Читать книгу: «Бледный король», страница 8

947676541

– У меня необычно высокий болевой порог.

928514387

– Ну, мой папа любил косить газон по квадратам и полосам. Пройдет восточный угол переднего двора, потом вернется ненадолго домой, потом – юго-западную полосу задней лужайки и квадратик у южного забора, вернется, и вот в таком духе. У него хватало мелких ритуалов, такой он был человек. Понимаете? Я не сразу понял, что он так косит, потому что ему нравится ощущение законченности. Ощущение задачи и ощущение, что он ее выполнил и закончил. Это такое основательное ощущение: будто ты машина и знаешь, что работаешь хорошо и делаешь то, для чего создан. Понимаете? Поделив газон на семнадцать отдельных сегментов, что нашей маме, как обычно, казалось безумием, он мог ощутить ощущение законченной работы не один раз, а семнадцать. Как бы: «Я закончил. Опять закончил. И опять – вы только гляньте – закончил».

Ну, здесь что-то в этом духе. В Рутинных. Мне нравится. На среднюю 1040-ю уходит где-то двадцать две минуты – чтобы прочитать, проинспектировать и составить записку. Может, чуть дольше, в зависимости от критериев – у некоторых команд свои критерии. Ну понимаете. Но точно не больше получаса. И после каждой приходит это основательное ощущение.

А главное, декларации никогда не кончаются. Всегда ждет следующая. Никогда не заканчиваешь по-настоящему. Но, с другой стороны, и с газоном точно так же, понимаете? По крайней мере, после хорошего такого дождя.

Когда он доходил до последнего размеченного участка, уже можно было опять косить первый. Он любил подстриженный аккуратный газон. Много времени там проводил, если подумать. Очень много.

951876833

– Слушайте, то ли в «Сумеречной зоне», то ли в «За гранью возможного» – где-то там. Клаустрофобу становится хуже и хуже, пока он не становится настолько клаустрофобом, что орет и психует, и его упекают в психиатрическую лечебницу, а в лечебнице сажают в смирительной рубашке в маленькую каморку со стоком в полу, размером с чулан, то есть понятно, что для клаустрофоба хуже не придумаешь, но ему через щелку двери объясняют, что таковы правила и процедуры, что если кто-то орет, то его сажают в одиночку. Следовательно, мужик обречен, он там пожизненно – ведь сколько он кричит и бьется головой об стенку, чтобы потерять сознание, столько его будут держать в этой каморке, а сколько он в этой комнатушке, столько он будет кричать, потому что вся проблема в его клаустрофобии. Живой пример того, что в правилах и процедурах должны быть какие-то свобода и послабления для определенных случаев, а то случись какой нелепый косяк – и кто-то попадет в ад. Серия даже называлась «Правила и процедуры», и ее здесь помнят наизусть все.

987613397

– Я думаю, что все есть в кодексе или Руководстве, мне сказать нечего.

943756788

– Мать называла это «впериться». Это она так про отца, была у него такая привычка, причем почти в любой ситуации. Он был добрым человеком, бухгалтером школьного округа. Впериться – это когда неотрывно и без выражения смотришь на что-нибудь длительный период времени. Это бывает, когда недоспишь, или переспишь, или переешь, или нервничаешь, или просто замечтался. Только это не то же самое, что замечтаться, так как надо на что-то смотреть. Впериться. Обычно на что-то перед собой – полку в шкафу, вазу на столе в столовой, твою дочку или ребенка. Но когда вперяешься, ты на самом деле не вперяешься в то, во что вроде бы вперяешься, даже не замечаешь, – однако при этом и не думаешь о чем-то другом. На самом деле ты не делаешь ничего, в ментальном смысле, но делаешь это с видом полной сосредоточенности. Как будто твоя сосредоточенность буксует на месте, как буксуют колеса автомобиля в снегу, быстро вращаются, но вперед не сдвигаются, хотя выглядит это как полная сосредоточенность. И теперь у меня такое тоже есть. Ловлю себя на этом. Не сказать, что неприятно, но странно. Из тебя что-то выходит – чувствуешь, как лицо просто обмякает, без мышц или выражения. Это пугает моих детей, я знаю. Как будто лицо, как и внимание, теперь принадлежит кому-то другому. Иногда я прихожу в себя перед зеркалом, в ванной, и вижу, как вперяюсь, без всякого узнавания. Он скончался уже двенадцать лет назад.

Здесь с этим новая сложность. Со стороны нет гарантии, что ты отличишь инспектора за усердной работой от того, что она называла «впериться», когда только вперяешься в декларации, но не читаешь, не обращаешь внимания по-настоящему. И если обрабатываешь нужное число деклараций каждый день, никто не узнает. Я-то, конечно, так не поступаю, мои вперяния начинаются после дня здесь – или до, когда я собираюсь. Но я знаю, что они волнуются: кто здесь хороший инспектор, а кто их дурит, весь день сидит, вперившись, или думает о чем-то своем. Так бывает. Но теперь, в этом году, они могут узнать, знают, кто делает работу. Она потом выходит на свет, разница. Потому что теперь регистрируют не пропускную способность, а итоговый доход от аудита деклараций. Это для нас перемена. Теперь проще, мы ищем то, что принесет ИД, а не просто прогоняем столько деклараций, сколько можем. Это помогает обращать внимание.

984057863

– Мы жили за городом, рядом с асфальтовым проселком. У нас был здоровенный такой пес, папа держал его на цепи во дворе. Здоровенная помесь немецкой овчарки. Я эту цепь ненавидел, но забора у нас не было, мы жили прямо у дороги. Пес эту цепь ненавидел. Но при этом хранил чувство собственного достоинства. Он что делал: никогда не пытался уйти дальше, чем позволяла цепь. Никогда даже не натягивал ее. Даже если подъезжал почтальон или там продавец. Из чувства собственного достоинства пес делал вид, будто сам выбрал это место, просто оно так совпало с радиусом цепи. А за ее пределами мол, ничего не привлекает его внимания. Ноль внимания. То есть он просто не замечал цепь. Не стал ее ненавидеть. Цепь. Просто взял и сделал ее неважной. А может, он и не притворялся – может, он правда взял и выбрал жить в этом маленьком кружке. Чувствовалась в нем сила. Всю жизнь на цепи. Как же я обожал эту псину.

§ 15

Малоизвестный, но истинный факт из мира паранормального: бывают экстрасенсы фактов. Иногда их еще называют в литературе мистиками данных, а сам синдром – ИСФ (= интуиция случайных фактов). Внезапные проблески знания или ощущения у этих субъектов структурно напоминают (но обычно скучнее и обыденнее, чем) драматически актуальные предвидения, которые мы обычно считаем ЭСВ (экстрасенсорным восприятием) или прекогницией. Поэтому, в свою очередь, феномен так мало исследуется или популяризуется, и поэтому обладающие ИСФ почти повсеместно называют ее проблемой или болезнью. Тем не менее немногие выходившие уважаемые исследования и монографии изобилуют примерами; собственно, изобилие вкупе с неуместностью и прерыванием обычного мышления и внимания и составляет суть феномена ИСФ. Второе имя детского друга незнакомца, прошедшего мимо в коридоре. То, что человек, с которым сидишь в кинотеатре, когда-то стоял в шестнадцати машинах от тебя на шоссе I-5 рядом с Маккиттриком, штат Калифорния, в теплый дождливый день октября 1971 года. Факты сваливаются как снег на голову – невовремя, они смущают, как и любые экстрасенсорные вспышки. Просто эти вдобавок эфемерны, бесполезны, недраматичны, только отвлекают. Каким был на вкус «Куантро» для человека с легкой простудой на эспланаде Венской государственной оперы 2 октября 1874 года. Сколько человек стояло лицом на юго-восток на повешении Гая Фокса в 1606-м. Общее число кадров в «На последнем дыхании». То, что Гран-при 1959 года выиграл некий то ли Фанхи, то ли Фанхио ⁶². У какого процента египетских божеств звериные, а не человеческие лица. Длина и средний радиус тонкой кишки министра обороны Каспара Уайнбергера. Точная (не приблизительная) высота горы Эребус – но не что это такое и где.

В случае экстрасенса фактов GS-9 Клода Сильваншайна скажем, 12 июля 1981 года – точный метрический вес и скорость поезда, следующего на юго-запад через Прешов в Чехословакии ровно в тот момент, когда Сильваншайну надо сверить чеки 1099-INT с налоговой декларацией Эдмунда и Виллы Кошице, на доме которых в 1978 году сменял оконные ставни тот, чья жена однажды выиграла три раунда бинго подряд в церкви Святой Бригитты в Трое, штат Мичиган, хотя домашний адрес Кошице – Урбандейл, штат Айова, – причины этой ИСФ-нестыковки Сильваншайну неизвестны, для него такие фактики лишь очередная помеха в шуме и в целом панической низкой морали филадельфийского РИЦа. Затем – тольтекский бог кукурузы, но тольтекскими глифами, так что Сильваншайн видит просто абстрактный рисунок неизвестного происхождения. Обладатель Нобелевской премии 1950 года по физиологии или медицине.

Факт: как минимум треть ясновидящих и колдунов на службе древних правителей сожгли или казнили в начале их работы, когда выяснилось, что большая часть того, что они предвидят или чувствуют, нерелевантна. Правильна, но просто нерелевантна, бессмысленна. Истинное предназначение человеческого аппендикса. Прозвище маленького кожаного мячика, который был единственным другом Норберта Винера, когда тот рос болезненным ребенком. Число травинок на газоне у твоего почтальона. Они вторгаются, вваливаются, шумят. Одна из причин, почему у Сильваншайна всегда такой пристальный и смущающий взгляд, – он пытается фильтровать всяческие экстрасенсорно почувствованные и вторгающиеся факты. Объем паренхимы одного папоротника в приемной стоматолога в Атенсе, штат Джорджия, хотя он понятия не имеет (причем никогда), что такое паренхима. Что у чемпиона WBA 1938 года в легком весе был слабо выраженный сколиоз в области 10 и 12 позвонков. И он их теперь никогда не проверяет – такие ниточки не разматываешь; они как приманки, которые ведут в никуда. Это он узнал на горьком опыте. Скорость в астрономических единицах, с которой система ML435 удаляется от Млечного Пути. Он никому не рассказывает об этих приходах. Некоторые связаны между собой, но редко имеют то, что человек с настоящим ЭСВ назвал бы смыслом. Метрический вес всех катышков во всех карманах всех людей в обсерватории Форт-Дэвиса, штат Техас, в день 1974 года, когда запланированное солнечное затмение скрыли облака. Возможно, четыре тысячи фактов, и выпадает один релевантный или полезный. В основном, процесс больше напоминает как будто тебе поют на ухо «Звездно-полосатый стяг», пока ты пытаешься зачитать стихотворение на конкурсе. Клод Сильваншайн ничего не может с этим поделать. Что скончавшуюся в 1844 году от коклюша нянечку прапрабабушки у прохожего на улице звали Хеспер. Стоимость с поправкой на инфляцию того скрытого солнечного затмения; номер лицензии на право вещания христианской радиостанции, которую слушал директор обсерватории в машине по дороге домой, где застал жену неглиже и шляпу молочника на кухонной стойке. Форма облаков в тот день, когда два человека, которых он никогда не встречал, зачали ребенка, ставшего выкидышем через шесть недель. Что изобретатель пассажирских чемоданов на колесиках когда-то был женат на стюардессе авиалинии «Пипл Экспресс» и больше полутора лет чуть ли не доводил себя до ручки, изучая технические условия производства и рассматриваемые патентные заявки, потому что у него в голове не укладывалось, почему еще никому не пришло в голову запустить такой чемодан в массовое производство. Регистрационный патентный номер прибора, пришившего бумажную тулью шляпы того молочника. Средняя молекулярная масса торфа. Болезнь, скрывавшаяся ото всех и везде, начиная с четвертого класса, когда Сильваншайн узнал кличку кота из детства первой любви мужа его классной руководительницы, оставшегося без усов из-за инцидента с угольной плитой в Эштабуле, штат Огайо, подтвержденную только после того, как он сделал маленький иллюстрированный буклет и тот самый муж увидел кличку и рисунок Скрэппера без усиков, побелел как мел и потом в тайне ото всех три ночи подряд видел красочные сны.

Экстрасенс фактов полжизни барахтается в разрозненных кишащих пустяках, которые никто не знает и знать бы не хотел, даже если бы представилась такая возможность. Численность населения Брунея. Разница между слизью и мокротой. Когда была прилеплена жвачка под четвертым креслом слева в третьем ряду кинотеатра «Вирджиния» в Крэнстоне, штат Род-Айленд, но не кто ее туда приклеил и зачем. Постоянные головные боли. Иногда эти данные визуальны и странно подсвеченны – словно бесконечно ярким светом с бесконечного расстояния. Масса непереваренного красного мяса в кишечнике среднестатистического сорокатрехлетнего взрослого жителя Гента, Бельгия, в граммах. Курс турецкой лиры к югославскому динару. Год смерти подводного исследователя Уильяма Биба.

Пробует капкейк «Хостесс». Клод знает, где его испекли; знает, кто стоял за станком, полившим капкейк тонким слоем шоколадной глазури; знает его вес, размер обуви, средний результат в боулинге, средний показатель отбивания в лиге «Американского Легиона»; знает размеры комнаты, где прямо сейчас находится этот человек. Это давит.

§ 16

Лейн Дин – младший и двое старших инспекторов из другого отсека стоят на улице перед одним из выходов без сигнализации между отсеками, на окруженной ухоженным газоном гексаграмме цемента, наблюдают за солнцем над полями под паром к югу от РИЦа. Никто не курит; просто вышли ненадолго. Лейн Дин – не с ними; просто так совпало, что он в то же время пошел подышать свежим воздухом на перерыве. Он все еще в поисках действительно хорошего, разгружающего местечка для перерывов; это очень важно. Двое других знакомы или работают в одной команде; они-то вышли вместе; чувствуется, что им привычно стоять подолгу.

Один несколько искусственно зевает и потягивается.

– Да уж, – говорит он. – Короче, мы с Мидж ездили в субботу к Боднарам. Знаешь Хэнка Боднара, из команды К в Инспекциях Уставного Капитала, в очках с линзами, которые сами темнеют от солнца, как они там называются?

Он сложил руки за спиной и покачивается на пятках, будто ждет автобус.

– Ага.

Второй – пожалуй, лет на пять моложе того, кто ездил к Боднарам, – разглядывает какую-то доброкачественную кисту или опухоль у себя на внутренней стороне запястья. Накапливается утренняя жара, нарастает и опадает электрический шум саранчи в тех полях, куда падают лучи солнца. Ни тот ни другой не представились Лейну Дину, а тот стоит от них дальше, чем они друг от друга, хотя и не настолько, чтобы считаться полностью обособленным от беседы. Может, они его не трогают, потому что видят: он новенький, все еще свыкается с невероятной нудностью работы инспектора. Может, стесняются и не знают, как представиться. Лейну Дину, чьи брюки застряли между ягодиц так, что пришлось сходить в кабинку мужского туалета, чтобы их извлечь, хочется выбежать в поля на жару, носиться и размахивать руками.

– Мы думали съездить в прошлые выходные – это когда, седьмого, получается, – говорит первый, глядя на виды, где особо не на что смотреть, – но у нашей младшей началась температура и подкашливание, Мидж не хотела бросать ее такую температурную с нянечкой. Поэтому она позвонила и договорилась с Элис Боднар просто перенести на недельку, ровно на семь дней, чтобы проще было запомнить. Сам знаешь медведиц, когда заболеют медвежата.

– Да уж не говорите, – вставляет Лейн Дин в паре метров от них, посмеиваясь чересчур добродушно. Одна его туфля – в тени козырька, вторая – на утреннем солнце. Теперь Лейн Дин впадает в отчаяние из-за того, что пятнадцать минут перерыва неизбежно подходят к концу и ему придется вернуться и инспектировать декларации еще два часа до следующего перерыва. В пепельнице маленькой урны, стоящей в нише, на боку лежит пустой одноразовый стаканчик. В разговоре время идет по-другому; непонятно, лучше или хуже. Второй все еще разглядывает что-то у себя на запястье, подняв руку, как хирург после раковины. Если считать, что саранча на самом деле кричит, то становится как-то еще жутче. Обычный протокол – вообще не слушать; через какое-то время и замечать перестаешь.

– Ну и короче, – говорит первый инспектор. – Мы приезжаем, выпиваем. Мидж и Элис Боднар заводят разговор о каких-то там новых занавесках для гостиной, все говорят и говорят. Скукота, бабские интересы. Ну и мы с Хэнком уходим в его кабинет, потому что Хэнк – он монеты собирает: серьезно, он серьезный коллекционер, как я посмотрел, ладно там картонные альбомы с круглыми дырочками – он и правда разбирается. И он хотел показать картинку монеты, которую подумывает приобрести, в коллекцию.

Второй мужчина впервые по-настоящему поднял глаза, только когда рассказчик упомянул нумизматику – это хобби всегда казалось Лейну Дину, христианину, низменным и неправильным во множестве отношений.

– Кажется, пятицентовик, – говорит первый. То и дело кажется, что он разговаривает сам с собой, а второй время от времени разглядывает нарост. Чувствуется, что эти двое ведут такие беседы на перерывах уже много-много лет – привычка, которую уже даже не замечаешь. – Не с профилем индейца, но тоже какой-то пятицентовик с другой обратной стороной, очень известный; я в монетах мало что понимаю, но и то слышал, значит, он очень известный. Но правильного названия не помню, – он почти болезненно посмеивается. – Вылетело из головы. Забыл напрочь.

– Элис Боднар хорошо готовит, – говорит второй. На воротнике его рубашки проглядывают пластмассовые прищепки пристежного галстука. Узел галстука тугой, как сжатый кулак; такой не ослабишь. Лейну Дину с его места лучше видно именно этого второго инспектора. Нарост на его запястье размером с детский нос, и состоит как будто из роговой или твердой, внешней ткани, и выглядит красноватым и слегка воспаленным, хотя, может, и просто оттого, что инспектор его то и дело ковыряет. А как тут удержаться? Лейн Дин знает, что если бы они работали на смежных тинглах в одном отсеке, то его бы нарост тошнотворно заворожил – он пытался бы посмотреть на него, но так, чтобы никто не заметил, зарекался бы смотреть и так далее. Его слегка пугает, что он почти завидует тому, кто работает с ним по соседству; представляет покрасневшую кисту и ее карьеру как способ отвлечься, то, что можно накапливать, как ворона накапливает бесполезные блестяшки, даже кусочки алюминиевой фольги или звенья порванной цепочки медальона. Лейн Дин испытывает странное желание спросить о наросте – что за дела, давно ли появилось и так далее. Уже началось то, о чем ему и говорили: больше в перерывах Лейну Дину не приходится смотреть на часы. Осталось шесть минут.

– Да уж, и, короче, у нас был целый план сварить филе лосося и есть на веранде лосося в такой специальной обвалке из шалфея, которую хотели сделать Мидж и Элис, и с картофельным гратеном – кажется, это называется гратен; наверное, можно сказать просто в «панировке». И много салата – так много, что миску даже по кругу не передашь; пришлось ставить на отдельный стол.

Теперь второй аккуратно спускает рукав и застегивает на запястье с той штуковиной, хотя, готов спорить Дин, когда он сидит за декларациями и рукав слегка оттягивается, край красной пенумбры кисты по-прежнему проглядывает и отчасти из-за движения ткани по наросту во время рабочего дня она и выглядит такой красной и натертой – может, даже болит такой вот ноющей мерзкой болью каждый раз, когда рукав елозит вперед-назад по роговому наросту.

– Но погода выдалась чертовски хорошей. Мы с Хэнком были в кабинете, где такие большие окна, выходят на газон и улицу; там по улице гоняли на великах соседские детишки, вопили и просто чертовски наслаждались жизнью. Мы решили – Хэнк решил – чего уж там, раз погода шепчет, спросим девчонок, вдруг они не против барбекю. И тогда мы выставили гриль Хэнка – большой «Вебер» с колесиками, который можно катить, если наклонить; три ножки, но только две – с колесиками; ну ты меня понял.

Второй наклоняется и аккуратно сплевывает между зубов в траву на краю гексаграммы. Ему где-то под сорок, на затылке под солнцем – серебристые волосы, видит Лейн Дин. Перед его мысленным взором встает картина, как он носится по полю огромными кругами и машет руками, как Родди Макдауэлл.

– Ну и выкатили, – говорит первый. – И пожарили лосося вместо того, чтобы варить, хотя больше ничего не меняли, и Мидж с Элис рассказывали, где купили салатницу – у нее там по краю вырезано там всякое, штуковина под два килограмма весом. Хэнк жарил на патио, а ели мы на веранде из-за мошкары.

– В каком смысле? – спрашивает Лейн Дин, замечая в своем голосе истерическую нотку.

– Ну, в каком, – говорит первый, грузный, – солнце уже садилось. Гнус летит с гольф-корта у Фэйрхэвена. Мы же не собирались сидеть в патио, чтобы нас сожрали заживо. Об этом даже говорить не пришлось.

Он видит, что Лейн Дин все еще смотрит на него, склонив голову набок с наигранным любопытством, которого ни капли не чувствовал.

– Ну, это веранда с сеткой от мошкары, – второй смотрит на Лейна Дина с видом, мол, это вообще кто?

Тот, кто ужинал в гостях, смеется.

– Лучшее от обоих миров. Веранда с сеткой.

– Это если дождь не пойдет, – говорит второй. Оба горько посмеиваются.