Читать книгу: «Розы и Папоротники», страница 3

– Я люблю тебя… – Лена шепчет, задыхается, тянет его за широкие плечи к себе слабеющими руками, переводит дыхание, повторяет, почти себя не слыша, – … люблю.

Он берет ее лицо в ладони, и Лена открывает глаза, но жесткие пальцы ложатся на ее лоб, трогают, гладят его, висок, щеку. В тамбуре тишина и полумрак, слышно только прерывистое дыхание их обоих… еще Лена слышит, как Олег легко вздыхает; Лена тянет ноздрями его запах – все тот же кедр, благословенное могучее дерево, таинственная терпкая лаванда, сладкая ваниль… встречает и легкий запах мужского пота – это для Лены как острая приправа к любимой еде; от интимности этого запаха у нее в голове все переворачивается, и она по-звериному принюхивается к Олегу, а тот шепчет вдруг ласково, но шепот этот гремит, как гром, в ее затуманенной голове:

– Девчонка, соплячка, незабудка…

Лена с трудом вспоминает и оформляет в слова мысль, еле слышно выдыхает ему в ухо:

– Здесь… на кухне…

Быстро и хрипло:

– Никого нет.

Он так близко. У него такой дивный запах. «Папоротник…» – слово проплывает в ее одурманенной голове… Его руки на ее бедрах, – гладят, сжимают нежно, осторожно спускаются к ягодицам; его бархатный язык толкается требовательно у нее во рту, обводит ее десны, с бесстыдной лаской приподнимая губы, и снова толкается, напирает; она подчиняется, покоряется, слабеет, стонет, дрожит. Олег стаскивает с нее майку, гладит мягко ее плечи, его ладонь чуть касается ее сильно напрягшегося, свербящего соска и начинает ласково кружить по нему: Лена чуть не теряет сознание… он берет ее руку и прикладывает ладонью к своей ширинке, Лена, не соображая ничего, не дыша, гладит мощную выпуклость здесь и Олег шипит что-то сквозь зубы; шорох одежды, легкое звяканье пряжки ремня и… Лена вдруг вздыхает: какой крупный, налитой, напряженный… Олег шарит рукой по ее бедру: боль, бедро, впиваются, трусики, рвет, разорвал.

Она уже по пояс голая, юбка сбилась наверх, сильные руки стискивают ее, прижимают к большому мужскому телу, он теплый, как печка, жарко от него; вся взмокнув, она словно бы парит в воздухе, удерживаемая неведомо как; частые влажные поцелуи покрывают ее шею и грудь… Он медлительный, он несокрушимый; он вдруг отрывается от нее, чтоб теснее прижать ее бедра к себе, и тихо прерывисто стонет; снова целует, нежно ласкает языком ее соски, один, другой, так нежно, что… внизу живота горячо, внутри все скручено желанием в плотный жгут, Лена, не соображая ничего, чувствует кожей чужую влажную, твердую, восставшую плоть, тихо извиваясь, начинает тереться об нее… Под закрытыми веками у нее расплываются ослепительно яркие пятна, и она безвольно повисает в его сильных руках…

Дальнейшее она не понимает, но помнит, что он прижимает ее к себе, слегка приподнимает за ягодицы, и вдруг входит в нее так уверенно, мощно и плотно, что она не успевает застонать. Она выгибается дугой, запрокидывает голову, страдальчески разевает рот и… потрясенно молчит.

Россыпи звезд на черном потолке. Оживают и вспыхивают… вспыхивают и оживают… быстрее, быстрее… еще быстрее и еще, пока не сливаются в один ослепительный шар…

* * *

– А, ну да, ну да, естественно, естественно, и еще бы тебе крышу не снесло, ну как ты сама-то думаешь…

Алина курит, сидя за столом на своей кухне, где они с Леной пьют пиво, поглядывает на подругу спокойно из-за стекол очков, и рассуждает. Тридцатилетняя подруга живет одна в однокомнатной квартире, ее родители-пенсионеры уехали жить в деревню, предоставив дочери возможность устраивать свою судьбу и личную жизнь, и только регулярно шлют ей плоды родной земли. Лена, не утерпев, рассказала ей о сцене в оранжерее. Алина ее осторожно поддержала: почему бы и не соблазнить мужика, если очень хочется? И осторожно упрекнула, в духе – «ты ж его совсем не знаешь, это ж все равно, что секс с незнакомым»; и вдруг осознав, уже несдержанно рявкнула – «ты без презерватива? С ума сошла!» Остыв, она, как и всегда, оправдала ожидания: разложила все по полочкам и объяснила; Алина – тоже биолог, диплом писала по чему-то там в высшей нервной деятельности млекопитающих…

– Что касается неземного твоего кайфа, то я тут вижу обычную картину: в сексе расслабиться и окончательно оторваться обычно не дает передняя кора головного мозга, отвечающая за контроль и волю, она тормозит заднюю кору, которая отвечает за сексуальное удовольствие, в том числе. Тебе просто удалось отключить контроль, и – понеслось…

– Ты так говоришь, как будто отключить контроль – как раз плюнуть. Вот бы все так и поступали. Все были бы счастливы и разводов бы не было…

– Смотри, по моему скромному, но компетентному мнению, ты все время боялась этих бандосов, работая в этом доме-дворце, причем работала много и подолгу, корячилась, и ты еще соскучилась по всем удовольствиям… А расслабившись, почувствовала удовольствие сильнее обычного. Изголодалась потому что. Да еще устала бояться. Тем более он, как ты говоришь, – сам крутой, тачка крутая, шмотки крутые, парфюм крутой… подразогрелась, сама того не зная…

– Ну да, – соглашается Лена, – я читала, что раньше в деревнях девки тоже не больно-то безлошадными женихами интересовались, если в его семье или у него не было лошади. Все равно, что сейчас – машины. И это все равно не объясняет того, что от него такая энергия прет, с ним такой кайф! Крышеснос… Он меня как будто загипнотизировал…

– Не валяй дурака. Если бы ты не посмотрела с ним порно в «прямом эфире» – тогда, в оранжерее, – и не сходила с ума по нему последние несколько недель, а он не дразнил тебя невольно, привозя разных баб – кто знает, как бы там все у вас пошло… Да и вообще – ты же любишь гонки, горки, велик… Может, у тебя вообще контроль в лобной коре снижен… не знала, что ты такая оторва.

– Ну да, ну ладно – я сумасшедшая, но он-то, скажи?

– А у него лобная кора – и вовсе в отключке. Как у всех гопников…

– Ну, Алина… Он не похож на гопника.

– Как будто это что-то значит, похож он или не похож.

Лена задумывается, смущенно улыбается и вскоре опять поднимает на подругу счастливые глаза:

– …Мммх, а член какой… ты бы видела…

– Мне только на это и не хватало посмотреть, для полного счастья… ну и что там такое? Полметра, раздвоен и загнут на конце?

Девицы дружно ржут. Снова принимаются за пиво, Алина закуривает, и Лена продолжает свои «охотничьи рассказы»…

…Они лежат в кровати номера какой-то придорожной гостиницы, куда Олег ее привез после встречи в оранжерее.

За три часа до этого она сидела, полураздетая, на садовом столе тамбура, опустошенная и наполненная оргазмом одновременно, мирно-сонная, довольная, и никуда, кроме как в подсобку за кухней, и ее узкого топчана за холодильником, не собиралась; но Олег сказал, торопливо заправляя рубашку в брюки: «Выйдешь из дома возле кухни, обойдешь вокруг, попрощаешься с охраной и пойдешь на шоссе. Я там тебя заберу, на машине». Она не стала спорить, хотя больше всего ей хотелось спать.

В номере светло – в Питере сейчас стоят «белые ночи». Пока Олег открывал ключом дверь, Лене показалось, что он сейчас сломает – или дверь, или ключ, – они почти вломились сюда; увидев кровать, сразу повалились на нее и этот безумный сосредоточенно, вдумчиво, и двигаясь плавно, как будто во сне, со спокойным и взвешенным подходом к делу, снова отымел Лену, теперь уже в самых разных позах. После чего она отключилась, но скоро проснулась, потому что очень хотела быть с ним. Он не спал, и когда она пошевелилась, сразу открыл глаза, взглянул на нее и улыбнулся – как обычно, сжав свои узкие губы.

Она застеснялась и начала гладить его грудь. И тут увидела шрамы. Один был на груди, другой – на боку, маленькие, круглые, еще один небольшой странный шрам был на животе, как будто изнутри рвалась неведомая и страшная тварь, личинка, или словно расцвел рваными краями плоти жуткий цветок, а потом он пожух и завял. Олег смотрел на нее спокойно, в его полуприкрытых глазах стояла непроходимая ночь.

Лена вдруг выпаливает шепотом:

– А ты сидел?

Он не удивлен:

– С чего ты взяла, что я сидел?

Молчание. Лена водит кончиками пальцев по его мускулистой груди – гладкая, широкая, твердая, теплая. Он вздыхает, сдерживая зевок:

– У меня – наколки? Вид страшный?

– Я неправа.

Молчание. Олег тянет к ней руку, проводит ладонью по ее волосам, трогает ее щеку:

– Как ты думаешь, чем я занимаюсь?

– А чем ты занимаешься?

– Автобизнес.

– Ага.

Индульгенция получена. Это обман, но сейчас можно расслабиться и не думать. Лена кивает, улыбается ему, льнет щекой к его ладони; продолжая гладить его грудь и живот, нащупывает ту загадочную неровность.

– Что это? Лицехват?

– Что еще за лицехват?

– «Чужого» смотрел?

– Не помню.

– Личинка инопланетной хренотени залезала через рот, гнездилась внутри, а подросшая, вырывалась из грудной клетки живого человека…

– Ерунда какая…

– Это звучит только так, а выглядит… зрелищно. У тебя есть любимый фильм? Есть? Ну скажи мне…

Он улыбается и молчит.

– Крестный отец, наверное.

Олег хмыкает и широко улыбается, беззвучно смеется, закрыв глаза, вздрагивая. Зубы у него неожиданно ровные, желтоватые, с заметными клыками; Лена смотрит завороженно, шепча: «волк, ты мой волк…» Он перестает смеяться и снова тянет ее к себе. Третий за ночь половой акт внезапно приносит Лене боль, она сначала решает потерпеть, стискивает зубы, задерживает дыхание, но Олег, прислушавшись к ней, отпускает ее, поворачивается на спину, а ее укладывает, как куклу, на себя, и начинает отчитывать: «Тебе больно. Почему не говоришь? Зачем терпишь? Дуреха. Это же не надо никому…» Лена, стыдясь того, что повела себя как дура, утыкается носом в его грудь. Потом целует и эту грудь и плотный, начинающий чуть заплывать в талии жирком живот. Поцелуи спонтанно переходят в минет, и его процесс внезапно начинает Лене – впервые в жизни – нравиться.

Засыпают оба только глубокой ночью.

– …Знаешь ли, я все могу, конечно, понять, – страсть там, безумный секс и все такое, но… честно тебе скажу – между вами… как бы это слово подобрать? Мезальянс. Неравный – ну не брак, конечно, я больше чем уверена, что он на тебе не женится, а неравные отношения…

Лена чувствует раздражение.

– Все понимаешь? Ты уверена, что – все понимаешь? Если ты это чувствовала, такое – та-ко-е безумие, – на все готова, только чтобы оказаться рядом с ним – то почему я об этом до сих пор не знаю? Ты мне решила не рассказывать?

– Нет, но…

– Нет уж, извини! Неравные отношения – что ты имеешь в виду?

– А что тут непонятного: возраст, жизненный опыт, разница в образовании, культурном уровне… Шрамы эти откуда? То, что ты назвала «цветком», это похоже на то, что ему живот ножом разворотили. Короче. Если он такой ходок по бабам, как ты говоришь, то ты для него, конечно, молодой сочный персик, но я не сильно удивлюсь, если ты – не единственный такой фрукт в его саду. Посмотрим, станет ли он и дальше тебе звонить и вообще встречаться.

Лена пригорюнивается. Алина заглядывает ей в глаза:

– Лен… Не переживай особо-то. Вспомни, как ты их всех боялась сначала? Ничего же не изменилось с тех пор. И неужели же ты веришь в эту байку про автосервис.

– Верю! – вся всколыхивается Лена. – А почему бы и нет? Разбогател, купил.

– «Разбогател», о ужас. Представляю, каким способом. От американского дедушки наследство досталось, не иначе.

– Да, дедушка тут явно ни при чем. Но он и не… какое-то быдло. Говорю тебе… есть в нем что-то такое – не могу описать словами…

– Ты просто влюбилась. Вот и видишь то, чего нет на самом деле.

– Эх… как тебе объяснить. Ну, посмотрим. Но если продолжения не будет, я с ума сойду!

…И после этой безумной ночи она просыпается утром в гостиничной постели одна, и вдруг видит на тумбочке возле кровати толстую пачку денег. Не успев оскорбиться, она понимает, что – Олега-то нет, а ей предстоит самой выбираться отсюда, из этой придорожной гостиницы, и денег в ее кошельке – в обрез. Рядом с деньгами она находит визитку какого-то такси. Ишь ты, заботливый, озадаченно хмыкает Лена, и заказывает машину по телефону. Не успевает она дать отбой, как ее трубка взрывается входящим звонком, звонит Кабээс (интересно, пахнет от него водкой в этот момент?):

– Слышь, Елена, Сергевна, ты сегодня в оранжерею не приходи, не до тебя…

– Константин Борисович, я хотела там еще, мне надо сделать…

– Слышь, не до тебя… короче, не приходи сегодня, вот и все. Придешь в понедельник.

Странно.

Дальше было еще страннее. Лена запоздало вспомнила, что телефона Олегу она не давала, он свой ей – тоже. На работу было велено не являться до понедельника. В принципе, телефон он мог взять и у Кабээса. Если бы захотел. А если – нет? Если не захочет? А если он возьмет и ее – уволит? А если он больше ей не позвонит? Как жить-то дальше?

– Нет, ты вот начни еще переживать, Лен, еще ничего не случилось. – Алина глядела серьезно, почти сочувственно. – И не будь романтичной дурой. В принципе, самое страшное, что может из этого произойти… нет, не твое увольнение. Ну или увольнение. Но посуди сама: трахнуть девку и уволить ее – это вообще как? Стоит ли тогда о нем вообще думать? Однозначно: не стоит. Только… я боюсь, что ему не уволить тебя в голову придет, а… другая какая-нибудь пакость…

Лена задумалась. О предательстве со стороны Олега не то что говорить – даже думать не хотелось. Да уж, она все-таки именно романтичная дура.

Но назад уже ничего не вернешь. Да и не хочется ей ничего возвращать!

– Да. Мне вот даже интересно, как бы ты собралась «все возвращать», – Алина смотрела на Лену почти с жалостью. – Конечно, сейчас ничего уже не вернешь. Но ты постарайся хотя бы не лезть в это… Не приставай ты к нему! Я прямо не знаю, что с тобой делать… Ну ты хотя бы анализы сдала в КВД?

Алина – подруга здравомыслящая и скептическая. Как раз то, что нужно.

Ну, раз поделать со всем этим ничего нельзя, надо делать то, что можно. И в эти выходные они с Алиной и Костиком, как и всегда, купили пиво и потащились ночью гулять на Каменный остров. Телефон она с собой не взяла. На острове, где были полуразрушенные деревянные дачи и каменные загородные дворцы времен Серебряного века в буйных зарослях бывших садов, к ним прибилась компания из троих молодых людей и одной девушки. С самым симпатичным из молодых людей Лена целовалась под утро, на ступенях крыльца какого-то полуразвалившегося дома-дворца, каких в этом месте Питера было немало… (Дома-дворца! Хм. Интересно. Тутошнего хозяина тоже связывали неоднозначные отношения с представительницей обслуживающего персонала?.. и где они все ныне. «Кто был хозяин всей земли… торчит затычкою в щели…») Симпатичный (кстати, целовался он – не очень) сказал, что его зовут Игорем, что он художник-дизайнер, закончил «Муху», и вместе они дошли до метро, когда оно снова открылось. Игорь проводил Лену до дома, все время держал ее за руку, и они договорились встретиться завтра. На следующий день, удовлетворив все запросы Лениной мамаши насчет домашнего обихода, Лена с Алиной поехали в центр города на какой-то фестиваль современной музыки. Там встретились с Игорем и остальной компанией, опять гуляли, болтали, опять все пили пиво.

И она не заметила, как подошел понедельник.

Она включила на зарядку телефон, незаметно для нее разрядившийся. И увидела…

…три пропущенных звонка от незнакомого абонента. Лена немедленно перезвонила, сгорая от нетерпения.

Не тут-то было. Телефон не отвечал.

…Выходя из автобуса, который привез обслугу в дом-дворец, Лена старательно думала о том, что ей нужно сделать в саду, и больше ни о чем. Она уже начала работать, – рыхлить землю под кустами сирени, – и тут…

– Ты телефон вообще включаешь?

Лена ахнула от неожиданности. Повернулась на голос: вот он, стоит, в белоснежной рубашке, смуглый, как… как… боже, как он хорош! губы жестко сжаты, но большие черные глаза светятся… Она засмеялась – счастливо, весело:

– Я все время о нем забываю… Я ж не деловая, как ты…

Он хмыкнул.

– Ну да.

Смерил ее взглядом, заглянул в глаза – ласково.

– Хорошо выглядишь.

Лена вздохнула, довольная. И еще раз вздохнула, поняв, что это он ей звонил. Довольная тем, что – пришел. И вспомнила:

– Ой, ты мне слишком много денег оставил… ну, тогда. Такси обошлось в полташку. Я хочу отдать, но не знаю, сейчас – можно?

Олег посмотрел на нее как-то странно, моргнул и ответил:

– Нет. Оставь себе.

Лена хотела сказать, что ей – не нужно, но какие-то люди показались со стороны дома-дворца, и уже приближались к ним, Олег повернулся уходить и быстро сказал Лене:

– Телефон не выключай вечером.

Строго глянул на нее, но при этом глаза у него так блестели, что Лена хотела опять засмеяться… Она посмотрела на незнакомых людей и решила этого не делать.

СОЦВЕТИЯ

– … А у тебя жена есть?

– Нет.

– А была?

– Никогда не было.

– А почему?

Олег нехотя открывает глаза.

– Да вам же только деньги нужны.

– Неправда.

Он возит затылком по подушке, задумчиво смотрит в потолок и молчит – спорить он не собирается.

– Ну а тебе? Разве деньги не нужны?

– Когда деньги на дело, это… другое дело. Не на тряпки.

– Ну, ты тоже тряпки любишь. Вон у тебя – туфли Барберри Лондон… черный бумер – та же тряпка.

– Сравнила…

Олег холодно смотрит на нее, Лена улыбается ему лучезарно в полумраке номера этой небольшой, но дорогой гостиницы: «дурочку включает». Холодные глаза теплеют:

– У меня сейчас не бумер. Ауди. И Фольксваген.

Лена смотрит нежно и тихо выговаривает по-немецки: «volks-waaa-gen», наслаждаясь тем, как звучит слово; Олег улыбается ей, по привычке сжав губы, потом снова закрывает глаза, отворачивается, расслабляется.

Им практически не о чем было говорить в перерывах между их… «Сексами? Сеансами? Соитиями?.. Как назвать-то их?» – думала Лена, лежа потом в узкой девичьей постели в тишине материного дома; закрыв глаза, сладко поеживаясь, улыбалась. И с опозданием начинала бояться: ведь тогда, в оранжерее, потом, в ответ на ее искренность могли «прилететь» грубость, равнодушие, презрение. «Милый друг» мог обернуться дворовой гопотой, дрянной подворотней, обыкновенным хамом.

Он и так был слишком другим, – слишком взрослым, мрачным, чужим. Непонятным.

Нет, возраст тут был ни при чем. Лену всегда тянуло к мужикам намного старше. Первым был друг отца, грубоватый и мрачный инструктор по вождению, и она была уже пару лет уже как в него влюблена, и это случилось в его палатке, на рыбалке, куда поехали вчетвером с отцом и подругой; подруга была (вроде бы) – инструктора, но Лена застукала потом отца с этой девицей, его будущей женой… а этого Витю она потом изнасиловала в прямом смысле слова, напирая на свою якобы обиду на отца. Сдался несчастный только при виде ее слез, и еще потому, что знать не знал, как Лена обожала отца и насколько была равнодушна к матери, а то бы быть ей выкинутой из его палатки обратно на полянку, прямо так – с голым задом. Потом был руководитель практики в универе, суровый географ, сорокалетний «казанова», явно ничего не хотевший знать о сублимации и трахавший всё подряд, бегавший и по всем трем своим женам, его бывшим студенткам, которым он оставил «на круг» пятерых детей; Лена не хотела им увлекаться, ввиду явной бесперспективности этого чувства, но все равно увлеклась, сильно, болезненно… потом, однако, все прошло. Были и другие – ровесники Лены, но с ними все было неинтересно. Ровесники это чувствовали и подрывались в закат.

Но Олег на прощанье (после второй встречи) долго, нежно гладил ее горящую от счастья щеку, и сказал мягко: «Не говори, что встречаемся. В доме-дворце. Никому. Слышь, незабудка?..» Лена кивнула, с обожанием глядя ему в глаза. Еще она с удовольствием отметила, что Олег назвал, вслед за ней, усадьбу Кабээса «домом-дворцом», – слово ему явно понравилось.

Ей повезло. Притяжение оказалось взаимным.

Поначалу он звонил ей редко, не чаще раза-двух в неделю, и если бы не работа, не косметический салон и не спортзал, (и не скептическая Алина!), Лена бы вся извелась… Когда звонил – разговор был коротким: «Встретимся сегодня? – Да, конечно! – Тогда смотри…» За этим следовала исчерпывающая инструкция – где и когда, и на какой стороне улицы будет стоять его машина, или ее сегодня нет, и они поедут на такси.

За этим следовало посещение какого-нибудь небольшого ресторана с русской кухней. Ресторанная еда всегда была красиво разложена по тарелке, но Лена, в семье которой умели варить «суп из топора», видела в этом дизайне только пустую трату времени и денег. «Черта ли тебе в этих ресторанах, – думала она, ковыряя кусок какого-нибудь отварного языка, – ты же тоже наедаться не любишь и пьешь умеренно, это какой-то ритуал ухаживания, наверное… прям просто так трахнуть меня не может, не накормив прежде…»

Трахнуть. Вот интересно. Алине никак не объяснить – только ходишь по кругу в одних и тех же словах.

«…Это дурдом, это крышеснос, это безумие какое-то; он меня знает, меня понимает, все обо мне понимает и понимает, что характерно, даже без слов! Сначала он смотрит на меня через стол в ресторане, такие глаза, и меня уже начинает потряхивать, а потом уже просто летишь с ним с горы, с ним вместе, и всегда так… И он – то нежный, то грубый, и всегда – разный…»

«Да он просто опытный старый валенок, вот и все. И – ага, еще бы у него на тебя не стояло, – ты ему в дочери годишься. Где он еще такой свежачок найдет…»

«Купит, Алина…»

«Ну пусть пойдет и купит! Думаешь, он не понимает разницы между шлюхой почасовой и девчонкой влюбленной? Ты плохо о нем думаешь тогда. Всё этот твой бандос…»

«Он не бандос…»

«… понимает, как мне кажется. А что касается ресторана… Самцы очень многих животных ради совокупления приносят добычу самке… Это действительно ритуал, действующий на подсознательном уровне. Ты очень сильно влюбилась, как я посмотрю…»

Он приходил на свидания – свежий, благоухающий, всегда очень просто, но дорого одетый, они встречались глазами и немедленно начинали улыбаться друг другу безо всякой причины. И в ресторане они тоже молча смотрели друг на друга через столик и улыбались. Лена видела себя как будто со стороны, понимала, что она вся светится радостью, понимала, что Олегу приятно это видеть, и от этого еще больше заряжалась своей эйфорией.

Она спрашивала его: «Как твои дела, как бизнес?» Он отвечал, привычно сжимая губы, пряча улыбку: «Нормально дела»; cмотрел на нее – ласково, немного иронично, и его соболиные брови чуть вздрагивали игриво: «Даже – поперло…» Лена, забывая дышать, понимала это по-своему и так и ела его глазами… Блаженно улыбаясь, думала про себя: «Какая ж я дура… слава богу».

Она обожала его запах и не находила у него плохих привычек, да и вовсе была на краю счастья: Олег не курил, не напивался, не матерился даже в шутку, не рассказывал пошлые анекдоты, не ревновал к кому попало… («Ты не куришь? – Нет. – А тогда, в оранжерее? курил же…» Олег усмехался, тер вдруг зарозовевшее лицо ладонью, а Лена смотрела: чего это он, смутился, что ли? «Я ждал. Когда придешь…» и она умилялась почти до слез тому, что он – ждал…) Иногда за его спиной иные ресторанные посетители игриво подмигивали ей, на что она поначалу обескураженно опускала глаза: ей казалось, что это неприлично, а Олег только улыбался еще шире, и молчал. Подмигивающих он, что называется, «в упор не видел». А стоило Лене отлучиться в туалет, как по возвращении уже она обнаруживала, что Олег внимательно изучает еду на своей тарелке, а возле него стоит или уже сидит какая-нибудь разряженная дама или девица… Лена подходила, он издалека ее замечал, смотрел нетерпеливо и говорил: «Наконец-то…» Дама (или девица) мерила подошедшую взглядом и оскорбленно отходила, покачивая бедрами.

Лена садилась, и они вновь смотрели друг на друга. Пить, есть, говорить Лене совершенно не хотелось, она смотрела на смугловатое лицо, мощную гордую шею, сильную руку с часами (красивые, дорогие), на широкие плечи, распирающие пиджак и на то, как он чуть покусывает нижнюю губу… Лена таяла. На его тихое, медленное: «Ну, что, поехали… куда-нибудь…» она была в состоянии только кивнуть. Он снова сжимал губы, пряча улыбку, быстро вставал из-за стола и подавал ей горячую жесткую руку. Не отдавать ее, не отпускать; отпустить на пять секунд, чтобы одеть поданный им плащ и снова взять его руку, и держать ее в такси, и отпустить только в номере гостиницы и только для того, чтобы обнять его и ощутить эти горячие руки уже на своем теле…

А то, что он молчал… Он не обязан же ее развлекать, правда? Они же так нравятся друг другу, неужели этого мало.

Он сказал, что у него – автосервис, но Лена как бы… не совсем поверила ему. Но и поговорить об этом не решалась. Однако, подумала она однажды, глупо совсем обходить в разговорах тему автосервисов, и вообще – любящим людям свойственно друг другу доверять. Заметив как-то, что он отвлекся на изучение меню, она решилась на вопрос полушутливым тоном:

– Как работает автосервис?

Ничего в его лице не изменилось, Олег спокойно закрыл меню, кивнул Лене и ответил:

– Нормально работает. Колеса меняет, кузова рихтует.

И стал искать взглядом официанта. Стало, по крайней мере, ясно, что автосервис – это не просто его выдумка.

Об этом можно было бы как-нибудь поговорить.

Если бы Лена хоть что-нибудь понимала в автомобилях!

И пока им говорить было совсем не о чем.

Да и по правде говоря – было не до разговоров: Лена заново познавала суть присловья «каждый раз, как в первый», Олег ясно давал понять, что ему с ней – вовсе не скучно и почти не отпускал ее от себя во время их встреч, все время обнимая, целуя, поглаживая. Каждый раз они попадали в какую-то гостиницу, каждый раз – в новую, в таких, наверное, сидели писатели литературы модерна, думала Лена: в довольно пустых холлах иногда попадались хорошо одетые, но все равно – подозрительные типы, и сильно накрашенные женщины; на рецепшне стоял громила, – «морда просит кирпича». Это было как-то… неприятно, но это был его, Олега, выбор, и Лена подчинялась.

Потом она изловчилась и рассказала ему о себе, ее отчет «школа – университет – стажировка – подработки – работа в доме-дворце» – уложился по времени в полминуты. Олег только слегка покивал ей в ответ, и тихо сказал: «Отличница. У тебя на лбу…»

Да. Так и было. Лена всегда была отличницей.

Он не затруднялся объяснять свое нежелание сообщать ей что-либо о себе: «твои родители живы – не знаю – ты их не помнишь – не помню – ты что детдомовский – не уверен – ты мне совсем не доверяешь – я не думал не знаю…» И полусонно улыбался, довольный, расслабленный… Лена смотрела озадаченно – ну надо же, какой таинственный. Олег вдруг отвечал ей лукавым взглядом, и она понимала, что он просто резвился, отвечая. Она смеялась, она блаженно утыкалась носом в его широченную грудь; он обнимал ее, шептал ей на ухо: «моя девочка». Лена жмурилась от счастья.

Зато он внимательно слушал ее россказни о жизни в Питере в начале девяностых, и как она рассказывала, и смеясь, и злясь, и задумываясь, и вздыхая. Матери как раз – учительнице русского языка и литературы – перестали платить вовремя зарплату, отец незадолго до этого от них ушел, сестра была маленькая, Лена только-только кончила школу и денег катастрофически не хватало.

И Лена, с детства бывшая ярой любительницей всякой растительности, собирала с матерью летом лечебные травы и березово-дубовые ветки. Они ездили в леса под Лугой, сушили собранное потом дома, все стены были завешаны пахучими пучками и вениками, все поверхности заложены россыпями вянущих листьев и цветов. Высушенное сырье сдавали в медицинский кооператив, веники пристраивали в местные бани. Сестра Кирка капризничала и норовила раскидать всю эту «гадось», как она ее называла, чтобы поиграть в свои игрушки, а мать кричала на нее, и Лена ее молчаливо поддерживала, потому что видела в зелено-желтых кружочках соцветий «ромашки аптечной» – монеты, а в широких листьях смородины – купюры; в них были заключены и «сникерсы», и походы в кино, и новые колготки.

Поступив в Университет и наслушавшись там досужих разговоров более продвинутых сокурсников, Лена, ради смеха, однажды предложила матери выращивать коноплю. Та испугалась, сомневалась, и дело встало, но скорее из-за того, что они не смогли приобрести семена. (Здесь Олег улыбался, закрывал глаза, задирал брови и крутил головой.) Они еще ездили по сезону за клюквой, брусникой и грибами, и мать продавала эти дары природы у станций метро и на рынке. А потом мать завела на рынке палатку- киоск, и там как бы уже регулярно взялась продавать дары природы, все, что удавалось собрать и перекупить.

«С братками-то, – неожиданно встревал в этом месте Лениного повествования Олег, – познакомились?»

«Не знаю… – терялась Лена, – мать мне, как видно, не рассказывала… да и что там с этой клюквы было денег? Если бы втроем, но сестра была маленькая еще совсем. Денег все равно было мало. Если бы не бабушка, социолог на пенсии, которая в садоводстве под Лугой выращивала кур и потом делала консервы, и огород вела – жрать нам было бы нечего… И зря мать ту палатку забросила, но у нее после всех этих передряг нервы сильно сдали…»

А еще, вспомнила Лена, одно время мать ходила в одну из бань, и, по договоренности с банщиками, забирала у них уже использованные клиентами, потрепанные и выброшенные в банную «мусорку» веники. Обтрепки эти, выбрав, что поприличнее, они с Леной сушили дома, потом снова заворачивали в газетку и Лена с матерью снова продавали их, сидя вечерком (но только вечерком) на деревянном ящике возле бани.

«Ой-йё, – говорил тогда Олег, весело тараща глаза на Лену в комическом ужасе, и она, улыбаясь, пожимала плечами – «ну а что поделать…»

Четыре самых тяжелых года – с 1991го по 1995ый – прошли в этой суете, и Лена еще успевала учиться в универе.

Еще она могла бы рассказать Олегу, как катастрофически не хватало им с матерью и сестрой денег, как экономили на всем, как неуютно чувствовала она себя рядом с хорошо одетыми однокурсниками, как разрывалась, стараясь и заработать, и доучиться. Как стыдилась старую изношенную куртку сдавать в университетский гардероб и таскала ее с собой на все лекции; и про целлофановые пакеты, вложенные в дырявые сапоги, чтобы не промокали ноги, и про зашитые-перезашитые колготки и заношенный до дыр бюстгалтер. И как поэтому, в том числе, поэтому, она хотела учиться, и чего-то добиться в жизни, обязательно. Лене исключительно повезло (как она поняла со временем) с куратором группы, пожилым биологом. Вид вакханалии окружающей жизни у него вызывал одну реакцию – философскую. «Перемелется – мука будет, – говорил он, – делай, что должно и пусть будет, что будет… Главное, чтобы вы профессию любили, а уж какой работа будет – не столь важно… А грязная пена схлынет, когда вода успокоится…»