…Он заставляет весь мир влюбиться в сны и видения, в сгнившие и скотские формы религии, в глупость, пустоту, мнимое величие, мнимую пышность и мнимое рыцарство безмозглого и ничтожного, давно исчезнувшего общества.

Марк Твен, XIX век

И во веки веков, и во все времена

трус, предатель всегда презираем!

Враг есть враг, и война все равно есть война,

и темница тесна, и свобода нужна,

и всегда на нее уповаем!

…Чистоту, простоту мы у древних берем,

саги, сказки из прошлого тащим, -

потому что добро остается добром —

в прошлом, в будущем и в настоящем!»

Владимир Высоцкий, XX век

1

В начале тринадцатого столетия от Браджа до Тьорра не было рыцаря отважней и могущественней, чем граф Эйлинбургский, больше известный под именем Роберт Лев, или Роберт Наглый.

Наглым его прозвали враги, а друзья называли его Отважным, Диким, Верной Смертью и другими не менее лестными прозвищами. Если вспомнить, что в те времена любой благородный рыцарь претендовал на подобные имена, станет ясно, что граф Эйлинбургский и в самом деле был необыкновенным человеком.

Его власть была больше власти короля.

Его земли лежали от центральной части Палангута до запада Торнихоза, протянувшись на двенадцать дневных соколиных полетов, и каждый год он увеличивал свои владения за счет владений феодалов, имевших несчастье быть его соседями, – поэтому соседи у него все время менялись. Проглатывая феод за феодом, он увеличил отцовский домен в двадцать раз, за что получил от врагов еще одно прозвище – Жадный.

Его враги не раз пытались объединиться против неутомимого натиска Роберта Льва, но, не снисходя до того, чтобы разрушить их союз, как предписывает тактическая наука, он проглатывал их вместе или в розницу, играючи сравнивал их замки с землей, вырезал их вместе с вассалами, наемниками и слугами – и возвращался к пирам и охотам до следующего опустошительного набега.

Он не знал поражений и не ведал страха, зато его боялись больше короля, чьи владения могли бы уместиться в крошечном уголке владений графа Эйлинбургского. И в то время, как король с трудом мог набрать себе даже личную охрану, к Роберту Льву со всех сторон стекались рыцари, чтобы предложить ему свою верность и силу.

От Кета до Торнихоза трубадуры пели песни о его подвигах и любовных победах, о его роскошных пирах и турнирах, о его необузданном нраве и о ладанке, которая делала его непобедимым…

Пели о том, как Роберт Лев завоевал прекрасную принцессу Паль, взяв с десятью людьми считавшийся неприступным замок Паль и собственноручно зарубив отца и пятерых братьев принцессы; пели, как он похитил средь бела дня жену барона Глориса из ложи на королевском рыцарском турнире; пели о его беседе с королем, когда Лев в ответ на предложение его величества сделаться его вассалом сделал такое же предложение королю…

Пели о его шлеме, снятом с отрубленной головы ужасного людоеда – Британского Великана-из-Великанов…

Пели о его мече Цильминдале, закаленном в волшебном огне и омытом кровью столетнего вампира…

Пели о его щите и о гербе на этом щите, где были изображены языки всепожирающего пламени…

А Лев продолжал нестись от скачки к пиру, от пира – к охоте, от охоты – к схватке, прорубаясь сквозь любое препятствие, как сквозь зыбкий туман, и с такой же легкостью теряя друзей, с какой убивал он врагов.

2

Под ним был вороной конь, добытый недавно в ночной короткой схватке, когда Роберт Лев присоединил к своим владениям крошечный феод некоего барона, чье имя он даже не потрудился узнать.

Добыча была небольшой: замок, из которого сыпалась труха и в котором теперь не будет жить никто, кроме летучих мышей и привидений; человек пять дворовой челяди, чудом уцелевшей во время штурма, да десяток гончих… Домашний скот и птицу съели в тот же день, чтобы отпраздновать победу.

Так сказал его новый вассал, барон Ильм из Сэтерленда, и Роберт Лев долго хохотал над шуткой северянина.

«Победу»! Человек, во главе горстки лучников бравший целые города, не сравнил бы это даже с выигранным турнирным поединком! То было просто развлечение между двумя охотами – тоже охота в своем роде и, пожалуй, вовсе не стоило бы ее затевать, если бы не конь, выведенный в последний миг из горящей конюшни. Откуда полунищий барон мог раздобыть такого великолепного руссина? Клянусь копытами сатаны, только ради этого коня стоило бы взять десяток подобных замков!

Да еще в разрушенном замке осталась одна добыча, из-за которой можно было сказать, что дело было затеяно не зря – тоже недурная лошадка…

Граф Роберт Лев летел на вороном коне по вспаханному полю, еще недавно принадлежавшему его соседу, а за ним, растянувшись на четверть мили, скакали его вассалы вперемешку со своими слугами, гостившие у Льва рыцари, ловчие с собаками на длинных поводках – беспорядочная орущая и завывающая толпа. Час назад все они вылезли из-за стола в замке графа – те, кто еще мог держаться на ногах, бросив на произвол судьбы тех, кому это было уже не под силу – и устремились за главным ловчим, которому неподалеку от замка привиделся олень.

Теперь они скакали на второпях оседланных конях, сползая то вправо, то влево, время от времени падая и вновь забираясь в седло, но не теряя воинственного пыла… Попадись им на самом деле олень, худо бы ему пришлось!

Но оленя нигде не было видно, больше того – потерялся сам ловчий, который был пьян не меньше других и, наверное, заснул где-то в полях, позабыв о своем видении.

Это никого не смутило, все давно уже позабыли, за каким дьяволом отправились в путь, и с пением песен и божбой кавалькада продолжала нестись вслед за графом, распугивая птиц, взлетающих из-под копыт лошадей.

Потом откуда ни возьмись вдруг вывернулась дорога, и все поскакали по ней, сбившись в кучу и постепенно трезвея от холодного ветра и от тумана, поднимающегося над черной землей… Пока за очередным поворотом Роберт Лев не осадил вороного и не глянул на своих спутников так, что большинство из них почти протрезвели и стали соображать, как и зачем они здесь очутились.

Песни и выкрики смолкли.

Что касается графа, он был ясен, как утреннее солнышко, и свиреп, как полуденное.

– Где олень?! – свирепо спросил он, топорща усы.

Все запереглядывались, словно заподозрив, что олень затесался где-то среди них, а один старый барон с лицом красным, как попона графского коня, взревел:

– Мне лень?! Да я хоть сейчас… Еще пятьдесят миль! – но Роберт Лев ударил его кулаком в грудь, и барон с громовым храпом рухнул под ноги лошадям, так и не выпустив уздечку.

– Может, подожжем вон те лачуги? – предложил кто-то, показывая на черные крыши домов, виднеющиеся в тумане среди полей. – Вроде, там какая-то деревня?

– Уймите собак! – рявкнул граф, привстав на стременах.

Собаки лаяли и рвались с поводков, а когда ловчие принялись их унимать, на дороге поднялся такой шум, как будто там бесновалась вся нечисть Торнихоза.

– Чьи владения дальше на западе? – проорал Лев сквозь вой и крик.

– Саймона Бейли! – надсаживаясь, гаркнул кто-то в ответ.

– И далеко до его замка?

– Миль пятнадцать…

– Десять! – подал голос краснолицый барон.

Его привела в чувство одна из собак, нагло осквернив лицо и одежду, и теперь он пытался снова забраться в седло.

Роберт Лев поправил на голове косо надетый шлем и, ничего больше не выясняя, крикнул:

– Ну, кто со мной, добрые рыцари?

– Ку-уда? – раздалось несколько нетвердых голосов.

– Нанести визит соседу! – вдохновенно гаркнул Роберт Лев. – Раз уж охота сорвалась…

– Я с вами, граф!

– И я…

– И я!..

– Я тоже!..

– Невозможно! – вскричал барон Ильм, только сейчас уразумевший смысл этого предложения. – Никак невозможно! У Бейли в замке одной только челяди двести человек, да еще наемные лучники и полсотни рыцарей… И потом он – он же вассал короля!..

– Если я захочу, король завтра станет моим вассалом, – прорычал Роберт Лев и укротил заплясавшего коня. – А всех этих лучников и рыцарей я пришлю его величеству в подарок! Ну, барон Ильм, хотите посмотреть, что называется победой у нас на юге?

– Пр-р-равильно! – взревел краснолицый барон.

Ему только что при помощи стремянного удалось взобраться в седло, и теперь он чуть не свалился на землю с другой стороны.

– Пускай посмотрит! Я с вами, граф… Р-р-разрази меня гром!

– Кто еще хочет поохотиться? – крикнул Роберт Лев.

Хотели все, а кто не хотел – промолчали, и пятьдесят более или менее пьяных всадников начали поворачивать коней, чтобы скакать через поля на запад, к очередному

блистательному подвигу графа Эйлинбургского, как вдруг Ильм, никогда не упускавший из вида того, что творится вокруг, воскликнул:

– Смотрите!

Когда все поняли, куда надо смотреть, и вгляделись в подернутую дымкой дорогу, те рыцари, что успели уже пришпорить коней, вернулись обратно, а остальные натянули поводья. Маячившее вдалеке черное пятно мало-помалу превратилось во всадника, подобно призраку медленно сгустившемуся из тумана.

– Странствующий рыцарь, – сказал Роберт Лев. – Интересно!

Он уже забыл о своем предложении и, забрав бороду в кулак, пристально всматривался в приближающегося верхового… Который ехал так спокойно и неторопливо, словно был один на дороге и во всем Торнихозе.

– Он спит! – вдруг сказал барон Ильм.

Так оно и было. Когда всадник подъехал ближе, стало видно, что он мерно покачивается в седле в такт лошадиным шагам и, благодаря привычке странствующих рыцарей дрыхнуть, есть и влюбляться, не слезая с коня, спит в седле так же спокойно, как мог бы спать в постели, хотя и с меньшими удобствами.

Любопытство в глазах Роберта Льва сменилось задумчивостью, задумчивость – озорством. Он выпустил свою бороду и обернулся к терпеливо ожидающим спутникам. Те давно уже привыкли к меняющимся через каждые пять минут настроениям графа и преданно таращились на него, как мальчишки – на своего вожака, признанного задиру и буяна.

– Эй, – негромко проговорил Роберт Лев. – А что, если мы сейчас подшутим над этим ленивцем? Гей, спустите собак! – крикнул он слугам.

И, наверное, шутка закончилась бы плохо для того, над кем собирались подшутить, если бы не вмешался барон Ильм, которому судьба словно предназначила сегодня перечить графу.

– Подождите! – сказал он. – Шутка вряд ли выйдет удачной. Вы знаете, кто это такой?

– Мне плевать, кто он! – заорал граф, сразу переходя от невинного озорства к лютой ярости. – Пусть бы это был сам римский папа или Святой Жорж! И шутки всегда бывают удачны, если шучу я!

Ближайшие к графу люди торопливо тронули коней, освобождая место для возможного поединка… Но хладнокровного северянина трудно было смутить такими выкриками, он попросту договорил то, что хотел сказать:

– Это Кристиан Рэндери, трубадур.

– Рыцарь Рэндери? – переспросил Роберт Лев. – Рыцарь Фата-Морганы? Уберите собак!

Кругом громко загомонили, потому что имя странствующего рыцаря и трубадура Кристиана Рэндери, влюбленного в фею Фата-Моргану, было так же известно повсюду, как и имя Роберта Льва.

У Кристиана Рэндери не было даже крошечного домена, и он жил по всем законам странствующего рыцарства, взбивая дорожную пыль во всех концах страны, но его подвиги были равны подвигам славнейших воинов христианского мира. Многие знатные и богатые владыки желали бы видеть Рэндери своим вассалом, но он предпочитал служить своему мечу и даме своего сердца, которую прославлял песнями столь же знаменитыми, как и его победы. Наверняка не одна прекрасная донна чувствовала горькую обиду на строптивого трубадура, предпочитающего воспевать какой-то несуществующий заоблачный мираж, тогда когда на земле есть столько реальных существ, достойных песен и поклонения… Однако ради своей несуществующей дамы рыцарь Рэндери мог наворотить таких дел, что в душах у многих поселялось сомнение: может, фея Фата-Моргана куда более осязаемое существо, чем это могло показаться? И рыцари зачастую предпочитали согласиться с осязаемостью миража, чтобы не убедиться в осязаемости меча влюбленного рыцаря.

Дамы же сходились на том, что если фея Фата-Моргана существует, она, конечно же, отвечает полной благосклонностью своему рыцарю – да и как может быть иначе? Ни одна женщина, призрачная или живая, не смогла бы устоять перед песнями, которые рыцарь Рэндери слагал в честь заоблачной феи Фата-Морганы!

Вот этот знаменитый рыцарь и трубадур и приближался сейчас к Роберту Льву и его отряду.

Роберт Лев отказался от намерения пошутить вовсе не из почтения к боевой славе Кристиана Рэндери – на это он просто не был способен, для него не существовало другой боевой славы, кроме своей собственной, – и лишь отчасти из почтения к его славе трубадура. Просто, судя по всему, у графа опять появилась какая-то шальная идея, и он нетерпеливо привстал на стременах, вглядываясь в этот неожиданный подарок неизменно благосклонной к нему судьбы.

За сто шагов до живописной компании Роберта Льва Кристиан Рэндери проснулся так же внезапно, как, должно быть, и заснул, поднял голову – и увидел преградивший дорогу отряд.

Кишащую в зыбком тумане мешанину из людей, собак и лошадей нетрудно было принять за участников Дикой Охоты, но рыцарь не выказал ни удивления, ни замешательства, ни тревоги. Он лишь положил один палец закованной в железную перчатку руки на рукоять меча и продолжал свой путь так же неторопливо и размеренно, как и прежде, не понукая и не придерживая лошадь.

Роберт Лев отделился от своего отряда и поехал ему навстречу.

Они сближались, как два петуха, внимательно оглядывая друг друга с одинаково непроницаемым и гордым видом – только за спиной у Роберта Льва было пятьдесят всадников и свора в двадцать собак, а за спиной у странствующего рыцаря – лишь чистая пустая дорога, но это его как будто вовсе не волновало. Трубадур смотрел только на Роберта Льва и ждал, когда тот по праву хозяина первым поприветствует его или первым обнажит меч.

Роберт Лев подъехал на десять шагов и остановился.

– Я граф Эйлинбургский! – зычно крикнул он. – Назови свое имя!

– Я рыцарь Рэндери! – крикнул в ответ странствующий рыцарь, тоже остановив коня.

Они обменялись последним взглядом, за которым обычно следует или дружеское приветствие, или вызов – и даже собаки примолкли, словно ощутив важность момента.

Роберт Лев с интересом разглядывал знаменитого трубадура, рыцаря Фата-Морганы, с которым его прежде не сводила судьба – и с удивлением видел отнюдь не бледного мечтателя, каким полагалось бы быть чудаку, влюбленному в заоблачную фею.

Нет, перед ним на сильной белой лошади сидел крепкий невысокий человек лет тридцати пяти, всклокоченный, загорелый, чумазый. Плетеный доспех на его груди был искорежен и смят, словно побывал в зубах дракона, шлема на рыцаре не было вовсе, на кудлатой голове красовалась лишь серая тряпка с проступившими сквозь нее черными пятнами крови. Трубадур не имел копья, да и щит, наверное, потерял где-то на одной из дорог, в сотой или тысячной отчаянной драке, поэтому все его вооружение состояло теперь из одного меча, которому он доверился так спокойно и безоглядно. Странствующий рыцарь сидел в седле, как король на троне, внимательно рассматривая самого знаменитого воина в стране – как возможного достойного противника, но не как сюзерена.

Словом, то был обычный странствующий рыцарь, не признающий другого повелителя, кроме дамы сердца, и не знающий страха ни перед чем, кроме ворожбы…

…А Кристиан Рэндери с любопытством разглядывал человека, чье имя гремело по всей стране и наводило ужас на всех, кто способен был ужасаться – и видел перед собой отнюдь не подпирающего небо огнедышащего великана, а просто высокого бородатого здоровяка с торчащими почти до ушей усами, разодетого в сверкающие новые доспехи и натянувшего слишком туго удила великолепного вороного коня… Трудно было поверить, что перед ним знаменитый Рыцарь Огня, не потерпевший до сих пор ни одного поражения ни в поединке, ни в военной кампании, ни в любви.

– Добро пожаловать, добрый рыцарь! – крикнул наконец Роберт Лев. – Я рад встретить тебя в своих владениях!

– Благодарю тебя, добрый рыцарь, – ответил трубадур общепринятой фразой и убрал палец с рукояти меча. – Я буду счастлив найти здесь еду и ночлег!

Он поехал навстречу Роберту Льву, и вся компания окружила знаменитого трубадура, с интересом рассматривая его, приветствуя и получая ответные приветствия.

Стало ясно, что драки не будет.

Краснолицый барон, рыдая, упал в объятия странствующего рыцаря и затянул историю о том, как его (барона) дедушка чуть было не женился на его (рыцаря) бабушке и почему он все-таки на ней не женился, и как жаль, что из-за этого они теперь не родственники! Но все равно я люблю вас, как родного, рыцарь Рэндери… Эй, еще вина!

Этот вопль барона был подхвачен вдохновенным хором, все повернули коней и во главе с Робертом Львом поскакали обратно в замок, воя, как вырвавшиеся из ада голодные черти.

3

Оказалось, что сейчас вовсе не утро, а вечер!

Во всяком случае, в том клятвенно заверил Роберта Льва рыцарь Рэндери, пока они скакали в замок.

Лев никак не мог понять, куда же тогда, копыта сатаны, подевался целый день, если он ясно помнит, что перед появлением придурка ловчего (чтоб ему икалось на том свете!) он ясно видел встающее солнце? Этого Кристиан Рэндери не мог сказать, но был твердо уверен, что сейчас вечер, и Роберту Льву пришлось поверить трубадуру, когда через пять минут совсем стемнело, и слуги запалили факелы. Тогда граф Эйлинбургский еще раз помянул копыта сатаны и приказал прибавить ходу, чтобы он мог скорее предложить своему гостю роскошный ужин и ночлег.

Размахивая факелами и завывая, кавалькада еще долго летела по ночным полям и наконец, распаленная скачкой, ворвалась в открытые ворота замка, еще недавно принадлежавшего некоему незадачливому феодалу (мир его праху!), а теперь служившего пристанищем для Роберта Льва, его вассалов, гостей и многочисленной челяди, а также для собак и лошадей. Как и во всех прочих замках, завоеванных Рыцарем Огня, ворота здесь никогда не закрывались и никогда не поднимался перекинутый через ров мост – никому не пришлось трудиться, чтобы впустить отряд во двор.

– Огня!!! – заревел Роберт Лев, влетая в ворота.

Двор был довольно просторный, и все же пятьдесят всадников, двадцать собак и целая толпа выбежавших из замка гостей и слуг сразу превратили его в самое тесное место на земле. В темноте ржали кони, захлебывались лаем собаки; гости орали, сзывая своих оруженосцев; сонные рыцари пробирались в толчее, чтобы обнять вернувшихся друзей, и невозможно было слезть с коня, не наткнувшись на собачью спину или человеческую голову.

После грозного рева Роберта Льва быстро вспыхнули десятки факелов, слуги наконец ссадили с коней истомленных, но рвущихся продолжить развлечения господ, оруженосцы повели лошадей в конюшню, свору потащили на псарню, и вскоре рыцари с криком: «Вина!» ворвались в недавно покинутую залу.

В необъятной комнате, где вполне мог бы разгуляться табун лошадей, поставленные четырехугольником столы ломились от еды и выпивки; в центре четырехугольника на земляном полу кувыркались шуты и собаки, шумно ссорясь из-за объедков, которые швыряли им гости. Низкий потолок был весь в копоти от факелов, воткнутых в ржавые железные гнезда вдоль стен, решетки на узких окнах так густо обросли сажей и пылью, что казались мохнатыми.

Семьсот лет спустя такой промозглый каменный мешок смог бы сойти разве что за подземную тюрьму или погреб, в нем не стал бы жить никто, кроме летучих мышей да привидений – но тогда это было привычным жилищем для богатых и знатных людей, и Роберт Лев со своими гостями подчас пировал в этом зале дни и ночи напролет, пока сам воздух, казалось, не превращался здесь в вино и не начинал валить с ног и слуг, и собак, и самих пирующих.

Только что здесь царили тишина и покой: шуты дрыхли вперемежку с собаками, некоторые из них грызли лакомые куски, утащенные со стола. Женщины в заляпанной вином одежде бродили, как сомнамбулы, натыкаясь на слуг, – те не спеша подбирали упавшую посуду, приносили новые кабаньи туши взамен обглоданных и меняли догоревшие факелы вдоль стен… И над всем этим царил гулкий победоносный храп рыцарей, в борьбе с вином павших, но не побежденных.

Граф Роберт Лев, ворвавшись со своей свитой в это сонное царство, не оставил от тишины и покоя даже следа. Тишина и покой просто не могли существовать с ним рядом. Если бы он ворвался на кладбище с таким же диким ревом: «Вина!», в сопровождении звякающих оружием, хохочущих и сквернословящих рыцарей, должно быть, даже покойники повыскакивали бы из могил: самые робкие – чтобы удрать от греха подальше, те, что побойчей, – чтобы принять участие в сатанинском бешеном разгуле.

Роберт Лев, не глядя, швырнул факел слуге, пробился, как ядро, сквозь толпу слуг, пнул собаку, усадил своего гостя на могучую скамью, отполированную задами многих поколений рыцарей, и сам шлепнулся рядом.

– Вина!!! – снова проорал он, в то время как остальные рыцари, ввалившиеся в дверь или выбравшиеся из-под стола, тоже торопливо рассаживались на скамьях.

Слуги мигом наполнили кубки графа и его гостей – из таких кубков вполне можно было бы поить верблюдов и лошадей.

– За здоровье странствующего рыцаря Кр-ристиана Р-рэндери! – крикнул граф, перекрыв этим воплем лай собак, крики шутов, визг женщин и звуки поцелуев; опрокинул кубок себе в глотку, а остатком вина ополоснул разгоряченное лицо.

– За здоровье гр-рафа и ваше, добрые р-рыцари! – гаркнул в ответ гость (от его хриплого рыка закачалось пламя факелов, а все собаки удивленно примолкли) – и выхлебнул кубок почти залпом, а потом ухватил с блюда кусок кабаньего бока.

Те, кто знали имя странствующего рыцаря, объяснили тем, кто оставался в замке, какой знаменитый рыцарь и трубадур пирует сейчас вместе с ними, и все дружно прокричали, поднимая полные кубки:

– За здоровье рыцаря Кристиана Рэндери!

И веселье пошло на славу!

Рыцарь Фата-Морганы, должно быть, долго постившийся во время длинного пути, ел за двоих, пил за четверых и рассказывал за шестерых, причем от его голоса подрагивала посуда на столе, а женщины взвизгивали и зажимали уши ладонями, хотя и привыкли здесь к нетихим голосам. Все же, кто способен был слушать – слушали, не забывая о еде и питье, ведь у кого еще узнаешь о том, что делается в мире, как не у бродячего монаха или у странствующего рыцаря?

А этот рыцарь проехал мир из конца в конец и рассказывал такие удивительные вещи, что даже шуты оставили свои кривлянья и внимали ему с разинутыми ртами.

– На севере, в герцогстве Эральском, – грохочущим голосом говорил Кристиан Рэндери, умудряясь в то же время заглатывать один кусок за другим, – в роще Святого Георгия живет в пещере ужасный змей! Лунными ночами он караулит спутников у дороги, а сожрав их, уползает обратно в лес. Многие славные рыцари пытались прикончить гада, но настичь его так никому и не удалось, потому что змей хитер и при звоне оружия скрывается в узкой норе, которая ведет не иначе как в Преисподнюю! Говорят, змей этот послан в наказание за прегрешения монахов монастыря Святого Георгия, поэтому жители окрестных сел послали за епископом в Сэтерленд… Клянусь рогами дьявола, интересно было бы посмотреть, как епископ с помощью святой водицы и молитв сделает то, что не удалось сделать стольким рыцарям с помощью добрых мечей!

Роберт Лев захохотал, стуча кулаком по столу, и многие подхватили его смех, но барон Ильм покачал головой и перекрестился – он был суеверен, как все северяне, и считал, что шутить с такими вещами не стоит.

А Рэндери уже рассказывал о привидении замка Маскольм, которое появляется перед смертью кого-нибудь из рода Маскольмов и бродит по залам, оставляя кровавые следы – и рыцари, не боявшиеся ничего, кроме адских мук и гнева Роберта Льва, содрогались, слушая этот рассказ.

Потом Рэндери начал вспоминать о турнире, что был пару месяцев назад в столице, и о том, как на этом турнире он дрался насмерть с Рыцарем Белой Лани (да упокоит Господь его душу!) – и в зале снова воцарились веселье и шум.

– Клянусь мощами всех святых, эти королевские турниры никуда не годятся! – надсаживаясь, орал трубадур. – Все добрые рыцари бегут в Палестину, а на столичных турнирах собирается такой сброд, что с ним просто стыдно скрестить копье! Черт меня раздери, если меня еще когда-нибудь заманят на королевский турнир!

– Что там турнир! – кричал в ответ Роберт Лев, только что опрокинувший в глотку четвертый кубок. – Если бы вы приехали сюда на две недели раньше, я бы предложил вам развлечение поинтереснее какого-то там турнира… Штурм замка, э?

– Этого?

– Нет, этот я взял месяц тому назад, а тот – две недели… Или одну? Не помню! Помню, что было воскресенье и страшная жара, и прежде чем их трубач успел протрубить тревогу, мы уже ворвались в ворота… Со мной и было-то всего человек тридцать, остальные бездельники так упились, что не смогли принять участие в забаве. Барончик, живший замке, еще пытался драться, болван, но все-таки развлечение было недолгим… Клянусь копытами сатаны, я мог бы развлечься там и один! Но коня я раздобыл неплохого – видели моего коня? И вон та красоточка тоже из того замка. И еще…

Рыцарь Рэндери поставил кубок на стол и нахмурился.

– Вы напали на вашего соседа во время «Божьего перемирия»? – спросил он.

– Перемирия? Если бы я слушал недоносков в рясах, мне давным-давно пришлось бы подохнуть с тоски! – захохотал Роберт Лев. – Сами-то они, небось, развлекаются с бабами и жрут вино всю неделю подряд безо всяких там перемирий – так почему же добрым рыцарям не помахать мечом в воскресенье? К тому же мы закончили дельце уже после полуночи, когда весь христианский мир вступил в понедельник… А любой самый тупой монах скажет вам, что перерезать горло своему соседу в ночь с воскресенья на понедельник – не такой уж великий грех!

Рэндери покачал головой, но тут «красоточка», все время поглядывавшая на знаменитого трубадура, воспользовалась случаем, чтобы покинуть объятья краснолицего барона и подойти к гостю. Пока Роберт Лев, глотая кубок за кубком, поносил монахов и все перемирия на свете и хвастал добычей, захваченной в позапрошлое воскресенье, девица переглянулась со странствующим рыцарем, непринужденно уселась к нему на колени и обхватила руками его кудлатую голову.

Рэндери засмеялся и дал ей выпить из своего кубка.

– И вон того ублюдка я тоже притащил из замка вместе с собаками и конем! – крикнул Роберт Лев, метко швырнув костью в спину одного из шутов. – Хотя уже жалею, что не прикончил его на месте – любой из монастырских ослов смешил бы меня лучше, чем он… Эй, дармоед! А ну, иди сюда!

Шут, трижды неуклюже перекувырнувшийся через голову якобы от полученного удара, раскинул руки и рухнул в обморок под ноги другим шутам.

– Я с тобой не шучу! – гаркнул Роберт Лев, хватая следующий полный кубок. – Иди сюда и встань вот здесь!

Он вытянул руку и показал дрожащим пальцем на то место перед столом, куда немедленно должен был встать шут.

Никто из смертных, за исключением разве что римского папы да некоторых странствующих рыцарей, не посмел бы ослушаться Роберта Льва, когда тот приказывал таким голосом и таким тоном… И шут, разом оставив шутовские ужимки, вскочил на ноги так живо, будто пол под ним вдруг превратился в раскаленные угли. Медленно-медленно он подошел вплотную к столу и встал там, где ему было велено, уронив руки и с напряженным ужасом глядя на графа.

Утонув в объятьях страстной красотки, заслонившись кубком с вином, Кристиан Рэндери мельком взглянул на шута и так же мимолетно удивился.

Шут был одет не в обычную пеструю шутовскую одежду, а в какие-то дряхлые отрепья и в короткую мохнатую безрукавку, распахнутую на голой тощей груди. Шутовского колпака на нем тоже не было, и все могли любоваться его бритой головой с забавно торчащими ушами. Но только это и было в нем забавным, в остальном же он и вправду был не смешнее любого из монастырских ослов, – и самый задрипанный из ослов, когда-либо виденных Рэндери, выглядел куда упитаннее и счастливее нового шута графа Роберта Льва.

Странствующий рыцарь смотрел на шута не дольше пары мгновений, прежде чем его отвлек долгий жгучий поцелуй неутомимой красотки, но за это время Рэндери успел заметить, что шуту, должно быть, лет шестнадцать-семнадцать, что его щеку пересекает длинный свежий рубец, и что он похож не на старательного дурачка, обязанного потешать блестящее общество, а на ребенка, разбуженного внезапно обрушившейся рядом с ним молнией божьего гнева…

– Пой, дармоед! – крикнул Роберт Лев и грохнул по столу не то кулаком, не то кубком. – Пой, если уж ты ни на что другое не годен! А ну-ка, грянь нам про Полли и про монаха!

– Пой! – хором заорали все рыцари – а женщины согласно завизжали, кроме тех, что были заняты делом, как красотка на коленях у Рэндери.

Сквозь этот дьявольский шум не сразу стало слышно, как шут отчаянным тонким голосом затянул на мотив какого-то псалма:

– Шел я по проулочку

и встретил Пегги-дурочку,

ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

Я говорю: «Покайся мне!»

И слышу: «Лишь наедине!»

Ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

«Ты приходи ко мне и – ах! —

тебе покаюсь я в грехах!»

Ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

Многие рыцари подхватили песню, и в их нестройном хоре совсем затерялся дрожащий голос шута:

– Она в грехах покаялась,

а после с брюхом маялась,

ах ты, Пегги-дурочка,

курочка моя!

– Как тебе не стыдно так визжать и мяукать при моем госте, знаменитом трубадуре?! – гаркнул Роберт Лев, когда пение и хохот немного приутихли. – Надо бы тебя выпороть или натравить на тебя собак, дармоед, недоносок, отродье дворовой девки и упыря! Ладно, иди сюда… Иди сюда! Или мне повторить в третий раз?!

В третий раз ему повторять не пришлось – шут проворно пролез под столом и очутился рядом со своим господином.

– На, прочисти свою ржавую глотку! – граф сунул в руки шуту полный до краев кубок. – Пей… Пей, кому говорю! ПЕЙ!!!

Вино заплескалось через край, когда кубок оказался в дрожащих руках шута, шут на мгновение вскинул глаза на графа, и Кристиан Рэндери вдруг подумал, что где-то раньше он уже видел такой взгляд, от которого хотелось то ли выругаться, то ли перекреститься… Но где именно – он так и не вспомнил, потому что шут залпом выпил вино, закашлялся и провалился куда-то за спину Льва…

12 3 4 5 ...9 След.

Шут и трубадур

1

2

3

С этой книгой читают