Читать книгу: «Танатонавты. Комплект из 2 книг», страница 14

– Прости меня…

104. Китайская мифология

«На далеком острое Ку-ци живут прозрачные люди, белые как облако, свежие как дети. Они не вкушают никакой пищи, а только дышат ветром и пьют росу. Они прогуливаются в небе, облака служат им подушкой, а драконы – ковром. Их не беспокоят болезни или муссоны. Они ко всему безразличны. Их не затопил Всемирный потоп. Всемирный пожар обошел их стороной. Они парят надо всем. Они поднимаются в воздух, как по ступенькам, и облокачиваются на пустоту, словно на ложе. Полет души доставляет их куда угодно».

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

105. Последняя точка

Феликс больше не вернулся в этот мир. Он так и не женился, так и не поведал нам, что же увидел за Мохом 1. Костлявая не дала ему воткнуть в себя еще одну бандерилью. Цербер его пожрал. Баал его заглотил. Его убила… смерть.

Там он сорвал маску с Горгоны. Может быть, он увидел спрятанное под маской скелета лицо женщины в белом атласном платье. Он разглядел все, но не вернулся нам об этом рассказать. Он или не смог или, наверное, недостаточно этого хотел. Притягивающий свет в глубине голубого коридора оказался сильнее нашей дружбы. Он оказался сильнее известности, сильнее любви Амандины, сильнее алкоголя, проституток, всей нашей авантюры. Смерть охраняла свою тайну.

В газетах промелькнуло несколько пасквилей, намекающих на мое жульничество с «ракетоносителями», чтобы избавиться от соперника. Да, я был до глупости влюблен в Амандину, но никогда не смог бы преднамеренно убить человека, в особенности Феликса.

С другой стороны, я спрашивал себя, не решил ли Феликс исчезнуть специально. Он знал, что поддался «звездной болезни» и что понемногу сам разрушает себе жизнь. Я был совершенно убежден, что он больше всего на свете боялся потерять Амандину. Несмотря на все свои гулянки, он искренне любил ее, свою первую и неповторимую женщину.

Ближе к концу ему стало казаться, что он ее недостоин. С проститутками ему было легче. Он возвращался в свою исходную среду, среду посредственности, заурядности и бездарности. Красивая и утонченная Амандина его слишком впечатляла. Феликс думал, что не заслуживает столь славной и нежной жены.

«Прости меня». Таковы были его последние, жуткие слова, которые он оставил Амандине.

Человек года и даже десятилетия заслуживал похорон государственного уровня. Его телесная оболочка была погребена на кладбище Пер-Лашез, в великолепном мраморном мавзолее. На стеле высекли надпись: «Здесь покоится первый танатонавт мира».

106. Мифология американских индейцев

«Хитрый Обманщик, бог Койот, представляет собой один из наиболее любопытных персонажей мифологии североамериканских индейцев. Этот бог, выступающий в роли то дурашливого скомороха, то фиглярствующего циника, то расчетливого убийцы, зачастую изображается с огромным пенисом и внутренностями, обмотанными вокруг тела.

В своих шутках индейцы часто выставляют бога Койота в дураках. Великий Дух обычно разрешает ему совершать разные глупости и даже злодейства, в которые ему потом приходится вмешиваться, чтобы все исправить. Чаще всего Хитрый Обманщик воображает, что причиняет зло, но на самом деле его поступки приводят к ровно противоположному результату. Так, один махом, Хитрый Обманщик, маленький черт-соперник Великого Духа, вдруг становится намного менее зловредным, чем можно было подумать».

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

107. Билл Грэхем

Жан Брессон стал вторым великим французским танатонавтом. После ухода Феликса Кербоза он предложил нам внедрить новые процедуры обеспечения безопасности, которыми он пользовался в своих каскадерских кинотрюках, прежде чем стать новой суперзвездой.

Так, например, у него возникла идея оборудовать стартовое кресло электронной системой, позволяющей мгновенное возвращение. Эта система функционировала на манер страхующего пояса. Перед запуском танатонавт программировал аппаратуру, например, на «кому плюс двадцать минут». В назначенный миг она наносила электроудар, который заставлял пуповину резко сократиться и тем самым вернуть танатонавта на землю.

Жан Брессон был настоящим профессионалом. На карте он очень точно показывал увиденные зоны, что позволило нам составить кроки в полном соответствии с его обсервациями.

Я воспользовался этим надежным пилотом, чтобы попытаться усовершенствовать свои «ракетоносители». Мы апробировали новую процедуру.

Вместо того чтобы сразу вводить всю дозу наркотика, мы начинали с меньшего количества и подавали его постепенно. Я использовал пропофол (100 микрограмм на кило веса в минуту), сопровождаемый морфином, диспергированным при возгонке в среде газа-носителя (поначалу в дифлюране 5–10 %-ной концентрации, но затем мы достигли улучшенного результата с 5–15 %-ным изофлюраном). И наконец, для стабилизации органо-соматической активности, производный валиума, гипновель (0,01 мг/кг). Эти новые средства сделали полеты несколько более надежными.

К этому моменту мы уже были уверены, что любой человек – неважно кто – способен осуществить «декорпорацию», то есть выйти из собственного тела. Это просто вопрос дозировки. Но особенно хорошо мои составы воспринимал Жан Брессон.

Он продвигался вперед согласно своему собственному темпу и ритму. Он разведал участки «кома плюс восемнадцать минут двадцать секунд», «кома плюс восемнадцать тридцать восемь», «кома плюс девятнадцать десять». Он тщательно заботился о своей мускулатуре, о режиме питания, изучал свои биологические ритмы. Он пытался учесть все факторы, могущие повлиять на декорпорацию, например, температуру воздуха. (Наиболее успешные старты были проведены при 21 °C и среднем уровне влажности.)

Полеты его были безукоризненны. Он до мелочей проверял свои «ракетоносители» и затем на несколько минут замирал, концентрируясь на стоящей перед ним цели, которую мы задавали по своим рабочим план-картам.

– Шесть… пять… четыре… три… два… один. Пуск!

В ожидании его возвращения мы пристально следили за показателями, выводимыми на электрокардиограммы и электроэнцефалограммы. Затем включалась электронная система и управляющие устройства оповещали нас, что он должен вот-вот прибыть.

– Шесть, пять, четыре, три, два, один! Посадка.

Жан Брессон был педантичен и методичен. Шаг за шагом, благодаря добросовестности и самодисциплине, он продвигался вглубь континента мертвых. Он категорически отказывал прессе давать интервью. Он отверг все сентиментальные стороны своей жизни, посвятив себя исключительно профессиональной деятельности. Каждый день он отмечал свой прогресс в дневнике, а потом на маленьком калькуляторе рассчитывал разумные координаты следующей цели, намеченной на завтра.

Похоже, Билл Грэхем, находившийся за Ла-Маншем, был профессионалом такого же калибра. Он уже достиг «комы плюс девятнадцать минут двадцать три секунды».

С этого момента оба танатонавта встали на страшный путь. Любой ошибочный шаг рисковал оказаться последним, и они оба это знали. Один сатирический лондонский журнал поместил карикатуру, где Грэхем и Брессон в образе птичек чистили зубы крокодилу. «Скажи, Билл, ты думаешь, он еще долго будет держать пасть открытой?» – спрашивал француз. А англичанин отвечал: «Нет. И на твоем месте я бы не обращал на это внимания».

Но сантиметр за сантиметром, каждый день оба оперившихся птенца погружались еще глубже в глотку отвратительной рептилии.

«Кома плюс девятнадцать минут двадцать три секунды» у Грэхема.

«Кома плюс девятнадцать минут тридцать пять секунд» у Брессона.

«Кома плюс двадцать минут и одна секунда» у Грэхема.

Сейчас британец вышел на тот же уровень, что и Феликс. Он стоял перед стеной. Мох 1. И вечно целеустремленный, в своем следующем полете он без тени сомнения пройдет через эти первые ворота.

Рауль был вне себя:

– Британцы нас вот-вот опередят прямо перед финишной чертой. И кого? Нас, пионеров! Это уже слишком.

Его страхи были обоснованны. Успех Билла Грэхема не случаен. Для танатонавта он уже прошел прекрасную школу: цирковую. Ветеран трапеции, он знал, как спланировать момент прыжка без страховки. Кроме того, из интервью в «Сан» я узнал, что он приписывал свой талант тщательно контролируемому приему наркотиков. Токсикоман со стажем, он считал, что на него самого наркотики не оказывают ни положительного, ни отрицательного воздействия, а просто вырабатывают энергию, которой он способен управлять.

В статье Грэхем объяснял: «Почему бы не ввести в программу вузов курс оптимального употребления марихуаны, гашиша или героина? В примитивных обществах каждый себя опьяняет растениями в ходе церемоний, направленных на достижение священного настроя. На Западе же токсикоманы разрушают себя, потому что принимают наркотики как попало. Но есть же правила, которые надо соблюдать: ни в коем случае не принимать наркотики, чтобы преодолеть депрессию, одурманить себя сверхдозой или убежать от реальности. Всегда делайте это в ходе церемонии! И потом изучайте эффект воздействия каждого вещества на ваше тело, дозируйте согласно ожиданиям. По крайней мере, разрешения на прием наркотика вполне можно бы выдавать тем, кто уже прошел инициацию».

Отсюда я сделал вывод, что этот британский экс-циркач, надо полагать, экспериментирует с самодельными наркосмесями, дозируемыми соответствующим образом перед каждым пуском. Эта гипотеза привела в раздражение Жана Брессона, который пожалел, что танатонавтику не объявили олимпийским видом спорта. Тогда бы Грэхема дисквалифицировали за допинг.

Амандина ласково положила руку на плечо Жана.

– Если это допинг, то тогда самый талантливый – это ты. Ведь ты отстаешь от Билла только на двадцать шесть секунд, причем не принимая запрещенные средства!

– Двадцать шесть секунд, ты сама знаешь, что это означает, двадцать шесть секунд, – недовольно отреагировал каскадер.

Рауль развернул карту, где линия Терры инкогнита по-прежнему находилась рядом с великой воронкой.

– Двадцать шесть секунд с лишком, это должно означать территорию, по размеру не меньше Франции. Их география Запредельного Континента, конечно же, намного точнее нашей!

Амандина обняла Брессона. Внезапно с моих глаз спали все шоры. Амандина любила танатонавтов, только танатонавтов и никого, кроме танатонавтов. Индивидуальность Феликса Кербоза или Жана Брессона как таковая ее не интересовала. Страсть у нее вызывал лишь их образ разведчика смерти. Пока я сам не стану танатонавтом, она никогда не будет смотреть на меня такими глазами. У нее со смертью имелся свой собственный счет, и любовь она приберегала только для этих мужественных ратоборцев.

Ободренный ласковым прикосновением Амандины, каскадер объявил:

– Завтра я дойду до «комы плюс двадцать минут».

– Только если достаточно веришь в себя… – внес поправку Рауль.

Британский журнал поместил еще одну карикатуру. Оба птенца по-прежнему возились в зубах крокодила. «А что со мной будет, если я поглубже зайду ему в глотку?» – спросила птичка Жан. «Реинкарнация», – ответила птичка Билл. «Ну уж нет, он меня заглотит и превратит в большую каку. – Правильно, Жан. Это и есть реинкарнация!»

Рисунок навел меня на одну мысль. Совершенно не обязательно, чтобы дуэль была фатальной.

– С какой стати заниматься смертельной гонкой? Если Грэхем такой сообразительный, судя по тем средствам, что он использует, нам остается его только сюда пригласить. Разве президент Люсиндер не хотел, чтобы мы принимали у себя зарубежных танатонавтов для обмена опытом?

Лицо Рауля прояснилось:

– Превосходная идея, Мишель!

Тем же вечером Жан вместо меня проводил Амандину. Одиноко сидя в своей квартире, я изо всех сил пытался на компьютере разработать новую химическую формулу «ракетоносителя».

Все мы догадывались, что англичане вот-вот оставят нас с носом. И действительно, на следующий день мы узнали, что Билл Грэхем пробил Мох 1.

Согласно утренним газетам, этот подвиг он совершил ночью, в тот самый момент, когда мы планировали пригласить его на свой танатодром. Да только дело в том, что он не сумел вовремя затормозить. Мох 1 его заглотил.

108. Южноафриканская мифология

«В ту эпоху, когда все животные еще были людьми, однажды один зайчонок оплакивал смерть свой матери.

Луна спустилась на землю, чтобы его утешить: „Не расстраивайся, твоя мать вернется. Смотри, даже я сама – я то показываюсь, то исчезаю. Все думают, что я умерла, но я всегда появляюсь вновь. То же самое будет и с твоей матерью“.

Зайчонок ей не поверил. Он даже принялся бороться с луной, чтобы она оставила его плакать в свое удовольствие. Он оцарапал ее так сильно, что у нее до сих пор на лице шрам. Луна разозлилась и рассекла зайчика пополам: „Раз он такой и мне не верит, то он не появится вновь, как я, а останется мертвым“.

Поскольку зайчонок, по сути дела, был в ту пору человеком, луна превратила его в животное, которое всего боится и за которым все охотятся. Но нельзя есть определенное место в тушке зайца, потому что этот кусочек был когда-то человеком».

Отрывок из работы Френсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»

109. Мох 1

С исчезновением Билла Грэхема мы по-прежнему оставались впереди всего мира в танатонавтике. Но за нами уже шли другие группы, готовые догнать и, быть может, перегнать.

Жан Брессон выбивался из сил на первой стене. Пока то, что находилось за Террой инкогнита, по-прежнему оставалось неизвестным, венчик воронки, напротив, становился все более и более исследованным. Танатонавты всего мира сантиметр за сантиметром обшаривали внутреннюю стенку, облепив ее, словно неутомимые сперматозоиды.

Лондонский журнал продолжал представлять разведчиков смерти в образе птичек, клюющих челюсть зевающего крокодила. «Поближе ко мне, малыши, я всегда голоден», – гласила подпись под третьим рисунком, где на разверстой пасти рептилии кровь и перья означали, надо думать, несчастного Билла.

При всем при этом Жан Брессон не потерял своего хладнокровия. Как и Рауль, он верил, что понемногу мы сможем выщипать коматозную стену.

В целях рекламы или желая подбодрить науку, президент Люсиндер учредил приз: «Кубок Мох 1» и 500 000 франков тому чемпиону, который первым сможет пройти через этот барьер и вернуться невредимым, чтобы поведать о своем путешествии.

Родился стимул.

Пробил час «спортсменов от танатонавтики». Это были молодые люди, убежденные в бессилии и бесполезности официальных танатодромов с их чрезмерными ограничениями. Спортсмены предлагали стартовать и возвращаться, как сами считали нужным. В конце концов, после появления вознаграждения в виде Кубка, танатонавтика сейчас стала напоминать прыжки с шестом или бег с препятствиями. Мы вышли на этап, который я называю «гимнастической фазой».

Клубы и частные общества сооружали свои собственные взлетно-посадочные полосы, копируя наши «ракетоносители». Творчество и изобретательность – таков был дух нового иллюстрированного журнала «Танатонавт-любитель», где публиковались практические советы и предлагались новейшие карты континента мертвых. Энтузиасты обменивались рецептами улучшенного запуска, продавали упаковки пропофола и хлорида калия, похищенные из больниц, и даже предлагали стоматологические кресла.

Разумеется, в журнале имелись отрывные плакаты с изображением самых знаменитых танатонавтов: Феликса Кербоза, Билла Грэхема и Жана Брессона.

И каждый день монстр пожирал свою порцию безрассудных «атлетов». Танатонавтика не была деятельностью, подобной всем остальным. Возможна лишь одна неудачная попытка. Все это мы дружески втолковывали в своих интервью, но именно такой риск и увлекал молодежь.

Для них это было вершиной захватывающего возбуждения. Что-то вроде японского боевого искусства иайдо, где два соперника сидят друг перед другом со скрещенными ногами. Побеждает тот, кто первым выхватит свой клинок и раскроит напополам череп противника.

Несчастные случаи не обескураживали зеленых первопроходцев. Что же касается награды, то она привлекла и ряд мошенников.

Мы получали массу звонков.

Один тип заявил, что преодолел Мох 1 и увидел голубой коридор, который тянулся в сторону белого света. Но когда мы его пригласили к себе и опросили под «сывороткой правды», он признал, что выдумал эту историю, чтобы наложить руку на приз. Многие другие шутники пытались симулировать успешный полет. Среди наиболее выдающихся повествований, что мы от них получали, был описан случай, как некто увидел за Мохом 1 свою тещу. Другие обнаружили там чисто выбритого Иисуса Христа, ракету «Аполлон 13», стык с Бермудским треугольником, инопланетян и даже… ничего. Эта последняя находка нас изрядно повеселила. «За смертью находится ничего!» – утверждал этот парень. «Что значит ничего?» – «Как же, ничего и есть ничего», – нахально ответил он.

Много честных людей потеряло там жизнь.

Со своей стороны, Жан Брессон, не поднимая особых волн, продвигался вперед секунда за секундой и миллиметр за миллиметром. Сейчас у него была «кома плюс двадцать минут и одна секунда».

Его вылеты становились все более и более безупречными. Сердце постепенно замедлялось, и я вводил «ракетоноситель» с намного более мягкой формулой, которая позволяла лучше оперировать силой воли (кстати, благодаря новому препарату векурониум. Чтобы не утомлять вас химическими выкладками, скажу только, что 0,01 мг векурониума на кило веса дает очень даже неплохие результаты).

– Сегодня я собираюсь пройти Мох 1, – сумрачно объявил Жан Брессон, в которой уже раз забираясь в пусковое кресло.

– Нет, нет, не делай этого! – запротестовала Амандина, не скрывавшая своей привязанности к молодому каскадеру.

Она взяла его за руку, и оба замерли в долгом объятии. Потом он погладил ее плечо.

– Не бойся. Я хорошо подготовлен, знаю свое дело, и сейчас я чувствую, что могу туда пройти.

Голос его был спокойным и решительным. Ничто в его поведении не выдавало хоть малейшего колебания.

Предыдущей ночью они с Амандиной шумно занимались любовью, а наутро он выглядел в полной форме.

Он сам вставил иглы в вены и проверил экраны, словно пилот, проводящий предстартовый контроль бортовой аппаратуры.

– Постой, – сказал я, – если у тебя получится, а я верю, что получится, это надо делать в присутствии прессы.

Жан Брессон задумался. Он уклонялся от телекамер и славы. Он уже видел, куда эти миражи завели бедного Феликса. Тем не менее он знал, что без рекламы нам срежут фонды и, во всяком случае, когда речь идет о будущем танатонавтики, важно иметь как можно больше свидетелей.

Он извлек иглы и стал ждать.

В восемь вечера вся международная пресса толпилась в зале полетов. Мы разместили барьеры между пусковым троном и зоной «посетителей», уставленной креслами, как в кинотеатре. Некоторые из приглашенных пришли сюда только с целью поприсутствовать при смерти танатонавта.

Здесь, через одну-две минуты, еще один человек скинет с себя свою телесную оболочку, чтобы – может быть – никогда уже в нее не вернуться. В рядах посетителей царило возбуждение. С незапамятных времен смерть всегда пленяла людей.

Я заметил взволнованного телеведущего RTV1, что вел репортаж из Дворца Конгресса, а рядом с ним намного более спокойного журналиста Вийяна, представлявшего журнал «Танатонавт-любитель».

Мы с Раулем и Жаном переоделись в смокинги по случаю великого события. С помощью Амандины мы уже вымыли, что называется, с головы до ног, наш танатодром, а то он уже начинал напоминать заброшенный гараж.

Жан Брессон на своем троне выглядел очень сосредоточенным. Все в нем дышало силой, уверенностью и решительностью. Над ним висела карта Запредельного Континента, и он долго пытал ее взглядом, будто стремясь получше запомнить свою цель – Мох 1. Пересечь Мох 1. Он скрипнул зубами.

– Мох 1, я тебя пробью, – сорвалось с его губ.

Он несколько раз вздохнул.

Жан настроил свою электронную систему на «кому плюс двадцать пять минут», затем вернулся опять в стоматологическое кресло и, верный себе, хладнокровно вонзил иглу в локтевой сгиб.

Работали все камеры, нацеленные на него, а репортеры свои комментарии давали шепотом, чтобы не нарушать сосредоточенности Жана Брессона.

– …э-э… да, дамы и господа, Жан Брессон собирается испробовать невозможное, пройти первую коматозную стену. Если у него получится, то он захватит Кубок и премию в 500 000 франков. Вот уже много дней атлет готовится к этому, и степень его собранности невероятна…

– OK, ready, – сухо объявил Жан.

Мы в последний раз проверили показания всех дисплеев и управляющих консолей.

– Я тоже «ready», – сказал я.

– Готова, – последовало от Амандины.

– Готов, – сказал Рауль.

Словно авиатор далекой эпохи, Жан поднял большой палец: «От винта!»

– Вперед, только вперед, в неизвестное, – прошептал Рауль.

Брессон медленно отсчитывал:

– Шесть… пять (закрыть глаза) …четыре… три (запрокинуть голову) …два (сжать кулаки) …один. Пуск!

Мы скрестили пальцы. Удачи, Жан. «Черт возьми, – сказал я сам себе, – сейчас этот счастливчик наконец откроет, что там, за смертью. Узнает самый большой из всех секретов. Великую тайну, с которой столкнется каждый из нас. Вот сейчас он ее откроет и скажет нам: „Смерть – это то-то и то-то“. Или наоборот: „Смерть – это совсем-совсем другое“. Счастливчик». Амандина пожирала его глазами. «Счастливчик. Мне, наверное, вместо него бы следовало отправиться. Да. Так и надо было сделать», – думал я, а камеры работали полным ходом, чтобы не упустить ни единой миллисекунды этой сцены…

110. Полицейское досье

Фамилия: Брессон

Имя: Жан

Цвет волос: шатен

Рост: 1 метр 78 см

Особые приметы: нет

Примечание: пионер движения танатонавтов

Слабое место: отсутствие слабых мест

111. Учебник истории

«С тех пор как Феликс Кербоз открыл путь, полеты в страну мертвых не прекращались ни на минуту. Процент неудач упал до незначительного уровня, поскольку дорога на тот свет была сейчас прямой и надежной».

Из учебника для 2-го класса

112. За Мохом 1

Ожидание.

Я взглянул на часы: Жан в полете двадцать минут сорок пять секунд. Сейчас он, должно быть, уже там и видит, что происходит за Мохом 1. У него получилось, он преодолел препятствия и сейчас собирает совершенно новые знания. Он видит, он познает, он открывает. Заставляет всех нас ждать, пока сам не вернется и не расскажет. Что же там такое, после коматозной стены? Что или кто такое смерть?

Кома плюс двадцать одна минута. Он все еще там, его пуповина еще не оборвана, и он все еще может вернуться. С ума сойти.

Кома плюс двадцать одна минута пятнадцать секунд. Должно быть, он там буквально обжирается сказочной информацией. Настоящий герой.

Кома плюс двадцать одна минута и тридцать секунд.

Его земное тело колотит дрожь. Должно быть, нервные рефлексы.

Кома плюс двадцать четыре минуты и тридцать три секунды. Дрожь усиливается. Как будто тело сотрясают электрические разряды. Лицо искажено до такой степени, что иначе чем гримасой боли его не назовешь.