И к ее удивлению, они успели заняться всеми необходимыми процедурами, произнести заклинания, провести операцию, воспользовавшись капсулой Хранителя Вайды и его обширным, но слегка устаревшим инструментарием. Соледад, в полной мере овладев ремеслом Хранителя, была при этом настоящим талантом, который не только шьет и соединяет, а по-настоящему творит и вершит чудеса. И после всего, пробыв у капсулы больше шести часов, они свалились с ног, как два хирурга после тяжелейшей операции, провалившись в глубокий и тяжелый сон. А когда они проснулись, Ангелла уже прыгала голой возле зеркала, вопя, что они убили ее суть и душу этой слишком сексуальной оболочкой. Но потом Ангелла, словно махнув рукой на эту перемену в своем облике, понимая, что есть более важные и печальные дела и обстоятельства, обнималась со своими спасительницами, и одевшись, самым скромным образом шла будить Власту. Чтобы оказать последние почести своему Хранителю.

На его похороны пришел весь квартал, в доме были служители культа, была особо торжественно и печальная атмосфера, но все прошло очень достойно и красиво. Звучала музыка в исполнении старого Мастера, а пришедшие проводить Вайду в последний путь говорили очень теплые и важные для его души слова. И Соледад, про себя аплодировала настоящему таланту Вайды, ознакомившись с его замыслами и проектами, посетив его мастерскую, признавая, что с радостью стала бы его ученицей. Если бы у нее была бы такая возможность.

А потом, Ангелла сидела перед стаканом виски, одна, и думала о том, что Вайда не зря так настойчиво звал ее к себе домой. Он предчувствовал свою скорую кончину, в этом она была уверена на 100 процентов, даже на 120, и он хотел, чтобы сама Ангелла взяла на себя заботу о его маленькой девочке. Которая еще не была пристроена, и болталась в Легионе на откровенно низкой должности.

И она, решив задействовать все свои связи, что бывало с ней крайне редко, предложила уже успокоившейся Власте, любые карьерные перспективы, достойные места в любой компании, или свое дело, которое она с радостью поддержит и профинансирует. Но Власта была непреклонна – она хотела остаться с Ангеллой, в которой она всегда, даже в ее новом облике, узнавала руку и присутствие своего отца. Своего любимого папы.

И она сама захотела возглавить службу безопасности Ангеллы, которую Неприкасаемая по этому случаю и организовала, предварительно согласовав с Гуннаром переход нескольких легионеров в это новое подразделение. Ведь в предстоящей войне с Кадавром, она станет объектом возможного нападения этого подонка. Но Власту даже эти доводы не могли разубедить, она была настоящей воительницей.

Ангелла завершив свой рассказ, смотрела опять вниз, а Асраил обдумывал услышанное, понимая, что полностью насладиться этой увлекательной историей ему помешало отсутствие сигарет, которые у него отобрала в самом начале полета его сестра, ставшая одновременно и более решительной, и более чувствительной.

А Власта, вместе с Ангеллой и с Асраилом, летела на Северную Базу их Легиона. Неожиданно похорошевшая и помолодевшая. Недаром Неприкасаемая Глория, Муза Глория вложила в нее столько сил, энергии, и попросив ее убедительно почаще улыбаться, и не хмуриться. И Власта, ощущая в себе это новое чувство – что она красива, молода и успешна, улыбалась, даже зная, что на борту находится Асраил, которого она одно время не переносила на дух. Но теперь она улыбалась и ему, понимая, что ее Ангелла наконец-то, подчинила себе всю эту семейку, всех Неприкасаемых, Хранителей и даже сам Легион. Являясь на данный момент самой сильной и важной персоной в этой Вселенной, которая в детстве казалась ей такой великой и непостижимой.

Глава 21.

Два очень дорогих сердцу старика.

Снаружи пенитенциарного заведения Легиона, разошлась, как подвыпившая дамочка, настоящая вьюга, и ветер, подвывая самым неприличным образом, носил по всей территории базы ворох колючих снежинок. Которые впивались в щеки легионеров, стоявших в карауле и на постах, и они спешили укрыть свои лица за зимними камуфлированными масками, а глаза защищали с помощью очков, похожие на мотоциклетные.

Закария с отстраненным видом, смотрел сквозь небольшое окно своей камеры на зимнее солнце, которое уже никого не могло согреть, превратившись в слабо мерцающий и холодный шарик, присутствуя на небе почти символически. Потому что уж так заведено, что иногда надо просто присутствовать. Он откровенно грустил и скучал – у него отобрали все его игрушки, и карандаши, и бумагу. Даже его рисунки сложили в отдельную папку и заперли где-то в стальном шкафу, который стоял в помещении, занимаемым комендантом тюрьмы. А домбру взял себе Китано, благополучно вернувшийся с очередного задания, и теперь наигрывал на ней свои родные, японские мелодии. "К тому, кто сам ищет смерть, она не спешит. Или я просто вовремя споткнулся, пропустив предназначавшуюся мне пулю", – объяснил он свое очередное возвращение живым бывшему сослуживцу.

Причину такой строгости, а именно в наведении повсюду стерильной чистоты, и изъятии не разрешенных правилами тюрьмы предметов, объяснили тем, что на базу прибывает в скором времени кто-то очень важный. Из хозяев Легиона, возможно. И по этой веской причине, на всей территории базы не должно быть никаких признаков бардака, даже малейших намеков на него.

Закария временами вынимал из-под матраса фотографии, которые он смог утаить от проверяющих. На него, почти с одинаковым, довольно хмурым выражением лица, явно не одобряя его нынешнее местоположение, взирали со слегка пожелтевшей фотобумаги Атабек и Джордж. Две фотографии как символ его прошлого. В котором он находил предтечу своего нынешнего критического положения и неминуемого, бесславного финала. Он вспомнил почти такой же день в Альберте, когда подслеповатое солнце так же номинально светило в небе, а он находился еще в той самой гостинице, куда прибыл постоялец в тактической куртке и военных ботинках, которого он с его слов, внес в компьютер как мистера A.S. Rail.

Джордж уже отошел от смерти Рика, и частенько заходил к нему в гости, вернее, приходил в комнату Закарии – небольшой и уютный офис, который соседствовал с его собственной берлогой, в которой он обосновался в гостинице. Где был камин, с потрескивающими поленьями, медвежья шкура на стене, и прочие охотничьи трофеи и аксессуары. Пахнущие кожей и сталью. Сохранившие запах горелого пороха. Где были стены, обитые деревом, и кресло – массивный трон, где он просиживал часами, посматривая на огонь, и пытаясь понять причину того, почему отец пережил своего сына. Если не сказать больше. И он выбирался из своего мужского логова, где стоял запах тех времен, когда он еще был в расцвете своих сил. Когда он мог одним ударом кулака сбить любого здоровяка с ног, или уйти на неделю в самую гущу тайги, и бродить там в одиночку, добывая себе еду. И ночуя почти на снегу. У разожжённого им костерка, на котором стоял закопченный чайник. В котором он топил собранный снег. А он сам резал ножом добытое мясо. Настругав его мелко, на длинные полоски, чтобы было удобнее готовить на огне. Или как он путешествовал по всей стране, то в седле, то пешком, и сам Джон удивлялся его почти индейской выносливости. Осев, в конечном итоге здесь, в этом городишке, который еще поймет, что он не намерен просто забыть и простить… Даже несмотря на то, что он стал так слаб, слезлив и сентиментален. Хотя и никогда не показывал этого, оставаясь снаружи суровым и колючим. Для последнего своего похода у него хватит сил…

И только у Закарии он отдыхал, отвлекался от своих мыслей, пока еще беспокоящих его. О судьбе и ее руке. Или ее ноже. Но это ненадолго. Уже скоро он последует голосу своей крови, да и не только своей, и отправится в путешествие, из которого он уже не вернется. Но лучше так, чем умереть в кресле от какой-нибудь старческой болячки. Нет, у него будет свой финал – тот, который он выберет себе сам. А не предопределит и уготовит ему его тело, необратимо затронутое и разрушенное всеми прожитыми им годами, заботами и тревогами. Главное – что его несгибаемый дух еще здесь, он еще чувствует его, хотя все слабее и реже.

Закария усаживал деда в кресло, стоящее возле его большого стола, и откладывая всякие пустяковые дела, беседовал с Джорджем обо всем, что приходило тому в его седую голову. Джордж находил глазами снимок, на котором был запечатлен Атабек верхом на своей лошади, и с явным интересом смотрел на эту фотографию в рамке. Он тоже любил и умел ездить верхом, он любил лошадей, и никогда в жизни не ударил ни одну из них плетью. Не наказал другим способом. Твердо веря в то, что лошадь не совсем животное, а скорее, верный помощник, как и собака, которые являются спутниками настоящего мужчины. Сопровождая его в его поисках, то себя, то своей половины. Или просто отправляясь с ним на охоту, которую он считал священным и старинным ритуалом. Постичь который и понять до конца и помог ему его друг Джон.

А Закария рассказывал, что Атабек почти до самого конца своих дней передвигался по их аулу исключительно на своей лошади. В то время как другие аксакалы предпочитали спокойных осликов, единственным минусом которых было их невиданное упрямство. Он с улыбкой рассказывал о своем единственном опыте езды на этом сером упрямце. Которого на время взял у соседей, чтобы понять, что чувствует Атабек, когда едет верхом. Но ишак был хитер. Он, не чувствуя под собой привычной тяжести, а возил он их соседа, довольно упитанного, но строгого деда, отказался слушаться Закарию. И пятясь задом, неспешно приблизился к яблоне, ветки которых и сместили его дерзкого наездника, прямо ему на шею, а потом и на голову, которой он оттолкнул от себя пацана и скрылся, лениво помахивая своим хвостом, в своем дворе. Вернувшись к корыту, где его пожилой хозяин нарезал для него подгнивших яблок и других, слегка попахивающих вкусностей.

Закария рассказал Джорджу, что его отец отдал его Атабеку, своему отцу, деду Закарии. Как это было принято иногда у казахов в старину. И дед, его ата, стал для него настоящим отцом, а своего биологического отца, он называл просто аға, не признавая в нем ни авторитета, ни чувствуя в нем каких-то отцовских чувств. И когда он пацаном гулял по аулу, встречные дядьки и деды спрашивали его– Эй, сен ким баласы?, он всегда с уверенностью и даже гордостью отвечал – Мен Атабек баласы! И встречные улыбались, прекрасно зная его деда, который пользовался непререкаемым авторитетом и уважением.

Помнил он то лето, когда приехал на каникулы, отучившись в первом классе школы-интерната, а Атабек сидел на полу, как всегда за своим круглым столом, наблюдая как внук рисует и наигрывал на своей домбре бесконечную мелодию. Закария уже не помнил, что он играл, но с тех пор, рисование у него навсегда ассоциировалось с музыкой. Они дополняли друг друга, в его понимании. Делали этот мир более завершенным и немного более сказочным. Оживляли образы батыров и сказочных красавиц. А Атабек потом рассматривал его рисунки, и звал бабушку, чтобы та оценила несомненный талант их внука. И на следующий день, будил его очень рано, часа в четыре, когда еще было темно, и сажал Закарию на лошадь, впереди себя, и они ехали вместе куда-то. Кажется, в горы, где пару лошадей Атабека пас один его родственник, согнав штук двадцать лошадей, отданных ему разными людьми, в один, довольно солидный табун. Следя за тем, чтобы к зиме лошадки набрали достаточный вес. Или направлялись в соседний аул, чтобы навестить кого-то из родственников. И поначалу сонный, и откровенно недовольный Закария наблюдал, как степь на его глазах оживала – всходило солнце, колыхалась трава, пели птицы, где-то свистел сурок-байбак, а высоко в небе парил беркут. А он сам себе казался батыром, который заступил в дозор и охраняет родную землю, объезжая ее кругом. И солнце наполняло этот мир яркими красками и особым смыслом, может быть, даже обещанием того, что вся эта благодать будет вечной. Главное – не упустить этот момент, и не лениться, заставить себя проснуться и увидеть всю эту красоту.

Тем же летом Атабек отдал почти всю свою пенсию одной женщине, которая неудачно съездила в город, где у нее вытащили кошелек. В котором была очень крупная сумма, которую она наконец, накопила и собиралась купить детям то ли школьную форму, то ли просто одежду на зиму. Деталей Закария уже не помнил. Он помнил только ее крики, такой силы и такого горя, что Атабек сразу побежал к ней во двор, даже забыв про свою лошадь. Вернулся спустя какое-то время, понимая, что эту мать троих детей не успокоить простыми словами, и нахмурившись, быстро нашел деньги, которые предназначались на хозяйство. И только тяжело посмотрел на бабушку Закарии, которая хотела возмутиться, но поняла, что лучше ему сейчас не перечить. А потом, как ни в чем не бывало, Атабек сидел у своего стола и громко общался с соседским дедом, который был глух на одно ухо, и у которого сын чаще других ездил в райцентр и в город. А Закария удивлялся, сколько еще жизненных сил у этих людей, сколько любопытства, неподдельных эмоций и интереса, ко всему, что происходит вокруг них. Они пили сорпу, иногда беря с большого блюда, стоящего между ними, кусочки мяса и теста, и Атабек усаживал рядом внука, и вовлекал его в этот мир. Даже и словом, не обмолвившись в беседе о том, что он сделал ранее, выручив женщину, которая не являлась ему даже дальней родственницей. Но какое это имело значение… А они уже погружались в это информационное и энергетическое поле, где было так много слов и дел, сказанных и сделанных их общими знакомыми, родственниками, которых аксакалы видели на разных мероприятиях. То на свадьбах, то на похоронах. От которых они слышали разные по степени важности новости, которые и требовали такого тщательного, общего обсуждения и анализа. И к аксакалам присоединился позже Алмаз со своим другом, который тоже устроился водителем в их ауле, и даже присмотрел себе невесту. Ибо девушки у них были красивые, скромные, и никогда не позволяющие никому никаких вольностей.

А потом бабушка, после ухода гостей, тихо пилила деда за его щедрость. И легкомыслие. Помимо того, что он отдал деньги, которые ему никогда не вернут, он еще наказал ей сварить мясо, которого у них осталось всего ничего. Но Атабек уже выходил на улицу, махнув в сторону своей старой рукой, и думал о том, что пора бы и навестить его должников, про которых он годами не вспоминал. И выбрав самого состоятельного, продумав стратегию разговора и систему тонких намеков, вежливых и умных, он уже отправлялся в путь. И возвратившись, довольный, – там, в гостях, будучи приглашенным к богатому дастархану, обильно поговорив, так же громко и эмоционально, обсудив услышанные от глухого соседа новости, передав их по цепочке, и услышав новые, он успешно и тактично завершил свою миссию. И небрежно протягивал бабушке две смятые купюры по двадцать пять рублей. Долг, который его родственник, уже и сам собирался отдать, да вот только все забывал заехать. Ну, а он сам не очень любил это делать – просить и напоминать. Не говоря про то, чтобы требовать. Ну если только с того, кто откровенно поставил себя выше других, и забыл про всякие приличия и нормы поведения. Как и законы.

Только однажды, он сделал это – потребовал. И было это тем же летом, которое одновременно было самым счастливым, и самым горестным моментом в воспоминаниях Закарии.

Он с соседскими пацанами устроил набег на яблоневый сад, и получил от злющего, и вечно поддатого сторожа хороший заряд соли. В результате чего он с трудом передвигался, и его заднюю часть украшало несколько солидных синяков. Атабек, вернувшись откуда-то, стоял над внуком, склоняя его негромко на все лады. В доме что, растет вор? А Закария, сгорая со стыда, лежал на животе, избегая смотреть на деда, который мрачнел все больше. Он ничего больше не сказал ни внуку, ни своей супруге, а только решительно направился в сторону дома сторожа, который жил на их же улице. Бабушка поковыляла за ним, заподозрив что-то неладное, а Закария, чувствуя острую боль в том месте, на котором он еще долго не сможет сидеть, побежал задами, через дворы, увлекаемый своей детской глупостью и любопытством. Еще не понимая, во что это выльется. И когда он с трудом добежал до двора Ескали, так звали этого сторожа, он увидел Атабека, который уже вызвав из дома хозяина, громко на него кричал. Требуя осознать, что он, по пьяному делу, мог и попасть детям в глаз. И что лучше бы Ескали пришел к нему, и он бы сам выпорол своего внука. За воровство, которое он и на дух не переносил. Закария забрался с трудом на дерево, и видел, как Ескали ухмыляясь, слушал Атабека, а потом посоветовал ему идти куда подальше.

– Эй, чал, уйге бар… Давай, иди домой, тебя твоя бабка ждет. Ты уже свое отвоевал…

Ескали было все равно, он уже выпил Пшеничной, потом добавит еще, а вмешиваться в свою работу он никому не позволит. Как и в свою жизнь. У него свои понятия и принципы, своя система ценностей, и нечего ему давать советы. Он и сам здоровый и крепкий мужик, и не позволит, чтобы ему кто-то указывал. Он сам кому хочет укажет и покажет. Как и путь дорогу этому старику.

И он схватил Атабека за лацкан пиджака, намереваясь вывести его со двора. Но Атабек не даром был грозой хулиганов и человеком, которого все родственники уважали и даже слегка побаивались, особенно его вспышек праведного гнева. И он, разжав стальные пальцы Ескали, смотря ему в глаза, приземлил его на землю, сильным и точным ударом, на то самое место, в которое он попал его внуку солью. Атабек выбросил короткий и неожиданный удар, почти без замаха. Прямо в подбородок, на котором мгновенно появилось и расползалось красное пятно. И Закария негромко вскрикнул, и чуть не сорвался со своей ветки, открыв рот и чувствуя, как сильно бьется его сердце. Будто превратившись в маленького воробья, которого он подобрал на днях и держал в руках какое-то время. Но потом отпустил… И, похоже, Ескали тоже отпустило, и он с удивлением, и явным шоком воззрился на Атабека, снизу-вверх, думая, что в следующий раз он сразу ударит его. Но в этот момент из дома Ескали выбежал его братец, такой же пьяный, такой же крепкий, пузатый мужик, который кинулся на Атабека со всего разбега и ударил его своим кулаком. Атабек, получив в область уха, нисколько не растерялся, а только пробормотав что-то типа – Ит баласы!, развернулся, и отвесил и тому такую же чугунную плюху, от которой тот опустился на колени. Но в этот момент Закария не выдержал и закричал протяжно и громко, испугавшись, что его любимого деда могут покалечить эти свирепые, и мало что соображающие дядьки. И Атабек с удивлением посмотрел в его сторону и увидел его, висящего беспомощно на ветке. И он, забыв про своих врагов, направился в его сторону, намереваясь спасти его. Но пришедшие в себя братья накинулись на него со спины, и повалили, успев нанести несколько ударов по его голове. А Закария все кричал. И уже кричала его бабушка, которая наконец дошла своими больными ногами до двора Ескали. И во двор уже забегал Алмаз, проезжавший случайно мимо, и так резко остановив свой грузовик, что, наверное, стер все колодки. Но ему было не до них. Он, такой невысокий, казавшийся щуплым, оказался очень сильным, оторвав от Атабека братьев. И подняв их рывком на ноги, ловко уворачиваясь от их яростных ударов, так умело и безжалостно их нокаутировал, что они без лишних вопросов опять повалились на землю. А Алмаз поднимал на ноги Атабека. Которого он уважал больше всех в ауле, и даже любил, за его силу и порядочность. За отзывчивость и врожденное чувство справедливости. Во двор уже забегали другие соседи, и некоторых мужчин уже оттаскивали от братьев, которые пришли в себя, и быстро скрылись в доме, еще не понимая толком, что они тут натворили.

Закарию сняли с дерева, и они все вместе вернулись домой. Бабушка шла первой, уже оправившись от испуга за своих, но по привычке держалась за сердце, ворча, что ее старый до конца своих дней будет позорить и ее, и себя своими выходками и бешеным нравом. Другие деды такие спокойные, тихие… А он? А Атабек, поблагодарив, отстранил от себя всех помощников, и шелсам, держа внука за руку, успокаивая его, и говоря, что не родился еще тот хулиган, который одолеет его деда. А за ними неспешно, сама шла их лошадь. И только дома, он повалился на свою кровать, и позволил бабушке наложить несколько повязок на свою горячую голову, вытерев предварительно обильно идущую кровь.

А возле дома Ескали с тех пор собирались мужчины, отцы друзей Закарии, и молодые парни, и так выразительно поглядывали на их окна, что братья не выдержали и переехали в другой аул, понимая, что и тут им ничего хорошего не светит. А Закарии все снилась эта сцена, и он с тех самых пор всегда был готов нанести тот удар, и Ескали, и его брату, понимая, что это он виноват, это он отвлек деда, и заставил его пропустить ту подлую силу, которая свалила Атабека с ног. Но Атабек никогда, до самой смерти не вспоминал этого случая, а лишь рассказывал внуку героические сказки про отважных батыров, слегка переживая, что внук растет слишком впечатлительным и эмоциональным. А уже через пару дней, слегка постанывая, он расположился на своем привычном месте у стола, и громко обсуждал с Алмазом подготовку к женитьбе его брата, которая должна состояться в сентябре. И они уже смеялись, забыв все эти неприятные события, и вновь Закария сидел спокойно на полу, поклявшись себе, что он никогда в жизни не будет красть. И кричать, как девчонка.

Джордж выслушал эту историю очень внимательно, а Закария не понимал, почему он так разоткровенничался с ним, но потом осознал, что его канадский друг, был очень похож на его деда. А Джордж, словно подтверждая его слова, сказал, что он поступил бы точно так же, как Атабек. А для верности, пришел бы к ним во двор с оружием. И заставил на коленях просить прощения, под стволом, направленным в их тупые головы.

Но Джордж потихоньку сдавал, и уже перестал заходить к своему другу, предпочитая оставаться в своем кресле, в котором он выглядел почти величественно. Не признаваясь никому, что его стали подводить его собственные ноги. И Закария сам заходил к нему, в перерывах, обслужив клиентов, и делясь с ним последними новостями, рассказывал, что их дела идут все лучше. А однажды Джордж вдруг расплакался, и попросил у него прощения, что не уберег его от дрянных дружков, которые и сбили его с пути истинного. Назвав его Риком. Закария, словно что-то внутри него оборвалось, молчал, а потом обнял Джорджа, и вышел из его берлоги. И на ходу попросив у одного из гостей сигарету, он, обычно не куривший, вышел на крыльцо гостиницы и закурил. И смахнув набежавшую слезу, одну единственную, смотрел невидящим взглядом на этот город, никак не реагируя на входивших в двери гостей.

А потом он должен был сопроводить, показывая дорогу тому самому мистеру A.S. Rail и его свите, до их охотничьего домика в горах. Но не смог вернуться вовремя, потому что неожиданно пошел сильный снег, превратившись через какое-то время в настоящий буран. И когда они вместе с этим довольно странным, но явно очень состоятельным господином, разговорились, то тот в приступе откровения немного рассказал о себе, представившись консультантом по поиску преступников. Неожиданно рассмотрев в Закарии близкого ему по духу человека. Который мог бы работать в его команде, и сделать блестящую карьеру. Но Закарии было не до этого странного господина, который был удивительно хорошо подготовлен физически, напоминая ему то ли бывшего офицера, то ли богатого аристократа, который от скуки разъезжает по миру и устраивает себе эти маленькие, дорогие, но довольно опасные праздники жизни. На следующий день, рано утром, он, извинившись, и пообещав прислать другого гида, еле дождался пока стихнет буря, отправился домой, предчувствуя какую-то беду.

И сотрудница его гостиницы, которой он позже доверит управлению ею, милая и ответственная Джейн, встретила его по пути домой. И они вместе отправились в отделение полиции, где им рассказали, вернее ему сообщили, что Джордж Берроуз скончался. Он, каким-то образом выбравшись из своей берлоги, незамеченным проскользнув мимо персонала гостиницы, и захватив свое ружье, висевшее на одной из стен, добрался до той забегаловки, где так часто уходил в алкогольный отрыв его сын. Вместе со своими дружками. Конченными подонками и маргиналами. И, появившись в дверях, наставил на них свое ружье, найдя в прицел того, кто и приучил Рика к выпивке. Толстого бородатого мужчину в красной куртке дровосека в крупную клетку. Пристально посмотрев прямо в его заплывшие, желтоватые глаза. Застывшие от испуга. И выстрелил в него, конечно, промазав. А дружки этого парня вдвоем набросились на старика, и сбив с ног, удерживали его на земле, пока этот подонок несколько раз ударил Джорджа по лицу. Кто-то из людей, находившихся неподалеку, вызвал полицию, но все эти три молодца успели сбежать до ее приезда, оставив Джорджа на земле.

Он умер позже, в больнице. Медики подтвердили недавно перенесенный микроинсульт, и даже не один, и сообщили, что раны, полученные им в результате потасовки, не являлись сколь ни будь серьезными. Джордж умер, в целом, от естественных причин, потому что его сердце было в конец изношенным, и он мог протянуть, максимум, два или три месяца. Начальник полиции городка был так же бледен, как и Закария, и в его глазах плясали такие же недобрые, даже злые огоньки. Но официально, он мог задержать парней только за мелкое хулиганство и нанесение легких побоев. Если их найдут, для начала. И даже с учетом их прежних подвигов, они бы после своего задержания, задержались в тюрьме максимум на год. Или на два.

А Закария смотрел на фотографии Джорджа, на его лицо, покрытое кровью, и видел своего деда, Атабека. Которого он также не уберег от похожих хищников. И то, что он был тогда еще пацаном, по сути ребенком, не меняло для него ничего. И он испытывал такую холодную, ледяную ярость, что мог бы задушить этих мразей голыми руками. И обжечь их души и сердца холодом, который поселился внутри него. Но где их теперь искать? И почему он оставил Джорджа одного… Дикое чувство вины пожирало его опять, как в тот день, когда Атабека повалили на землю Ескали и его брат.

Тем же днем он встретил своего недавнего клиента, отставного офицера, который подошел к нему, курящему на крыльце, уже со своей, купленной пачкой. И их гость, угостившись сигаретой, затянувшись, и смотря на него серьезно, слегка сузив свои пронзительные глаза, предложил Закарии свою помощь. Выразив соболезнования, и доверительно рассказав, что он обладает информацией о том, где скрываются беглецы. Но Закария только погасил свою сигарету, и вошел обратно в гостиницу, где его ждала работа.

Уже позже, вечером, он встретил этого человека в баре гостиницы, и тот пригласил его к себе, за барную стойку, и достав несколько фотографий из своего кейса, показал ему несколько запечатлённых неким неведомым фотографом ужасных сцен. Где каждый член сбежавшей троицы представал в самом неприглядном свете – в свете их истинной преступной натуры. На счету каждого были изнасилования, грабежи, и даже убийства. И отхлебнув виски, этот человек, помолчав немного, намекнул Закарии, что тому уже приходилось убивать. Некого Шамсутдинова А.Т.. Но у него есть шанс искупить этот грех, который он взял на свою душу. А Закария, нахмурившись, сразу вспомнил про своего прежнего заказчика – Бекеша, который на фоне этого мрачного, и грозного господина, осведомленного о грехах каждого, в том числе его собственного, казался просто мелкой шпаной.

И, как-то особенно глубоко взглянув в глаза Закарии, добравшись до самой его души, и той пустоты, которая царила там, поинтересовался, позволит ли он уйти этим закоренелым преступникам от правосудия, и сбежать в другую провинцию. К побегу в которую они уже вовсю готовились. А Закария, подумав недолго, и не найдя ни одного аргумента против, принял это предложение, или хорошо скрытую угрозу, понимая, что отрезает себе путь к нормальной, тихой и мирной жизни. Этот A.S. Railуже виделся ему ангелом мести, который знает все о твоем прошлом, о твоем собственном преступлении, и может найти тебя где угодно. Где бы ты не прятался. С помощью неких сверхъестественных сил и своей многочленной группы поддержки. И он предоставил ему выбор – либо самому ответить за свои грехи, либо разделить его миссию, и карать виновных. Про которых забыли, или пока не могут добраться органы правосудия.

И той же ночью, вернее под утро, они выехали вдвоем, на его пикапе, куда этот человек предварительно положил свой чемодан. Явно с каким-то снаряжением или оружием. Они нашли беглецов не очень далеко от городка, в отдельно стоящем домике, из трубы которого поднимался дым. Отлично освещаемый полной луной, и небо показалось ему удивительно синим. Уже выйдя из машины, его клиент раскрыл свой чемодан, и глазам Закарии предстал настоящий, смертельный арсенал. Он, недолго думая, выбрал двуствольное ружье, вспомнив о почти таком же оружии Джорджа, и дождавшись, когда они выйдут из своего сруба, не дрожа ни от холода, ни от волнения, но лишь испытывая сильный гнев, и уже чувствуя себя непрощенным, разрядил оба ствола в живот этого бородатого мужика. Который и в свой смертный час был под воздействия алкоголя. Решив к удивлению своих дружков, выйти помочиться наружу, и оглядеться кругом.

А Асраил, тихо ругаясь, но понимая отсутствие специального опыта у Закарии, уже отдавал короткий, злой приказ кому-то по рации, и невидимые снайперы сняли точными выстрелами в голову двух убегавших дружков бородача. А потом, он вытащил из-под куртки плоскую фляжку с виски, и улыбаясь, протянул ее своему новому солдату, отмечая их первую совместную операцию. А Закарию он уже твердо решил отдать на подготовку в специальный учебный центр Легиона, прибегнув к помощи своего родственника, магната и миллиардера Моргана. Который мог повлиять на другого их родственника, Гуннара, куратора Легиона, который находился у него под колпаком, выполняя время от времени его приказы. Ну еще бы, у Моргана на Гуннара имелся целый ворох компрометирующих документов. А Закария отпив виски, внимательно наблюдал, как к ним подъезжает несколько машин, из которых выходит свита его клиента, и умело заметает следы их преступления, заворачивая трупы в черные кейсы, и поднимая гильзы от отстреленных патронов.