Читать книгу: «Легенда 1613», страница 4

Семаргл присел рядом с ней незаметно. Она вздрогнула, ощутив его появление. Его тепло окутало ее и по телу пробежала волна сладкой дрожи.

– А где Заря? – с деланным равнодушием спросила Купальница.

– Понятия не имею. Я за тобой пришел, – ответил Семаргл и обхватил ее за плечи, развернув лицом к себе. – Все время после той нашей встречи я не мог забыть тебя. Никогда и нигде я не встречал такой, как ты. Не буду ходить вокруг да около. Просто будь моей женой, умоляю тебя! Верни мне мой покой, согласись! Иначе испепелю.

Купальнице было так хорошо в его объятиях, что она и не думала возражать. Но она была разумной и понимала, что они друг другу, хоть и пара, однако у них абсолютно разный образ жизни. А какое счастье в семье, когда один жаворонок, а другой – сова?

– Да как же нам с тобой жениться, когда нам и вместе побыть-то некогда будет? Ни ты, ни я своего дела ради семьи не оставим же! – ответила она

– Тьфу ты, – ответил Семаргл, – вот вечно женщины своей практичностью всю романтику убивают! Ну решим как-нибудь. Ты же умная девочка, придумаешь что-нибудь! Будем идти против своей природы время от времени, ничего страшного! Ну и равноденствия никто не отменял, а их целых два в году.

– Логично, – согласилась Купальница

– Вот и славно, – проворковал Семаргл и бросился на нее с поцелуями, настолько горячими, что Купальница даже вскрикнула.

Они слились в единое целое и долго не могли разлепиться. Природа замерла, но мешать им никто не решался. Только из реки повылезали любопытные русалки и стали шептаться промеж собой, какая Семаргл и Купальница красивая пара. И как прекрасно, что у всего в мире есть соответствие и пара. И у них тоже, наверняка есть где-то, просто надо подождать, когда найдется, и тогда они точно так же сольются в такой же огненный шар и будут счастливы.

Наконец Семаргл сел отдышаться, свесив ноги в Волгу, смотрел в небо и думал о том, какое это счастье – правильно жениться. Но Купальница, разогретая его ласками, вовсе и не думала униматься. Притянула его к себе обратно и снова они не могли разлепиться.

Так продолжалось долгое время. Природа уже слегка утомилась от отсутствия привычного порядка. Цветы то закрывались, то открывались, петухи то пели, то засыпали на жердочке, одним словом, любовь Семаргла и Купальницы понаделала делов. Все ждали, когда же новобрачные наконец уймутся.

В какой-то момент они очнулись от того, что Заря постучала Семаргла по плечу:

– Ты как хочешь, а я выхожу, неприлично, чтобы тебя все так долго ждали. Семеро одного не ждут, в большой семье таблом не щелкай, кто первый встал, того и тапки и что там еще, короче я пошла. А тебе за мной.

– Вот сука завистливая, – ответила ей Купальница. – Ну хорошо, иди дорогой, что делать, работа пуще неволи. Или это охота? Тебе вообще охота на работу?

– Надо так надо, вечером буду, – Семаргл поцеловал Купальницу взасос и отправился вслед за Зарей.

И теперь каждый день весь мир наблюдал, как Семаргл гнался за Купальницей вечером, и как она за ним утром. И никак не могли они догнать друг друга и воссоединиться. Только махали друг другу и посылали воздушные поцелуи.

А потом на день летнего солнцестояния, когда Семаргл был в самых своих силах, Купальница родила близнецов, мальчика и девочку. Природа в этот миг замерла, и Семаргл смог обнять свою любимую жену и поцеловать детей.

Назвали их Кострома и Купала.

Боги считали, что у Семаргла нет сердца, что оно давно истлело во всепоглощающем огне, которое он расточал. Но оказалось, сердце у него было, просто оно было огнеупорным. А когда родились дети, оно вдруг растаяло. И в кои то веки Семаргл расплакался. От счастья. Слезы шипели на огненных его щеках и испарялись.

Даже Перун, старший брат Семаргла, расчувствовался от такого, вложил частицу своей силы в никогда не цветущий папоротник, и дивной красоты цветок подарил новорожденным. А также повелел цветку расцветать раз в год, в день их рождения.

Дети росли потихоньку. Ночью они всегда были под присмотром отца, а днем за ними ухаживала мать. Они были, как отец, горячие и яркие, и как мать, красивые.

Многие завидовали Купальнице и Семарглу. Приходили всякие сущности из Нави и заглядывали в Явь сквозь толщу воды в Волге. Качали головами, цокали языками и судачили о том, что вот бы им таких Кострому и Купалу в их страшное царство, сразу бы там порядок наступил и благоденствие.

Купальница велела детям не разговаривать с незнакомыми, да залетными, как бы сладко они не пели.

Приближался день весеннего равноденствия, Купальница готовила для мужа всяческие сюрпризы и украшала себя. Семаргл тоже пребывал в нетерпении. Он собирался удивить жену своим пылом и напором. И лишь пробил час начала дня, они бросились друг на друга, как два голодных зверя. И даже солнце спряталось стыдливо за тучей.

Кострома и Купала остались без присмотра и вышли на берег Волги. Они смотрели на воду и пытались разглядеть в ней свое будущее.

На ветку плакучей ивы, рыдающей о том, что она одинока до самой воды, вдруг присела неведомая птица с ярким опереньем. В перьях ее словно блестели искры огня, а вместо птичьей головы было нежное женское лицо.

Она запела о неведомых мирах, где все еще прекрасней, чем здесь, в Яви, она описывала мир наслаждений и развлечений, который готов был встретить каждого, кто полетит с ней.

– Я хочу посмотреть на него, давай слетаем? – предложил Купала Костроме.

Но Кострома не расслышала, что он ей сказал, так как любовалась своими золотыми волосами в зеркальной глади воды.

– Все бы тебе любоваться собой, – рассердился Купала, махнул рукой на сестру и приветственно улыбнулся птице.

– Молодец, – одобрила птица, – мужчина должен быть любопытным и смелым!

– Кто угодно будет смелым, если у него отец – Семаргл, – насмешливо ответил Купала.

Птица подставила ему свою спину, он вскочил на нее, и птица подняла его в небо, а затем они оба моментально исчезли из Яви.

Кострома только и успела охнуть.

– Это же Сирин, птица смерти! – закричала она Купале, но он уже не слышал ее, так как был в Нави. Сирин ведь перемещается со скоростью света.

Небо было темным, словно ночью, Кострома испугалась и побежала искать родителей, но природа не пускала ее к ним – негоже было ребенку видеть мать с отцом в момент страсти. Кусты хватали ее за платье, деревья вставали вокруг нее стеной.

Наконец она утомилась биться и пробиваться, села и заплакала.

Купальница металась по берегу и потрясала кулачками, Семаргл стоял рядом и молчал, ждал, когда она утихомирится.

– Иди в Навь, требуй его вернуть!

– Ты же знаешь, что это запрещено и я ничего не смогу сделать!

– Ты Бог огня или кто?

– Я Бог Огня и мне нельзя в Навь.

Купальница замолчала, обхватила голову руками и завыла. И вой ее сотряс всю Волгу, и Волга вышла из берегов.

А Семаргл обернулся крылатым псом и улетел защищать и сторожить Солнце.

– Собака ты сутулая, – прорыдала вслед Купальница, – а не любящий отец!

Осталась у них одна доченька – Кострома. И мать, и отец баловали ее, залюбливали, упивались ее красотой.

Когда она подросла, стала такой яркой красавицей, что Солнце меркло на ее фоне.

Но одно было плохо – слишком уж гордилась своей красотой Кострома. А еще гордилась своим происхождением. И никто не мог подкатить к ней, не уйдя не осмеянным. На язык Кострома была острая, вся в мать.

Многие затаили на нее злобу. Но ей до того и дела не было.

Даждьбог пытался ее впечатлить золотым дождем, но Кострома заверещала на весь мир, так что аж навки повылазили из Нави:

– Ах ты, мокрый козлище! Сам слизень и хочешь всех мокрыми улитками сделать! А ну прекрати, а не то отцу пожалуюсь, и он испарит и тебя, и плод твоих дурацких фантазий!

– Ну и дура же ты неразумная, да где это видано, чтобы от горшка два вершка так с Богом разговаривала! Тоже мне, нимфа! Отдадут тебя замуж Хозяину Болот, попляшешь тогда на трясинах.

– Я замуж не пойду, не родился еще равный мне жених, а за неровню – избавьте!

– Ишь, какая самонадеянная, – пробурчал ДаждьБог, смотал свои золотые дожди и смылся.

– Ты бы не выпендривалась, доченька, – не раз говорил ей Семаргл, расчесывая свои золотые кудри и не отрываясь от своего отражения в воде, – никто выпендрежников не любит, ни люди, ни нелюди. Всех, кто выпендривается, хочется приструнить, таковы уж существа вокруг тебя. Не стоит на рожон лезть.

Но Кострома не слушала никого на свете. Потому, что была в мать, самой умной, и в отца – самой непослушной.

Чернобог всегда хотел светленького, красивого сыночка, но Морена, богиня смерти, рождала ему только черноглазых и черноволосых.

Чернобог уж и от других пробовал, но никто не мог родить ему блондина. А ему страсть как хотелось. Навки, конечно, воровали ему в Яви светлых младенцев, но почему-то все они в Нави сразу как-то мутнели и темнели.

Чернобог решил, что вопрос в неправильном освещении, подсветил Навь различными цветами, получилось ярко и красиво, как ему показалось. Но обитатели Нави остались недовольны, культурную инициативу не поддержали и вообще стали избегать яркоосвещенных мест.

Однажды Сирин вернулась из Яви и рассказала про детей Семаргла и Купальницы. И особенно смаковала, опевая золотые волосы новорожденных. Говорила, что свет исходит от их волос и освещает все вокруг.

– Вот радость-то! – обрадовался Чернобог. – Неси мне младенцев, если принесешь, будешь со мной на равных царствовать над Навью.

– Ну уж нет, – ответила Сирин, и перекинула косу через левое плечо, – тут у нас и петь некому – весь народ темный. Да и как их, младенцев-то уволочь, когда сам Перун им подарки на рождение дарит. А папаша их реагирует на движение со скоростью света. Спалит меня в секунду, как только я приближусь к ним. А я, знаешь ли, не птица Феникс, чтобы из пепла восставать! Я создание более тонкое.

– Ладно, не хочешь Навью управлять, замолвлю за тебя словцо и будет у тебя вид на жительство в Прави, все же Перун – мой брат, сговоримся как-нибудь. Ты же умная и языкастая, и поешь вона как славно, напой ему в уши. Придумай что-нибудь!

Сирин оправила перья и покачала головой отрицательно.

– Правь твоя мне тоже без надобности. Там законы, справедливость, высшие, скукота одним словом. Нам, красавицам, такое неинтересно.

– Чего же тебе надо тогда? – потерял терпение Чернобог и выдернув из ее хвоста три пера всунул себе промеж запутанных черных сваляных дредов. Сирин ойкнула, отлетела от него подальше.

– В Славь хочу быть вхожей. Там все чистые, бестелесные, легкие. Там мой талант как нельзя кстати будет. Хочу быть звездой Слави.

– Будут младенцы, подумаем и про Славь, – пробурчал Чернобог.

Сирин довольно кивнула и полетела прочь. Чернобог в сердцах схватил пятерней склизкий ком грязи у себя из-под ног и швырнул ей вслед.

– Ишь чего захотела, наглая курица! В Славь даже меня не пускают!

Сирин между тем стала регулярно наведываться в Явь, куда Семаргл и Купальница поместили детей, чтобы росли на природе. Она старалась быть незаметной и внимательно слушала, о чем дети беседуют. Чаще всего они несли сущую околесицу и чушь.

– Как можно любить детей? – изумлялась Сирин. – Они же придурки!

Но в Славь ей уж очень хотелось, и она снова слушала и пыталась анализировать, классифицировать и вычленять из общего потока детского лепета интересы и увлечения.

Светлая Навь или Славь, – была местом, где остаются те, кто не желает вновь перерождаться в мире живых, а предпочитают остаться чурами, охранителями своих родов. Несколько раз в году они получают возможность снова оказаться в Яви и помочь своим потомкам советом или предсказанием, сделать жизнь смертных легче и светлее.

Сирин была птицей смерти и знала, что иногда Навь легче, чем Явь, хотя никто из живых ей не верил. А еще она знала, что если через Навь пройти в Славь, можно и вовсе оказаться в другой реальности. И уж точно отрешиться от всего, что тяготит, мучает и тянет во тьму. Главное – не бояться и не косячить. Тогда все будет так, как поется в ее, сириновских песнях. А услышав их хоть раз, любой не мог забыть их и шел на их зов.

Каждый же мечтает о легкости и беспечности. Но многие поступки и воспоминания тянут во тьму. А Славь от этого всего избавляла.

Сирин пару раз запевала свои песни, но дети были слишком поглощены изучением Яви. Потому голоса ее не слышали. да и как им услышать ее, если дети по природе своей бессмертны. До того момента, правда, пока не столкнутся с Явью напрямую. Пока Явь не поразит их сердце и душу своей правдой.

Тогда Сирин решила ждать. Потому, что, если ждать, можно дождаться даже невозможного.

И вот однажды она почувствовала, что настал час. Словно кто-то подошел и шепнул ей на ухо: «встань и лети».

И она полетела и села на ветку над Костромой и Купалой. И почувствовала, что сестра недоумевает от своего превращения в прекрасную девушку, Сирин вспомнила, что и с ней было нечто подобное. Волшебство. Сначала она была кем-то пушистым и веселым. Пыталась прыгать и взлетать. А потом почувствовала, что что-то перевешивает ее вперед. Словно центр тяжести сместился. Это оказалась грудь. Она с одной стороны мешала, а с другой стороны помогала рассекать воздух и увеличивала скорость.

Затем как-то, пролетая над Волгой, Сирин увидела свое лицо. Красивое лицо и длинные густые волосы. И только потом ощутила, что слушают ее с почтением и интересом.

Она долго не могла поверить, что ее кряканье может быть интересно кому-нибудь.

Кострома находилась в том же состоянии. Она перестала быть птенцом и стала вольной птицей. Чего нельзя было сказать о Купале. Он все еще готов был надувать жаб и запускать облака по Волге. И, конечно, он явно скучал возле сестры, которой было не до игр.

Сирин запела и живописала крутой маршрут из Яви в Навь. Описала огненную реку Смородину, так непохожую на Волгу, Калинов мост через нее, преодолеть который мог только бесплотный, темные гроты Нави, кишащие загадками, чудных и странных существ, обладающих необычной силой.

Купала был возбужден и заинтересован. Сирин предложила ему путешествие, а главное – власть над всем этим, неизвестным и таинственным.

Конечно, Купала клюнул. И теперь главное было не клюнуть его в ответ.

Чернобог скучал в своем дворце. Все вокруг было мрачно и неприятно, когда Сирин возникла на пороге, освещаемая необыкновенным светом. На спине ее сидел златокудрый мальчик, освещавший все вокруг светом своих волос.

Чернобог от удивления и неожиданности аж выронил из рук свой черный кубок,

наполненный чем-то мутным и крепким.

– Да здравствует светлый повелитель вечной Тьмы! Да здравствует луч света в темном царстве! – воскликнул он.

Купала спустился со спины Сирин, размял ноги, заглянул за трон Чернобога, огляделся. Навки, прислуживающие Чернобогу с визгом забились по углам.

Купала рассмеялся. Чернобог рассмеялся в ответ.

– И что тут творится? – поинтересовался Купала, бесстрашно расхаживая по огромному земляному залу Чернобога. На потолке красивым узором преплетались многовековые корни каких-то огромных деревьев. На корнях тут и там налипли комья земли. В них копошились черви.

– Тут все заждались тебя, наш лучик, – проворковал Чернобог.

– А на что я вам нужен? – поинтересовался Купала, подпрыгнув к потолку и дернув за висящий корень. С корня осыпалась земля, а затем она посыпалась вокруг. Купала отскочил в сторону. Наконец, вместе с землей ему под ноги свалился гигантский дряхлый пень. Пень заворочался, заухал, а затем открыл глаза, спрятанные в складках коры.

– Кто потревожил мой покой? – раскатистым басом спросил пень. Эхом его голоса Купалу откинуло назад, и, если бы Чернобог не поймал его в полете, вмазало бы в стену.

Чернобог ласково поставил Купалу на ноги, отряхнул от земли, задвинул себе за спину.

– Не серчай, дед, мальчик развлекается. Как-никак наследник мой, должен со всеми перезнакомиться, вызвать из небытия. И тебе не вредно на мир современный взглянуть! А ты орешь спросонья!

Пень снова заворочался, закрыл глаза и проворчал значительно тише, чем в первый раз.

– Что-то наследник у тебя словно и не твой вовсе. Или мать притащил из Яви или из Слави?

– Отправляйся, дед, обратно в сон, – рассердился Чернобог. – Наследник у меня что надо – яркий, блистательный, весь в отца, сам Перун позавидовал бы.

– Погоди-погоди, мой отец Семаргл, – Купала выступил вперед.

– Это тебе мать, поди, сказала? – усмехнулся Чернобог. – Конечно, если б она тебе правду сказала, Семаргл бы мигом вас испепелил, и ее тоже. Никто тебе, сынок, кроме меня правды не скажет. Правда-то вона как глубоко зарыта, видишь? – Чернобог тыкнул пальцем вверх – на много саженей наверху Явь над нами. Или ты думаешь я по доброй воле тут сижу, света белого не вижу? Вынужден прятать правду.

– Да какой же ты мне отец – ты черный, я светлый. Что у нас общего?

– Отец – не тот, кто жизнь дал, а тот, кто воспитал и будущее дал, – задумчиво промолвил Чернобог. – А у меня в планах воспитать тебя самым мощным управителем Нави. А разве тот, кто называл тебя своим отцом планировал передать тебе какую-то свою власть и мощь? Нет? Вот и я говорю – никакой он тебе не отец. Так, мимо проходил. А я тебе знания о мире дам. Разве стал бы я их давать первому встречному, не своему, чужому?

– Ты что, серьезно собираешься его сделать управителем Нави? – шепотом проворковала Сирин на ухо Чернобогу.

– Нет, конечно. Ну по крайней мере не сейчас, посмотрим, дальше как будет. Просто заинтересовываю его, не мешай.

– А что насчет Слави? – поинтересовалась Сирин. – Меня ты тоже заинтересовывал?

Чернобог в гневе попытался схватить нахальную птицу за хвост, но она оказалась проворнее, и, едва почуяв его движение, отлетела со скоростью света на безопасное расстояние.

– Смотри, мне врать нельзя! Мигом ославлю тебя перед всеми! И про парня расскажу!

– Вот мерзкая курица, Чернобог сказал – Чернобог сделал! – и он швырнул в ее сторону комок грязи.

Во время их беседы навки попривыкли к свету от волос Купалы и потихоньку повыползали из щелей. Стали вокруг него виться, осматривать, а некоторые даже начали подмигивать ему и делать намеки.

– А ну цыц, несчастные! Вы свои заманухи на людей оставьте! Неча мне развращать наследника, я сам с этим справлюсь!

Чернобог подошел к пню, поводил руками по старой коре, нащупал что-то и силой открыл. Это оказался рот. Чернобог быстренько закрыл его обратно, чтобы противный пень опять не загремел на всю Навь.

– Да где же у тебя глаза, старый ты пень? Открой хоть один, разговор есть.

Пень недовольно приоткрыл глаз, который оказался совсем не там, где водил руками Чернобог.

– Ну?

– Скажи, кто из вас через Явь и Правь вырос в Славь?

Пень кивнул в сторону.

– Дуб Перунов. Тот, который молнией бит, у него даже корни опаленные, по ним и ищи. Он – дерево жизни, сквозь все миры прошел.

– Ладно, – сказал Чернобог, схватил пень за основание, подкинул вверх и с силой ввернул его обратно в прореху в потолке, из которой пень и вывалился.

***

Веста белым маячком шла впереди, раздвигая ветки кустов. Следом за ней шел Богдан. Ветки, отпущенные Вестой, хлестали его по лицу. За ним следовал Иван, ссутулившись и глядя в землю. Замыкал шествие Егор.

Ему вся эта история не нравилась. Он шел и оглядывался. Затем хлопнул Ивана по плечу:

– Она все же ведьма местная что ли?

Иван покачал головой.

– А на что ей ночью на болота? Ну как нас утопить хочет?

Веста резко остановилась, Богдан от неожиданности врезался в нее и вскрикнул. Нога его соскользнула в чавкающую муть. Богдан закричал со всей силы.

Егор одним прыжком оказался рядом, но Веста уже схватила Богдана за руку и рывком выдернула из жижи. Егор удивился, а не слишком уж много силы было в этой хрупкой девушке?

– Я лучше домой, я вспомнил, что матери обещал до полуночи вернуться.

– Эвона как ты быстро переобулся, касатик, – проворковала Веста. – Испугался что ли?

– Чего мне бояться? Просто я про слово данное вспомнил.

– Ну иди, никто тебя не держит, – ответила Веста и отпустила его руку.

Богдан развернулся и, сделав пару шагов, замер на месте.

– Да как же я пойду, когда не видно ни беса?

– А как ты сюда шел?

– Сюда я за тобой шел, как за светлячком.

– Вон, бери того мрачного, пришлого, и идите в деревню. Он ничего не боится и видит в темноте, как кошка. Вслух глупости мелет, а сам все подмечает да подсекает. Думает, я вас утопить решила, а какой вас толк топить-то?

Егор схватил Весту за грудки и приподнял над землей. Глянул ей в глаза. Даже в темноте они были ярко-голубые и холодные. Он словно провалился в них.

– А ведь ты и есть ведьма, коли мысли читаешь и спиной слышишь! Вот сдам я тебя боярину, чтобы ты народ не мутила.

Вдруг Егор почувствовал слабость в ногах и поставил Весту на землю. Она засмеялась. Егор медленно развернулся и падая лицом в болото успел разглядеть Ивана с огромной дубиной. Иван ловко, словно птица скакнул с холма на холм посреди болотной жижи и стал недоступен для ответного удара.

– Если ты мужик, дерись в открытую, – крикнул Егор и потерял сознание.

Когда он пришел в себя, над ним нависал Богдан и хлестал его по щекам. Веста стояла поодаль,

– Да ты сердце-то не рви, Богдаша, пьян он просто, сейчас оклемается.

Егор рывком сел. Он весь был в чем-то склизком.

– Ой, слава Богу, пришел в себя, – сказал Богдан и перекрестился. – Напугал ты нас, мил человек, думали, потеряем тебя.

– А где этот ваш молчун? – сердито поинтересовался Егор, потирая ушибленный висок.

– Дак струсил поди, что убил тебя и сбег.

– А ну не ври давай, – нахмурилась Веста, – струсил тут единственный ты – боишься ведь болот-то! А он как раз в болота и углубился, а не сбежал.

В этот момент откуда-то из темноты болот показалась светящаяся точка. Она приближалась. Богдан быстро-быстро закрестился и стал тянуть Весту за руку, чтобы бежать. Егор тоже сгруппировался на всякий случай, чтобы если что, рвануться с места. Только Веста стояла, спокойно вглядываясь в темноту.

Точка разрасталась и наконец стало видно, что это факел в руке у идущего человека. Человек оказался Иваном.

– Как ты там оказался? – пролепетал Богдан

– Сам не пойму, словно что-то меня позвало туда, в глубь. Я с кочки на кочку, глаза уж привыкли. И вдруг вижу лунный луч словно рассек деревья и тьму. И светит на холм, будто указывает мне на что-то. Я пригляделся, а там какой-то ночной цветок расцветает, чудной такой, красный, я такого не встречал еще.

Веста посмотрела цветок.

– Да это же папоротник! Ты его сорвал?

– Папоротник не цветет, это все байки.

– Сорвал, да за пазуху сунул. А он мне грудь ожег, да так сильно, что я его выкинул.

Веста пристально посмотрела на Ивана:

– Ты что, Купала что ли, раз папоротник тебе в руки дался?

– А факел ты где взял? – поинтересовался Егор.

– Так дома забыл вынуть лучину и чиркач из портов, мамка, поди, проклинает меня, в темноте сидючи!

– Что-то мы про Купалу и вправду позабыли, права ты, Веста! Уж без нас там запраздновались, пойдемте скорее к ним!

– Ты ж матери обещался до полуночи? – съязвила Веста.

– Дак есть еще время-то, хоть поверещим да повеселимся слегка.

– Вроде ты поверещал уже!

– Вредная ты баба, Веста, уж и звука при тебе не издать, сразу поверещал!

– А тебе, что же, травы уже нужной не надо искать? – спросил Егор.

– Мне того, что Иван притащил, с лишком хватит, – ответила Веста и пошла куда-то, словно видела и знала тропу наощупь, одними ногами. Все трое отправились за ней.

Они уже издали увидели костры на берегу и услышали нарастающий гул молодого гулянья. Где-то в кустах мелькали тени тел, слышались приглушенные смешки. Веста потихоньку отделилась от своих спутников и незаметно влилась в девичий хоровод. Девушки расступились, чтобы пустить ее, но брать за руки ее никто не стал, и хоровод так продолжил кружиться разорванный.

Богдан, Иван и Егор остановились возле березы, чтобы разглядеть происходящее.

– Эх, какие заводные у нас девки, – присвистнул Богдан, хлопнул Егора по плечу и сразу отдернул руку. Егор был измазан болотом и еще не обсох.

– Девки как девки, – пожал он плечами.

Иван сосредоточенно смотрел куда-то. Богдан отследил его взгляд.

– Если ты про Сусанну мечтаешь, лучше не надо, – доверительно сказал Богдан. – Не отдадут ее за тебя, она любимая дочка печника, богатая, да и балованная.

– Какая из них Сусанна? – поинтересовался Егор

Богдан кивнул на чернявую плотную миловидную девицу. Она сидела посередине круга из девушек и что-то рассказывала, а девушки стыдливо опускали глаза, а затем громко взрывались от хохота.

– Чего, может мы тебя просватаем по-боярски? – глухо спросил Егор и не дожидаясь ответа двинулся к рассказчице.

Иван хотел удержать его, бросился за ним, схватил за плечо, но Егор скинул его руку. Девушки обернулись на них, вдруг все хором завизжали и кинулись врассыпную.

– Леший явился, помоги заступнице Богородица! – верещали они. На секунду на поляне вокруг костров все, кроме визжащих, замолчали. Все повернулись к Егору с Иваном.

– Да какой же это Леший, вот трусихи, – чернявая рассказчица встала руки в боки. – Это же боярский дворовый спьяну в грязь завалился, да так и пришел к нам неприбранным! – И она захохотала.

– Гляди-тко, и твой суженый с ним, вместе, видать, по болоту шастали, на навок охотились, – гоготнула ей в помощь долговязая рябая девица.

Все скопились вокруг Егора с Иваном и тыча в них пальцами принялись хохотать. Егор вдруг резко прыгнул в сторону хохочущих девок, они снова завизжали, бросились прочь, а Егор схватил ту самую рябую долговязую и при всех обнял и поцеловал. Она на секунду замерла, словно растаяла.

– Что ж ты, Пелагея, Снегурочкой стала, растаяла в объятиях первого встречного-поперечного, а ведь он еще твоего венка-то не поймал! – задорно громко спросила рассказчица. Долговязая закраснелась и рванула прочь от Егора, он рассмеялся и снова кинулся в девичью толпу.

– Вот ошалелый, точно леший, – чернявая девушка спряталась Ивану за спину. – А что, правду говорят, ты сохнешь по мне? Коли так, что не сватаешь?

Иван развернулся к чернявой, поднял на нее глаза, покраснел так, что стало заметно даже в темноте. Она подскочила, поцеловала его в губы и кинулась бежать обратно в девичью толпу. Иван так и остался стоять, ошарашено глядя ей вслед.

Начали прыгать через костер. Крики и визги стали громче. Кто-то прыгал парами, взявшись за руки, это были женихи с невестами. Кто-то прыгал один, чтобы пламя очистило его и привело к счастью.

Богдан тихонько подошел к Весте, попытался взять ее за руку.

– Прыгнешь со мной? Я не боюсь. Я хочу с тобой!

– А ну как растаю? – Веста отдернула руку. Она смотрела через Богданово плечо, тот обернулся и увидел, что она смотрит на Ивана с чернявой девицей.

– Нашла на кого смотреть! Да он же дурачок у нас, разве не знаешь? И трус к тому же!

Веста отодвинула Богдана и твердой походкой направилась к Ивану.

– Покажи, где ты цветы сорвал!

Иван вздрогнул.

– Сейчас что ли?

– А что тянуть? Завтра уже не будет их. Они раз в год цветут.

– Через год покажу, – Иван направился в сторону чернявой, оставив Весту стоять одну

– Нельзя тебе с ней, Иван, иначе быть беде, – крикнула Веста ему вслед. Но Иван не остановился и не обернулся.

Небо стало светлеть и все спустились к реке. Девушки выше по течению, парни стали ниже, в заводях. Девушки срывали с головы венки и пускали их по воде. Только Кострома стояла в сторонке от всех в венке из цветов папоротника. Рядом возле кустов восседал Квасур. Он был веселым и доброжелательным богом хмеля и браги. Квасур призывно помахал Костроме рукой, и она подошла. Он протянул ей кувшинку и велел попробовать. Внутри лепестков кувшинки было налито что-то очень ароматное и манящее. Кострома глотнула и тепло разлилось по всему ее телу. Тело потребовало движения. Кострома начала пританцовывать на месте. Квасур оставался неподвижен и растекся в улыбке, глядя на нее.

– Ну вот, а то стоишь в образе, как дикая, а у нас праздник.

– Это у меня праздник, мой же день рождения!

– У нас тоже, мы все знаешь как рады, что ты появилась?

– Что ты мне дал?

– Так, аперитив, ничего крепкого. Просто на нем проще перемочь официальную часть и не умерев от тоски дожить до разгула.

Кострома благодарно кивнула.

– Ты, если что, заходи, – сладко улыбнулся Квасур. – Кстати, вон Лада к нам идет, давай гадать – к тебе или ко мне?

– Думаю, к тебе, ты вон какое волшебство раздаешь, – подмигнула Кострома Квасуру. Квасур облезал полные яркие губы и плотоядно глянул на Кострому. И ей почему-то это понравилось.

– А я, красотка, думаю, к тебе. Спорим, сейчас начнет что, мол часики тикают, красота не вечна, и все подруги уж замужем давно.

Лада была богиня красоты, защитница браков и младенцев. Но ее красота сразу померкла рядом с Костромой, потерялась. Настолько Кострома была ярче и красивей Лады.

Сначала Лада даже растерялась, а затем рассердилась и забыла, что хотела сказать. Зато Кострома не растерялась.

– Хочешь пожаловаться, что красота не вечна?

– Видишь ли, Кострома… – протянула Лада

– Вижу, вижу, – перебила Ладу Кострома, – как твоя красота меркнет рядом с моей. И все видят, чего уж тут! – Кострома вырвала из венка Лады травинку и сунула себе в рот.

Лада вспыхнула, хотела плюнуть в Кострому, но Квасур не шевелясь смотрел на обеих. А он был известный сплетник, потому Лада сдержалась, а уходя в сердцах прошептала:

– Будь ты неладна! Боги накажут тебя за самоуверенность и наглость!

– Конечно, буду неладна, с тобой, с ладою-то я не в ладу. Ты же думаешь, что самоуверенные боги накажут меня за то, что я одна из них??? – Кострома расхохоталась. – Не родился еще равный мне ни в Слави, ни в Прави, ни в Яви! А за неровню боги ходить не велят. Неравный брак, сами знаете, ничем хорошим не заканчивается.

– Ты Навь позабыла, Кострома, может там стоит поискать? – прихохатывая молвил Квасур. Кострома посмотрела на него с негодованием, он взгляда не отвел, а потом обоим стало смешно, и они громко расхохотались.

– Поди, жаловаться пошла, – заметил Квасур

– Да пусть жалуется, мне-то что? У меня отец Семаргл!

– Некоторым везет по-крупному, – захохотал Квасур и протянул Костроме еще кувшинку.

Купала уже который день сидел и выкладывал из чьих-то косточек слово вечность. Ему было скучно, все вокруг он уже изучил, везде побывал, Чернобог обучил его лгать, вредничать, напиваться, веселиться с русалками, расшатывать Калинов Мост над рекой Смородиной, когда очередная душа держала свой путь в Навь. Он чувствовал себя полновластным хозяином Нави. Но это было очень-очень неинтересно. Да и душа просила чего-то светлого и яркого.

Единственное, что его интересовало – ходить с Карачуном, сварливым статным стариком, который сковывал реки льдом и засыпал землю снегами, в Явь. Там они собирали Снегурочек. Снегурочками были совсем еще юные девушки, которых приносили в жертву Карачуну, привязав голыми к дереву. Девушки замерзали и оставались светлыми и хрупкими, все они сильно отличались от темных навок, которые Купале не нравились. А с этими хоть можно было в снежки поиграть. И еще они приятно звенели и были хрупкими.