Читать книгу: «Танатонавты. Комплект из 2 книг», страница 15

– Он просыпается? – спросил один из журналистов.

Электрокардиограмма показала мне, что танатонавт все еще там. Он прошел через первую стену смерти. Активность его головного мозга нарастала, хотя сердце все еще работало в минимуме.

Должно быть, он встретил что-то удивительное, когда тайна приоткрыла свою маску. Потому что он совершенно точно прошел через ее дверь. Он несомненно все узнал. Может быть, он даже полон радости и удовольствия, оттого что понял, кто она такая – Костлявая. Смерть, он без сомнения ее узнал. Его удивила раскрытая тайна?

Кома плюс двадцать четыре минуты сорок две секунды. Он строит гримасы, как в чистом кошмаре. Ладони вцепились в рукоятки кресла. Задравшиеся манжеты смокинга обнажили гусиную кожу.

Он делает резкие движения. Словно имитирует схватку со свирепым монстром. Он издает предсмертные хрипы, изо рта капает пенистая слюна, он бьет кулаками, брыкается. К счастью, застегнутый ремень удерживает его на кресле, иначе он уже упал бы с него, оборвав при этом трубки и те электропровода, что связывают его с землей.

Лишившиеся дара речи журналисты выпучили глаза на эту сцену. Все и так подозревали, что лишение невинности континента мертвых – вещь определенно рисковая, но здесь танатонавт, казалось, столкнулся с немыслимо страшными явлениями. Его физиономия не выражала ничего, кроме чистого, абсолютного ужаса.

Кома плюс двадцать четыре минуты и пятьдесят две секунды. Он еще борется. Народ отошел назад, чтобы не попасть ему под руку. Мне все это возбуждение показалось не самым положительным признаком. Рауль закусил губу. Амандина надломила брови и сморщила лицо.

Я бросился к управляющей машине.

Кома плюс двадцать четыре минуты и пятьдесят шесть секунд. Электрокардиограф превратился в сейсмограф в момент извержения вулкана. Через мгновение я понял, что, если мы ничего не сделаем, Жан Брессон сейчас умрет. Загорелись лампы аварийной сигнализации. Взвыли аппараты. Но его электронная система уже сработала и резкий электроудар сотряс все тело. Он подскочил еще раз. Затем все вернулось в норму. Электроэнцефалограмма успокоилась. Предупредительные сигналы погасли. Аппаратура повела себя смирно.

Брессон спасен. Мы вернули его к живым. Он был словно подвешенный в воздухе человек, а мы смогли подтянуть его обратно, на твердый и прочный утес. Повезло, альпинистская страховка, его эктоплазменная пуповина, выдержала.

Он прошел через стену смерти.

Мы опасливо приблизились.

– Получилось! – принялся горланить позади нас человек от RTV1. Он, должно быть, воспользовался ожиданием, чтобы в уме отрепетировать свой репортаж. «В первом эксклюзиве по телеканалу, который можно смотреть хоть целый день, вы оказались свидетелями взлета и посадки первого танатонавта, пересекшего Мох 1. В прямой трансляции вы присутствовали при историческом моменте, о котором Жан Брессон после своего пробуждения поведет сенсационный рассказ».

Пульс – нормальный. Нервная деятельность – почти нормальная. Температура – нормальная. Электрическая деятельность – нормальная.

Жан Брессон открыл один глаз, затем второй.

Ничто в его лице не отражало того нормального состояния, о котором свидетельствовали экраны. Куда подевалось легендарное хладнокровие этого каскадера? Ноздри вздрагивают, лоб залит потом, лицо не выражает ничего, кроме ужаса. Резким движением он расстегнул ремень и по очереди осмотрел нас, как совершенно незнакомых людей.

Первым пришел в себя Рауль:

– Порядок?

Брессона колотила дрожь. Какой уж тут порядок…

– Я прошел через Мох 1…

Зал разразился аплодисментами, которые быстро стали смолкать при виде перепуганного человека.

– Я прошел Мох 1… – повторил он. – Но что я там видел… это… это жутко!

Уже никаких оваций. Одна только тишина. Жан растолкал нас, чтобы пробраться ближе к микрофону. Ухватившись за него, он простонал:

– Нельзя… нельзя, нельзя умирать. Там, после первой стены… там зло. Вы не поверите, какое это зло. Я прошу вас, я всех прошу вас, пожалуйста, никогда не умирайте!

113. Итальянская поэзия

 
Трехзевый Цербер, хищный и громадный,
Собачьим лаем лает на народ,
Который вязнет в этой топи смрадной.
 
 
Его глаза багровы, вздут живот,
Жир в черной бороде, когтисты руки;
Он мучит души, кожу с мясом рвет.
 
 
А те под ливнем воют, словно суки;
Прикрыть стараясь верхним нижний бок,
Ворочаются в исступленье муки.
 
 
Завидя нас, разинул рты, как мог,
Червь гнусный, Цербер, и спокойной части
В нем не было от головы до ног.
 

Данте: «Божественная Комедия. Ад», Песнь шестая ¹¹

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

114. Переборщили

Нет смысла лишний раз подчеркивать, что этот странный «успех» заморозил всю нашу танатонавтическую деятельность.

Жан, до сих пор галлюцинировавший страшными видениями, объяснял журналистам, что позади первой стены находится зона чистого ужаса. Страна тотального зла.

– Это ад? – спросил один из журналистов.

– Нет, ад, должно быть, более привлекателен, – ответил тот с цинизмом отчаявшегося.

Президент Люсиндер, как и планировалось, организовал небольшой праздник, чтобы вручить Жану его приз в 500 000 франков и Кубок, но танатонавт на него не пришел.

В своих интервью Жан во всем обвинял нас. Он окрестил нашу группу «буревестниками горя». Говорил, что надо прекратить разведку континента мертвых, что мы зашли слишком далеко. И советовал всем никогда не умирать.

Сама мысль, что когда-то придется туда вернуться, приводила его в содрогание.

– Я знаю, что такое смерть, и ничто не пугает меня так, как предстоящая с ней встреча. Ах, если бы только я мог ее избежать!..

Он заперся в небольшом доме, который превратил в настоящий бункер. Он не хотел больше ни с кем видеться.

Жан стал постоянно носить бронежилет. Два раза в неделю он по случайно выбранному расписанию ходил к врачу. Отрекся от женщин, чтобы избежать риска венерических заболеваний. Так как смертельные исходы в ДТП были многочисленны, он бросил свою машину где-то на пустыре. И, страшась гибели в авиакатастрофе, полностью отказался от конференций за границей.

Амандина тщетно стучалась в его наглухо запертую дверь. Когда позвонил Рауль, чтобы по крайней мере нанести что-то новое на карту, Жан отрезал: «Черное, там все черное и одни только жуткие страдания», после чего бросил трубку.

Все эти перипетии привели к нехорошим последствиям. До сих пор публика с достаточным энтузиазмом следила за нашим завоеванием того света, потому как каждый надеялся, что мы обнаружим там землю вечного счастья. Не напрасно Люсиндер с Разорбаком с самого начала окрестили нашу миссию «Проект Парадиз». Человечество было убеждено, что за голубым туннелем экстаза мы найдем свет мудрости. Но если чудесный коридор ведет только к этой боли…

Безнадежность, сквозившая в словах Брессона, быстро повлекла за собой соответствующие результаты. Отчаяние охватило всех и вся. Врачи кололи вакцины направо и налево. Продажи оружия подскочили до небес. Танатодромы опустели.

Раньше для одних людей смерть была просто прекращением жизни, как ветер, задувающий огонек. Для других она была обещанием надежды. Сейчас же все знали, что смерть – это предельное наказание. Существование превратилось в эфемерный рай, за который нам в один страшный день предъявят крупный счет.

Жизнь – праздник. Там же нет ничего, кроме мрака! Будь же проклят этот «успех» Брессона! Наши эксперименты подтвердили две истины, о которых толковал мой отец: что «смерть – это самое страшное, что только может случиться» и что «с такими вещами не шутят»…

115. Мифология Месопотамии

 
«Я скитался по всем странам, пережил там все ненастья.
Плыл в морях и океанах, не найдя и грана счастья.
Жизнь влачил, от горя воя, боль терзала плоть мою,
Видно, так уж я устроен. Но… бывать ли мне в раю?»
 

«Сказание о Гильгамеше»

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

116. Танатофобия

После «дела Брессона» мы пережили длительный этап великого маразма. Все в трепете склонялись перед смертью и неописуемыми кошмарами, о которых говорил Жан.

Все же нашлись и другие танатонавты, пересекшие стену. Но их свидетельства были ничуть не более успокаивающими. Кое-кто вещал о своей встрече с Костлявой, скелетом, вооруженным косой, со свистом рассекающей пуповинки безрассудных смельчаков, забравшихся слишком далеко.

Африканский колдун-танатонавт сообщил о том, как избежал гигантского змея, плюющегося огнем. Исландский шаман уверял, что имел стычку с ухмыляющимся драконом, чьи зубы залиты кровью.

– Странно, что образы смерти меняются в зависимости от конкретной культуры, – бормотал Рауль и опять с головой уходил в свои расчеты, что-то вымеряя циркулем.

Но я знал, что эти ремарки не обнадеживали даже его самого.

Свидетельства новых танатонавтов становились все более и более пугающими. Они говорили о сотнях гигантских пауков, изрыгающих зловонный яд, о летающих крысах с длинными зазубренными резцами. Похоже, повествования Лавкрафта ¹²были верны на сто процентов. Описания монстров накапливались, одно другого хлеще.

Один португальский танатонавт после своего приземления поразил всех историей о встрече с летучей мышью, на чьей шее брякало ожерелье из человеческих черепов. С каждым днем свидетельства становились все более зловещими.

Даже я сам трепетал перед смертью. И на меня распространилось то, что следует назвать всеобъемлющей танатофобией. «Танатонавт-любитель» со своими гиперреалистичными картинками лишь подливал масла в огонь ненависти и отвращения к танатонавтике. Послушайте, такие описания смерти вас заставят умереть от страха перед своей собственной кончиной! Где же этот тяжким трудом заработанный вечный покой, если сразу после смерти надо столкнуться со всеми этими чудовищами, укрытыми за Мохом 1? Потому что, если верить свидетельствам международных танатонавтов, там нас в засаде поджидает нечто по имени Дьявол с копытами, парообразный Хтулу, осклизлый Дракон, пылающий Грифон, хихикающая Химера, Инкуб, Суккуб, Минотавр и Пожиратель душ.

Смерть – это ловушка. Свет нас притягивает, а из-за первого занавеса выскакивают демоны.

Нет нужды упоминать, что на следующий день упало число самоубийств. Все опасные виды спорта – автомобильные гонки, бокс, парашютизм, мотокросс, скачки, горные лыжи или банджи-джампинг – все меньше и меньше привлекали любителей острых ощущений. Наркодилеры больше не могли сбывать свой товар. Табачные лавки позакрывались. Аптеки процветали.

Из соображений безопасности упало потребление электроэнергии в домах.

Множество балконов обносились решетками. Крыши ощетинились громоотводами. Модельеры ввели в моду одежду с протекторами, которые заставляли человека ходить враскорячку наподобие куклы, но защищали от травм при падении. На вершине скалистых утесов Туманного Альбиона устраивались предохранительные поручни.

В лаборатории Рауль пытался сохранять выдержку посреди этого урагана. Позади первой стены на карте он нанес черный коридор, украшенный одним вопросительным знаком.

– Что же там может быть такое, что столь напугало Брессона и других?

На данный момент наши эксперименты были приостановлены из-за нехватки танатонавтов-добровольцев. Мы все еще регулярно собирались на Пер-Лашез, хотя обстановка начинала напоминать сюрреалистический спектакль.

– Что думает Люсиндер? – как-то спросила Амандина.

– Твердит «А что, если Брессон прав?» – ответил Рауль. – Он был зачарован видом того света издалека. Сейчас он говорит, что вблизи это вовсе не так интересно.

– Но все те люди, что летели вокруг него, они, кажется, с нетерпением стремились туда попасть, – настаивал я.

– Приманка для птичек! Как окажешься рядом с тем местом, сразу начинаешь понимать, что никогда не следовало туда ходить. Люсиндер больше не уверен, что смерть – это вечеринка удовольствий.

Мы с Амандиной и Раулем были в полном смятении. Мы не для того лезли из кожи вон, чтобы сорвать покрывало с ужаса, который навсегда останется самым большим сюрпризом для всех и каждого.

Все наши деяния, как хорошие, так и плохие, были направлены на достижение этого отвратительного финала. Может быть, действительно есть неизбежный ад, этот зоопарк, кишащий вьющимися змеями и улыбчатыми вампирами, против которых предостерегают все религии мира?

Что за ящик Пандоры мы открыли? Что за зловредные силы мы выпустили своим необдуманным любопытством? Мы хотели познать мистерию смерти… вот она нам и преподала урок.

– Люсиндер хочет все бросить, – сказал Рауль. – Он даже думает подать в отставку. Он бы предпочел, чтобы из книг Истории были вычеркнуты все упоминания о его неудачливых набегах на смерть.

– А ты?

Рауль, сидя на могильной плите, чувствовал себя так же непринужденно, как и на диване. Он уютно прислонился к надгробной стеле.

– Было бы слишком легко от всего отказаться при первой же неприятности. Высадившись в Африке, Австралии или Индонезии, пионеры-исследователи вынуждены были столкнуться с племенами каннибалов, с враждебными джунглями, полными скорпионов и прочих свирепых и неизвестных животных. И все же они не отступили. Любая разведка знает свою долю риска. Речь не идет о прогулке по розовому саду с детскими качелями. Приключение – это синоним опасности!

Плодовитый ум Рауля ковал причины быть настойчивым и упрямым. Он вовсе не собирался бросать танатонавтику.

Он вспугнул птиц, кормившихся из его рук.

– Эти видения позади Моха 1 не согласуются между собой, и тот факт, что все свидетельства негативны, не имеет особой важности. Жан Брессон не дал нам ничего определенного. Он, которого мы всегда считали серьезным и методичным, не сказал ничего, кроме нескольких наречий: страшно, ужасно, жутко… Его единственное точное определение – там все черное!

– Вывод?

Он зажег одну из сигареток «биди», встал, потянулся всеми своими долговязыми конечностями и выпустил эвкалиптовое облако:

– Вывод: мы не можем позволить, чтобы несколько трусов остановили нашу работу.

– Жан не трус и не способен лгать, – объявила вечно лояльная Амандина.

– Органы чувств могли его обмануть, – заметил Рауль. – Может быть, там есть фаза обольщения, за которой идет этап отвращения… Я тоже считаю его искренним, но меня беспокоит, что все эти видения столь различны. Похоже, что после первой стены тот свет персонализируется. Мишель, ты помнишь египетскую «Книгу мертвых»? Она повествует, что покойник должен столкнуться с монстрами, но если он сможет их одолеть, то потом спокойно продолжит свой путь. Своего рода инициирующее испытание, которое Жан, как мы видим, не смог преодолеть! Отсюда его довольно упрощенные заключения, что позади Моха 1 нет ничего, кроме ужаса.

Я взглянул на Амандину. Ее вид был моим раем, ее светло-голубые глаза – моим великим путешествием. Зачем искать где-то далеко? Свой взгляд, что приводил меня в оцепенение, она спрятала под темными очками.

– Рауль, и что?

– Что ж, оставим пока свою работу и подождем, пока не пройдет время. Новости бегут одна за другой. Люди забудут танатофобию. И мы продолжим ради любви к науке!

Между тем Люсиндер отменил свой закон, запрещавший интенсивную терапию при реанимации. Никто больше не хотел ставить точку и этим отправлять пациента неизвестно куда. Прежде чем лечь в хирургическое отделение, больные выписывали огромные чеки, гарантировавшие им как можно более длительное поддержание в состоянии «овоща» в случае неудачной операции.

Амандина так и не встретилась снова с Жаном Брессоном. Кстати, его вообще никто больше не видел. В конечном итоге он забрал премию Люсиндера и потратил ее на строительство противоатомного убежища. Он спрятался посреди этажей, набитых ящиками с консервами и запасами минеральной воды, и о нем больше никто никогда не слышал.

117. Поучения йогов

«Четыре неверные особенности поведения провоцируют невежество и страдания человека:

– Чувство индивидуальности. К успеху ведет: «Я умен»… К поражению ведет: «У меня ничего не получится»…

– Привязанность к удовольствию: поиск вечного удовлетворения как единственной цели.

– Предрасположенность к депрессии: постоянные думы о печальных воспоминаниях, которые подстрекают к мести и противопоставлению себя окружающим.

– Страх смерти: болезненная потребность цепляться за свое существование, доказывающее личную индивидуальность, вместо того чтобы вплоть до самой смерти пользоваться жизнью ради развития самого себя».

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

118. Стефания

Танатофобия продлилась почти шесть месяцев. Шесть месяцев вынужденного безделья и одних и тех же споров в тайском ресторане мсье Ламберта. Полгода блужданий по Пер-Лашез. Полгода пыли, копившейся на нашем танатодроме. Растения в пентхаусе оплели рояль. Мы почти не видели Люсиндера. Даже Верцингеториг, его пес, был мрачен. Амандина занялась кулинарией и пыталась нас утешить, готовя эпикурейские блюда. Мы играли в шашки, шахматы. Но не в карты, потому что никто не хотел видеть туза пик – предвестника смерти!

Проблеск надежды, на который так рассчитывал Рауль, сверкнул из места, откуда мы его меньше всего ждали. Не из Соединенных Штатов, где, как мы знали, НАСА занимается сверхсекретными исследованиями, не из Великобритании, где после Билла Грэхема могли остаться подражатели, хотевшие пройти по его стопам. Наше спасение пришло из Италии.

Мы знали о существовании в Падуе высококлассного танатодрома, но полагали, что, как и наш собственный, он сейчас впал в спячку. Так вот, хотя итальянцы и заморозили свою программу, они все же не до конца забросили старты. 27 апреля они объявили, что смогли запустить человека за первую коматозную стену и что их танатонавт, вернувшись в свою телесную оболочку, дал гораздо более обнадеживающие свидетельства, чем Жан Брессон.

Парадоксально, но журналисты, с ходу поверившие устрашающим рассказам Жана Брессона, проявили скептицизм по поводу восторга и оптимизма итальянцев.

Итальянский танатонавт в действительности был танатонавткой. Ее звали Стефания Чичелли.

Рауль долго разглядывал ее портрет в одном из выпусков Corriere della Sera¹³. Эта улыбающаяся молодая женщина объясняла в посвященной ей статье, что после Моха 1 она обнаружила гигантскую, залитую сумерками, черную равнину, где ей пришлось бороться с чрезвычайно агрессивными «пузырями воспоминаний». Пораженные коллеги подвергли ее опросу под «сывороткой правды», но ее утверждения остались теми же.

– Выходит, она не врет, – сказал я.

– Разумеется, нет! – вскинулся Рауль. – Тем более что ее рассказ во всех деталях последователен.

Я задумчиво помалкивал.

– Я тебе говорю, Брессон просто-напросто столкнулся со своим прошлым, и оно оказалось таким страшным, что он просто не смог его вынести.

Амандина знала, что наш каскадер никогда не проходил сеансы психоанализа. Иногда она даже думала, что ему бы это не помешало, так как Жан тщательно скрывал свое прошлое. Мы решили провести расследование и выяснили, что Жан в детстве был сильно травмирован психически. Он окружил себя коконом молчания, но вся его защита разлетелась на куски при проходе через Мох 1. В своей памяти он хранил настолько мрачные воспоминания, что не смог выдержать шок.

Амандина помчалась его ободрять. Но, как и прежде, Брессон и в этот раз отверг все контакты с окружающим миром. Он не реагировал на неоднократный стук в дверь своей крепости, а телефон он уже давно отсоединил раз и навсегда.

Охваченные любопытством, мы пригласили итальянку в Париж для вручения медали Почетного легиона танатонавтов, учрежденного Люсиндером. Церемония проходила без барабанного боя и завывания фанфар. На этот раз мы предпочли не поднимать шума в прессе.

Стефания Чичелли оказалась толстенькой, невысокой женщиной с симпатичным младенческим лицом. Ее черные вьющиеся волосы падали до поясницы. Джинсы и рубашка, казалось, вот-вот затрещат по швам, но очарования ей было не занимать благодаря свежим пухлым щечкам и детской улыбке.

Уже в аэропорту она нас обняла, словно говоря, что все мы принадлежим к одной большой семье, семье «танатонавтов, не страшащихся смерти». При этом она залилась таким могучим смехом, что трудно было устоять на ногах.

Мы потащили ее в тайский ресторан. Люсиндер предпочел не появляться, решив подождать и посмотреть, что к чему.

Много лет прожив в Монпелье, Стефания безупречно говорила по-французски с очаровательным налетом солнечного итальянского акцента. Она принялась одну за другой поглощать порции вермишели с черными шампиньонами. С набитым ртом, она перемежала свои фразы приступами бурного смеха. Я никогда еще не видел, чтобы Рауль так внимал кому-то.

Забыв про свою тарелку, весь поглощенный услышанным, он буквально пожирал ее глазами.

Стефания резюмировала свои открытия. За первой стеной находится сумрачная, тлетворная зона, где не следует долго задерживаться. Словно черти, там на тебя набрасываются пузыри воспоминаний, стремящиеся не дать пройти к благотворному свету. И все же Стефания, проникшая туда с твердым намерением вернуться, не позволила себя захватить ни свету, ни демонам прошлого.

Всегда заинтересованный в технике взлета – в конце концов, это моя епархия, – я спросил, чем она пользовалась при старте.

– Тибетская медитация плюс «ракетоносители» с облегченной дозой хлорида калия. У меня нет никакого желания отравлять себе печень!

– Тибетская медитация! – воскликнул Рауль.

Чуть не подавившись, он выплюнул три желтоватых побега сои, деликатно прикрыв рот ладонью и затем спросил:

– Вы… мистик?

– Ну разумеется, – расхохоталась танатонавтка. – Переход в смерть представляет собой действо в принципе религиозное, по меньшей мере духовное. Токсичное вещество позволяет стартовать, но как можно двигаться дальше без духовной дисциплины? Как можно правильно взлететь, не веря в Бога?

У нас отвисли челюсти. До сих пор нам удавалось не подмешивать религию в свои научные эксперименты. Естественно, нас с Раулем интересовали всевозможные античные мифологии и религии мира, но на практике мы не хотели отягощать себя предрассудками, лежавшими в истоках всех легенд и верований.

Кстати, Рауль, по большому счету, был атеистом. Он этим даже гордился, считая, что атеизм – это единственная позиция, возможная для современного человека, желающего во всем придерживаться научного подхода. С его точки зрения, прогресс заключался в скептицизме, а не в мистицизме. Бога не отвергают, поскольку его просто не существует.

Со своей стороны, я был скорее агностиком. Другими словами, я признавал свое невежество. Даже атеизм казался мне религиозным взглядом. Утверждая, что Бога нет, атеизм тем самым проповедует определенную точку зрения на материю. Я таким нахальством не обладал. Если Бог когда-нибудь снизойдет до того, чтобы проявиться перед нами, жалкими земными тварями, я без сомнения изменю свое отношение. А тем временем я подожду и посмотрю.

Мой агностицизм соответствовал моему видению мира, который был одним лишь огромным вопросительным знаком. Так как у меня не было никакого мнения о Боге, я не притворялся, что о мире или людях я знаю больше. Я до сих пор не понял смысла происходящих вокруг нас событий, которые мне казались совершенно случайными. Тем не менее у меня иногда возникало впечатление, что природа наделена своим собственным разумом, суть которого от меня ускользала.