Читать книгу: «Обратные вспышки», страница 6

Сцена одиннадцатая: «Шутка»

Двери автобуса распахнулись, моя остановка. Я выхожу и глубоко вдыхаю. Воздух медленно просачивается в грудь и насыщает. Я делаю шаг навстречу лавке художников. С первого дня я приметил ее и подумал, что возле такого места можно поработать и в отделе пылесосов. Я подошел к витрине, здесь ветер стал теплым и приятным. Я говорю «привет» молодой паре, которая укрывается зонтиком от косого дождя. Они стоят на залитом водой бульваре и не обращают на меня внимания. В их мире они созданы только друг для друга. Я говорю «привет» цветущему лугу, а он манит меня к себе, говорит: окунись в меня и стань частью меня. Я вдыхаю пряную пыльцу с его цветов. Я говорю «привет» избушке на заснеженном поле. Избушка приглашает зайти внутрь, ее маленькие окна горят гостеприимством, а дымок из трубы напоминает о тепле после мороза. Я говорю «привет» загадочной девушке в красной шляпе. Она не поднимает голову, скрывает лицо под широкими полями, видны лишь губы в легкой улыбке. Она будто смотрит на меня, а я говорю ей «привет», поднимаю руку и машу.

Будто смотрит на меня.

Ой! Девушка за прилавком уставилась на меня. Я резко опустил руку. Она захихикала. Эта та девушка, высокая блондинка с подкрашенными кончиками. На ней мешковатая рубашка, рукава которой загнуты по локоть. Она поманила меня рукой. Я хотел убежать и больше не показываться, но она замахала сильнее. Я отвел глаза, немного помялся, как стеснительная девочка перед взрослыми, и вошел.

Над дверью прозвенел колокольчик. Не такой как у нас в отделе. Наш отдавал холодом и звучал как-то механически, словно записанный на аудиопленку. Этот колокольчик отдавал чем-то радушным и живым, чем-то неподдельным. Я замер, все стены увешаны полотнами. Полутораметровые с полуобнаженной натурщицей, чуть поменьше с дворцовыми ансамблями и судоходными каналами. Натюрморты с рогом изобилия, пейзажи нетронутой, девственной природы. Каждая картина отражала нечто особенное. Каждое полотно было окном в потусторонний мир. Я стоял и завороженно перескакивал глазами от одной картины к другой.

– Я и вчера смотрела на вас, – сказала девушка, – лицо интересное у вас, когда на картины смотрите.

Она стояла рядом. Я не услышал, как она подошла. Ее светло-карие глаза смотрели прямо в мои, блекло-голубые. Нос ее аккуратный и немного поддернут, в противовес моему, уродливому и скрюченному. Губы тонкие, бледно-розовые. Волосы свисали прядями и касались плеч. Ровный лоб без морщин усыпан маленькими прыщиками. Я потянулся за своей записной книжечкой, но только постучал по ней ладонью.

– Вы не обижаетесь, что я так уставилась? – продолжала она, – знаете, художники всегда так ощупывают людей, чтобы лучше запомнить образ.

На ее светлой рубашке висел бейдж. На нем написано: «Алиса».

– А вы тоже художник? – сказала она.

– Что? – я провалился в задумчивость и снова оттуда выпал. Тоже? Художник? – нет, я не художник, точнее, раньше был художником.

– Раньше? – она улыбнулась, – а сейчас нет?

Я стушевался.

– А ваши картины тоже здесь есть? – сказал я.

– Увы, нам не разрешают выставлять свои картины в лавке, а вы хотите посмотреть на мои работы? – она игриво блеснула глазами, – приходите на площадь возле храма католиков на Невском. Я там выставляюсь, как вольный художник. По вторникам и средам, если погода не портится. Но сейчас всегда солнечно, поэтому я все время там. Придете?

– Я это… конечно, приду.

Она повернулась и, как кошка, прыгнула за прилавок. Оттуда доносилось грохотание, будто рылись в ящике с инструментами. Звякали склянки, шуршали листы бумаги. Стихло. Алиса выпрыгнула и подбежала.

– Вот держите, – сказала она.

Я взял скомканную всю заляпанную краской визитку. На ней изображена «Звездная ночь» Ван Гога. С обратной стороны ручкой написан номер телефона. Ее номер?

– Если захотите себе портрет, – она многозначительно посмотрела на меня, – по вам кто-то бегает.

Она указала пальцем на мой ворот. Я повернул голову и разглядел паучка, который спустился на паутинке и убежал. Я стряхнул ворот и задумался.

– А чем вы занимаетесь? – сказала Алиса.

Меня будто ошпарило.

– Сколько время? – подорвался я.

– Начало одиннадцатого вроде.

Я пихнул визитку в карман, махнул рукой на прощание и помчался к своему отделу. Толкнул дверь так, что колокольчик захлебнулся в звоне. Чуть не упал с крыльца. Представил, как на меня смотрела Алиса и покатывалась со смеху. Врываюсь в свой отдел и столбенею.

– Опять опоздал! – этот противный назидательный голос, – он и вчера тоже опоздал?

– Нет, вчера он вовремя пришел, – оправдывался Вова за меня.

– Точно? А сегодня почему опоздал?

– Я это, Дмитрий Леонидыч…

Это был коренастый мужичок в светлой обтянутой рубашке, руководитель розничных отделов. Коротенький он смотрел на подчиненных снизу вверх, будто маленькая собачка, которая тявкает на прохожих. Глаза суетно бегали, на голове свито курчавое гнездо.

– Ну! Чего это? – гавкал он.

– Да автобус не приехал. Пришлось на следующий садиться.

– Раньше выходить надо. Давай, переодевайся, опрашивать буду.

С озабоченным видом я прошел в раздевалку. Когда наспех стягивал куртку, из кармана выпали записная книжка и визитка. Я замер. Визитка лежала рисунком вверх, а сзади ее номер телефона. Ее номер, ее красивое лицо. Я поднял визитку, всмотрелся в нее и убрал. Поднял книжечку и раскрыл. Я записал: «Маленькая девочка, подросток, в руке у нее горсть шоколадных конфет. Она смотрит в отражение зеркала на прыщавое лицо, разворачивает конфету и выбрасывает ее в помойку. Разворачивает следующую и выбрасывает».

Я посмотрелся в зеркало, ну и вид. Как Алиса вообще ко мне подошла? Весь какой-то бледный и местами пожелтевший. Я открыл рот – язык заснежен белым налетом. Я сегодня чистил зубы? Надо выходить в зал, начальник ждет.

– Ты почему без рубашки? – сказал он.

– Так это, я стажер ведь, – промямлил я.

Вин.

– Хотя бы свитер поприличнее надел. Ну давай, стажер, рассказывай. Представь, что я покупатель и пришел за пылесосом.

– Ага, пылесос, а вам для чего пылесос? – сказал я и попытался собраться с мыслями.

Сент.

– Как для чего? В квартире убираться! Ты нормальный вопрос можешь задать?

– Ага, значит убираться в квартире, так…

Ван.

– Господи, расскажи мне хоть вот про этот пылесос, – руководитель покраснел.

– Ага, про этот. Значит этот аппарат весьма… весьма… очень хорош. Очень.

Гог.

– Ты вообще читал матчасть? Тебе парни рассказывали про технику? Володя, вы ему рассказывали?

– Конечно, да и он нам повторял, – затараторил Вова.

– Он нам хорошо объяснял, все по полочкам раскладывал, – добавил Женя.

– Как же он так вам хорошо рассказывает, а мне и двух слов не может связать?

– Дмитрий Леонидыч, давайте я еще раз.

Винсент.

– Дать тебе второй шанс? Ну давай. Как работает мультициклон?

– А, ну там система такая… там воздух так, виу-виу, вращается, – я показал круговой жест и посмотрел на Вову, он побледнел. Я перевел взгляд на Женю, он отвернулся, прятал улыбку.

Ван.

–Все, провалился ты со своим, виу-виу. Плохо, учи лучше и у парней больше спрашивай. Смотри, как они работают и что говорят. В следующий раз я жду лучшей консультации. Расскажешь так же, буду решать, что с тобой делать. Такие продавцы меня не устраивают.

Гог.

Знал бы ты, как меня не устраивает быть таким продавцом. Вообще быть продавцом пылесосов! Я смиренно покивал и выдохнул. Я вроде подготовился, но какое-то сомнение так гложет, что в итоге все завалил. Но в чем я сомневался? Может в том, стоит ли мне здесь работать?

Зазвенел колокольчик, вошел первый покупатель. Женя подорвался и побежал оприходовать клиента. Руководитель ушел не прощаясь.

– Ты чего это? – удрученно сказал Вова, – ты ведь все знаешь?

– Да я это, не выспался сегодня.

Прозвенел колокольчик – новый покупатель. Вова засеменил пухлыми ногами. Я отошел от прилавка, хотелось скорее уйти. Один вид металлических стеллажей с бытовыми приборами нагонял тоску. Хотелось вернуться в мир красочных полотен, окантованных в причудливые багетные рамы. Там я себя чувствовал настоящим человеком. Там мне хотелось жить, а здесь нет. Не хотелось.

Завибрировал телефон. Я украдкой посмотрел на экран. Мила. Чего ей снова надо? Наверное, почувствовала, как я облажался, и теперь звонит позлорадствовать. Не хочется поднимать трубку. Девушка меня бросила. Папа ушел из семьи.

– Давай только быстро, я на работе, – ответил я.

– Здороваться тебя не учили? – ее голос становился все противнее.

– Здрасьте. Чего надо?

– Сразу чего надо! Может, я хочу узнать, как дела?

– Хорошо дела, все?

На той стороне послышались шорохи.

– Да-да, с ним говорю. Саша, скажу я ему.

В слове «Саша» я отчетливо уловил нежность.

– Ты мне?

– Да подожди ты! – крикнула она в трубку, – да, спросила… ладно, але!

– Але.

– В общем, я хотела спросить про кота.

– Это папа там был? – перебил я.

– Что? Неважно. Я про кота.

– Кот останется у нас, – отрезал я.

Я услышал ее прерывистое дыхание, и после линия оборвалась. Она сбросила. Новые отношения мне нравятся даже больше. Никаких компромиссов, считаешься только с личными интересами. Это мы называем семьей.

Прозвенел колокольчик. Все заняты, и я хотел было пойти, но остановился. Вошел тот странный тип с синими губами, который ходил от прилавка к прилавку и мотал головой.

Телефон снова завибрировал. На дисплее отразилось: «Папа». Немного поколебался.

– Да, пап?

– Привет, Сашка. Как у тебя дела?

– Да все нормально, работаю.

– Устроился?

– Да, в магазин. Так, на первое время.

– Да спроси уже его! – послышалось у папы недалеко.

Голос был раздраженный и визгливый.

– Да, Сашка, это, – начал папа, – ты бы поговорил с мамой насчет кота. Ей не нужно будет тратиться на корм, да и вообще. В квартире коту будет уютно, купим ему домик. И Миле будет не скучно.

– Я понял. Хорошо, я поговорю.

Даже и не собираюсь.

– О, это очень хорошо, – голос папы переменился, – что он там сказал?! – крикнула Мила, – подожди, Милочка, он согласился.

Стоило только войти сюда, как на меня обрушился град недовольства. Вот так и приходи на работу, где с самого утра портят настроение. Все, хватит этой чепухи, надо переключиться на хороший лад. Потренироваться на покупателях и пересдать экзамен. Я выпрямился и ободрился. Женя все ворошился с клиентом, Вова уже упаковал новенький пылесос. Он подошел ко мне.

– Слушай, в зале по телефону не болтай, ладно? – сказал он, – лучше заходи в подсобку.

– Ладно-ладно, – отмахнулся я. – Вова, можно я сегодня поконсультирую покупателей? Сам видел, как прошло с Леонидычем.

– Ага, в общем, идея хорошая. Только ты осторожнее.

– Хорошо, а ты тогда подстрахуй.

Прозвенел колокольчик. Вова подскочил, но я его удержал.

– Предоставь это мне, – сказал я наигранным голосом.

Вошла грузная женщина с большим и висячим бюстом. Ее длинная черная кофта, будто скатерть, покрывала верхушку груди и свисала. Она покосилась на того странного типа с синими губами, который шатался у входа, и брезгливо отошла в сторону.

Я подбежал с довольным видом.

– Добрый день! Что вас интересует?

Она вальяжно окинула меня взглядом.

– Скажите, а у вас есть эти, как их там, прокладки?

– А вам какие? Ежедневные или ночные? – я раскрыл рот во все зубы.

На ее лице выразилось нечто несусветное. Сначала удивление и замешательство, потом неловкость и возмущение, а следом раскатистый гнев – все это в долю секунды. Целое короткометражное представление на одном лице. После всех переживаний женщина начала пузыриться как кастрюля с супом на огне.

– Вы что говорите?! Я вам что, девочка какая-нибудь!

Теперь я стоял и улыбался как идиот. Я уже представил, как за моей спиной подрывается Вова и бежит на помощь тонущему кораблю.

– Зовите своего начальника! – все кипятилась женщина, – что это такое! Остряк нашелся, шутит он со мной.

За ее массивными плечами я увидел что-то странное. Тот тип с синими губами вцепился взглядом в эту женщину. Теперь он не махал засаленной головой, а смотрел не отрываясь. Лицо его краснело, будто накалялось. Торчащие руки из-под кожаного пальто дрожали.

– Сейчас я на вас пожалуюсь! Остряк какой! Зовите-зовите! Какой нахал, еще стоит и улыбается!

Я не оборачивался, но уверен, что Вова семенит ножками с виноватым лицом успокаивать эту тетку. Меня стала поглощать досада перед грядущим унижением. Надо будет извиняться. Сначала перед этой женщиной, а потом еще оправдываться перед Леонидычем. Рабочий день не задался.

За спиной женщины творилось что-то неладное. Этот странный тип обхватил голову руками. Нижняя губа на его лице свернулась и оголила желтые зубы.

– Это ваш начальник бежит? Давайте-давайте! У меня претензия к этому молодому человеку! Оштрафовать его, а лучше сразу уволить!

Вова подбежал и не успел слова сказать, как весь этот фарс дополнила жуткая нелепость.

– А-А-А-А! – раздался протяжный крик.

Голова вжалась, а руки потянулись к ушам. Орал тот странный тип. Все длилось секунды две-три, но казалось, что мы минут десять стояли ошарашенные под натиском оглушительного скрежета. Когда стихло, странный тип выбежал наружу.

– Что это было? – сказала женщина.

Вова стоял с бледным лицом и невнятно бормотал.

– Это был наш начальник, – с напускной серьезностью сказал я.

– Ну и магазинчик у вас, – сказала женщина и неровными шагами вышла.

И хотя ругань разрешилась сама собой без явных последствий, легче мне не стало. Эта угнетающая досада так и снедала. Все от того, что на меня надавили, скорее даже, наехали. Пытаешься быть веселым, шутишь, так и этим не угодишь.

Меня так воспитали, что давить на людей – плохо. Теперь я всю жизнь мучаюсь от того, что давят на меня. Ведь это плохо. Я этого не делаю, почему со мной делают? Я не поступаю плохо с людьми, почему они со мной так поступают? Этими вопросами я мучился, когда носил кирзу. Я вздохнул надеждой, когда снял ее, но напрасно.

Винсент ван Гог.

Сцена двенадцатая: «Портянки»

Они долго ждали возможности перебраться с промерзлого портового городка куда-нибудь поближе к югу. Туда где полярная ночь не нависала куполом, а снег выпадал только зимой. Когда возможность появилась, Александр Неробеев старший и его жена собрали вещи в коробки и уехали в пригород Петербурга.

Незадолго до этого их племянник Андрей съехал в общежитие, уволился с магазина, а потом и вовсе уехал обратно в деревню. Саша Неробеев окончил девятый класс и ушел из школы. На расспросы о поступлении куда-либо он отмалчивался. К концу учебного года Саша забросил рисование и не готовился к экзаменам, в итоге получил аттестат троечника и сбежал с выпускного вечера. Последние полгода школьных будней он держался ото всех особняком, одну часть класса он ненавидел, другую – презирал.

Саша был безучастным в переезде. Не то чтобы не хотелось переезжать, напротив, он хотел уехать с Мурманска, но не знал куда. Родители тащили его словно чемодан без ручки. Саша никак себя не проявлял, ничем не интересовался и даже передвигался как-то медленно. Казалось, жизнь ему неинтересна.

Однако смена города повлияла на Сашу. В одиночестве он бродил по оживленным проспектам и втягивал глазами удивительные архитектурные ансамбли. Взгляд метался от одной детали к другой. Он рассматривал величественных атлантов с обремененным взглядом, чьи мускулистые руки держали выступы. Рассматривал озорных купидонов, представленных в виде пухлых детей с крыльями. А еще прелестных русалок, жутких гарпий и укрощённых коней. Безумно захотелось перенести пережитые эмоции на бумагу, передать нахлынувшую волну страсти.

Внезапно что-то потянуло, поманил неведомый зов. Саша свернул с оживленного проспекта на набережную канала. Под размеренные плескания воды он прошел вглубь улицы все дальше в закоулки. Гул проспекта исчез, стало безмятежно. Среди узких мощеных дорожек, разнородных домов с деревянными окнами, влажным запахом канала и оранжевым солнцем над жестяными крышами Саша увидел его. На мостике через канал стоял трехногий мольберт с натянутым холстом и художник. В одной руке он держал палитру, в другой – тоненькую кисть. Саша смотрел, как художник накладывал ровные слои на полотно. Вот оно! То, чего он хочет.

Лето кончалось, а Саша все утопал в романтике. Целыми днями он слонялся по проспектам и любовался архитектурными шедеврами, а дома пытался перенести чувственные образы на бумагу. Его мама радовалась, что он рисует и при этом не портит стены. Отец только ухмылялся и скептически покачивал головой. Однажды он подошел к сыну и вручил книжечку абитуриента. Надо куда-то поступать. Саша пролистал список вузов и отметил карандашом, какие приглянулись.

Образование ради корочки возмущало, но возьмут ли его без диплома художественной школы? Должны взять, ведь там смотрят на способности, нежели на какую-то бумажку. Ясно ведь, что можно быть отличным художником, ничего не окончив. Даже старшие классы школы. Так думал Саша.

С первым звонком в университет его спустили на землю. На каждое место проходил конкурс среди поступающих. У всех полный аттестат и диплом художественной школы, у многих даже с отличием. Тошнит от них. Следующие звонки окончательно расстроили. Саша проваливался обратно в затянувшуюся меланхолию. Все надежды и мечтания разрушились после трех телефонных разговоров. Через год стукнет совершеннолетие. Сейчас вернуться обратно в школу, когда только от нее избавился, – немыслимо. Идти в художку и учиться наравне с мелкотой – стыдно. По крайней мере, так казалось.

В последнем разговоре ему предложили рассмотреть колледж. Если он так хорош, как утверждает, его возьмут, а потом можно и к ним в университет. Саша прочитал описание колледжа в книжечке и набрал их номер.

– Колледж искусств, – сказал мягкий женский голос.

Саша представил молодую девушку лет двадцати с каштановыми волосами, завязанными в хвост.

– Вы принимаете людей без художественного диплома?

Боже! Каких людей?

– Приходите в приемные дни, – слышалась улыбка в голосе, – вместе с портфолио.

– Эм, портфолио?

– Да, свои работы.

Непонятно сколько времени прошло, когда из задумчивости вырвали телефонные гудки.

Саша достал папку на веревочных завязках, сдул пыль и раскрыл. В ней была сложена объемная стопка эскизов. Одни вычерчены простым карандашом со штриховкой, другие разукрашены акварелью, мелками или цветными ручками. Он рассматривал один эскиз за другим, словно семейные фотографии. Каждый набросок вызывал конкретные воспоминания. Это один из первых. Этот я перенес у себя во дворе, а этот во дворе соседа. Этот я бегал три раза подкрашивать, а этот я перенес в тот день на крыше. Весело было. Наверное, это единственный рисунок, который останется надолго. Вряд ли кто полезет на чердак закрашивать его. Он листал и умилялся рисункам, как своим чадам.

Настрой возвращался, но внезапно по спине пробежал холодок. Саша затвердел, листы съехали и разлетелись по полу. В руках он держал рисунок, который перенес на пожарку. Что-то больно кольнуло, будто сковырнули глубокую и незажившую рану. Он вспомнил, как при свете дня шел с банкой малярной краски закрашивать свое творение. Вспомнил и будто заново пережил все унижение. На полу лежал эскиз, забрызганный аэрозольной краской. Саша перевел на него взгляд и поднял. Это тот последний, который он так и не закончил.

Саша глубоко вдохнул, еще раз пролистал все работы и отложил самые удачные.

С виду неприметное здание: желтое, без всяких выделок, с высокими окнами – вызывало небольшое смятение. И это колледж искусств? Оно выделялось только разношерстной молодежью у высокого ступенчатого крыльца. У каждого на плече или в руках была папка художника. У кого размером с обычный лист, а у кого в ширину с человеческий рост. У одних просто черные, у других – цветастые в полоску или в клетку. Стало как-то неловко нести работы в папке из-под картона. Забежать бы в канцелярский и прикупить себе. Тут наверняка есть поблизости магазин. Магазин есть, а денег – нет.

Саша зашел внутрь и наполнился благоговением. Сложно объяснить почему. Он смотрел на мозаичные стекла, на которых изображены библейские откровения. Смотрел на узкие и длинные скамейки, на которых восседали студенты. На высокие потолки и узорчатый кафель на ступеньках. Он уже представлял, как будет день ото дня ездить на занятия в студию. Обзаведется новыми знакомыми, ведь всех своих он растерял на севере.

Он дошел до кабинета, где висела табличка: «Приемная комиссия», сердце заколотилось. Он слабо постучал и приоткрыл дверь.

– Заходите-заходите, – сказал небольшой старичок с белесой бородкой.

Он сидел за массивным деревянным столом, на котором по обеим сторонам возвышались стопки бумаг. Одни из них ровно сложены, а на листах сухой машинописный текст. Другие смяты, разворошены с карандашными набросками и акварельными пятнами.

Саша неуклюже присел и положил папку на колени.

– Вы принимаете без диплома от художки? – в сомнениях спросил он.

– У нас есть талантливые студенты, которые отличились на вступительных экзаменах. Они, насколько я знаю, не окончили художественную школу. Поэтому мы всегда готовы сделать исключение, конечно, если это обосновано. В вашем случае это обосновано? – старичок блеснул темными глазами.

Саша опустил голову. Хотелось выкрикнуть, что он будет стараться как никогда, если они примут его.

– Да не робейте так, – сказал старичок снисходительно, – покажите, что вы с собой принесли.

Ненавижу, когда говорят: не робейте!

Саша протянул папку и замер, сейчас решится его судьба. Старичок аккуратно развернул завязки и стал рассматривать эскизы, бумага зашуршала. Он переходил от одного листа к другому и то сводил брови, нахмуриваясь, то приподнимал их в удивлении. Он разложил работы на столе и вдумчиво всмотрелся.

– Интересно, конечно, – сказал он, – это все так оригинально, а есть у вас работы классического жанра?

– М-м, классического?

– Да, натюрморты, пейзажи, портреты? – он оживленно посмотрел на смутившегося Сашу.

– У меня только это.

– Хм, – старичок набрал в рот воздух, – у нас академическое образование, и мы изучаем строго традиционные дисциплины изобразительного искусства. Кстати, какие дисциплины вы знаете? Хотя ладно, не отвечайте, – он махнул рукой, – в общем, сейчас мы не готовы вас принять. Надо, по меньшей мере, представить экзаменационную работу в двух жанрах. Навыки у вас есть, но совсем в другом направлении. Так что предлагаю записаться на наши подготовительные курсы и через год пробовать поступать. Кстати, а как у вас с армией обстоят дела?

Саша не ответил. Он как-то глупо заулыбался, поблагодарил и вышел. Что-то в нем переменилось. Сам взгляд на мир стал другим, все резко потускнело. Цветная мозаика уже не радовала глаз, студенты на лавках стали недосягаемы, а высокие лестницы неподъемными.

Казалось бы, чего стоит пойти на курсы, подтянуть знания и навыки за год, и вот оно, радостное поступление, но Саша думал иначе. Неодолимая страсть, которая так ярко вспыхнула и осветила жизнь надеждой, требовала поступать сейчас. Не через год, не через два. Может, прийти к нему еще раз? Может, настоять, чтобы допустили к экзаменам? Чего там, натюрморт и пейзаж? Так я хотя бы попробую! Нет, все пошло прахом.

Саша прислонил лоб к стеклу автобуса, который медленно покачивался в сторону дома. На стекле остался жирный след недоумения. Он разглядывал вывески магазинных проспектов. Оставалось только одно: идти работать. Теперь он представлял, как будет проходить собеседование и желать, чтобы ему отказали. Он будет уговаривать взять его, обещать, что всему научится и будет хорошо работать, но скрывать отвращение.

Он приметил несколько отделов, где ему хотелось бы получить отказ. Магазин молодежной одежды. Магазин канцтоваров и книг. Магазин разливного пива и закусок. Магазин походного снаряжения и рыболовных снастей. Магазин, магазин… Магазин бытовых электроприборов. Что ж, начну с последнего. До него ближе всего от дома.

Саша снова недоумевал: его тут же приняли, хоть и на полставки. Даже не посмотрели на развороченный нос. Его научили обращаться с кассой, рассказали про товар, дали застиранную футболку с логотипом магазина и выкинули в зал зарабатывать деньги. И Саше это понравилось. Хотя бы тем, что он отвлекся от дурного настроения. Временами он так вживался в роль продавца, что забывал про остальной мир. Забывал про озорную юность, наполненную дымом и жгучим алкоголем. Про ночные вылазки в поисках эстетических утех. Про всю горечь, которую когда-либо испытал.

За работой незаметно подкралось совершеннолетие. Местный военкомат напоминал, что Саша задолжал ровно год своей жизни. Ему, как и всякому молодому парню, не прельщала служба в армии. Отзывы были не самые лучше, а главное двусмысленные. Никто толком не рассказывал, каково это, отслужить. Из армии ребята приходили либо бешеные, либо дерганные, но всякий на расспросы о службе твердил: кто не служил, тот не поймет.

Конечно, Саша лелеял надежду, что его не возьмут. Бывает же такое? У одного увидели какую-то сыпь на коже и не взяли. У другого нашли плоскостопие, которым тот никогда не болел. У третьего вообще дело затерялось, а отыскали его спустя десять лет. Рассказывали и о других «пацифистах», которые глотали хлеб с хлоркой, чтобы заработать язву, или ломали себе руки ради отсрочки. Некоторые и указательный палец отрезали, чтобы стать непригодным из-за невозможности нажать на спусковой крючок автомата. Про псевдогеев и рассказывать нечего. Все эти бредни казались Саше чрезмерной драматизацией. Разве стоило калечить здоровье ради военника? Саша отлично усвоил опыт двоюродного брата Андрея. Перспектива работать грузчиком не слишком заманчива. Лучше год потерпеть и не мучиться всю жизнь.

Саша не дожидался повестки, а сам пришел в районный военком. Голый, в одних трусах, он ходил от одного врача к другому: проходил комиссию. Он знал, что шансы на освобождение от службы увеличиваются, если каждому врачу приукрашивать реальные или воображаемые недуги. Но было как-то совестно жаловаться, особенно на то, чего нет. Вердикт вынесли быстро: годен с незначительными ограничениями. Военный комиссар, мужчина с приятной улыбкой в гражданском костюме, успокоил Сашу, сказал, что его определят во внутренние войска в часть недалеко отсюда. Саша представил, как вся его служба пройдет внутри кабинетов среди бумажек, а на выходных будет уезжать домой. Представил и даже стал счастливее.

Остриженного налысо Сашу и еще десяток встревоженных, уставших и немного безразличных призывников засунули в полуразваленный школьный ПАЗ-3205 и отправили в распределительный пункт. Там проходила повторная комиссия – последний шанс откосить, который благополучно профукан. Но Саша будто смирился с участью.

Всех рассадили в актовом зале.

– Сейчас покупатели приедут, – шепнул парень в новеньком камуфляже с двухлитровой бутылкой газировки, – я уже здесь три дня живу, все никак не заберут.

– Покупатели? – сказал Саша.

– Да, приходят звезды и оглашают список кого забирают к себе в часть. Их покупателями тут называют.

– Так всех же в военкоме распределили?

Парень не ответил. Он как-то хитро оскалился, открыл бутылку и стал жадно глотать газировку. Саша немного встревожился. Не хотелось отпускать сложенную картинку в голове легкой и беззаботной службы.

Через час явился пузатый майор в зеленом мундире с широкой фуражкой на голове. Он достал смятую бумажечку и, чертыхаясь, назвал несколько фамилий. Все ребята, с которыми ехал Саша, встали и любопытно засверкали глазами.

– Вам выпала честь служить в космических войсках! – будто тост произнес пузатый майор.

Еще через час пришел маленький и подтянутый капитан. Он развернул длинный список и медленно произнес фамилию каждого новобранца. Прозвучала и «Неробеев».

Всех снарядили. Форма оказалась местами широкая, а местами узкая. Где-то слишком длинная, а где-то короткая. Дали вещевой мешок времен СССР, кусок мыла, тяжелые берцы и портянки, которые Саша пренебрежительно осмотрел и убрал подальше.

Дорога протекала в какой-то прострации. Будущие сослуживцы выглядели безрадостно. В самом деле, чему тут радоваться? Правда были и неунывающие, даже веселые. Они выделялись среди всех. Позже Саша подметит: тем, кто изначально был подавлен, и служилось тяжелее, а те, кто воспринимал все с юмором, и служба проходила как в пансионате. Увы, Саша поддался общему настроению и опустил взор в пол метрополитена, затем электропоезда и наконец вахтового автобуса.

В три ночи прибыли в подразделение. Новоиспеченные солдаты передвигались как обмороки. Всех построили и распределили по комнатам. Внутри стояли шесть скрипучих коек, две из которых заняты. Не включая свет, все побросали вещи и улеглись. Соседи переговаривались с теми, кто здесь служил. Прямо в темноте их угощали домашней едой и выпытывали сведения, которые могут пригодиться. Под тихое шептание и жадное чавканье Саша задремал. Было холодно, изъеденный плед нисколько не согревал.

Только утренние лучи впились в глаза, как на центральном проходе заорали во всю глотку:

«Подъем! Рота подъем! Выходим строиться!»

В испуге все кое-как надели форму и повыбегали из комнат. На широком кафельном проходе показались три коренастых сержанта. Один хватал сонных призывников и толкал в строй. Второй обшаривал комнаты и скидывал с кровати тех, кто не встал. Третий тыкал и размахивал руками. И все трое невозможно орали. «Встань ровно! Надень кепку! Китель заправь! Башней не верти! Оставь вещи, упади в строй! Кровати не заправлять! Быстро все в строй! В туалет не идти! Строиться, мать вашу!» Это было жесткое давление. Три сержанта быстро поставили на место пятьдесят человек, заставили слушаться. Так начался курс молодого бойца.

За неделю нам показали, как должно быть в армии. Утром мы ходили на зарядку, после завтрака изучали устав. До обеда ФИЗО, а после строевая подготовка. Вывозили на полигон и проводили с нами тактические занятия, а перед присягой дали пострелять из АК-74 со складным прикладом. Но стоило только подписать заветную бумажку, отдать честь командиру и все, сказка о военной подготовке закончилась.

В первые дни после присяги вместо оружия нам дали лопаты и отправили в поле рыть траншеи и дерновать окопы. Весь день ковыряли землю под палящими лучами солнца. Обед и ужин тоже в поле. Уже ночью в казарме нам целый месяц выдавали снаряжение: изношенный бронежилет, металлическую каску на завязках, саперную лопатку и фляжку с грибком. Половину лета мы натирали мозоли от черенков, остальную половину занимали полевые сборы. Теперь мы и ночевали прямо в поле. С утра выдавали оружие, и целый день ходили кто с винтовкой, кто с автоматом, а кто и с ручным гранатометом. Кому-то повезет: дадут легкое и небольшое оружие. Вечером его сдавали, не сделав ни единого выстрела. Только если так, без патронов, пукая языком.