Читать книгу: «Легенда 1613», страница 3

Однажды кузнец Спиридон с этой самой настойки так нажрался, что упал на дороге, да там и помер. Тогда и пошло, сказали отравился.

Вообще разве в тяжелой ежедневной рутине какая может быть любовь? Любовь – только в песнях и в сказках. А на деле нет ее, любви этой.

Иван любовь ощущал только на заутрене в храме, когда приходил к ним в деревню монах Лука и во время отченаша клал Ивану руку на голову и легонько гладил. И Ивану казалось, это не Лука, а сам Господь его гладит. И от этого становилось ему легко и приятно. И еще возникало какое-то томительное ожидание чего-то, и хотелось всех людей в храме обнять, расцеловать и плакать радостными слезами.

Когда Иван чуть подрос, у него появился друг – соседский парень Богдан. И тут Иван узнал про настоящую любовь все и сразу. Богдан очень интересовался девками и сидеть на месте не умел, все ему нужно было куда-то влезть. И Ивана с собой всегда подбивал.

У Богдана была большая семья и его достаточно долго бабы брали с собой в баню, пока не заметили, что он уже взрослый.

Богдан много и с удовольствием описывал Ивану своих сестер, бабку, жен братьев и даже мать. Бегали они с Иваном за девичьим купаньем на реке подглядывать, часто бывали отловлены и биты. Девки в своем негодовании были куда проворней их.

Затем Богдан рассказывал о своих тайных отношениях с какой-то красавицей на болотах. Тоже смакуя подробности. Иван знал, что Богдан врет, но слушал, не перебивая. Потому, что ему тоже хотелось чего-то такого мечтательно-приятного, определения которому он найти не мог.

***

Егор пересчитывал в хранилище банки с брагой. Делал он это быстро, как всегда, одними глазами. Старый ключник с трясущейся головой вечно упрекал его за то, что Егор в книге домовой не отмечает приход-расход. Но Егор ничего ему не отвечал, а только пристально смотрел в пол.

Он не был обучен грамоте и письму, но скрывал это. Зато его зрительная память великолепно замещала отсутствие навыков образованного человека. Он мог, бросив взгляд на любое знакомое пространство, отвернуться спиной и описать, что в нем поменялось с последнего раза. Потому сразу видел, где чего не доставало, где что и на сколько уменьшилось, а где прибыло. Такое, правда, бывало редко. Жили запасами. Единожды запасшись во время урожая и сезона заготовок всякой снедью, потом весь год расходовали.

Егор знал расход в день на глаз. Это касалось всего – и съестных припасов, и питьевых, и дров и даже сена на сеновале.

Все дворовые знали, что, если Егор обнаружит больший расход, чем положено, сразу проведет дознание. Главное, знает, сучонок, у кого и что выспрашивать, безошибочно знает! Выведет супостата на чистую воду, а там и накажет по-боярски. Без жалости.

Однажды Егор обнаружил пропажу половины бутылки чистейшей браги,

сопоставил тот факт, что Антипа день отсутствовал, сказавшись больным, медленно через день пришел в конюшню и похлопал своего воспитателя по плечу. Тот как раз намывал любимого коня боярской дочки Ксении.

– Разве боярин обижал тебя когда? Разве ты знал в чем нужду? – тихо, почти шепотом, спросил Егор.

– Пойди прочь, найденыш, и без тебя голова как свинцовая, – Антипа сосредоточено продолжил тереть шея коня.

– Я-то пойду, но ты заплатишь за свое неуважение, – мягко ответил Егор.

Антипа с кривился в усмешке и глянул на него. Егор развернулся, отступил пару шагов в направлении выхода, затем внезапно выхватил из-за пояса кнут и словно вспышкой, щелканул Антипу.

Антипа вскрикнул и схватился за рассеченное лицо. Кровь каплями показалась у него на руках. Он хотел броситься на Егора, но тот стоял перед ним на таком отдалении, что прыжка достать его не хватило бы. Да и кнут, хоть был опущен, но убран за пояс не был.

– Креста на тебе нет, выродок! Вот я боярину скажу, какую змею он пригрел на груди!

– Скажешь, коли говорить сможешь, – хлыст щелкнул еще раз и Антипа упал.

Егор развернулся и медленно вышел.

Другой раз из угловой бутыли пропало совсем немного. Явных следов не было, это мог быть кто угодно.

Вечером, как обычно, придя с отчетом к боярыне, Егор посетовал, что обнаружил воровство, но пока на след вора не напал. Мария в тот день принимала его отчет одна, был воскресный день и девки испросились на вечерние гуляния в деревню.

Он стоял посередине горницы, широко расставив ноги, уверенно, но руки безвольно болтались вдоль тела. Мария ходила вокруг него. В ее мыслях была тревога и беспокойство. Поговаривали всякое плохое про ливонцев, от мужа давно не было вестей, а дочерей словно подменили. Стали они вздорны и непослушны.

Егор не шевелился и за ее кружением не следил, но оно его раздражало. Мария осмотрела Егора сзади, подумала, что он стал настоящим мужчиной, изумилась тому, куда делся тот, сначала маленький ласковый мальчик, затем изящный подросток. Где он спрятался в этом мужике?

Она подошла к нему ближе и коснулась плеча, чтобы убедиться, что он настоящий. Егор вздрогнул, резко развернулся, наступил ей на подол, она сделала шаг назад и запнувшись начала падать. Егор моментально подхватил ее. И сразу почувствовал ее живое тело своим. Ее лицо оказалось слишком близко к нему. Она не отстранилась. Остальное произошло, как в тумане. Егор даже не успел ни рассмотреть, ни запомнить, какова она была, ни испугаться. Только и остался в памяти какой-то нереально сладкий взрыв во всем теле. Испугался он позже, когда она выскочила, не глядя на него, из горницы. Он тоже выскочил следом и врезался в Ксению, чуть не сбив ее с ног. Сбить с ног двух боярышень за день было уж слишком, мелькнула мысль в голове Егора, и он ей рассмеялся.

– Ничего смешного, – сердито сказала Ксения, оттолкнула его и пошла прочь по коридору. Егор замер.

***

– Не веришь мне? А хочешь, я опишу тебе ее до мельчайших подробностей? – раскрасневшись, вскрикнул Богдан. Он вскочил, замельтешил вокруг костра, размахивал руками, как бы обрисовывая в воздухе женскую фигуру.

– Она… она такая белая, что даже в сумерках глаза слепнут! А глаза у нее черные, как ночь.

Иван сидел на земле, обхватив колени, не шелохнувшись. Он смотрел на языки пламени, и они плясали у него в глазах. Из них то и дело образовывалась горячая огненная танцовщица и делала ему приглашающие знаки руками.

– Что она на болотах в сумерках-то делала?

– А мне почем знать? Я ж не жениться на ней ходил, я не спрашивал. – Богдан встал чуть поодаль от костра и обижено скрестив руки на груди отвернулся, глядя в ночь. На горизонте светлело. На секунду Богдан потерял ориентацию и заблудился – на светлой стороне рассвет или это еще прошедший день не ушел.

Когда Егор подсел к костру, Иван и Богдан вздрогнули. Каждый был погружен в свои мысли и мечтания и ни один не слышал появления Егора.

– А что, можно у вас в деревне где-то с неделю пересидеть? – спросил Егор.

Он не понимал, что ему теперь делать, есть ли свидетели, видела ли или заподозрила что Ксения. Лучшим сейчас ему показалось скрыться с глаз долой, авось все само собой как-то разрешится, сотрется, забудется, а может это и вовсе сон был.

– Ко мне некуда, – протянул Богдан, – вон, к Ивану ступай, на сеновал, их с матерью двое всего, мать чай и не заметит тебя.

Иван хотел было протестовать, Егор ему не нравился, да и непонятно было, что это за история, когда человек бежит с боярского двора. Может украл что, может убил кого. И как бы самому не попасть в переплет с сокрытием лихого человека.

Егор взглянул на Ивана исподлобья. Иван что ему ответить не нашелся, промолчал.

Наутро Егор вместе с ними погнал коней в деревню. Спросил у Богдана, где Иванов дом. Богдан засмеялся и сказал:

– Ну вот самую ветхую домушку углядишь – туда и иди. То Иванова будет вотчина.

Иван сердито зыркнул на Богдана, но снова ничего не произнес.

Егор дождался, пока Иван с Богданом вперед проскачут, а сам резко нырнул на неопрятный двор. Всюду во дворе что-то валялось, скотник стоял покосившись, порядка не было. Егор брезгливо поморщился. Поправил рукой изгородь, да вбил несущий кол, чтобы выровнять линию, ногами поспинывал с дорожки дровяные щепы, дверь скотника приподнял плечом, тоже выровнял.

Прошел дальше, увидел хлипкую лестницу, ведущую на крышу скотника. Там и был сеновал. Взлетел, словно птица, рухнул в ароматное сено, зарылся в него и заснул.

Иван Шестов воротился из похода с дорогими подарками для своих домашних. Жене и дочерям привез много украшений драгоценных и заморских нарядов. Всей дворне тоже гостинцев привез – был он человеком щедрым. Выгружали мужики из повозок много скарба иноземного. А любимчику своему, Егору Найденышу привез красные сафьяновые сапоги и серебряный чеканный кинжал на пояс.

Но Егора дома не застал, хотя вернулся под утро и велел всем выйти его встречать. Отсутствие Егора вызвало в нем нешуточное раздражение.

– Где этот щенок неблагодарный? – спросил Шестов у заспанной жены

Жена потупилась, не знала, где он. Три дня как не было его во дворе. Ей, конечно, от этого только легче было, но сердце саднило и тянуло от тоски.

– Он весь дом на себе тащит, – сказала. – Пока ты в походе, он за главного тут, никому спуску не дает, все хозяйство по струне, вона сам пойди глянь. А ты его на конюшню отправляешь.

Шестов помрачнел. Шелковую небесно-голубую шаль с мудреной вышивкой, которую достал из сундука, чтобы накинуть жене не плечи, в сердцах швырнул обратно в сундук, принесенный мужиками в горницу. Он мнил свое возвращение эдаким подарочным действом, где все его подопечные вкруг соберутся, будут восхищаться и удивляться и подаркам, и его щедрости. Специально самый большой сундук велел посередине поставить, чтобы всем видно, а тут вместо благодарности при встрече он получал какие-то непонятные упреки. От жены, которая убояться его должна! И по поводу кого? По поводу выблядка, который ей глаза мозолит и плохое напоминает. И которого он облагодетельствовал с головы до ног. Мог бы там, в языческой деревне его оставить, но спас невинную душу, а теперь за свои же пряники сам же и дурак.

– Дура ты подколодная, – Шестов схватил жену под локоток и отшвырнул от себя в угол горницы. Плюнул, развернулся на каблуках и вышел прочь.

Было лето и в боярских покоях висела смрадная духота. Сквозь маленькие окна свежий воздух пробирался еле-еле и не мог справиться со скопищем застарелого, заскорузлого, тяжелого смрада, исходящего от жильцов и их пожитков.

Шестов велел сделать себе баню, а затем расставить шатер на лугу возле реки, где надобно было накрыть стол с едой и напитками, а также заслать кровать.

– Не могу сразу резко от похода отойти, – резюмировал, – буду плавно в мирную жизнь вливаться.

Мария всплакнула такой встрече с мужем, да и пошла восвояси, дворовые разошлись по своим делам, только Ксения, шустрой белкой метнулась за отцом. Нагнала его во дворе, бросилась ему на спину. Он с удивлением развернулся, увидев ее, счастливо засмеялся, потрепал по голове, затем осмотрел с головы до ног и стал серьезен. Взял за руку и пошел в сторону навеса, сооружаемого ему возле реки.

– Ты уже девица, не по чину тебе бегать, сверкая пятками. Замуж пора собираться.

Ксения словно не слышала его. Она вприпрыжку скакала вокруг него, рукой цепляясь за его плечи, чтобы не упасть от головокружения.

Шестов разулыбался, хотя еще секунду назад был суров, словно на службе.

– Ах ты, радость моя, мой ты наследыш, жаль, что не пацан! Ну будет, будет.

– Замуж не пойду, – ворковала Ксения, не останавливаясь.

Наконец от ее беготни закружилась голова у Ивана. Он резко остановил ее, а чтобы нивелировать грубость своего действия, подхватил на руки и сам пару раз с ней крутанулся.

– Я и есть твой наследыш, а не этот найденыш. Я буду управлять вотчиной, я сделаю нас богатыми.

– А разве сейчас у тебя в чем нужда?

– Нет, но я хочу еще. Я сама могу управлять всем!

Шестов опустил ее на землю. Они вместе двинулись в сторону навеса.

– Ай, девка, огонь, жаль ты не красавица, не в мать. Управлять она будет! Да девке с собой-то не управиться, а как за мужем будешь, так и будешь управлять няньками да детьми. Не знаю, правда, кто на тебя польстится, больно ты жилистая, да вертлявая.

Ксения поджала губы.

– Значит Найденышу все оставишь?

Шестов снова помрачнел. Сегодня этот Найденыш второй раз уже портил ему настроение. Надо было это прекращать.

– Чем он помешал тебе?

– Чем? – Ксения раздвигала рукой высокую некошеную траву, словно рубила серпом, – Ведет себя, как хозяин, а разве он хозяин?

– Он от меня поручение имеет быть вам отцом, когда я в походе. Мужик, он всегда и с дворней управится, и дом от разора убережет и уважение челяди сохранит. Все ж для вас.

Шестов издали увидел, что шатер уже собран, стол накрыт, ложе приготовлено, а вокруг стола суетятся дворовые девки, накрывая.

– Ну будет с тебя, возвращайся. И вот попрошу тебя, накажи Спиридону сыскать мне этого Найденыша – Потеряшку. Дело у меня к нему есть.

Найденыш и Иван вечеряли в Ивановой избе. Несмотря на то, что на улице только-только начался закат и окрасил все вокруг ярким оранжевым и розовым, в избе было темно, словно ночь уже спустилась. Окошко было малюсеньким и грязным. Видно, никто его давно не мыл. Пахло кислым и неблагополучием.

В избе, как и во дворе, все валялось тут и там. Егор в таких домах еще не бывал. Даже у него в конюшне было чище и опрятней.

Мать накрыла им, как смогла, угощение было небольшое – квашеная капуста, да огурцы, да хлеб. Венчала стол запотевшая бутыль с мутной жижей, извлеченная из погреба в честь дорогого гостя. Сама с ними не села. Хворая была, ходила уже плохо. Еле-еле избу прибирала, да какую-то снедь кухарила.

Егор пытался ее рассмотреть. Вроде мать Ивана была не старой женщиной. Но у нее не было передних зубов, оттого она казалась совсем дряхлой. Хотя голос был звонкий, девичий.

Егор налил себе и Ивану. Иван отрицательно покачал головой, Егор непонимающе пожал плечами и выпил.

– Хороша наливка, словно сил дала, – удивился Егор

– Это не наливка, а настой. И сильный настой. Правильно заметил, – ответила мать Ивана.

– Так вот откуда у твоего сына в тщедушном теле сила такая, – догадался Егор.

Иван недовольно глянул в сторону матери.

– Не пью я ее настои, – сказал он, глядя в пол.

– Хорошо настаиваешь. Надо боярину на пробу принести. Дашь с собой?

– Это смотря что ты хочешь от боярина.

– А чего мне от него хотеть? Службу хочу служить ему верную.

– Говорят, ты сын евойный тоже?

Егор налил себе еще и опрокинул в себя целую кружку. Все вокруг на секунду поплыло у него перед глазами, а затем вдруг стало таким четким и резким, что ему даже показалось светлее в избе.

– А если сын, чего ему от отца хотеть? – поинтересовался Иван.

– Ну все разное хотят: кто наследства, кто любви, а есть такие, кто и смерти хочет.

Егор перекрестился на маленький образ в углу комнаты.

– А кто знать отца своего хочет, – пробубнил под нос Иван.

– Да иногда лучше и не знать, себе спокойней жить получается, – вздохнув, ответила мать. – Вон Богдан своего отца знает, а что толку, коли его отец вор и пройдоха и об этом все знают, и Богдан тоже?

– Ну, отца не выбирают, – весомо сказал Егор – а что, можешь ты сделать настой, который делает человека удачливым?

– Да что я, ведьма что ли? – закрестилась мать Ивана, – Ты, мил человек, пришел к нам с добрым или со злым? Или донести на нас хочешь? Так с нас и брать нечего, сам видишь. Хочешь такой настой, ступай к Весте.

В дверь постучали и не дожидаясь ответа вошел Богдан.

– Вечеряете? А там все гулять пошли. Айда на реку!

Егор покачал головой.

– Мне схорониться надо, а чужого все сразу увидят, разговоры пойдут,

– Да брось, – перебил Богдан, кто там чужого в сумерках разберет? Тем более перед Купалой? К нам на реку и с того берега приходят, у нас самая опушка для костров ладная. Выбрать же надо опушку? Вот и ходят. Пошли.

Мать Ивана закивала, замельтешила, ей не хотелось оставаться в доме с незнакомцем.

– А как же, дело молодое, надо идтить! Иван, веди гостя показать, что у нас тут к чему.

Парни в сумерках шли вдоль темной деревни. Деревня ложилась рано, работа требовала раннего подъема. Только у молодых были силы сменять радость жизни на сон. Богдан шагал чуть впереди, как ведущий. На полплеча сзади справа шел Иван. А слева, неслышно, как кошка, отставая на полшага, шел Егор. По привычке все трое шли быстро, не вразвалочку, как полагалось бы на гуляние. Со стороны могло показаться, что есть у них какие-то важные дела, к которым, несмотря на позднее время, они отправились.

– Я доносить не собирался, – твердо сказал Егор.

– Ну сейчас ведь как, сам знаешь, никто не собирается, а жить-то хочется, – хохотнул Богдан – Слыхал я даже, как один боярин на девку донес за то, что та ему отказала, да верность мужу сохранила. А как ты ее, ведьму-то узнаешь? Они вона все с крестами, а у самой пальцы скрещены.

– Что ты несешь? – вдруг заговорил Иван.

Егор впервые услышал его голос в полную силу. Словно голос вырвался из Ивана, как Иван вырвался из своего закоптившегося дома.

– Нету у нас в деревне ведем, все православные. Честно по воскресеньям к заутрене ходят, живут каждый как может, но без колдовства. – Иван кулаком пихнул Богдана в спину. Егор его движения не видел, но почувствовал, что открытость их беседы куда-то улетучилась, словно спряталась.

– Мне нету резона доносить на вас, вы мне помощь оказываете. Я к вам с чистым сердцем. У меня другого приюта нету.

– А ты от чего прячешься-то? – поинтересовался Богдан.

– От себя, – ответил Егор.

Троица миновала последний дом, уже начинался лес. Вдруг в лесу что-то словно сверкнуло. На самом деле это был белый дом, но эта белизна словно сама себя подсвечивала и даже в сумерках слепила глаза.

– Что это у вас тут? – изумился Егор

– Дак к Весте идем, за настоем, что ты просил!

Иван вдруг сошел в сторону с дорожки, к белеющим в сумерках мелкими цветами, кустам. Стал рвать их, пока в руках у него не выросла внушительная охапка. Егор удивился, что цветы не закрылись на ночь.

Иван разделил свою охапку на три части и роздал попутчикам. От цветов исходил сладкий приятный аромат, съедающий все остальные запахи вокруг.

– Метеола, царица ночи, – объяснил Иван.

Дорожка закончилась, осталась только еле угадываемая тропинка сквозь кусты в лес.

Когда они пробрались сквозь репьи ближе, Егор увидел, что дом был беленый. Таких в деревне не было. У всех стояли срубы-пятистенки. У кого больше, у кого меньше, а тут дом словно был чем-то обмазан и покрашен сверху. Егор даже сначала решил, что он, на подобие монастыря, каменный. Ограда была хоть и из кольев, но все они торчали ровно вверх, один к одному. Егор пошатал один кол, но тот сидел в земле, как влитой. Надежно.

В доме было темно. Да и что понапрасну жечь лучины, время было позднее, хозяева, поди, давно уже спали. Калитка открывалась с усилием.

– Заперлась что ли? – посетовал Богдан.

Егор отстранил его, толкнул резко дверцу, чтобы понять, где упирается в замок, но калитка распахнулась. Беззвучно и широко. Они шагнули внутрь двора, и калитка за ними так же беззвучно затворилась.

Бежать отсюда будет неудобно, дверь на себя дергать, зачем-то подумал Егор. Хотя бежать никто не собирался.

Трава во дворе была скошена аккуратно. За домом виднелся скотник, но оттуда никаких звуков и шевелений не доносилось.

Сумерки и яркость дома сделали Егора слеповатым, четкость картинки куда-то пропала. А может это настой Ивановой матери так действовал.

Вдруг откуда-то резко и громко что-то ухнуло. Егор от неожиданности отступил назад, и словно его что-то перевернуло, он оказался на земле, а ему в лицо тыкалось что-то мохнатое, вонючее и с рогами.

Егор потер глаза, понял, что это белая коза. Чуть впереди щерился в улыбке Богдан.

Над Егором стоял Иван и протягивал ему руку. Егор руку не принял, вскочил самостоятельно. Вся история была унизительной и переставала казаться ему приключением. В нем закипало раздражение. Однако он привык сначала думать, стоит ли его выпускать наружу, потому пока раздражение притормозил и отряхнулся.

– Она что, козу на ночь не загоняет, бабка ваша? – спросил он.

– У нее козы всегда на свободе пасутся, в основном тут, вокруг дома. А когда за ворота выходят, всегда гроза начинается, – сообщил Богдан

– Что ты мелешь! – ответил ему Иван, – один раз в грозу ее козу в деревне видели, а ты уж и сказку сочинил

– А что, я не вру! А когда она… – закипятился Богдан

В этот момент дверь избы распахнулась и на пороге возникла девушка. Ее нельзя было назвать красавицей, больно худая она была, почти прозрачная. Но от ее лица невозможно было оторваться. Оно было миловидным и кукольным. Как будто у ребенка. Было что-то странное в сочетании детского лица и тела, пусть и костлявого, но тела взрослой женщины, словно ей пришили чужое тело.

– Кто тут по моему двору без спроса шастает ночью? – еле слышно спросила она

Богдан сунул ей в руки охапку цветов.

– Мы к тебе не с пустым, мы с просьбой.

– За настоем что ли пожаловали? Вам зачем, вон тот у вас уже и так валяется, на ногах не стоит.

Егору стало обидно, он упал вовсе не от головокружения, а по дурацкому стечению обстоятельств. И раздражение не удержалось и выплеснулось.

– Ты давай, девка, не болтай понапрасну, когда с бояревыми детьми говоришь, а зови свою старуху, у нас к ней дело! – развязно ответил Егор. Стоял он небрежно опершись на одну ногу, скрестив руки на груди, не шелохнувшись. Его часть цветов осталась на земле и была уничтожена козой, о которую он споткнулся.

Девушка спустилась с крыльца и стала накруживать вокруг него в достаточно быстром темпе. От ее движения у Егора стала опять подкруживаться голова. Наконец он не выдержал и остановил ее рукой. На ощупь девушка была еще меньше, чем казалась в одежде. И какая-то холодная что ли. Егор отдернул руку. Девушка засмеялась хрустальным смехом, будто маленькие колокольчики зазвонили.

– Это матеола что-ли не с пустым у вас зовется? Да ее все у нужников садят, чтобы не смердило! – сказала девушка – а этого, залетного, боярского зачем привели? Ищет, на кого бы донести?

Девушка глянула Егору прямо в глаза. Егору показалось, что она его кулаком в лоб ударила.

– Коли такая пронзительная и всезнающая, должна бы разглядеть, что я с чистым сердцем, без камня за пазухой тут у тебя, – Егор отступил на шаг назад.

– Это отцовской вотчиной завладеть ты мыслью чистой считаешь? За настоем удачи же пришел, или нет?

Егору стало не по себе. Ведьма, а не девка, все его сердце прочла.

Иван расправил свой букет и протянул его девушке.

– Царица ночи прекрасна,

– Как ты, Веста, – вклинился Богдан.

– Она негу дарит и мягкие мысли, – закончил Иван. – а у тебя не растет, вообще в лесу не растет, на болотах только ее встречал, а тут на дороге к тебе увидел, подумал, ты обрадуешься.

Веста помягчала, цветы у Ивана взяла, глянула на него по-детски, с ожиданием. Иван глаз на нее не поднял. Отступил на шаг, зато Богдан подлетел и приобнял ее, тоже протягивая цветы.

– Угости нас твоим настоем силы, а после идем с нами в ночевое, на Купалу. Там уж под вся деревня на берегу резвится, а мы все тут болтаем.

– Хочешь что ли со мной через костер прыгнуть? – Веста сбросила с плеча его руку.

– Конечно, хочу!

– Другие-то боятся, а тебе зачем?

– А я смелый, я ничего не боюсь. И в пару мне надо смелую, как ты, – захохотал Богдан.

– Ладно, – сказала Веста – пойдемте на гулянья, только мне надо на болота заглянуть, там в Купалу травы нужные поднимаются. Поможете собрать, и я вам после помогу.

***

– Купала – это день, когда все водой обливаются? – спросил Артем.

– Теперь так, – согласилась Евангелина Федоровна и достала из старой проржавелой духовки пирог. Его аромат мигом заполнил всю кухню, и даже сытые Артем с Саней вдруг дико захотели есть.

– Купала – это целая история. Праздник, он ведь что? Он всегда венец какой-то истории. И люди от отца к сыну передают ее, а затем, когда суть стирается, и праздник тоже перестает существовать. Теряет смысл и силу. Как с человеком. Каждый же человек – история. И когда он уходит, он имеет силу, пока его помнят. А как станет тенью, о которой все забыли, так и пиши пропало. Просто плоский отпечаток остается, а как, зачем он жил, все стирается. А иногда человеку припишут другую историю, так и запоминается всем не он, а какой-то вымысел. И душе его горько от неправды и забвения.

– А Ивана Купала – это потому, что какая-то баба Ивана купала, и теперь надо теперь обливаться, чтобы вспоминать об этом? – спросил Артем.

Евангелина Федоровна не смогла сдержаться и хихикнула, с нежностью глянув на Артема. Отломила рукой кусок горяченного ароматного пирога и поднесла к его рту, чтобы откусил-попробовал, как маленькому.

– Забавный ты парень, – сказала Евангелина, – вот, пробуй первым, скажи, мож не хватает чего – сахара или аромата? Не бойся, не обожжешься.

Артем откусил кусочек и вместо горячего ужаса, обжигающего рот, ощутил неимоверный вкус чего-то нежного, в меру сладкого, в меру ароматного.

– С черемухой пирог и с дикой клубникой.

Евангелина приглашающе кивнула Сане на пирог и в несколько мгновений пирог был сметен до последней крошки.

– Что это было? Мы же сытые! – поинтересовался Саня

– Суть человеческая ненасытная. Удовлетворить ее невозможно.

– Ну почему, я когда качался, я диету соблюдал, – не согласился Саня.

– Потому, что может ты чего и соблюдал, но это кратковременно. Да и хотел ты вовсе не диетического, пока соблюдал. Просто запер свои желания. Но надолго их без Божьей помощи не запрешь.

– Что же, все, что без Божьей помощи заперто, сильнее нас и вырвется наружу?

– А как же. Иногда даже и при Божьей помощи вырывается. А уж без нее вообще шансов нет.

– Ну это уж дурь какая-то, – возмутился Артем, – что мы, муравьи, ничего не решающие?

– Муравей ты или нет, только ты выбираешь.

На столе откуда ни возьмись из старой духовки возник второй пирог. От него шел пар и такой манящий запах, что парни мигом сосредоточились на нем.

Когда и второго пирога не осталось, Евангелина прибрала тарелку в раковину и сказала:

– Муравьи, не муравьи, но как саранча точно. Вы же сытые были? А уничтожили все подчистую.

– Так, а что там с Иваном, которого купали? – решил перевести тему Артем. Ему было неловко оттого, что он оказался саранчой и не смог продемонстрировать свою мужскую непоколебимую волю. Вел себя, как ребенок. Это было самое стыдное. Мужчине не подобающее.

Мама часто говорила ему такое и это было обидно и унизительно. Особенно когда после таких слов мама лезла со своими объятиями и поцелуйчиками. Артем все эти женские сопли-слюни не признавал. Мужчина должен быть груб, неприступен и не нуждаться в объятиях, а не все вот это.

Туман ушел. Ночь распахнула окно и медленно вползла в кухню, обняв Артема за плечи. Ее объятиям он не смог сопротивляться и даже нашел в них удовольствие и расслабился. Саня тоже прислонился к ночи и притих. Только Евангелина Федоровна была бодра, сидела с ровной спиной и говорила напевно и это убаюкивало.

Царица ночи, Купальница, сестра Зари-Зареницы, Полудницы, Вечёрки и Полуночницы, из всех сестер была самой красивой и самой загадочной. Каждый, кто глядел в ее глаза, находил в них ответы на свои вопросы, а в объятиях ее каждый находил то наслаждение, которое именно ему было потребно.

Потому многие в нее влюблялись и мечтали жениться на ней, но всем она отказывала, почитая свою свободу превыше всего.

Когда Купальница шла по земле, цветы засыпали и только Метеола-цветок раскрывалась и радостно приветствовала Купальницу ароматом и лепестками.

Купальница наклонялась к Метеоле и они долго секретничали, сплетничали и смеялись.

Затем Купальница шла к Волге и бросалась в богатую толщу воды. Она плавала и резвилась, а с ней и все речные обитатели танцевали странные водные танцы и упивались ночной свежестью. Так продолжалось всегда, до тех пор, пока однажды Купальница не задержалась в воде чуть дольше обычного. Воды были так нежны с ней, так гладили и обхаживали ее, что ей всякий раз стоило больших трудов выскочить из их нежных объятий.

В тот день на берегу уже нарисовалась ее рыжая сестра Заря-Зареница.

– Слушай, – крикнула она, – тебе и так больше всех времени отведено, а тебе все мало! Понежилась сама, дай понежиться другим! – и Заря распустила свои сверкающие волосы по плечам.

Купальница зажмурилась, но волны так заласкали ее, что ей не хотелось ссориться.

– Не сердись, сестрица, ответила она, я не открою глаз, пока буду выходить на берег, потому что твоя красота ярче моей и слепит все живое. А как-нибудь потом приходи пораньше, в мое время, и я тебе уступлю раньше, а значит и времени у тебя будет больше.

– Давай уже, уматывай быстрее, некогда мне сегодня, дел у меня много, – оборвала сестру Заря, нервно озираясь по сторонам.

Купальницу грубость сестры удивила. Она, зажмурившись, не спеша вышла на берег и погрузилась в чащу леса, сохранив там темноту, чтобы немного отдышаться и обсохнуть.

И вдруг она сквозь закрытые веки ощутила яркую вспышку света. Она открыла глаза и увидела красавца в лучах вспышки. Он шел и огонь исходил от него. Даже на большом расстоянии Купальница ощутила его жар. И он был не убивающим и уничтожающим, а притягивающим.

Заря в этот момент откидывала свои рыжие волосы с плеч, показывала ему свое белоснежное яркое тело и двигалась к нему на встречу.

Он был так притягателен и хорош собой, что сладкая волна дрожи пробежала по всему телу Купальницы. Раньше она никогда не испытывала подобных ощущений.

От удивления Купальница вышла из чащи, тень закрыла тело Зари. Красавец, моментально потеряв интерес к Заре, развернулся в сторону Купальницы и рассмеялся.

– Вы сестры? – поинтересовался он – все мужчины мечтают о красивых сестрах. Только перестань отбрасывать на нее тень, а то все ее очарование пропадает. Сестры должны заботиться друг о друге!

– Вот же кобель! – в сердцах ответила Купальница и юркнула обратно в чащу.

– Не кобель, а волк. Я Семаргл, бог дня и огня, и я должен быть таким, потому что я основа жизни, как без огня жизнь зачать? И нечего выпендриваться, я же вижу, что понравился тебе! – крикнул ей вслед красавец. – Ладно, до встречи!

– Слава Богу, что сейчас время Зари и я больше с тобой не встречусь, – ответила Купальница, растворяясь.

– Посмотрим, – насмешлиуо ответил Семаргл и направился в сторону Зари.

Наступил день осеннего солнцестояния. Купальница ему радовалась, так как с этого момента возрастало время ее купания и нежения на земле. Она знала, что теперь с каждым днем у нее будет все больше и больше власти.

Волга уже была холодна, и Купальница просто сидела на берегу и плескалась ногами в ледяной воде.