Читать книгу: «Свой путь», страница 13

Едва я успел ответить Любе, как говоруна Николая сразу понесло, он говорил со мной, без умолку, на протяжении всего их и нашего соседского обеда, не позволяя нам с Любой больше обмолвиться и словом. Очевидно было, что он сразу начал ревновать. Чтобы пустить его логорею в интересующее меня русло, я смог вставить свой ему вопрос:

– Расскажи, как ты ловишь хариуса. У меня совсем не получается, даже при использовании правильных снастей.

И он полчаса мне рассказывал, как ловит сам. А когда, отобедав, мы разошлись в разные стороны, пожелав друг другу удачного прохода, у меня «сердце петухом запело» (как говаривала моя любимая бабушка-кормилица). Не смотря на усталость после длинного перехода в этот день, я скакал вприпрыжку, от радости, вниз по ущелью. А мои близкие с улыбкой наблюдали за мной, искренне удивляясь такой реакции от встречи. Такого облегчения я в жизни ещё не испытывал.

Вот так Белуха усиливает и выявляет в человеке и хорошее, и плохое, даже то, о чём он в своей повседневной жизни не знал и не догадывался – какие скрытые стороны натуры у него есть. Горы всегда вытягивают из человека всё низменное, показывая ему зеркало его души. Справиться и смириться с этим, а для начала хотя бы признаться самому себе – дело личное и отважное. В этом уже никто не поможет, это, как говорят, – «домашняя работа». И, независимо от её успешности, высшие силы сводят людей, чтобы замирились, отдали друг другу нравственный долг.

Меня же Белуха «остудила» к восхождениям на вершины. Теперь у меня усилилось желание водить неподготовленных желающих на несложные горные маршруты, мною же и разработанные, в самые красивые места. И всё же Белуха продолжала тянуть к себе, видимо, «испытывая» меня на твёрдость решения. Были попытки, и через год, и через три, но только по просьбе желающих, коим по искушению отказывать не хотел. Более того – хотел в будущем зарабатывать этим на хлеб за неимением постоянной работы. Но…

Найти свою дорогу в жизни

«Гораздо более важно то,

что ты думаешь о самом себе,

чем то, что другие думают о тебе»

Луций Анней Сенека (младший)

Глава первая. Без сомнений и сожалений

Белуха и поход вокруг неё зарядили меня неистовой энергией Матушки Земли, как-то особо сконцентрированной в этом горном массиве. Этот энергетический потенциал неуёмно рвался наружу, подталкивая к созидательным действиям. И вектор свежих сил я, не имея в поле зрения иного приложения, направил на закрепление успеха в коммерции, куда занесла безысходность, в тщетных поисках самореализации, в эти непростые для Отечества времена. Только в этой сфере я видел материальные ресурсы для нового этапа своей жизни, где теперь важнейшей сферой личного интереса стало духовное развитие. И, поскольку сложилось так, что эта работа «сама меня нашла», как собственно и все предыдущие, то отказываться от неё сразу не было разумным. Тем более, что любой труд я настраивался всегда делать с любовью, иначе он был бы неэффективен. А результат труда мне важен, прежде всего, для самоуважения. К прежним же своим профессиям я навсегда закрыл себе возврат. Моё намерение теперь во всех сферах жизни было направлено только вперёд, к новым горизонтам.

Этой же осенью, сразу после похода на Белуху, я с большим энтузиазмом открыл своё дело. Зарегистрировав коммерческое предприятие, даже свой офис я оформил в стиле приёмной какого-нибудь «вельможи» начала двадцатого века. Поначалу дело пошло споро, сразу в рост, при использовании своих старых заделов в этой сфере. Родственники-соучредители, ограничившись лишь финансовым вложением, не приложили и пальца в работу предприятия, видимо, рассчитывая на проценты от прибыли. А мне не захотелось, работая в одиночку по четырнадцать часов в день, выплачивать им дивиденды «за здорово живёшь». Одному тянуть незнакомое дело, да ещё без необходимых знаний, было тяжело и не справедливо. Недолго думая, через пару месяцев, я вернул вкладчикам деньги, исключив их из соучредителей и оставшись в привычном одиночестве.

Наняв сотрудников и сам «засучив рукава», я так работал до весны. Ни на лыжные тренировки, ни на встречи вне работы времени не было. Одного из сотрудников я как-то послал с поручением к часовщику, чтобы тот посмотрел, что стало с моими часами на Белухе. Сам себе я не мог позволить отвлечься и на это. Оказалось, что один из камней оси маятника просто раскололся пополам и часовщик заменил его на новый. Вот это было противостояние моей скромной энергетики и энергетики, сконцентрированной в самой вершине Белухи! И камень, приняв на себя этот «удар», без всякого механического воздействия, не выдержав такого напряжения, просто лопнул! Вот так, в спокойном состоянии – и лопнул!!!

Однако, нанятые мною работники оказывались совсем не трудолюбивы, и это мягко говоря. Советская власть отучила народ от любви к труду. Двух первых бухгалтеров я уволил в первые два месяца. Одна просто не работала, другая стала воровать. А я понял, что когда работал в одиночку коммивояжёром, то успех мой был лишь за счёт моего обаяния. Это было ещё и потому, что моими покупателями были в основном женщины-бухгалтеры и женщины-руководители разных предприятий. А, став руководителем, я вынужден был лишь опосредованно иметь дела с непосредственными покупателями. И, без прямого влияния моего обаяния на них, торговля стала пробуксовывать. Я торговал оргтехникой полного спектра: от калькуляторов до программного обеспечения. И мне, на четвёртый месяц, надоело кормить своих сотрудников-нахлебников. Развития предприятию не «светило», поджимали конкуренты, будучи опытнее и профессиональнее. В марте я понял, что не в том направлении реализовал и израсходовал энергию Белухи. Опять вступил не в ту… «партию».

«Нырнул» то я в коммерцию вопреки своей натуре, где всё мне было крайне чуждо. Зацепился три года назад за предложение хороших знакомых альпинистов, как «утопающий за соломинку». Моя интуиция мне кричала: – «не делай это!» А я ей: – «а что делать, кормить семью надо…!» И «поплыл по течению», не имея желания переучиваться на другую профессию. Да и переучиваться в те времена одичалого капитализма можно было только за деньги, коих у меня не было. А главное – идти в наём уже совсем не хотелось, имея уже какой-то опыт в самоорганизации и даже в предпринимательстве. К тому же, во все времена я был «костью в горле» у любого начальства. Каждый мой руководитель, почему-то, видел во мне конкурента. Наверное, они видели во мне потенциального лидера. Но таковым я никогда не хотел быть, даже несколько раз в жизни отказавшись от руководящей должности. А в коммерции было довольно просто: по знакомству давали товарный кредит, без всякого залога, и работать можно было без собственных вложений.

Коммерсантом то надо родиться. А у меня достаточных организаторских способностей для руководства даже мизерным предприятием не оказалось. Главное же состояло в том, что мне быстро стало и неинтересно, и неоправданно энергозатратно. По сути, я столько же зарабатывал в личный кошелёк и до открытия предприятия, а денег хватало лишь на повседневные расходы. Решение о закрытии своей «конторы» я принял в том же марте, но, до поры, ни единого человека о том не известил. Решимость сама подступила из разумных глубин сознания. Но одно дело решить, и совсем другое – осуществить. Прежде надо найти другое кормящее дело. И закрытие предприятия требуется подготовить, и за нанятых людей ответственность тяготит. Но ни своих идей голова не рождала, ни со стороны предложений не поступало, наступил душевный тупик. В мае от переживаний, забот и возможной переработки, я заболел, не весть, чем.

В больницу не пошёл, совсем к тому времени отказавшись пользоваться услугами медицины и фармакологии. Нашёл иглотерапевта, по хорошим отзывам. Он оказался настоящим восточным целителем, выучившимся во Вьетнаме. С помощью игл доктор провёл мне полную диагностику, подтверждённую моим знанием о своём теле. К тому же этот врач увидел во мне интересного для себя пациента, у нас с ним сразу образовалась какая-то телепатическая связь. Во время его сеансов мы могли молча понимать друг друга, подтверждая это встречным взглядом. На первом же сеансе доктор, с удивлением, спросил:

– У Вас в родословной нет, случайно, китайцев? – в тоне его голоса не было и доли иронии.

– Нет, все русские, – ответил с удивлением я, – А почему такой вопрос?

– Да Ваши точки реагируют также, как у китайца, – утвердительно констатировал он, обратив на это моё визуальное внимание.

Немного погодя я вспомнил, что у моей любимой бабушки всё-таки просматривались не вполне выраженные черты лица и формы тела, схожие, с характерными, китайскими. И ещё: один мой внимательный и вдумчивый приятель однажды заметил, что у меня солнечный загар как у китайца – жёлтый, в отличие от европейского – бронзового. Мы, конечно, с ним посмеялись над этим сравнением, но, может статься, что в этом что-то есть…

С большим трудом, к вящему удивлению эскулапа, ему удалось «поднять меня на ноги» только к исходу второй недели. Наступило лето, и мне захотелось восстановиться физически и ментально в горах, где в отрыве от повседневных дел и забот, сконцентрировавшись на интуиции, может получиться найти нужные мне ответы. Как вдруг, пришло предложение интересного бизнеса, со стороны одной страховой корпорации. Убедившись в серьёзности этого дела при деловых контактах и в кабинетах директоров знаковых в городе предприятий, и в кабинетах властных структур, я включился в него. Для работы в этой сфере требовалась речь и убеждённость, что как раз подходило моей натуре. Общение с людьми на жизненно важные темы грело меня во все времена.

«Любой путь – лишь один из миллиона возможных путей… Один путь даёт тебе силы, другой – уничтожает тебя… Если человек чувствует, что выбранный путь ему не по душе, он должен оставить его любой ценой… Если у пути есть сердце, то он делает путешествие по нему радостным: сколько ни странствуешь – ты и твой путь нераздельны…». Карлос Кастанеда. Из книги «Учение Дона Хуана».

Вот и я начал поиск пути, имеющего сердце. А моё предприятие, по инерции, работало, и я решил пока совмещать оба вида деятельности, положившись на своего партнёра, часто теперь замещающего меня. Я сам его обучил азам коммерции (в том числе и с помощью поставщиков), разглядев хороший потенциал авторитетно отрекомендованного мне юнца, с чистым взором. Однако два месяца усердной работы в страховом бизнесе не дали даже мизерного результата. Мой оскудевший, в эти жестокие времена, круг общения сузился до предела от моих деловых предложений знакомым, а незнакомые люди сразу шарахались, заслышав речь о страховании. Даже один мой одноклассник, во всеуслышание, на юбилейной встрече выпускников нашего класса прокомментировал моё представление:

– Андрей всех уже этим достал…

Так, изверившиеся во всех финансовых институтах, соотечественники молча выслушивали и уходили прочь: кто в грустной задумчивости, а кто и раздражённо. На этой почве я, по своей наивности, лишился приятельства старых знакомых, а друзей мне Бог и не дал. Вероятно, я и сам не умел дружить, легко расставаясь с попутчиками на жизненном пути, хотя и помогал всем нуждающимся, даже по собственной инициативе. И, на этом деловом поприще, я почувствовал крах надеждам на приемлемую работу. Возвращаться снова в лоно коммерции уже не хотелось совсем, словно «нож к горлу».

Это лето оказалось для меня слишком бурным. Ко всему добавился конфликт с матерью. Из-за своих претензий ко мне она невольно сделала меня изгоем для всей родни, на которую имела превосходящее влияние. Недовольство её заключалось в моём отказе идти за ней в баптистскую общину, а также в моём отказе жить в соответствии с её представлениями и убеждениями. Кульминацией стал инцидент с, всегда любимым мною, девяностолетним дедом. Живя в одной квартире с матерью, уже не вполне адекватный к действительности, он круглосуточно находился под её тотальным влиянием. И, неожиданно придя ко мне домой, дед довершил вектор материных претензий полным скандалом. Обозвав меня многоземельником и фашистом (что было за пределами реальности), он набросился на меня с кулаками, видимо, ментально переместившись во времени, одновременно в два периода своей жизни: активиста-раскулачивателя и фронтовика против гитлеровцев. И мне ничего не оставалось делать, как только вытолкать его за дверь. От случившегося меня трясло весь день. А дед всей родне нажаловался, что это я напал и побил его. Прощенья мне не было!… Я был в полном …шоке. И как только смогли поверить, сразу все родственники, что, при моей натуре, я мог побить старика, да ещё и любимого?! Так вот бывает с такими сентиментальными людьми, как я. Искренне любишь всю родню, а твою натуру будто и не хотят ни знать, ни увидеть. …Жизнь как будто «утекала сквозь пальцы».

И в этот момент меня застала Катерина, которой я обещал поход на Белуху:

– Андрей, прости! Может, я не ко времени, но очень хотелось узнать – пойдём ли мы этим летом в поход. С нами хотят идти Лариса и Алексей. Август-то уже в разгаре.

– Ты вовремя, Катя. Мне теперь самое время оторваться от городской суеты. И я с радостью свожу вас. Разведав своими ногами самый простой подъём к вершине в прошлом году, я уже знаю каким путём вас вести. Вам понравится! В воскресенье приходите ко мне домой, все втроём, в любое время, всё обсудим в оперативном порядке и на следующей неделе – в путь.

Так мы и сделали. При встрече я показал ребятам на карте наш маршрут, пояснив подробности прохождения всех участков, и проинструктировал по вопросу сбора снаряжения, одежды и продуктов:

– Групповое снаряжение беру я, а продукты закупаете вы, согласно перечню, который я передаю Кате. Она у нас будет завжор. Деньги за свою долю продуктов я отдам по факту её подсчётов. Катю я могу обеспечить и личным снаряжением, закупил его на будущие походы с группой. Повезёт нас мой водитель на своей НИВЕ туда и обратно.

– Тогда за продукты мы с тебя денег не возьмём! – заявил Алексей.

– Нет, не так. Будет, как я сказал, а с каждого из вас я возьму долю расходов на транспорт, если вас это устроит. А если дорого кому из вас будет, то его долю оплачу с удовольствием я сам. Эти расчёты сообщу вам через Катю. На этом точка. И ещё: может статься, что нам придётся ждать машину после выхода из похода, ночуя на турбазе «Высотник». Поэтому запас денег на проживание и питание в ней необходимо иметь с собой, в резерве, а так же – на питание в дороге.

– Никаких возражений! А сколько нужно средств на проживание в «Высотнике»? – спросила Лариса.

– Я не знаю. Говорят, что на территории базы выделены места, где можно ночевать в своей палатке. И это не дорого, потому что плата взимается только за место под палатку. А у меня как раз четырёхместная на всех нас, и в ней ещё два тамбура: один будет под обувь, а другой – для кухни в дождливую погоду.

– Тогда плату за место под палатку мы возьмём на себя, – облегчённо подытожил Алексей.

– Хорошо. Теперь буду ждать сообщения от Кати о готовности группы. Три дня вам хватит? – обратился я уже к Кате.

– Думаю, что хватит, – утвердительно кивнула она.

– Как только я узнаю от тебя о готовности группы, то буду согласовывать поездку со своим водителем. Он работает у меня по совместительству. И к концу недели, надеюсь, мы сможем выехать в путь. И ещё: мой водитель не разговорчив и вопросов не особо любит, так что лучше воздерживаться от обращения к нему без особой нужды. У него отличное, от нашего, мировоззрение и этим всё сказано.

– А какого он возраста? – заинтересовался Алексей.

– Моего. И, если больше нет вопросов, то до встречи на месте сбора, которое я назначу перед самым отъездом.

– До встречи, – попрощалась Катя вместе с остальными.

На третий день после встречи Катя позвонила на рабочий телефон в моём кабинете (другого у меня тогда не было):

– Андрей, несчастье. От группы я осталась одна. Лариса заболела, а Алексея вдруг срочно включили в состав геологической экспедиции, по его профессии. Он от этого отказаться не смог. Что будем делать?

– Привет, Катя. Конечно, зачем ему отказываться от своего «хлеба». Значит, пойдём с тобой вдвоём, если ты готова.

– Конечно, готова! Спасибо тебе, что не отказался от похода.

– Если я уже настроился сам, то при отказе у меня будут ломки, как у наркомана в отсутствии дозы.

– Смешно. А как быть с закупленными продуктами?

– Не будьте детьми… Разбирайтесь сами. Пусть они заберут свои доли, что-ли… Решай этот вопрос ответственно, ты же у нас завжор. Главное – нас не обидели, ведь меня будешь кормить ты. Расчёт продуктов сделай прагматично на пятнадцать дней, для резерва. Все сделай тщательней, на себе ведь нести. Продукты и снаряжение по рюкзакам распределим в пути, возможности будет предостаточно. Сколько времени тебе потребуется на всё?

– Дня два, – уверенно заверила Катя.

– Буду ждать твоего звонка. И, поскольку мы с тобой собрались идти вдвоём, то потом, при случае, не проговорись моей жене о сокращении группы. Ну, хотя бы, чтобы уберечь человека от неизбежной ревности, в той или иной степени. А я, при рассказе о походе, просто упущу, дипломатично, вопрос о составе группы. И никакой лжи не потребуется. Я то, за себя отвечаю.

– А если я не отвечу за себя в отношении тебя? – шутливым тоном она, видимо, решила смягчить деловой тон разговора, не до конца понимая, что я в рабочем кабинете.

– Уверяю тебя, что при всём твоём возможном желании, я не допущу и тебе ничего лишнего. Об этом предупреждал тебя с самого начала. Надеюсь, помнишь, и больше так не шути.

– Я помню. А что, шутить совсем не будем? Грустно без юмора же.

– Будем, будем. Просто я на работе, а здесь шутить другим не позволяю. Ладно, всё, жду твоего звонка.

– Поняла, извини. Спасибо за то, что подтвердил свои слова снова. Мне это нужно и ты меня успокоил. Я постараюсь все вопросы решить быстро и оперативно собраться. Пока.

Она позвонила на второй день:

– Привет Андрей! Я завтра к утру буду готова. Все дела уладила.

– Хорошо, перезвони через час и, возможно, я тебе смогу уже сказать, когда мы за тобой заедем. Плату за транспорт с тебя не возьму, и это не обсуждается. Да, и подумай о перекусе в дороге. Заготовь что-нибудь повкуснее и посытнее, на троих, с водителем вместе будем кушать, когда – на остановке, а когда и в движении. Рассчитай на два дня пути.

А через день мы уже грузились в машину. Выехали поздно вечером, как предложил мой водитель. Ему так было удобно. Да и машин на дорогах в это время меньше. Я предложил Кате сразу лечь спать на заднем сидении, на что она, без прений, согласилась. А мы с Иванычем, как я его величал, долго ехали молча, периодически коротко переговариваясь. Мы с ним привыкли ездить молча по моим делам. Обычно я садился на заднее сиденье, раскладывая там свои деловые бумаги, как в кабинете, используя и это время для работы. А Иваныч, каждый раз, когда я садился в машину, начинал свою работу словами:

– Привет, Степаныч. Ну, раскладывай там свои бумаги, я тебе мешать не буду, работай. Говори адрес, куда ехать, и будь спокоен.

Мы с ним одинаково чтили труд друг друга. Я платил ему за каждую поездку, по договорённости, и оба были довольны сотрудничеством.

– Тебя, Степаныч, жена-то не будет ревновать за это приключение на пару с девицей? Или ты ей не сказал с кем? – ехидно улыбаясь, спросил меня он, предварительно глянув на спящую Катю.

– Иваныч, не суди, не ведая темы поездки. Твоих подколов мне только не хватало, – с лёгким упрёком и назидательно парировал я.

– Понял. Я не в своё дело влез, прости, Степаныч. Увидел какой-то тяжёлый отпечаток во взгляде у тебя, вот и спросил. Подумал отвлечь тебя шуткой от проблем, – оправдывался он.

– У кого, Иваныч, нынче может быть всё хорошо?

– У меня, – с довольным выражением на лице и лёгкой гордецой, подчеркнул он.

– Это нынче редкость и я искренне рад за тебя. А шутить я не против, но только не на личные темы, – благодушно предупредил я.

– Да, я понял. И даже спрашивать не буду, кто я тебе… – виновато пробубнил Иваныч.

– Если хочешь поговорить, давай. Но только не о моих делах.

– Ладно, Степаныч, не серчай. Давай лучше послушаем радио.

Он нашёл волну на свой вкус, а я, глядя на освещённый фарами и набегающий на нас кусочек шоссе, стал думать о своём, используя для этого полную свободу времени в дороге. Уж мне было о чём глубоко поразмыслить! Хотелось понять, почему жизнь пошла нескладно. Получилось, как в песне Владимира Семеновича Высоцкого «Две судьбы». Первая часть жизни прошла «по течению», как по учению. И было гладко, везде успешно. Но, как только я выбрал свободу, то начал спотыкаться, как слепец, словно не зная жизни.

Первую профессию выбрал не по душе, а по советам ближних, самостоятельно, после школы не видя себя ни в одной из множества. Изначально-то хотел в лётчики, но не пропустили по зрению и я растерялся. Мама для меня, в пору отрочества, была мудрым авторитетом, её советам и следовал. Но она не разглядела во мне гуманитария, отца-то я не видел уже с девятилетнего возраста. …Всё началось ещё с раннего детства. Реальность жизни меня шокировала всеми без исключения картинами. Родителями предлагалось всегда противное моей душе, а мои желания ими игнорировались. С мамой вообще вечный раздор. По её рассказам: в те времена, когда я ещё был в пелёнках, наш с ней день начинался так. Я открываю утром глаза и она с игривой радостью устремляется ко мне:

– И кто это у нас проснулся?! …– и дальше шла тирада прочих «сюси-пуси».

А я, завидя её перед собой – сразу в протестный рёв. Ребёнок до трёхлетнего возраста безошибочно видит суть контактирующего с ним человека. И я, видимо, увидел материно лицемерие. Как я позже случайно узнал, услышав украдкой разговор моих родных тёток, что, оказывается, родителям моим и не хотелось детей. Мама в то время была ещё студенткой и её мать меня, трёхнедельного, забрала к себе в деревню. Вот там для меня был рай, воля и счастье, но, к сожалению, только до трёх лет. Родная сестра матери со своим мужем даже хотели меня усыновить, пока у них не было своих детей. Я им очень нравился, но они не успели. Мать неожиданно забрала меня от бабушки в город, чтобы привязать к дому загулявшего было отца, имитируя семью. Я активно протестовал и родители, приучая меня к городским условиям, начали дрессировать. Так, на самом деле, называется привитие детям своих установок в жёстком стиле, именуемое «воспитанием». Но отец мною вовсе не занимался, по счастью. Потому что каждая из его таких, довольно редких, попыток сопровождалась насилием над моей душой. И у меня наступило облегчение, когда мать выгнала отца из дому за постоянное пьянство и загулы. А до этого они по очереди лупили меня, от души, за разные мелочи. За первую двойку, за задержку на прогулке. У меня в школьном возрасте не было ручных часов, а за солнцем я начал наблюдать и определять по нему время только в старших классах. И, индульгируя в своих романтических грёзах, мог часами неосознанно бродить по улицам и в лесопарках. Так мне было счастливо, в отрыве от гнетущей действительности. И за это получал от родителей по полной… Ещё я любил верховодить соседскими мальчишками на год-другой младше себя. Делил их на команды «русских» и «немцев». Так мы играли в войнушку, часами носясь по дворам. Мне нравилось то, что я у них был непререкаемым авторитетом. Раздавал им имена и звания исторических личностей…

А с началом школьных лет для меня начался просто сплошной ад. Мама учила меня и в школе, и дома. Первыми моими учителями были ветераны войны с гитлеровцами. Они были моложе пятидесяти лет, но выглядели для нас страшно суровыми стариками, недобрыми к нам. У одного не было правой руки, и он писал мелом на доске левой. Другой учитель даже бил, за малюсенькие шалости на уроке, деревянной линейкой по кистям. Поэтому во время уроков всякий раз можно было услышать жужжание мухи. Некоторые девочки, не понимая что-то в точных науках, к примеру, просто учили текст из учебника наизусть (как стих) для ответа на уроке за положительную оценку. Одноклассники над ними смеялись про себя, сдерживаясь от страха. Другие учителя были детьми войны и уже не так жестки. Науки усваивались, но через преодоление давящей атмосферы, а ещё через преодоление антипатии ко многим из учителей. И, наконец, классе в восьмом, пружина давления со стороны педагогов высвободилась разом. Один из уроков не состоялся, видимо заболел учитель. И весь класс, не сговариваясь, как с цепи сорвался. Во всех, без исключения, словно бес вселился. Кто прыгал на партах, кто кидался в одноклассников безопасными предметами, кто стрелял в других бумажными пульками из рогаток, привязав резинку к двум пальцам, кто стрелял во всех подряд заготовленным для той же шалости на переменах пшеном, выдувая его из лабораторных трубочек, стащенных из кабинета химии. Металлическими шариками от настольного бильярда побили плафоны освещения, висевшие на потолке. (Бильярд этот девчонки класса подарили на 23-е февраля мальчишкам, и мы на каждой перемене, по очереди на вылет, играли на нём, устанавливая на учительском столе). Ещё разбили стекло шкафа с минералами. (Наш класс был закреплён за кабинетом географии, потому что учительница этого предмета была нашей бессменной классной руководительницей. Мы её очень любили и уважали, она нас посвящала даже в запрещённую в стране информацию). Всех шалостей не припомнить, но пиком этого бешенства стала выходка самого тихого в классе отличника Серёжи. Он оторвал столешницу от учительского стола и пустил её планером в полёт, направив в застеклённое окно над дверью кабинета. Стекло разлетелось и столешница с грохотом приземлилась к ногам Завуча, проходившего в этот момент по коридору. На этом «банкет» и завершился. Зачинщиков не обнаружили, а коллектив не наказывают. С нами провели беседу на спецсобрании с участием родителей, которые после и восстанавливали испорченное имущество. Но со следующего учебного года учителя вдруг стали обращаться к старшеклассникам, то есть к нам, персонально на «Вы». Нам было приятно, и мы приняли этот факт как должное, даже не обсуждая меж собой.

Класс наш не был дружным, делился на кучки единомышленников, но заводился единым порывом «с полуоборота» на вызовы внешней среды. В начале учебного года, в девятом классе, нас поставили во вторую смену, а мы, всем классом, за это объявили забастовку, и не пошли ни на один урок, тусуясь в школьном дворе. Так продолжалось три дня и в итоге нас перевели в первую смену. А наказание за это понесли родители выявленных или назначенных на этот раз зачинщиков. Они оказались членами единственной в стране и правящей партии, плюс – ответственными работниками в структуре власти. Наказание было выговором по партийной линии. В те времена это было гораздо строже, чем административное, будучи часто чем-то вроде «чёрной метки» для любой карьеры или барьером при устройстве на новое место работы. Мы и в дальнейшем иногда куролесили, игнорируя установленные в школах правила, за что всегда получали неадекватную реакцию учителей, но только индивидуально. Они за наши шалости уже не вызывали в школу родителей, а просто мстили каждому нарушителю занижением оценок наших знаний. Зато через годы наши школьные учителя признавались нам при встрече единодушно в том, что мы у них остались в памяти лучшими. А последующие поколения их приводили в разочарование и уныние, и это мягко говоря.

Дома моя ответственность, с девятилетнего возраста, была за уборку в квартире, пуританский порядок во всём и даже за косметический ремонт в полном объёме. А с семи лет родители годами мучали меня занятием на фортепиано. Отец, семилетнему мне, угрожающе строгим тоном заявил:

– Будешь у меня музыкантом, как я! А если нет, то пойдёшь в ремесленники!!!

Быть ремесленником звучало от него устрашающе ультимативно. Визуально это я представил так: я слабыми ещё руками подношу к наковальне тяжёлую железную болванку, а здоровенный и грозный кузнец ударяет по ней огромным молотом, ругаясь на меня за то, что не поспеваю поворачивать заготовку вовремя. Что-то подобное я до этого видел в кино. Эта страшная картина напугала меня, и я выбрал меньшее из двух зол, согласившись на занятия музыкой. Но на четырнадцатом году жизни, я уже посмел решительно отказаться от этих занятий и за инструмент с тех пор не садился.

Занятия спортом тоже были предложены мамой. Здесь её аргументация была убедительна:

– Спорт сделает тебя мужчиной, а без мышц ты не будешь полноценным…

Гимнастика никакая мне не понравилась, и мама направила к своему знакомому. Он был тренером по классической борьбе. Мотивация в этом виде спорта у меня была в том, что прямое контактное противоборство мужчин закаляет дух и наилучшим способом укрепляет тело. Занимался я, потому что надо, но без особого усердия. Фигуру накачал красивую, зато получил на занятиях две травмы на всю жизнь. А всё потому, что не по душе и это было. И, когда закончил школу, то бежал от матери «сверкая пятками» прямиком в армию – в другой ад. Правда, там быстро адаптировался, проявив свою натуру, удивившую самого себя своей доселе скрытой коммуникабельностью, которая легко делала сослуживцев приятелями. Началась моя служба так:

Среди казарм Второго Николая

Закрытый армией на срок,

Сон мирный граждан охраняя,

В ночном дозоре одинок,

Любимый образ воскрешая,

В своей фантазии лаская,

Впервые в жизни сочинял,

Наук поэзии не зная,

Наполнен страстью мадригал.

Самое первое отрицательное качество я поневоле перенял от ближайшего соседа по казарме, надолго завязавшего со мною дружбу. Эгоцентричная и эксцентричная натура этого холерика быстро приучила меня обижаться на какое-то время. До этого я ни на кого и никогда не обижался. Когда от родителей я получал по заслугам, то за превышение уровня наказания был всегда снисходителен к ним. Сентиментально любил всех родственников, несмотря на не всегда однозначное ко мне отношение… На обстоятельства жизни часто злился, но на людей – нет.

Самым близким мне человеком была моя бабушка-кормилица, у которой я рос до трёх лет, а потом – каждое лето у неё в деревне до одиннадцатилетнего возраста. И всегда считал её главной мамой. У нас с ней всегда было полное взаимопонимание. Она меня не баловала, но и не мешала делать то, что хотел. В деревне у мальчишек всегда найдутся интересные дела… Иногда и от неё я получал по мягкому месту не слабо. А после она удивлялась, что через минуты после порки я подходил к ней с тёплым обращением, как ни в чём не бывало. В редкие часы её отдыха мы с ней беседовали на всевозможные темы, со взаимным удовольствием и пониманием, до конца её жизни. От этой малограмотной женщины я многим мудростям с пелёнок научился. У неё было столько любви, что, несмотря на свою умеренную строгость, она гармонично объединяла своих, очень разных по своей натуре и воззрениям, детей и внуков, чего без её присутствия точно не случилось бы. При полном отсутствии всякого образования моя бабушка до последних дней была разумнее и мудрее всех её образованных детей, включая и своего мужа, то есть моего деда. И неспроста так случилось, что умерла она на моих руках, пока её дети бегали вокруг врачей в беспрестанной суете. Я как раз в тот момент приехал к ней с другого конца страны, будучи в отпуске со своей работы.