Читать книгу: «Последнее тепло уходящего лета», страница 4

– Здравствуйте, – Роман обвёл глазами помещение, встречаясь взглядами с каждым из своих сотрудников. Когда очередь дошла до Виталия, того обдало жаром, словно он после долгой зимней прогулки вернулся к тёплому очагу, к родителям. Как будто внутри него затеплилось что-то давно остывшее. – Как вы все знаете, в этом году исполняется двести восемнадцать лет городу и, соответственно, двести двадцать – «Лучине». По старой, заведённой ещё основателем завода, Михаилом Петровичем Востряковым традиции, у нас будет торжество. В воскресенье, в музее восковых фигур, в шесть. Пригласительные билеты можете получить в конце дня на проходной.

Роман ещё раз улыбнулся, коротко поклонился, вышел. В столовой с его уходом стало прохладнее и темнее.

Вход в музей восковых фигур находился на противоположенной от двери в кафе «Маяк» стороне центральной башни. Сам музей занимал не только часть первого этажа, но и два следующих. Предъявив в дверях пригласительные, Виталий и Дарья, следуя указателям, поднялись по старинным лестницам в полутёмный зал на третьем этаже. Электрическое освещение отсутствовало, по всему периметру зала с равномерными промежутками в стены крепились канделябры со свечами. Огонь свеч нервничал, дрожал, словно предвкушая что-то, нетерпеливо пританцовывал. Но каким бы ярким не казалось танцующее на кончике фитиля пламя, света всё равно не хватало. Стоя у стены, глядя вглубь помещения было тяжело разобрать – где люди, где восковые статуи. Только яркие, сами подобно свечам, официанты в белых рубашках выделялись, оживляли пространство. Ещё сам Роман, стоявший у микрофона на миниатюрной сцене у дальней стены зала, выглядел очень живо, очень внушительно. На него падал свет сразу с нескольких канделябров, и он возвышался в центре бесконечных, разбегающихся от него теней. Сбоку от сцены стоял явно восковой ансамбль, застывший в неестественных позах, словно посреди выступления, полный состав классического оркестра вместе с дирижёром. В остальном – кто есть кто разглядеть в полутьме было невозможно.

Виталий и Дарья прошли вглубь зала. Осмотрелись. Люди стояли по одному, редко – по два, почти никто – группами по три или четыре человека. Равнодушно, убивая время, рассматривали восковые статуи. Они встретились взглядами с кем-то знакомым, вяло кивнули, расцепили взгляды. Виталий взял с подноса у пробегающего мимо официанта два бокала вина. Вино оказалось пресным, почти лишённым вкуса. Остановились у одной из фигур. Хрупкая изящная женщина в тёмном платье покроя девятнадцатого века подняла, словно отстраняясь от чего-то, правую руку. Напряжённая кисть, тонкие ломкие пальцы… Острые точенные черты лица, выражение решимости, готовности защищаться и противоречащие этому бледность и пустой восковой взгляд.

– Какая странная версия Одри Хепберн, – Виталик с интересом рассматривал статую. – Её обычно совсем иначе изображают. Помнишь, мы…

– Это не Одри Хепберн.

Повернувшаяся к ним девушка из бухгалтерии сама разительно походила на статую не-Одри: длинные изящные пальцы, острые черты лица, чёрное платье. Бледная кожа, невыразительный взгляд. Голос слабый, безжизненный.

– Это Мария Недеева, местная поэтесса конца девятнадцатого века. Была достаточно известной в своё время…

– Ваша родственница? – Дарья тоже заметила сходство. Женщина кивнула.

– Да, прабабушка или что-то в этом духе… В этом музее вообще только статуи местных собраны, вы не знали? Это ещё у Михаила Петровича любовь к восковым фигурам была, на верхних этажах в основном его работы собраны. А потом и его предки продолжили. То, что на первом этаже выставлено – это уже Роман Борисович делал, и отец его…

И без того слабый голос женщины, сливаясь с общим гулом, приобретал тревожные, печальные интонации. Виталий сконфуженно прикусил губу. Какая-то ускользнувшая мысль не давала покоя, какое-то воспоминание только что вспыхнуло в его голове и погасло, не давшись. Оставался только след – непривычно яркий, непривычно тёплый, заставляющий нервничать. Но ухватиться за него не получилось, со сцены раздался гулкий внушительный голос владельца завода.

– Добрый вечер! Прежде чем мы все перейдём к заслуженному отдыху, разрешите мне по традиции сказать несколько слов. Когда-то двести двадцать лет назад мой предок, Михаил Петрович Востряков заложил на этом самом месте свечной завод. Он был энтузиастом своего дела и он, как никто другой, понимал главное. Горят не свечи – горят люди. Свет и тепло дарит не огонь фитилька, свет и тепло дарит огонь человеческой души. Что – фитиль? Кому как ни нам знать: промасленная верёвка и всё. Ни она, ни воск вокруг неё не могут сами по себе быть источником света. Люди – вот настоящие свечи! Люди – вот главная ценность «Лучины» и Прилучного!

Роман выдохнул, пережидая череду вялых аплодисментов из зала. Свечи ли, люди ли прогрели зал, но становилось теплее – той вязкой теплотой, от которой наступает сонливость, ноги превращаются в вату и все движения требуют дополнительного почти невозможного усилия воли. Впрочем, никто и не двигался. Все смотрели на сцену. Роман продолжал.

– Несмотря на то, что завод «Лучина» вопреки названию всегда был обустроен по передовому слову техники, главной ценностью его всегда были, есть и будут люди здесь работающие, жители нашего города! И это утверждение как нельзя лучше символизирует музей, где мы собрались сегодня. Музей, основанный Михаилом Востряковым практически одновременно с самим заводом, в первые годы города. Это была не просто прихоть, не просто, как мы могли бы сегодня выразиться, хобби, возможное благодаря неограниченному доступу к ресурсу. Этот музей – это благодарность, выражение глубокой признательности всем вам, потому что вы, вы и есть…

«Вы и есть ресурс», – вспыхнула в голове у Виталия. Эта мысль прозвучала для него намного громче и отчётливее, чем слова Романа «вы и есть «Лучина». В зале становилось душно и внешние звуки налипали на тело липкой неприятной слизью, застревали в ушах. Может Роман и не так закончил. Сложно понять. Сложно вспомнить. В ушах гудело, словно звук проникал через восковые застывающие пробки. В глазах темнело – догорали свечи и обслуживающий персонал ещё не начал менять их на новые.

– Я пойду подышу воздухом, – Виталий повернулся к Дарье. Та, не прерывая разговора с правнучкой поэтессы, кивнула. Он начал пробираться сквозь толпу, проталкиваясь, теряясь между людьми и статуями, пламенем и воском, свечами и свечами. У дверей стало полегче.

Виталий прошёл в соседний, казавшийся лишенным посетителей, зал. Вопреки объяснениям женщины из бухгалтерии, выставленные здесь фигуры оказались более позднего периода, скорее всего – современные. Выполнены они были отменно, хотя, возможно, полумрак в зале способствовал сокрытия мелких дефектов от взглядов посетителей. Виталий подошёл к случайной статуе: мужчина средних лет, серый костюм, под пиджаком светло-розовая рубашка. Точно современный период, самый поздний. Ещё лет десять назад никто из работников завода такую рубашку не надел бы. Глаза голубые, замёрзшие, только их холод и пустота выдают в фигуре статую. И застывшая поза. В остальном – не отличить от живого, даже иллюзия мягкой щетины угадывалась на подбородке. И волосы – Виталий присмотрелся к русой голове фигуры. Невозможно представить, каким мастерством должен обладать создатель этих шедевров, заставивший воск выглядеть настоящей, старательно уложенной, но все равно сразу же растрепавшейся, как бывает у редко укладываемых волос, прилежной, но неаккуратной прической. Виталий с любопытством потянулся к волосам. Даже на ощупь они ощущались как настоящие. Или они специальные парики статуям делают? Статуя пошевелилась.

– Простите? – Голос у статуи был хриплый, застоявшийся. Голубые глаза смотрели прямо на Виталия. Виталий поёжился от жути: сам взгляд не изменился.

– Вы простите… Глупо, конечно, но я почему-то подумал, что вы – часть выставки… – Виталий попробовал дружелюбно улыбнуться незнакомцу, но сам почувствовал, что улыбке не хватило тепла. – Извините, ради бога…

Человек так же криво улыбнулся в ответ.

– А я задумался что-то… Вышел подышать и завис… Бывает…

Мужчина неуверенно переступил с ноги на ногу и медленно, словно вспоминая как это делается, пошёл к выходу. Виталий смотрел ему вслед. На фоне выхода силуэт мужчины как будто подсвечивался и с каждым его шагом в зале становилось темнее. Почему-то было грустно, очень, грустно и холодно, как будто это уходил его свет, как будто это остатки его огня. Вокруг становилось темнее, но и глаза всё больше привыкали ко мраку. Теперь Виталий мог разглядеть настоящий размер зала, видел, что зал не полупустой, как казалось раньше. Оказалось, что зал огромен, что в глубине его толпятся сотни и сотни розоватых, бежевых, белесых восковых фигур, не просто фигур. Стало видно, что зал уставлен свечами, огарками лишенных пламени людей. Воздух серебрился, то здесь, то там вспыхивали и тут же гасли искры дотлевающих, ещё не потухших фитилей. Что-то ещё теплилось внутри него самого. Он как будто чувствовал легкое дуновение над головой, словно ветерок разносящий теплоту солнца, напекающего в жаркий день. Жаркий, как последний день сессии, когда они решили посвятить лето путешествию. Накататься всласть, зажечь поярче, прожечь последние дни молодости перед тем, как он, Виталик, войдёт интерном в офис крупной фирмы, где в отделе пи-ара он проходил практику. Перед тем как Даша направит всю свою страсть на программы для социальной поддержки малоимущим, став частью некоммерческой благотворительной организации, чьи руководители очень удивились, когда лучший студент выпускного года юрфака пришёл – пришла – устраиваться к ним, а не в какую-нибудь крупную адвокатскую контору. Отчётливо, словно это происходило прямо сейчас, он вспомнил как, захлёбываясь счастьем, Даша взбивала ему волосы ладонью. «Мы сделали это, сделали! А сколько нам ещё предстоит!»… Как тогда, почувствовал, что расплывается в неконтролируемой улыбке, плавясь от её прикосновений. Как тогда вспомнил, понял, подумал, что чтобы им там ещё не предстояло, самое главное он уже сделал – нашёл её. Как тогда, потянулся к её ладони. Почувствовал мозолистые мужские пальцы. Холодные. Обжигающе холодные.

– Простите… – Виталик обнаружил себя в прохладном тёмном зале музея восковых фигур. Напротив него стоял смутно знакомый растерянно, если не сказать испуганно глядящий на него парень. Он, кажется, на линии ламп дневного света работает. Парень смущенно оправдывался. – Я почему-то решил, что вы статуя… Вы… Так стояли…