резко, грубо и больно дернув меня за руку, так, что я завалился на колени прямиком в грязь возле слежавшейся сухой травы.

В подростковом возрасте год разницы – это не только гораздо больше уверенности в себе, но и совсем другие физические возможности. Конечно, я догадывался, что Ромка старше меня, но теперь ощутил в полной мере: мне хватило одного его силового подхода, чтобы больше не противиться ему, а то мало не покажется.

– Пошли уже, а? – предложил я робко, еще тише, чем тогда, когда только подошел к нему. Я непроизвольно начал было тянуться к мячу, чтобы забрать его из грязных лап Ромки, как неожиданно получил подзатыльник. Это измазанные руки Ромки указывали мне мое место.

– Куда ты лезешь, мелкий! Посмотрите, он тут еще командовать вздумал. А это что такое? – вспылил Ромка, кивнув в сторону какого-то загнутого предмета телесного цвета, во время удара слетевшего у меня с головы в траву. Отвернувшись, он демонстративно замахивался мячом с такой силой, что мне страшно было думать о том, какие мысли крутятся у него в голове и что он собирается делать дальше. И не зря. Ромка словно из катапульты запульнул мяч в сторону застрявшей и измученной коровы, однако тот упал в нескольких метрах от нее. В это время я как раз потянулся за слетевшим с головы слуховым аппаратом и попытался вновь надеть его. У меня дрожали губы, и я еле сдерживал себя, чтобы не заплакать.

– Так вот почему у тебя такие длинные патлы! Чтобы уши спрятать. Ты что ж еще и глухой? – презрительно произнес Ромка, как будто кроме глухоты я обладал целым набором других отвратительных особенностей. – Ладно, Серенький, не боись! Пойду, достану твой мяч, а то еще родителям своим нажалуешься на меня, – проговорил он снисходительно и уверенно, высоко поднимая ноги, начал перепрыгивать с островка на островок, которые изредка попадались среди болота.

У меня по щекам потекли слезы, но я быстро смахнул их, чтобы не уронить свое мужское достоинство перед Ромкой. Наблюдая за его выверенными движениями, в тот момент я и представить себе не мог, что случится дальше. Меня пугал наш странный диалог и я не знал, как продолжать его, когда Ромка вернется. Не успев обдумать разные варианты развития событий, я уставился на возникшую передо мной картину. В целом ничего не изменилось: то же болото с увязшей в нем коровой, кое-где торчала помятая, сухая и пожелтевшая на солнце трава – все было так же, за исключением одной новой важной детали. Теперь влип в неприятности и сам Ромка, который, так и не добравшись до мяча, оказался по пояс в трясине, как будто лишился своих ног, полностью скрывшихся в грязи. Пока я шмыгал носом, он безуспешно пытался выбраться из этой ловушки, хаотично размахивая руками и судорожно пытаясь «откопать» себя. Ромка смог дотянуться только до небольшого островка из травы, который, однако, совершенно предательски поступил с ним, когда тот попытался запрыгнуть на него. Оказалось, что это всего лишь небольшая охапка соломы, прилетевшая с берега, которая имитировала одинокую кочку посреди трясины. Все попытки Ромки не принесли никакого результата и даже сделали хуже: с каждым новым движением он все глубже погружался в серую грязь. Я, как загипнотизированный, следил за его бесполезными сумбурными движениями, пока он, наконец, не остановился и не взглянул на ту самую корову, которая была по другую сторону от моего мяча. Да, на таком поле, да еще и с коровой, мяч, конечно, не погоняешь, подумалось мне вдруг. Ромка что-то пробурчал еще недавно закидываемой им грязью бедняжке буренке, пытаясь одновременно очистить свои руки от налипшей глины. А потом, внезапно обернувшись в мою сторону, начал махать руками, сигнализируя о том, что ему нужна помощь, и параллельно выкрикивая ругательства, призванные, видимо, показать степень его недовольства. Точно также недавно он размахивал своими испачканными руками, держа мой мяч. А теперь весь был измазан глиной, словно принял грязевую ванну, как когда-то давно мы с родителями во время посещения теплых источников. Вряд ли папа и дедушка могли представить себе, что я стану свидетелем подобной картины: корова, мяч и Ромка посреди болота. Любопытно, ничего не скажешь. Их объединяло только одно – они категорически не могли выбраться из этой злополучной трясины без чьей-либо помощи.

– Серега! Спускайся, помоги вылезти! – донеслась до меня жалобная просьба моего несостоявшегося друга, который всем телом наваливался на глину, безуспешно пытаясь ползти по ней. Его ноги, по всей видимости, провалились в какую-то яму и намертво там увязли. Теперь он на собственной шкуре ощутил то, что чувствовала несчастная корова, которую он так безжалостно загнал в смертельную ловушку.

А я стоял как вкопанный, вся эта сцена буквально пригвоздила меня к месту. Вместе с тем, я был настолько зол на этого негодяя Ромку, что еле сдерживался, чтобы не воспользоваться ситуацией и не выплеснуть на него целый поток нелицеприятных слов, которые вот-вот готовы были слететь у меня с языка. А вообще, что я, в конце концов, мог поделать? Как я достану его оттуда? Наверное, теперь уж точно пришло время звать на помощь родных, а то это болото просто засосет их обоих, причем Ромку гораздо быстрее, чем корову. Я резко повернулся к Ромке спиной и неспешно зашагал по холму вверх, удаляясь от застрявших в болоте.

– Ты куда?! Стой, говорю! – кричал Ромка во все горло, но я молча продолжал подниматься, не смея обернуться к нему. Я не сказал ему ни слова. Я даже не поддержал его, не сообщил, что отправился за помощью, чтобы он не так сильно нервничал. Да и со стороны все выглядело, будто я никуда не торопился, а лишь неспешно взбирался все выше, давая ему понять, что мне уже плевать на него. Я был очень зол и думал о том, что такому, как Ромка, можно даже позволить утонуть, потому что он это заслужил. Я ведь его и на рыбалку позвал, и мяч для него купил, а он что? Как он мне отплатил? Выкинул мой подарок и треснул меня по голове? Такой друг мне нужен? Ну уж нет, родители были правы, оберегая меня от этого наглого беспризорника. Теперь он еще и во дворе расскажет, что у меня аппарат слуховой есть. Тогда со мной точно никто никогда не захочет дружбу водить. Кому нужен инвалид? С ним ни в озере не покупаться, ни на стройке не побегать, да и вообще, я теперь, как девчонка, хожу с отросшими волосами, чтобы случайно не выдать свой секрет. Да! Пусть себе утонет, никто его и не хватится. Кому он нужен? Наверняка и семье своей он не нужен, раз делает, что хочет и гуляет, сколько и где вздумается. А вдруг за коровой все-таки придут? Тогда и Ромку найдут. А мяч-то мой тоже там, в конце концов. Ладно, пусть побарахтается пока вместе с буренкой, для профилактики. С этими некрасивыми нелепыми мыслями, я взобрался на холм и, так и не осмелившись обернуться, чтобы взглянуть на двоих пленников трясины, остановился. Возгласы Ромки по-прежнему доносились до меня, но их уж точно не слышали ни отец, ни дед, которых я обнаружил все там же, где оставил. Только на этот раз уже дедушка оживленно размахивал руками перед лицом отца и что-то ему доказывал. Мне бы, конечно, хотелось верить, что просто наступила его очередь хвастаться своими рыбными трофеями, но я понимал, что этот разговор не имеет никакого отношения к рыбалке. Возле них от мангала вертикально клубами поднимался белый густой дым, предвещающий скорый обед. Я невольно потянулся рукой к своему уху и вытащил из него, помогающий мне слышать, аппарат. Голос Ромки больше не доносился до меня, как и отдельные восклицания моих родных, – все звуки будто облетали меня стороной, задевая лишь по касательной. А, может, так лучше! Хватит слушать всякие гадости, вот мой слух и ухудшился, чтобы избавить меня от лишнего шума. Если Ромка все же выберется из трясины, то скажу ему, что он мой слуховой аппарат сломал, когда ударил меня, поэтому я и не услышал его. Хорошо, что я не повернулся к нему, когда уходил, ведь со зрением то у меня дела обстоят получше. Тут мне было бы не отвертеться. А если не выберется сам из болота, то поделом ему, пусть так и сидит там, пока какой-нибудь пастух не найдет свою заплутавшую корову. Не могут же, в самом деле, не заметить такую пропажу, это же корова все-таки. С такими мыслями, практически ничего не слыша, я спустился к тому месту, где оживленно разговаривали папа с дедом. Но, даже не разбирая слов, я видел, что вся их беседа чем-то неуловимо напоминает вечерние разговоры моих родителей. Заприметив меня, они тут же умерили свой пыл и спокойно занялись каждый своим делом. Дедушка повернулся к удочкам, за которыми, по-видимому, не очень-то и следил в мое отсутствие, так как удилища наполовину лежали в воде, а поплавки и вовсе плавали у самого берега. Папа же принялся переворачивать шампуры, некоторые куски мяса явно обуглились сильнее положенного. Похоже, без меня им тут было не до рыбалки с шашлыками. А мне не до Ромки. Я сжал в кулаке слуховой аппарат, пытаясь сломать его, но пластик не поддавался, оказавшись на удивление прочным.

Глава 6. Шашлык

Снова надев слуховой аппарат, я услышал треск прогорающих углей и, учуял запах запекающегося мяса, приправленного специями. Я подошел к отцу и деду, которые еще недавно вели оживленный диалог, впрочем, как и мы с Ромкой всего несколько минут назад. Сейчас они молчали. Я присел возле них, аккуратно прикрыв дурацкую гарнитуру волосами, замер и стал наблюдать за языками пламени, которые пытались вырваться из раскаленных углей и спалить кусочки мяса. Но папа умело тушил очаги возгорания водой, обрызгивая их из бутылки, в пробке которой ножом проделал отверстия, сделав ее похожей на дуршлаг или сито.

– Что-то ты один, где своего «свистуна» потерял? – спросил у меня дед с ехидной улыбкой. Понятно, значит, переключился на меня.

– Он решил там побродить еще, сказал, попозже придет, – слукавил я и не стал посвящать их в только что случившуюся со мной историю.

– Что, наигрались в футбол? – спросил отец, видя, что я вернулся не только без друга, но и без мяча, с которым ушел на его поиски.

– Более чем, мне что-то быстро наскучило, а Ромка еще почеканит мяч, у него это дело отлично получается, – совсем не радостно и не весело произнес я, пытаясь прикрыть руками испачканные в грязи штаны.

Где-то вдалеке, там, где я совсем недавно был, слышался редкий и еле различимый Ромкин свист. На таком расстоянии этот обычно пронзительный звук рассеивался. Здесь, на берегу реки, он казался не более чем комариным писком. Дед и отец больше не спрашивали меня о моей вылазке к другу, словно и без моих дальнейших объяснений догадавшись, что завершилась она не так, как бы мне этого хотелось. По моим глазам они прекрасно могли понять, что я не обо всем им рассказал, умолчав о самом неприятном. Я поплелся к багажнику машины, чтобы взять очередные чистые запасные штаны, которые так любезно положила для меня мама. Похоже, добрую половину сумки занимала моя одежда «на всякий случай». И, надо сказать, мама оказалась весьма дальновидной, поскольку этих случаев за несколько часов накопилось уже предостаточно.

– Солью надо тушить, а то водой только пепел поднимаешь, который потом осядет на шашлыке! – невзначай сменил тему разговора дедушка, как всегда, бормоча и со знанием дела указывая отцу на его промахи, теперь уже в жарке мяса.

– Готовлю – я, значит, и решаю – тоже я, – парировал папа. – Лучше удочки перебрось, а то не похоже на тебя. И вообще, я так и не понял, зачем ты все это возишь с собой, почему в гараже не оставляешь. Ты с ночевкой сюда что ли выбираешься? – спросил отец, вновь увидев в багажнике целую кучу дедовских вещей.

– Нет, просто я всегда вожу это барахло с собой. Так, на всякий случай. Палатка вся потрепанная, лодка, скорее всего, прохудилась, а мангал, на котором ты сейчас мясо жаришь, уже проржавел весь! Да и с кем мне ездить то? – пробурчал дед, поочередно вытаскивая намокшие удочки, на крючках которых от приманки уже давно ничего не осталось. Казалось, что он говорит обо всех этих старых и проверенных временем вещах как о чем-то родном, видимо, с ними ему было спокойнее и уютнее.

– Пап, ну почему ты столько лет живешь один? Неужели за эти годы тебе никто не повстречался? – вдруг спросил отец дедушку, зная, что я тоже здесь, но нисколько этого не смущаясь. Что-то новенькое – папа при мне вел с дедом серьезный и взрослый разговор. Правда, до меня долетали лишь обрывки их беседы, потому что в этот момент я вспоминал свой недавний диалог с Ромкой, который полностью завладел мной. Мысленно я все еще был за тем холмом возле болота.

– Лучше жить одному и ни к кому не привязываться, тогда и терять некого, и страдать не придется! Да и вообще я люблю быть один. С людьми не могу. Разочаровываюсь потом. Теперь я вот не пью, врач запретил. Да что там говорить, я даже покурить не могу. Бывает страшно, если честно. Но я осознанно сделал этот выбор, и теперь у меня есть только мое разваливающееся тело да одиночество, – после этих слов даже я, сквозь поток собственных мыслей, ощутил сильнейшую тоску в голосе дедушки.

– Но у тебя есть мы, внук, – попытался папа приободрить старика.

– Да у вас и так своих забот навалом, – спокойно ответил тот.

– Мама бы отругала тебя за такие слова! – папа явно ходил по очень тонкому льду, испытывая терпение деда.

– Да уж, сейчас я бы с удовольствием послушал ее упреки, которые всегда выводили меня из себя, но, к сожалению, нам больше не суждено даже поругаться, я почти смирился с ее отсутствием в моей жизни. Хотя очень скучаю по нашей с ней трескотне. Сейчас я лишен этой радости, – дедушка никак не мог забыть о своей жене, моей бабушке, несмотря на то, что она уже давно скончалась.

– Значит, маленький шанс все-таки есть? – с надеждой спросил папа.

– На что? – дед явно недоумевал, да так, что все его лицо довольно смешно сморщилось и искривилось.

– На то, что у тебя может появиться на старости лет новый собеседник, и тогда ты перестанешь ворчать на меня? – конечно, папа желал деду добра, но вышло несколько неуклюже, ну не сумел он найти правильные слова поддержки.

– Я в этом сильно сомневаюсь! – сопротивлялся дед и вновь нахмурился.

– Ты словно винишь себя в чем-то, может, думаешь, что тем самым предашь маму, – заявил вдруг папа.

– Ну, а как ты думаешь! Уж она-то не променяла бы меня на другого старикашку, – проговорил дедушка, улыбаясь и сматывая удочки.

– А вдруг! – папа продолжал подначивать деда. Все-таки кое в чем он мог превзойти своего отца и даже кое-чему его научить. Мой папа еще не растерял своего оптимизма и сейчас бескорыстно делился им с дедушкой.

– Да ну тебя, Паш, как чего скажешь, лучше жарь, давай, а то вон подгорает опять, – дедушка встал, кряхтя и держась за затекшую спину.

– Ты же не виноват в том, что все еще жив, – да, моему папе явно не было знакомо чувство такта. Но тот факт, что он говорил со своим отцом даже на такие щекотливые, пусть и не совсем пока понятные мне, темы, означал, что связь между ними намного крепче, чем им самим казалось.

– Нет, я виноват, сын. Вот если бы я лучше заботился о твоей матери, мы бы сейчас с рыбалки поехали к нам на блинчики, – корил себя дедушка, а мне сразу вспомнились мамины блины со сгущенным молоком, которые я мог поглощать хоть каждый день.

– Пап, ты сегодня рыбачил со своим внуком, разве ты не счастлив? – попытался отец зайти с другой стороны.

– Похоже, я забыл, что это значит… – дед слегка поник и положил удочку.

– Не знаю, мне кажется, ты начинаешь вспоминать, – закончил папа, увидев, что дедушка, так и не смотав до конца удочки, поплелся к машине.

– Пап, а у тебя есть друзья? – спросил я отца, после того, как переоделся, решив воспользоваться паузой в их разговоре, чтобы заглушить мысли о Ромке.

– Раньше было больше, – пробормотал он с задумчивым видом так, как будто сейчас не мог вспомнить ни одного из них.

– А у меня совсем никого нет, – с горечью сказал я и затих, мысленно жалея себя из-за того, что у меня нет ни одного друга, даже самого непутевого и неподходящего, даже такого, как Ромка.

– Вру! Был у меня не просто друг, а самый настоящий товарищ, – теперь уже папа пытался поднять настроение мне.

– Как его звали? – меня поражала резкая смена его внутреннего состояния.

– Пес по кличке Матрос. Я был примерно твоего возраста, когда впервые познакомился с ним. У нас во дворе бегала шайка собак и всех пугала. Но на самом деле они были очень дружелюбные, видимо, из одного помета, – полный энтузиазма продолжал вспоминать отец, подсаживаясь ко мне поближе и снимая первую партию жареного мяса с шампуров.

– Что за помет такой? – попытался я разобраться, впервые сталкиваясь с этим словом в таком контексте.

– Семья дворняг одна бегала, собак пять-шесть, все друг на друга похожие, крупные, точно непородистые, смесь бульдога с носорогом, как говорится, – объяснял папа, периодически дуя на свои пальцы, чтобы охладить их от жара углей и мяса. – Но нас они не трогали, да и вообще никого не кусали, зато пугали прохожих своим дружным раскатистым лаем. Так вот, один кудрявый пес белый в серую полоску, как будто в тельняшке, постоянно ко мне подбегал и как заведенный вилял хвостом, закрученным в крендель. Ну, я и назвал его Матросом, – с теплом вспоминал папа своего мохнатого друга.

– А потом? – я с интересом ожидал продолжения его рассказа.

– Затем одни «чудаки», соседи с первого этажа, перестреляли их всех из пневматической винтовки, а Матросу повезло – его лишь ранили в ногу. Мы с мальчишками спрятали его в старой заброшенной голубятне во дворе. Там, на втором этаже, по старой памяти еще селились дикие сизые голуби, а на первом мы для Матроса соорудили нечто вроде конуры. Недели две, а то и целый месяц мы его подкармливали. Лапа вроде у него болеть перестала. Не зря же про человека, у которого раны быстро затягиваются, говорят, что как на собаке заживает. Помню как мама, твоя бабушка, ворчала на меня за то, что я ему куски колбасы и сырого мяса таскал. Больше всего Матрос любил сырую печень, как сейчас помню, первым делом заглатывал ее целиком, не пережевывая, а потом уже переходил к другим частям и косточкам, – очень живо рассказывал папа, а я слушал, раскрыв рот.

– А что с ним дальше-то стало, пап? – я не мог удержаться от этого вопроса.

– Потом мы его приютили у нас дома, впереди была зима. В холодной голубятне, да еще и оставшись совершенно один без семьи, он бы просто не выжил. Матрос у нас еще лет пять, наверное, прожил, до самой моей армии. Хороший был пес, верный, – с сожалением закончил папа, понурив голову.

– Ах вот чего ты эту псину, бездомного погорельца, домой-то тогда притащил. У меня и в мыслях не было, что эта полуразрушенная голубятня когда-нибудь сгорит. Паш, может, это твоих рук дело, а? Чтобы Матроса к нам забрать. А то я еще думал, чего это ты вдруг так приставать начал, чтобы мы купили тебе собаку. Ты же постоянно бегал к нему и еду носил в голубятню эту, а мама-то была против животных. А потом раз – и загорелось посреди двора ни с того ни с сего. Даже пожарные приехали, долго тушили. Огонь будь здоров разошелся. Весь дом тогда во двор вышел, а ты с этим Матросом в обнимку, помню, сидишь на траве и как будто любуешься происходящим, в отличие от остальных, даже радуешься немного, – неожиданно ворвался дед в наш разговор, подойдя поближе. Судя по всему, у дедушки сейчас на многое открылись глаза, но он не продолжал докапываться до истины, так как и сам хранил секреты, приоткрытые нам сегодня.

– Что было, то было… – папа попытался неуклюже отвести глаза под внимательным взглядом деда, видимо потому что только что был уличен в обмане.

– На, Паш, ты вон говорил, что хотел сеточку забросить на перешейке, авось чего попадется. Давай, сходим, а Сережка пока пусть мяса поест, – дед принес из машины небольшой плетеный невод и держал его в руках. Глаза его были чуть краснее обычного и даже немного поблескивали то ли от душещипательной истории папы, то ли как результат не законченного ими чуть ранее не менее эмоционального разговора. Я с жадностью начал поглощать сочный и румяный шашлык.

– Сходим, сходим, заладил он, – ответил папа деду, переводя взгляд на меня. – Сереж! Мы с мамой переживаем за тебя. Ты ведь у нас единственный, мы хотим, чтобы из тебя вырос хороший достойный человек, – видимо, папа решил поддержать меня, поняв, что мои надежды подружиться с Ромкой рухнули.

– И поэтому вам не нравятся те, с кем я пытаюсь наладить общение? – смело спросил я.

– Не с каждым стоит проводить время, понимаешь? – продолжал отец.

Родители всегда были против моего общения с теми, кого они считали не подходящими. Особенно среди дворовых. А мне хотелось назло выходить из дома, болтаться, переходить с лавки на лавку и лузгать семечки, как эти самые ребята. Да, атмосфера во дворе была не слишком дружелюбная, но это не означало, что я стану таким же, проказником, как другие. Все-таки у меня была своя голова на плечах. Я не принимал этого родительского контроля. При этом мне совсем не хотелось, чтобы обида на родителей затмевала мое нежное и трепетное отношение к ним. Мама, как мне казалось, всегда чересчур переживала за меня, особенно когда я болел. И не имело значения, была ли это рядовая простуда или какая-то более серьезная болячка, как, например, в прошлом году. Я был поздним ребенком, которого они очень долго ждали. Но неужели это оправдывает их чрезмерную заботу обо мне? С другой стороны, мы были действительно сильно привязаны друг к другу, ведь я до сих пор любил, когда они укладывали меня спать, и рассказывали мне перед сном очередную сказку на ночь. В любом случае, я не собирался идти наперекор своим родителям.

– Внук, ты, наверное, слышал, что становишься тем, с кем общаешься? Хочешь быть миллионером, имей в друзьях миллионеров, а хочешь проблем, то сам понимаешь, уже не маленький, – заявил дедушка, снимая пробу с шашлыка и облизывая пальцы.

– Может, я сам решу?! – дерзко ответил я, приканчивая очередной кусок мяса.

– Паш, ну дайте вы ему погулять разок-другой с этим Ромкой, а что? Нагуляется и сам поймет, что ему это не надо. А может, Ромка изменится, кто его знает. Мы же все друг на друга влияем, как ни крути. Сережка – умный парень, книжек уже, наверное, больше моего прочитал. Так что я уверен, что он наверняка разберется, а вы послеживайте просто, а сопли хватит ему подтирать. Позвольте и пару шишек самому набить, – продолжал дедушка. – Помнишь, как мама твоя, царство ей небесное, заставляла тебя в прохладную погоду шапку надевать? – дедушка неожиданно зашел с другой стороны.

– Помню, конечно, чего уж там! – ответил папа, улыбнувшись.

– Ты противился и не надевал, так ведь? – гнул свою линию дедушка.

– Не надевал, – сухо подтвердил папа.

– Но голова же мерзла? – настойчиво продолжал дед.

– Мерзла… – покорно произнес папа и мотнул головой, вздохнув и приподняв плечи.

– И в итоге ты надевал шапку, и сам приходил к тому, что тебе так с самого начала было бы теплее и комфортнее? – подытожил дед.

– Да, все так, но сначала-то противился! – папа сейчас был очень похож на меня, он вдруг превратился в бунтующего подростка, который со временем, когда смог оценить ситуацию на расстоянии, посмотреть на все как бы со стороны, понял, что был неправ.

– Ладно, пусть ест, пошли, прогуляемся к тому перешейку, я уже утомился тут лясы точить, – зазывал дед отца на прогулку, стремясь в то же время предоставить и мне возможность кое-что усвоить из только что сказанного.

Кусок за куском я забрасывал в себя мясо, испачкав весь свой рот и руки, пока папа заканчивал нанизывать на шампуры вторую партию замаринованного вкуснейшего лакомства. Набив свой живот до отказа, я снова вспомнил о Ромке, чей свист к этому моменту прекратился. Значит, я тут мясом объедаюсь, а он там посреди трясины голодает. А, если трясина и вовсе его поглотила? Надо идти выручать. Не хочу я потом своим детям и внукам рассказывать историю с печальным концом. Что ж я на путь преступления и равнодушия с десяти лет что ли встану?! Дождавшись, когда папа с дедом направятся с сеткой к перешейку, я, преисполнившись желания все исправить и тем самым прекратить свои душевные муки, взял одну из дедовских удочек, которую он забыл смотать, и помчался к холму.