Цитаты из книги «Пост 2. Спастись и сохранить», страница 2
Да на, на! Стреляй, сука! – Жирный распахивает свой пуховик. – И здесь достали, да, гады?! Здесь своего царя будете в глотку нам пихать?! Где вообще без него жить-то тут можно? Нравится он вам – ну и ебитесь с ним в жопу! Куда ещето бежать от вас, суки? На край земли?! Марево красное. Жернова. Кровь из шеи хлещет. – Авааааадооон
тем, как она вспоминает море. Сразу за МКАДом начинаются жилые массивы – высотки, высотки, высотки – для миллионов людей построенные дома, которые не заканчиваются уже до самого горизонта, только уменьшаются, из бетонных сталагмитов превращаясь постепенно в тонущий в дымке серый мох. Вот тут средоточие жизни, тут пуп Земли, тут цель ее исканий и блужданий – рукой до нее подать! Но попасть туда невозможно. Вся Москва взята в кольцо. С пятнадцатого этажа брошенной новостройки это все четко видно, как с высоты вороньего полета: вот МКАД, весь он днем и ночью освещен, и весь он ощетинился казачьими штыками и пулеметами. Ездят взад и вперед верховые, дымят грузовики, узлы-переплетения с другими магистралями все обороняются особо. Кажется, за последние два дня охранение лишь усилилось – зря Мишель ждала, что казаки уйдут. И стрелять по людям они продолжают: как только подходят к ним на расстояние прицельного выстрела, сразу палят. Никак не приблизиться, никак не объясниться. Мишель бросает взгляд на почти спрятанные уже снегом закорючки – своих попутчиков, среди которых и бедная ее Вера, – и спускается вниз. Оставили их казаки лежать в назидание другим любопытным. Дворами, гаражами Мишель возвращается к себе – туда, где бросила «ГАЗ» с Лисицыным. Оказавшись у самых московских ворот, она не остановится.
может, культ местный какой-то… – А с нашими-то что
почти, и пальцами – длинными и очень красивыми, но совершенно бесплотными – обнимающими черенок винного бокала. Бокал был наполнен вином цвета стылой венозной
Столько лет его в Большом не было, хочу ебануть фурор.
Не враждебно глядит, но радость скрыть ей удается плохо, а где у одной балерины радость, там у другой горе.
арестантов случайно не спрыгнул. Белая громада ростовского вокзала, всетаки на могильный камень больше похожая, чем на айсберг, сдвигается в молочное марево. А за ним начинаются домишки какие-то совсем деревенские с обваленными заборами, раздетые деревья озябшие, кривые ангары за бетонными оградами и массивы гаражей из силикатного кирпича – постепенный переход из города в ничью землю. Егор трусливо и виновато озирается на Мишель, первый раз ее толком видит со вчерашнего. Смотрит на ее окровавленные джинсы. Зрачки у него даже расширяются. Он качает головой вопросительно: с тобой ничего ведь не случи
чем Баласанян успел уразуметь, что происходит. Потом рассказали Вазгену всю историю – про награждение, про царя, про разжалованного атамана, запинающегося о
А насчет истории? Что историю Российской империи заново учить, что Соловьева читать требуют? На это есть жалобы?
Всегда-то мы, русские люди, ищем в прошлом свой золотой век, всегда-то мы недовольны настоящим.
