Читать книгу: «Рыбалка на четверых», страница 6

Глава 7. Спасение

С удочкой на плече и непрекращающимся звенящим страхом внутри, я вновь взобрался на возвышенность и внимательно уставился на ту самую трясину, поглощавшую животное, человека и мой новенький кожаный мяч. Корова за это время глубже не погрузилась, все так же касалась своим брюхом жижи и разбрасывала грязь кисточкой хвоста, техникой напоминая экстравагантных современных художников. А Ромка, теперь уже в обнимку с мячом, продолжал барахтаться в серой болотной попахивающей массе, так и не сумев вытащить из нее свои ноги. Однако стоило отдать ему должное, все же до моего мячика он дотянулся, хоть и полностью вымазался: даже его лицо и волосы были покрыты слоем уже подсыхающей глины, на нем был словно постепенно затвердевающий грязевой скафандр. Понятно, что, скорее всего, он пытался не мяч спасти в мое отсутствие, а ухватиться за любой близлежащий предмет, выбирать же было особо не из чего. Либо мячик, который так и не стал ему надежной опорой, которая помогла бы выбраться из трясины, либо увязнувшие ноги коровы, стоящей неподалеку и изредка посматривающей на него сверху вниз, как будто она сочувствовала его незавидной мальчишеской доле, даже после его оскорбительного поведения, а не демонстрировала свое превосходство над ним. Все-таки животные порой гораздо порядочнее и дружелюбнее людей, а еще они совсем не злопамятные. Ромка уже не двигался так активно, как когда я покинул его полчаса назад. Теперь его силы явно были на исходе. Заметив меня, он начал неистово размахивать свободной рукой, а из-под грязевой маски появились белые зубы, особенно выделявшиеся на фоне серой маски из глины, покрывавшей его лицо. Вот сейчас он был искренне рад мне. Я в этом не сомневался. Хотя, конечно, нельзя до конца исключать вариант, что он просто делал вид, чтобы не спугнуть меня раньше времени, понимая, что тогда рискует остаться тут надолго наедине со своим негодованием. Потихоньку спускаясь с холма, я обдумывал, как бы его вытянуть из этой трясины, и начал снимать удочку с плеча. О корове же я не думал вовсе. Хотя, возможно, жизнь такого гнилого человека не стоит даже ее хвоста. Пусть лучше глупые коровы населяют эти места, чем неблагодарные люди. Вот теперь, даже и не знаю, кого бы я стал спасать, если бы мне предоставили возможность вытащить только одного из них, и нужно было сделать выбор. Хоть я и пришел из-за Ромки, я вновь почувствовал, насколько сильно зол и обижен на него, как только увидел его в этой трясине. Но корове из-за ее габаритов я определенно не мог помочь, а вот для Ромки я специально взял с собой палочку-выручалочку, дедовское удилище. Еще недавно мы таскали им рыбу, а сейчас подошла и Ромкина очередь быть выловленным. Только в отличие от обитателей речных, мой несостоявшийся друг с его помощью должен спастись, а не попасть на раскаленную сковороду с маслом и луком. Со стороны Ромка выглядел как засохший кусок глины, словно набросок будущей скульптуры. Вот только художник, не завершив свою работу, куда-то подевался и оставил ее засыхать на солнце вместе с коровой и мячом. Похоже, Ромкина прыть поутихла, видимо, так и не сумев выбраться из трясины самостоятельно, он смирился со своей незавидной участью, распластавшись перед коровой в обнимку с мячиком. Действительно ли мне послышались его редкие всхлипы, когда я стал приближаться к нему, я не был в этом окончательно уверен. Вряд ли Ромка мог настолько раскиснуть, что заплакал. Наверное, с моей слуховой гарнитурой что-то случилось, когда она слетела и упала на землю после того толчка. Машинально поправив аппарат за ухом, я все-таки отважился и подошел к нему.

– Серый, ты че так долго ходишь? Я тут выбраться не могу, а ты только сейчас соизволил вернуться, да и вообще, зачем ты эту удочку припер, как она мне поможет? – начал он сразу негодовать, ища меня глазами, как только услышал мои шаги поблизости. – Жду, жду тебя! Я может и выбрался бы уже давно, да только жаль оставлять в этом болоте свои кеды, которые никак не поддаются и намертво прилипли к самому дну, – начал он прерывисто оправдываться, будто просидел тут все это время не потому, что не мог самостоятельно вылезти, а потому, что не желал оставаться босым. С другой стороны, Ромка однозначно был не из богатой семьи, скорее, совсем наоборот. Может, и вправду, это его единственные кеды на все лето.

Видимо, Ромка так и не догадался, что я просто-напросто собирался оставить его здесь, с этой коровой, и совсем не горел желанием спасать своего обидчика. Вероятно, он и правда считал меня очень нерасторопным и медлительным и думал, что я так долго ходил за удочкой. Хотя не могу сказать, что Ромка уж очень сильно возмущался, было ощущение, что он как будто даже отчасти благодарен, что я не сообщил об этом болотном недоразумении своим, чтобы они ничего такого про него не подумали. Ведь Ромка привык полагаться только на себя, демонстрируя свою независимость и самостоятельность всем подряд – и взрослым, и сверстникам.

– Ща, погоди! – крикнул я ему, раскладывая телескопическую удочку и протягивая ему тонкий конец.

Ромка со всей силой, что еще оставалась в его руках, кинул покрытый болотной коркой мяч, и тот шлепнулся у моих ног. Затем он вцепился в кольцо на кончике удилища, в которое продевалась леска и, что было мочи, потянул на себя. По его резкому движению, импульс которого тут же передался моим рукам, я понял, насколько сильно Ромка хотел выбраться из трясины. Из-за его рывка, я, как уже повелось, свалился на колени и, в который раз за сегодня, испачкал чистые штаны в этой липкой грязи. Даже не пытаясь отряхнуться, всей своей десятилетней силой, я потянул удочку на себя, словно мне несказанно повезло, и на крючок попался трофейный экземпляр. Еще бы не трофейный. Целый друг, не оправдавший моих ожиданий. Перекинув удилище через себя, я всем телом навалился на него так, что удочка изогнулась и стала напоминать вопросительный знак. Сама телескопичка, похоже, была в шоке от такой наглости: на изящную, иностранного производства, пластиковую снасть негоже ловить всяких там млекопитающих, да еще и в болоте. Мы с Ромкой одновременно завопили, как будто этот натужный рев действительно мог помочь нам. Однако, как мы ни старались, у нас ничего не выходило, и спустя минуту бесполезных потуг, удочка, не стерпев такого издевательства, сначала с тихим и жалобным звуком треснула, а потом и вовсе разломилась надвое. Я с грохотом упал на спину в грязную от моих следов траву, держа в руках обломок дедовского удилища, за поломку которого мне непременно влетит, конечно, если нам удастся вернуться. Ромка же, как пружина, едва показав полоску своих шорт, с размаху вернулся на привычное место в насиженное болото, увязнув глубже прежнего.

– Да, кто ж так тянет-то, Серега! Вылезай, давай, и беги за новой удочкой, а лучше веревку раздобудь, – возмущался Ромка, но не просил позвать на помощь взрослых. Все-таки он явно привык полагаться исключительно на собственные силы. Ну, или в данном случае, еще и на меня в качестве исключения. Понемногу погружаясь в ил, я все-таки смог не увязнуть и выбрался из него, с головы до ног вымазавшись в грязище. Только я плюхнулся на пятую точку, как по другую сторону этих болотных «зыбучих песков» показалась рогатая голова бурого быка, а возле нее – старый худосочный мужчина в соломенной шляпе и выцветшем, свисающем почти до колен, пиджаке с седой щетиной на лице, наверное, ровесник моего деда. В его руке была корявая палка, которой он проверял почву, направляясь в нашу сторону. Бык уже не шел за ним, а вот застрявшая в трясине корова, тоже заприметив их, завыла, сигнализируя о своем безнадежном положении и призывая хозяина прийти ей на помощь. По-видимому, это был тот самый пастух, который проморгал бедолагу. В другой руке он держал конец какого-то каната, петлю из которого умело с первой попытки набросил буренке на небольшие отростки ее рогов и заправски одним резким движением затянул. От страха я пытался сильнее прежнего зарыться в грязь, но у берега ил был гуще и мои неловкие движения не дали результата. Как специально, и захочешь, а не увязнешь.

– Пшел! – раздался крик старика, погнавшего бычка в обратную от болота сторону, своей палкой он ткнул рогатого в заднюю ногу. На мускулистом крупе животного тоже была затянута петля, таким образом, канат связывал двух животных. Буквально за несколько секунд, на наших с Ромкой глазах, корова с булькающим звуком выбралась на сухую траву, утонув в объятиях своего спасителя в соломенной шляпе. Похлопав ее нежно и что-то шепнув ей на ухо, пастух освободил своих питомцев от веревки и неспешно направился к Ромке. Значит, заметил. Но, что интересно, в первую очередь пастух вытащил свое любимое животное, а не человека. Возможно, он каким-то образом догадался о Ромкиных проделках и издевательствах над коровой. Или просто не сразу увидел его, из-за возрастных проблем со зрением. В любом случае отсутствие у него рвения оправдывало и мои скользкие мысли о том, что, Ромке было как минимум полезно посидеть в этом болоте и поразмышлять над своим поведением.

– А вы тут чехо забыли? – по-деревенски «гэкая» обратился он к нам, глядя при этом на меня, а не на Ромку, словно понимая, что из нас двоих я более смышленый, потому что хоть и чумазый, но сижу на краешке болота, а не в самом его эпицентре, как мой товарищ.

– Извините, мы просто мяч сюда закинули и тоже угодили в этот болотный капкан, как и ваша корова, – на ходу придумывал я, прекрасно понимая, что правду ему лучше не знать. Ну не рассказывать же пастуху, в самом деле, про то, как Ромка закидывал его кормилицу грязью. В крайнем случае, пусть это так и останется лишь догадками.

– Ладно, хватайся! – пастух умеючи, по-ковбойски, кинул один конец веревки Ромке, за которую тот мигом ухватился и несколько раз обмотал ее вокруг своего запястья.

– Готово! – крикнул мальчик, махнув рукой, и пастух самостоятельно, уже без помощи того бурого бычка вытащил к своим ногам полностью вымазанного в иле парня, словно тот был некой глиняной скульптурой. На его ногах виднелись насквозь пропитанные мокрой грязью кеды, сменившие свой цвет с белого на темно-серый. Действительно ли Ромка боялся оставить их в трясине, казалось, они настолько плотно приросли к его стопам, что вряд ли могли сползти с него, если бы он все-таки, как говорил, мог самостоятельно выбраться из болота…

Вскочив на ноги и грузно попрыгав на них несколько раз, Ромка в спешке начал снимать с себя пласты прилипшей грязи, а пастух, так и не дождавшись слов благодарности, уже удалялся от нас, впрочем, было похоже на то, что он в них совсем и не нуждался, словно спасение утопающих было для него обычной рутинной работой. Не знаю, почему Ромка не сказал ему простое человеческое «спасибо», может, был слишком сильно занят тем, чтобы почистить самого себя, а может, от чувства облегчения и радости, что все закончилось, не замечал ничего и никого вокруг, даже своего спасителя. Да и как часто он вообще пользовался этим волшебным словом? А я? Пожалуй, можно и почаще. Мне показалось, он все же в полной мере ощутил свою беспомощность, вляпавшись в эту трясину. А я превратился в безмолвную рыбу, думая лишь о том, что мне теперь непременно попадет от Ромки, ведь я его тут бросил одного, более того готов был позволить ему утонуть, когда, не откликаясь и никак не реагируя на его зов о помощи, просто молча ушел к своим. Но подойдя ко мне, Ромка опустил глаза вниз, словно извиняясь. И тут до меня дошло. Ведь я делал точно так же, когда испытывал чувство стыда за свое пренебрежительное отношение к другим. Например, на днях я вылил тарелку супа в унитаз, а мама, конечно же, догадалась об этом. Мне было жутко стыдно за свой поступок. Настолько, что я целый день не мог смотреть ей в глаза. Но если с чувством стыда я постепенно справился, то молчание мамы, которая за целый день так и не отругала меня, и ни слова не сказала о том, что нехорошо так относиться к чужому труду и выкидывать приготовленную еду, просто убивало меня. Уж лучше быть наказанным сразу, пусть и ремнем, хотя надо отдать должное моим родителям – меня никогда не били. Лишь на следующий день она невзначай аккуратно намекнула мне о моем проступке. Поэтому я прекрасно понимал Ромку: нет ничего хуже, чем ожидать своего наказания. Интересно, от кого ему достанется оплеуха? Ну не от меня же. Наверное, его наказание еще впереди. Да, незавидная участь.

– Вот так-то лучше! Серега, болотный нос, – подойдя ко мне, с улыбкой, по-индейски обозвал меня Ромка и провел по моей переносице сверху вниз грязью. – Хватай мяч и пошли уже, засиделись мы тут, а я так в особенности! – усмехнулся он и поковылял на холм, постепенно освобождаясь от болотной «ноши» и с каждым шагом оставляя за собой все менее выраженные грязевые следы. Я молча последовал за ним, совсем позабыв про удочку, точнее про две ее части, надеясь лишь, что вопреки всякой логике мои родные ни о чем не станут нас расспрашивать, увидев, как мы выглядим.

Взобравшись на холм, два облепленных грязью серых силуэта остановились, высматривая отца и деда. Возле машины их не было, как и возле рыбацкого места, где мы за утро натаскали полный садок разной рыбы. За камышом и кочками метрах в пятидесяти от озерца показались две лысые головы. Вот они где! На перешейке!

Отсюда, с самой верхней точки холма виднелась вся равнина, окрашенная в желто-зеленые цвета, через которую змеей ползла извивающаяся, некогда полноводная, река. Сейчас же, в период августовской засухи, она уже не несла стремительно свои воды, а представляла собой лишь набор небольших отдельных заводей, прятавшихся среди камышей и кочек. Эти запруды, словно многочисленные мини-озера, соединялись между собой тонкими илистыми перешейками, которые в полноводье скрывались под бурным течением реки.

Ромка молча присел на корточки, вытер очередную, сползающую на его лоб с волос, грязевую струю и сделал глубокий вдох, набрал полную грудь воздуха, в котором чувствовался не только запах болота и коровьего навоза, но и свободы, тяги к жизни. Я повторил за ним, это было похоже на ритуал, мне хотелось попытаться ощутить то же, что сейчас чувствовал он.

Побывав рядом с таким человеком, как Ромка, сильным и напористым, но в то же время одиноким, я вдруг осознал, что у меня-то в жизни все обстоит куда лучше: у меня есть и папа, и мама, и дедушка-рыбак. А кто есть у Ромки? Я, конечно, этого наверняка не знал, но почему-то был уверен, что вся его жизнь протекала исключительно во дворе. Там был его дом, поэтому он и чувствовал себя на улице как рыба в воде. Безусловно, это эгоистично с моей стороны, но теперь, когда я смотрел на него, у меня сразу поднималось настроение, и мне было хорошо от собственной нормальности, это было приятное чувство. Рядом с Ромкой все мои проблемы исчезали, ведь ему жилось намного хуже, хоть я и ничего толком не знал о его боли, его переживаниях и тяготах, а лишь догадывался. Может, даже он и сам не понимал этого и так не думал, но со стороны все было очевидно. Не только мне нужен Ромка, ему бы тоже не помешал такой друг, как я. Мысленно говоря себе, что у меня все хорошо, я нашел того, кому хуже, и нагло пользовался этим: с его помощью я, наконец, стал понемногу вылезать из своего, заполненного тревогой, внутреннего болота, когда находился рядом с ним. Все-таки если не зацикливаться на Ромкиных, порой обидных и грубоватых, высказываниях, то его речь была немногословной и, самое главное, – не лишенной логики; он не бросал слов на ветер, все они непременно несли в себе какую-то смысловую нагрузку. Или же мне просто хотелось в это верить. И как я мог еще недавно думать, что жизнь Ромки не стоит и хвоста коровы. Это все от обиды. Без коровы я как-нибудь смогу прожить, а вот без друга – вряд ли. Поэтому даже целое стадо коров не стоило жизни Ромки. Иногда отношение к этому миру может поменяться за каких-то полчаса, проведенных рядом с трясиной. Речь, конечно, не об абсолютном понимании жизни, но некоторые ее аспекты определенно можно начать воспринимать совершенно по-другому.

– Погнали к ним, Серенький! У них там явно что-то интересное происходит, – первый раз Ромка так ласково, даже с неким трепетом, произнес мое имя. Не дождавшись ответа, он направился в сторону отца и деда. Ему было плевать, как он сейчас выглядел. Он просто шел туда, куда вело его нутро. Возможно, это было его вольное сердце или жажда приключений. Ромка определенно был из тех, кто вечно искал эти самые приключения на свою голову и пятую точку.

Подойдя к моим, мы так и застыли, потрясенные увиденным. Папа и дед барахтались по пояс в воде, держа в руках небольшую рыболовную сетку. Они были с головы до ног мокрые, а на их голых торсах то тут, то там виднелись следы прилипшего ила.

– Заводи туда! – кричал дедушка. – Быстрее, уйдет ведь! – продолжал он, не обращая на нас с Ромкой никакого внимания, лишь успевая иногда стряхивать с лица брызги грязной воды.

– Обходи меня! – бурчал папа в ответ деду. – Это последний! – после его слов я вгляделся в мутную воду и увидел плавник какой-то огромной рыбины.

– Красиво бегаете, дядь Вить! – произнес Ромка, снимая с себя вымазанную в иле футболку и шорты.

– Не спорю! – весело ответил ему дедушка. – Помогайте, давайте, сазан сам себя не поймает!

Оглянувшись, я увидел трех крупных рыбин на берегу, размером с те вкусные дыни «торпеды», что продают на рынке каждое лето. Ничего себе! Обязательно надо выловить и четвертого, для Ромки. Тем более, он уже разделся и, никого не спрашивая, смело зашел в мутную воду, нырнув с головой, словно хотел руками побороть этого самого сазана в его родной стихии. Вынырнув возле моих, он вместе с ними ухватился за сеть и уже втроем они потихоньку поволокли ее к берегу, пока папа не поскользнулся, выпустив из рук свою часть невода. Хвост сазана на секунду показался из воды, шлепнул по ней и опять скрылся. Наверное, этот последний был самым крупным.

Я решил не отставать от Ромки: мигом разделся, скинув с себя грязную одежду и сорвав с уха слуховой аппарат. С разбегу с оглушительным криком я вбежал в речку, словно освобождаясь от всего того ужаса, с которым мне пришлось столкнуться за последние несколько часов. Едва коснувшись воды, я приятно удивился, потому что она была, как парное молоко, – тепло впустила меня к себе и обняла. Плюхнувшись возле этой борющейся с одной гигантской рыбиной троицы, я пытался найти место, чтобы тоже внести свой вклад в общее дело. Вчетвером мы ютились на небольшом пятачке, соединяющем два маленьких пересыхающих озерца, поросших высокой травой.

– Вот он! Лови его! – крикнул Ромка, вновь нырнув под воду как заправский водолаз.

Дедушка и папа с двух сторон заводили сеть, пока их тела одновременно не дернулись, свидетельствуя о том, что сазан прямиком уткнулся в сеть между ними.

– Тяните! – вдруг скомандовал я и ухватился за край сетки, просунув руки в капроновую ячейку, а затем изо всех своих сил вместе с ними двинулся в сторону берега. Ромка же, подплыл ко мне и, встав рядом, повторял за мной. Общими усилиями, впятером, мы вывалились на берег – четыре рыбака и огромный сазан, который действительно значительно превосходил по размеру трех выловленных ранее. Тут же раздался заразительный смех моего отца, совершенно мокрый, он лежал на спине и, казалось, был в эту минуту по-настоящему счастлив. Вслед за ним во весь голос захохотали и мы с Ромкой, точно также свалившись на сухую траву на берегу. А дедушка сидел в прибрежной луже, положив локти на колени, и широко улыбался, похихикивая в унисон с нами.

– Кило под десять, не меньше! – удивлялся и радовался дед, все еще не веря в такую удачу.

Вот оно счастье – смеяться, если смешно, всего-то. Когда смотришь, как искренне радуются родные люди, то и сам начинаешь улыбаться во весь рот, как болван. И все же просто улыбаться еще не значит быть счастливым. Мне для счастья не хватало еще кое-чего. Чтобы Ромка принял меня. Надо бы придумать, как уговорить моих отдать ему этого самого большого сазана, чтобы повысить шансы на дружбу. Конечно, не все зависело от меня, ведь дружить насильно никого не заставишь, подари хоть десять мячей и сазанов.

После того, как вылезли из воды и дотащили весь улов до машины, мы обнаружили, что практически вся вторая партия шашлыка превратилась в угольки, тлеющие на почти остывшем пепле.

– Да, шашлычник из тебя так себе, – подковырнул дедушка отца, снимая с себя мокрые камуфляжные штаны.

– Зато, каких мы рыбин вытащили, и пацаны нам, смотри, как подсобили, без них мы бы последнего гиганта точно не одолели, – папа никак не отреагировал на слова дедушки, может быть, осознав, наконец, что спорами семейные узы не укрепить. Одному из них следовало уступить. И кому, как не сыну, любящему своего пожилого отца. Ведь дедушка так сильно стремился быть значимым для моего папы, чтобы и на старости лет оставаться нужным. Он не хотел стать обузой, бесполезным, вот и учил уму разуму своего сына, как умел.

– До сих пор не верится, что столько всего за один день наловили! Видимо потому, что река пересохла и рыба оказалась в западне в образовавшихся мелких запрудах. Сколько себя помню, а такого на Сухой и впрямь никогда не видал, – дедушка все еще находился под впечатлением и был приятно взволнован.

– Как говорится, дурачкам и новичкам везет. Надеюсь, среди нас четверых дурачков нет, – ответил папа деду и бросил на него пронзительный взгляд, словно пытаясь разобраться и понять, к какой категории тот относится. – Зато вот новичков целых два, так что нам сегодня дважды повезло, да еще и по-крупному! – со знанием дела заключил папа.

– Повезло? Вот, значит, как ты думаешь… Опыт не пропьешь! А место кто показал? А снасти чьи? Кто червей накопал, в конце концов?! Ладно, шучу, все сегодня хороши! – дедушка демонстративно отшучивался, не забыв, конечно, при этом похвалить себя, хотя все прекрасно понимали, что в его словах была немалая доля правды. – Ну и ну… Вокруг ни души, кроме нас, все по домам сидят в такую жару, думают, что погодка совсем не рыбная, а мы взяли и весь урожай собрали, скопившийся и отсиживающийся в мелких водоемах. На любой вкус! Джек-пот сорвали, – кажется, дед не был так искренне по-ребячески счастлив со времен своей юности, он аж пританцовывал на берегу, несмотря на преклонный, и бесспорно внушающий уважение, возраст.

Мне пока так и не было понятно, почему взрослые, и в особенности родные и близкие люди, зачем-то регулярно обмениваются обоюдоострыми замечаниями вперемешку с теплыми подбадривающими словами. Зачем вообще пытаться задеть друг друга за живое, если любишь. Мама часто повторяла, что это потому, что людям больше некому высказать все это, не на кого выплеснуть переполняющие тебя чувства и эмоции, в итоге иногда они переходят все границы. Но мне так точно нельзя себя вести. Друзей от этого не прибавится. Наоборот, надо приложить максимум усилий, чтобы иметь как можно больше товарищей. Хотя вот вроде бы я и так всегда старался никому не грубить, а все равно ни в школе, ни в том же дворе у меня не появилось полноценных друзей, о совместных путешествиях которых так красочно рассказывается во всех моих комиксах. Мне очень хотелось верить, что если уж у меня получится подружиться с Ромкой, то и другие приятели начнут появляться в моей жизни. Как говорит наша учительница в школе по поводу домашнего задания – главное начать, а там и желание появится. Неужели это касается всех сфер жизни, а не только школы с уроками? Нет, этого мне пока не понять. Но я надеюсь, что сегодняшние грязевые ванны являются как раз тем самым правильным началом, благодаря которому ситуация с друзьями сдвинется для меня с мертвой точки. Но не могу же я подойти к Ромке и прямо спросить, друг я теперь для него или нет. Я пока еще ощущал себя виноватым за то, что сразу не вытащил его из болота. Поэтому и не осмеливался вот так взять и озвучить это в лоб, боялся вновь наткнуться на невидимую стену непонимания и равнодушия, боялся, что исчезнет его только-только потеплевший взгляд. И почему комиксы читать гораздо проще, чем общаться с людьми? Заводить дружбу – такая сложная наука. Жаль, этому мастерству не учат в школе. Я бы приложил неимоверные усилия, чтобы стать отличником по такому предмету. А вдруг дело совершенно в другом? Может, мне всего-навсего, на генетическом уровне, передалась неспособность иметь много друзей, как было и у моих дедушки и папы. Яблоко-то от яблони недалеко падает. В одной заметке я как-то прочитал, что человеческие индивиды привыкают регулярно жалить друг друга, чтобы реализовать чувство собственного превосходства. Дед жалит папу, папа – маму, и наоборот. Вот поэтому и дружба их трещит по швам. Но родных не выбирают. Может я все-таки жалил кого-нибудь из своих одноклассников или мальчишек со двора, например, чересчур много умничая? Мне определенно стоит понаблюдать за собой. У всех есть друзья, и много. Я повсюду встречаю группки мальчишек – в школе и на улице, а я всегда один. Я тоже так хочу, а у меня не выходит. Я стараюсь, как могу, но все что-то не то. Взять того же дедушку. Я слышал, как папа говорил, что после смерти бабушки он лишь ел, пил и спал. Он даже не пытался скрывать этого и не прятался за занавеской несуществующих дел, которые якобы занимали все его время. Дедушка, по словам отца, даже двигался лениво и флегматично и старался не делать ничего лишнего, разочаровавшись в жизни. Поэтому и к нам захаживал не часто. Только на мой день рождения и Пасху, когда приходил в гости с подарком в виде разноцветных яиц и кулича со сладкой посыпкой, которую я обожал обдирать. Но на редких вылазках не построить крепкие отношения. Несмотря ни на какие переживания, все-таки жизненно необходимо регулярно общаться и поддерживать отношения с близкими и родными, чтобы тебя потом не забыли. Похоже, без проявления инициативы в этом деле не преуспеть. Значит, пора закругляться с ежедневным чтением комиксов, просмотром телепередач и самообразованием. Пора начинать вращаться среди людей!

Хотя я совсем запутался, как именно нужно действовать, чтобы преуспевать в любых начинаниях. Дедушка, например, недавно говорил папе во время очередного спора, что под лежачий, критикующий и всезнающий камень вода не течет. А тот ему отвечал в том же духе, что у деда в крови лишь пессимизм, жалобы на жизнь и его любимый диван. А мама, начиная что угодно говорить про любого из них, частенько издает характерный цокающий звук параллельно с секундным, но очень показательным закатыванием глаз. И неважно довольна она ими или нет. Если уж взрослые не могут определиться, как правильно общаться, то откуда я-то могу это знать?

И все же папа явно преувеличивал нашу с Ромкой заслугу в поимке сазанов, однако их колких замечаний о нашем внешнем виде я, к своему удивлению, так и не дождался. Сбегав к машине, я достал пару шорт и футболок из своей сменной одежды. Мамины труды не пропали даром. Она как знала, что все пригодится. Ромке я отдал те, что были чуть больше размером, а сам влез в те, что поменьше. Но главное, что на нас была сухая и приятная телу одежда. Папа, пытаясь исправить свои кулинарные промахи, пытался соскоблить с полностью зажаренных угольно-черных кусочков мяса всю гарь и копоть. Но безуспешно. Все они сгорели практически до самого своего основания. Лишь один самый большой удалось очистить так, что на кончике ножа в итоге красовался запекшийся, вроде бы похожий на съедобный, кусочек свинины. Хорошо, что до этого я славно подкрепился первой партией шашлыка, поэтому и не стал тянуться к этому кусочку, а благородно оставил это право Ромке. Он, как и прежде, не постеснялся и тут же мгновенно схватил его вместе с отцовским ножом. Однако насколько же велико было мое удивление, когда Ромка одним точным движением ровно пополам разрезал этот аппетитный кусочек шашлыка и протянул мне половину.

– Бери, пока еще теплый, – произнес он, разом закинув себе в рот свою часть и, практически не жуя, проглотил ее. Я неспешно засунул свой кусок в рот. Медленно пережевывая его, я размышлял о том, почему Ромка поделился со мной, за что? Может, поэтому его во дворе все и уважали, а вовсе не потому, что он больше всех выбивал мяч головой – целых девятнадцать раз. Этому кусочку мяса все же удалось уцелеть и не сгореть дотла, как и нашим с Ромкой добрым чувствам, спрятавшимся под слоем темных помыслов.

– Обсох? – спросил Ромку папа, по-отечески положив ему руку на уже нагретое солнцем плечо и протягивая дымящуюся кружку сладкого чая, налитого из термоса.

– Нормально, – ответил Ромка, пристально взглянув ему в глаза, словно не ожидая такой теплой реакции от моего отца. – Дядь Паш, а вы часто сюда рыбачить ездите? – Ромкин голос невольно стал тоньше, мягче что ли.

– Когда был как ты и Сережка, то часто ездили, а потом все завертелось как-то. Работа, дом, семья и так по кругу. Хотя, а кто ж мне мешает-то всей семьей сюда приехать? Надо обязательно как-нибудь еще и с ночевкой вернуться. Красота такая тут! – отец явно вспоминал счастливую пору своего детства.

– В следующий раз возьмите меня с собой, – продолжил Ромка, втягивая в себя теплый согревающий напиток.

Обсохнув и подкрепившись, вся компания потихоньку начала собираться, находясь в предвкушении раздела пойманной добычи.

– Пора уже выдвигаться, – начал дед. – Все вымокли и устали. А все же хорошо порыбачили, как в старые добрые, – дедушка направился к машине, чтобы сложить снасти и улов. Папа стал тушить оставшиеся красные угли в мангале, а мы с Ромкой задержались и просто сидели друг напротив друга.

– Ром, у тебя есть мечта? – спросил я его, ведь у меня она была – обрести друга.

– У меня ее нет, Серенький! – любезно ответил он мне, словно старший брат.

– Как? А много денег, в конце концов? – я думал, у каждого есть мечта или заветное желание.

– Это все цели. А мечта недосягаема, она не может сбыться. Это как стремление человека летать, например. По-моему, не обязательно, чтобы у всех были мечты. Порой лучше жить без них. Просто жить, и все, – не по годам по-взрослому и развернуто на этот раз ответил он мне.

– Ну а цель тогда, у тебя какая? – с неподдельным интересом расспрашивал я Ромку.

– Да чего ты пристал-то, – улыбнулся он. – Просто жить – нормальная цель для тебя? – Ромка вдруг немного переменился, но не от злости, а чувствовалось, что это, и правда, была его настоящая цель. Большинство людей живут по умолчанию, а Ромка этому учится. Если он достигнет такой, казалось бы, элементарной цели, то можно будет уже и помечтать о чем-то. С другой стороны, будь у него мечта, то не факт, что он дошел бы до подобного беспризорного образа жизни. Она повела бы его другим путем. Я вот ради своей и мяч купил, и на рыбалку поехал, а так бы ничего из этого и не сделал. Ромка молчал, а я решил чуть аккуратнее лезть к нему в душу с расспросами. Я считал по-другому, те мечты, о которых говорил Ромка, они сбываются лишь у супергероев в моих комиксах.