Куклы зазеркалья

Я сглотнула и крепче сжала железку в руках.

– Он с таким упоением смотрит, когда я достаю свой шнурок, накидываю им на шею. Глаза того и гляди выскочат из орбит, очки запотевают. Предсмертные судороги для него просто апогей. Некоторые подробности фривольного характера тебе и вовсе знать не обязательно. Да, это новое чувство контролирования чужих удовольствий, не боли, а именно удовольствия, это просто фантастика…

Надо было что-то спросить, невозможно было больше слушать.

– А когда я тебе надоем, что будет?

– Ты? – Андрей как будто очнулся от забытья, так его увлекли собственные рассуждения и воспоминания, как я понимаю. – Нет, ты мне никогда не надоешь.

– Тебе все приедается. Любые удовольствия. Что тогда?

– Ты не просто удовольствие. Ты как будто часть меня самого. Как же мне может надоесть часть меня? Ты во всех моих мыслях, фантазиях. Ты отравила мою кровь.

«Нет, это ты отравил меня своим ядом. Так, что я даже не знаю как поступить и рассматриваю вариант на самом деле быть рядом с тобой. Я тоже сошла с ума…»

– Да, сошла с ума, моя милая. От этого никуда не деться ни тебе, ни мне. Мы просто созданы для того, чтобы быть вместе.

Руки интенсивнее начали гладить мое тело, немного развернув меня, Андрей впился губами в шею.

Я аккуратно убрала железку под тряпье и закрыла глаза, отрешаясь от остального мира.

«Мы шли по дороге и срывали цветы

И ты говорила о том, как ты

О, как ты жила без любви, без тепла

Без любви, без тепла…»¹¹

Секунды мелькали на экране, безликая видеозапись показывала не очень интересное кино, но это для случайного зрителя.

Но они сидели, сосредоточенно следя за сменой серо-бело-черных картинок, искали знакомую машину.

Камера снимала под таким углом, что старые рельсы и машины, переваливающиеся через них, выглядели куце.

Переговорив с теткой Валерии Никульчиной, Глеб понял, что может рассчитывать на любой вид помощи, даже давление на начальство было в списке. Это было неплохо, главное, чтобы ее энтузиазм не помешал делу.

Переписку девушки в интернете он тоже изучил. В кафе наведались. Ее там помнили. Сценарий был тот же самый. Даже казалось, что он был там и видел, как девушка медленно идет к остановке, печалится, что свидание не удалось и тут ее сваливает удар по голове сзади. Если даже будут случайные прохожие всегда можно разыграть сценку из серии «милая, тебе плохо?» или «зачем же было так напиваться?». А потом укладывает ее на заднее сиденье, переставляет ноги через порожек, поправляет. И вот машина подпрыгивает на ухабах, делает крюк по городу и через переезд подъезжает к какому-нибудь из обветшалых зданий. Стекла там почти все уже выбиты, по помещению гуляет ветер и гоняет обрывки бумажек и другой мусор. Он волоком затаскивает обездвиженное тело внутрь, на бетонном полу в пыли остаются следы…

Знать бы только что это за обветшалое здание.

Наконец на экране появился интересующий их автомобиль. Значит, Валерия тоже, скорее всего, находится в гостях у маньяка. Чуть ранее они просмотрели записи за четверг. Эта же машина появилась и исчезла часа через полтора после того как Марина вышла из кафе.

– Ты узнал, на кого зарегистрирована машина?

– Да. На Плюснину Капитолину Георгиевну. И она ни по полу, не по возрасту не походит на нашего маньяка.

– Но это ничего не значит. Ее машиной могут пользоваться кто-нибудь из родственников или знакомых.

– Ага. Съезжу к ней тогда. Что ты там смотришь, Глеб?

– Совпадение фамилий.

– Бинго, и он найден. Ты что думаешь одни лохи вокруг?

– Нет. Но надежда умирает последней.

– У меня она умирает первой. И дальше работают только здравый смысл и логика.

– Прям…

Договорить он не успел, на столе среди бумаг завозился мобильник.

– «У меня зазвонил телефон.

–Кто говорит?

–Слон»¹².

– Заткнись… – посмотрел на экран, номер неизвестен. – Да, слушаю… Да, помню, Семен Петрович… Ага, очень интересует…

Лицо его сначала выражало только несколько рассеянное внимание – мол, слушаю, слушаю, такая уж у нас работа – а потом изменилось.

– Да… Вы уверены? Сможете точно показать место? Нет, только направление, а там несколько зданий… Все понятно. Спасибо за информацию. Да, и, Семен Петрович, посидите дома на больничном. Так будет лучше. И вам тоже. До свидания.

Вова поглядывал на него с все возрастающим интересом и немного подрагивал бровями, выражая этим напряженное внимание к новому повороту событий.

– Оказывается это не слон, а наш бравый охранник. Что говорит?

– Очень интересные вещи.

– А поконкретнее нельзя?

– Дети у Капитолины Георгиевны Плюсниной есть?

– ГИБДД таких справок не дает.

– Так узнай!

– Не ори, а то я тоже заору. Узнаю. Все, ухожу от тебя, истеричка.

– Пока.

Было огромное желание поехать и проверить все, что рассказал ему Семен Петрович, но рано. Кому же принадлежит ip-адрес? Точно мужчине. Пора все проверить, а не сидеть и не устраивать истерику. Вова прав как всегда.

Веревка оказалась крепкой или железка наоборот тупой. Неважно. Дело продвигалось медленно. Или энтузиазма у меня не хватало.

Уставившись в выбоину на стене, так мне полюбившуюся мне в последнее время, я, натянув веревку, пилила ее. Скосив глаза, посмотрела – осталась половина.

Напряженная Маринина спина на соседней лежанке интересовала мало. Просто нужно было сделать это – допилить веревку. Решение было еще не совсем оформившимся. Но понятно, что любое человеческое участие, жалостливое чувство или напряженное, с примесью шальной надежды, ожидание собьет весь настрой.

Нет сил! Ни терпеть, ни продолжать борьбу, ни ждать, когда за меня примут решение другие. Есть только дикое желание быстрее прекратить все это. Сейчас – не ожидая нескольких дней, как было обещано.

Да и финал, приготовленный для нас – о, Боже, как патетично звучит «для нас»! – просто глупость, эфир, фантазия больного ума. Нет никаких «нас». Есть только странная, неуемная тяга друг к другу, как болезнь, зависимость. Вот правильное определение – болезненная зависимость.

И мне нужно лечиться. Только сначала устранить источник болезни.

Рука на мгновение остановилась… А ты уверена, что источник находится лишь в нем? А? может ты ничем не лучше. Нет, это он меня отравил своим ядом. А я нормальная, мне нестерпимо слушать все, что он говорит о себе и об это помешанном на скальпах очкарике.

И опять завозила туда-сюда. Скрип пружин, вздох, тяжелый такой, как бы говорящий «обрати на меня внимание». Все бабы одинаковы, не могут в одиночестве попереживать. Особенно, когда рядом есть особь способная выслушать. Снова вздох, «повернись, поговори со мной». Еще недавно именно так бы и сделала, но сейчас нужно сохранить настрой.

– Лера…

Голос был тихим, хриплым, усталым, вымученным… Готовность ко всему и примирение со всем, что может произойти – вот, что было в нем. Ох, как же я тебя понимаю. Но подожди, все скоро закончится, только не отвлекай сейчас.

– Лер, что ты там делаешь?

Я немного повернулась, чтобы показать ей веревку и орудие труда. Железка блекло сверкнула. Говорить не очень хотелось.

– И молчит… Черт, тебя подери!

– Смысл давать надежду, пока не перережу веревку.

Она закрыла лицо руками и, похоже, опять заплакала.

– Марин…

– Что? Я сейчас думала. Я никогда не говорила родителям, что люблю их. Всегда ненавидела семейные сборища, которые мама устраивает. Два стола вместе составляем, посуда у соседей в займы, куча народу. Как только мне исполнилось восемнадцать, то все разговоры начинаются с темы моего замужества. Как будто это самое главное дело в жизни выйти замуж и детей нарожать.… Все бы сейчас отдала, чтобы оказаться там. Чтобы тетя Лида всеми командовала, ее муж дядя Степа напившись, донимал всех своими баснями про военную службу…

Запястья, связанные веревкой, все в синяках и ссадинах, выглядели такими тоненькими, хрупкими… Я отвела взгляд. Нет, это невозможно… Грязные волосы, местами разодранная туника, через дыры просвечивал простой, бывший когда-то белым, лифчик, ноги тоже сине-фиолетово-зелено-желтые. Из-за этих синяков по всему телу ей нет возможности и прилечь нормально.

Мое физическое состояние все же лучше. Что не скажешь на счет морального. «Нет, все, не отвлекаемся. Могут прийти в любой момент. Надо успеть. Надо успеть».

– Тебе еще много?

– Половина.

– Черт! Скажи, что мы выберемся от сюда. Скажи!

– Мы выберемся от сюда.

– Ты не поверишь!

Вова залетел в кабинет и уселся за стол, положив ноги в ботинках на крышку.

– Поверю. Главное изложи убедительно. Но могу предположить, что наш маньяк оказался каким-нибудь невзрачной уже известной тебе и мне личностью. Например, сменщиком Семена Петровича, таким сутуловатым очкариком, который вроде даже стесняется своего собственного существования.

Ботинки вернулись на пол.

– С тобой не интересно.

– Не-а. Не интересно.

– Как понял?

– ip-адрес принадлежит его бывшему сослуживцу. Они вместе работали лаборантами в каком-то институте. По доброте душевной тот отдал ему свой модем. Просто так. У парня мама больная, денег нет. Компьютер, хоть и старый есть. Но думаю, наш маньяк навешал ему лапшу на уши.

– Понятно. Я разговаривал с соседкой Плюсниной Капитолины Георгиевны, ну, и наградили же имечком. Та присматривает за ней, пока сын на работе. Говорит, что он «положительный мальчик». Тихий, вежливый, внимательный. К матери относится с любовью. На машине ездит он. Фамилия у него отцовская.

– Ясно. Семен Петрович, наш бдительный страж отправился на больничный, я так надеюсь. Он заметил, что в последнее время его сменщик откуда-то с другой стороны прибывает на работу. А там ничего нет кроме почти разрушившихся зданий и обрыва реки. Откуда точно, ему неведомо.

– Ясненько. Скрываем информацию от коллектива?

– Боже упаси. Только накопление и проверка.

– Ну-ну. Долго копить будем?

– Нет. Уже все.

Уже все… Неужели… Я смотрела на свою руку всю в крови – странно не может быть, что это моя рука, длинные пальцы, окрашенные в темно-красный цвет. Надо было уходить… Время, в моем сознании, двигалось медленно, но снаружи неслось, наверное, с невероятной скоростью, а нужно было воспользоваться предоставленной возможностью. Надо уходить…

Оказывается, это так просто… Нет… Оказывается это неимоверно тяжело… эта кровь на моих руках останется навсегда, как и то, что я сделала, навсегда останется в памяти…

Все произошло совсем не так, как мой мозг планировал.

Я ничего не успела: ни допилить свою веревку, ни уговориться о слаженном содействии с Мариной. Словом – ничего.

Оставалось немного, железка туповата, веревка, хоть и не толстая, но все же веревка. Дверь открылась. Хотя времени пошло совсем немного, они были недавно. Или так показалось только? У Марины были совершенно пустые глаза и безвольные движения. Ни проблеска надежды. И я ничем не могла ее поддержать ни в моральном плане, не в материальном.

Мое собственное существование похоже на мутную воду в маленьком застойном пруду, затянутом камышами и тиной. Через них не пробивается ни один лучик солнца, так только иногда легкая рябь по поверхности.

И опять по новой:

– Привет, милая!

Что это? Издевательство?

Или все-таки он верит сам себе? В свои бредни о будущем. Об этом обстоятельно, долго говорится, как будто Андрей уверяет себя в правильности опрометчиво сделанного шага.

Или все игра? Его «маленькие развлечения», вышедшие на иной уровень, за пределы телесного, и теперь ему более интересно играть чужим сознанием. Ведь в этой сфере не будет пределов и границ. Почти. И, когда ему надоест, мы превратимся в одну братскую могилу. Вот и весь финал пьесы.

Нет никакого «нашего будущего». И вообще «мы» и «наше» звучит как то слишком громко. Ведь я – Валерия Никульчина – собственно, не индивид для него, а лишь часть общего организма. Предпочитаю индивидуальность. Нет «нас».

Наверное, именно эта мысль перевернула окончательно мое сознание. Что все мои терзания – по поводу раздвоения личности и того, что я не могу справиться со своим телом – все ерунда для него. Просто часть большого шоу, в котором мне отведена главная роль. Чем же он тогда от Димы отличается? Ничем. Только слов больше. Там «любимый скальп», тут «любимая кукла». Одна ипостась другой не лучше. (Скальпом, правда, как-то спокойней, висишь себе, время от времени тебя беспокоят, поглаживают и все).

Веревка от натяжения порвалась сама собой, и это был сигнал к действию.

Он ничего не понял. Я лишь успела заметить огромное удивление в его глазах и испытала удовлетворение. Да, не ожидал?! Думал, что все держишь под контролем, как и этого полоумного очкарика.

И вот на полу тело. А железка застряла у основания шеи. От болевого шока Андрей только что-то мычал, а может кровь помешала – тоненькая струйка потекла из уголка рта – чуть дергался, зажимая рукой рану.

Я стояла минуту или может меньше, не знаю, в прострации. Потом очень четко печатая шаг, как военные на параде, прошла к ведру, вылила из него все и с размаху опустила на голову своему тюремщику – раз и еще раз! … А может еще пару раз…

Хотелось сесть или лучше упасть и никогда не вставать, но на закоулках сознания, далеко, была мысль, что еще не все. Она подтолкнула к столику со свечами. Собрав все тряпье, свалила его в углу и сбросила туда пару свечей. Просто разгромила этот алтарь жертвоприношений – он мне никогда не нравился!

Осторожно обошла тело по кругу. Комната уже начала наполняться удушливыми запахами.

Еще не все…

Ты не можешь оставить все так… не можешь оставить Марину одну, не можешь уйти или лечь, пока не поможешь ей, потом все что угодно. В руках была вещь, она очень мешала – ведро! – зачем оно мне?

Ах, да, еще же не все…

Ноги еле двигались. Похоже, я разучилась ходить. Дышать было трудно. С трудом доползла до еще одной двери дальше по коридору, за ней слышался жалобный скулеж, совсем не похожий на человеческий…

Хоть мы и не договаривались, но Марина среагировала моментально и верно, когда я появилась в дверях с безумным видом и ведром наперевес. Дима только и успел, что вскинуть голову, на этот звук, ее зубы уже впились в его руку. Она всем телом повисла на нем, прикладывая последние силы, что остались, давая мне сделать последний решительный шаг.

Раз и еще раз! …

И потом, похоже, что еще… Кажется, чья-то рука легла на плечо, останавливая.

– Хватит, Лера! Хватит!

Вроде она шептала, но нет, оказывается, орала прямо в ухо. В глазах страх.

– Хватит, пойдем от сюда… быстрее.

– Иди. Я сейчас. Сверни налево от двери.

– Хорошо, сверну, но только вместе с тобой…

– Я сказала, иди!

– Нет.

– Иди!

И оттолкнула ее.

Конечно, она не понимала, я не могла объяснить, но послушно повернулась и, придерживаясь за стенку, вышла.

Так, комната была достаточно большой. Что же я хотела сделать? Стеллаж с какими-то банками и канистрами. На них написано такими большими буквами красными: «ОГНЕОПАСНО». То, что нужно! Открыть некоторые было тяжело, пришлось пожертвовать остатками ногтей. Но я открыла и разлила часть из них по комнате.

Потом нагнулась над худосочным, скрюченным телом. Сейчас он не выглядел, как опасный зверь, скорее, как обиженный ребенок. Пошарила в карманах – вот она, дешевая зажигалка с колесиком.

Прихватив самую большую канистру, поволоклась к двери, за мной вилась мокрая змейка.

Нельзя допустить, чтобы кто-то узнал про Андрея. Что вообще был второй. Не могу, не хочу. Не смогу об этом говорить. Я даже с самой собой не смогу об этом говорить. Нет, не могу. «Но второе обгоревшее тело все равно обнаружат, и это вызовет вопросы». Этот голосок вылез неожиданно, видимо, здравый смысл решил показать, что еще тут и работает… «Ну и что? Бомж или еще одна жертва. Или случайный свидетель, не знаю. Это их дело будет. Главное. Что не опознают». «Случайная жертва?! У него одни женщины в списке. Это раз. И случайность исключена… Ерунда!». «Заткнись! Не лезь! Нет времени и сил» – благополучно пожелала я ему. Нашел подходящий момент.

Непослушными, онемевшими пальцами чиркнула колесико зажигалки. Не получилось… Черт! У меня все руки в крови, скользко. Вытерла об остатки одежды… Боже, сейчас стошнит.… Нет, нельзя…

Еще усилие – колесико повернулось и вспыхнуло пламя. Сбоку послышалось шевеление и, от неожиданности, выронила хлипкую пластмассу из рук. Но этого было достаточно – жидкость и вправду огнеопасна – маленькие язычки быстро побежали ручейком вглубь комнаты.

Из боковой двери была видна рука, и валил тяжелый, удушливый дым. Нет, мне это только кажется. Кажется, что слышу его голос:

– Лера…

Ноги приросли к полу. Сознание кричало и билось в истерике, что надо уходить. Но, было большое желание подбежать и затолкать эту высунувшуюся руку обратно и подпереть дверь чем-нибудь тяжелым. Надо…

Я ничего не замечала. Даже того, что к моим ногам и огромной канистре, стоящей рядом с ними, подбирается жиденькое пламя. Из паралича меня вывел оклик сзади. Марина осторожно выглядывала из-за угла:

– Лера! Уходи от туда!

Оторвав взгляд от пальцев, которые вроде шелохнулись, с трудом переставляя ноги, потащилась к ней. Только зашла за бетонный угол, послышался один хлопок, за ним второй… «Кто-то рядом взрывает петарды?! На улице? Какие петарды, идиотка! Это огнеопасные канистры, которые ты подожгла… как хорошо».

Кажется, это я произнесла вслух.

– Хорошо?! Ты, что сдурела! Не сиди здесь, Лера! Уходим!

Марина толкала меня, тормошила, тащила…

А в голове, как заезженная пластинка звучало:

«Уходим, уходим

Наступят времена почище.

Бьется родная в экстазе пылая

Владивосток 2000…».¹³

Хотелось одного – лечь. Да, нужно прилечь… Сердце как-то странно с трудом выгоняло кровь обратно в сосуды. Медленно, с каждым сжатием все медленнее. Поплыли радужные картинки. Неимоверная слабость во всем теле, холод в ногах и руках. Кости превратились в желе и не могли держать всю остальную массу…

Еще один хлопок послышался издалека и свет выключился…

– Лера, вставай!

Дальше были только отрывки… Черно-серое кино.

Испуганное, затравленное Маринино лицо надо мной…

Потом лицо какого-то мужчины, вот он повернулся и что-то начал говорить быстро за плечо, видимо, там кто-то еще стоит. Не видно…

Резкий запах, видимо, я уже в карете скорой помощи. Прямо, как Золушка. Чувствую, как правую руку сдавливает рукавом от тонометра, чуть выше локтя.

– Шок, истощение… Давление низкое…

Дальше опять серая масса.

Ничего, скоро все кончится…

И, похоже, что почти закончилось для меня…

Громкие крики вокруг, серьезные сосредоточенные глаза над марлевыми повязками. Лампы светят в лицо и за одним ослепляют. Я внимательно слежу за каждой, когда проезжаю мимо… Они прикольные, раньше не замечала. Откуда-то несутся киношные фразы про пульс, давление и тому подобное…

«Но мы лежим на склоне холма

И мне кажется, что это все ерунда.

Люди на холме кричат и сходят с ума,

Разбиваются падая с вершины холма…».¹⁴

Разве они не знают, что все закончилось? …

Прошло около восьми месяцев.

Начало лета выдалось в этом году не очень приятным, а так скажем гадостным.

Погодка в основном хоть и теплая, но почти все время мелкий дождик и пасмурное небо. Минорное настроение природы соответствовало моему.

Я не могу точно описать свое состояние. Врач, нанятый тетей, определял, это как депрессию. Что я так и не смогла пережить до конца то, что со мной произошло. И далее бла-бла-бла. Это мое краткое описание всей галиматьи, что он нес.

Елена Викторовна с важным, понимающим видом кивала на каждую его, складно вылепленную из кучи медицинских терминов, фразу – вроде как что-то понимала. Я ничего не понимала и, в конце концов, просто отказалась с ним общаться, надоел со своим чванством. Попыталась объяснить по какой причине не хочу больше с этим индюком разговаривать на «личные темы» – это великий психолог так обозначил. На что меня потрепали по плечу и осторожненько ответили, что найдут другого.

Теперь два раза в неделю я встречалась с тихой, задумчивой женщиной. Она не лезла ко мне с лишними вопросами, а я отрабатывала программу минимум – мы были довольны друг другом.

В парке никого почти не было. Только редкие любители бега по утрам и собаководы. Тут уж хочешь, не хочешь и в снег, и в дождь, и в метель, мороз, а встанешь и пойдешь выгуливать своего питомца.

Самое лучшее время для прогулки. Вечером много праздно шатающегося народу. Даже в самые поздние часы то тут, то там слышны взрывы смеха, либо просто тихие голоса, видны красные огоньки от сигарет. Тянет дымом и ощущение, что отовсюду за тобой наблюдают. Хотя понимаю, что это бред. Никому до меня здесь нет дела, все заняты собой.

Компании молодежи важно распивают пиво из пластиковых бутылок, вальяжно посиживая на спинке лавочки попой, а ногами на сиденье, собственно, где должна находиться по идее пятая точка. Пафосно затягиваются и посматривают по сторонам, замечают ли другие, как они отдыхают. Ну, конечно замечаем. Я вот, иногда глядя на них, ощущаю себя дотошной, истеричной пенсионеркой, так велико мое желание подойти и отстегать хворостиной по этой самой пятой точке. Точно, старость и маразм напали неожиданно.

А с утречка хорошо. Никого, тишина. Слышно только как изредка птички чирикают. Это хоть немного успокаивало, становилось легче дышать.

Хотя, что-то опять вру! Я нигде теперь не чувствовала себя спокойно и свободно. Просто здесь в маленьком островке природы было лучше, чем в квартире. Четыре стены давили на меня и, так казалось, что сходились и расходились. А в виске – именно почему то в правом виске – долбила отбойным молотком боль.

Я лежала в больнице месяца три или может чуть больше. И телесную оболочку мою вылечили, дали наставления по уходу. Тетя как всегда подключилась к процессу и поставила все на широкую ногу. На первое время у меня была сиделка. От этого было еще хуже – не инвалид же я, в самом деле! Через две недели ее работа закончилась.

Съемную квартиру поменяла. К этому моя родственница отнеслась благосклонно, мол, давно было надо съезжать с этой халупы. И тоже приложила здесь свою лапку. Мне было плевать. Хотелось только немного себя обезопасить. Такая не очень уверенная попытка. Теперь у меня была однокомнатная квартирка с маленьким балкончиком на втором этаже в элитном доме. Ну, и черт с ним!

Последние месяцы я тихонько шаркала на работу, и обратно пять дней в неделю, а выходные сидела дома.

Устроили меня в одну из дочерних фирм – маленькую, захудалую, где работали почему-то исключительно дамы «кому за…». Большую часть дня они попивали чай из больших кружек, делились новостями. То есть: у кого скандал с невесткой приключился, у кого что-то схватило ночью и еле отошло к утру, кто просил пересказать пропущенную серию очередной затяжной мелодрамы, потому что муж смотрел «свой чертов футбол», а также новенькие рецепты и схему вязки салфеточки или кофты.

Коллектив нового работника принял с холодком. Но потом оттаяли, когда поняли, что можно поучить молодежь работать и скинуть эту самую работу, не отрываться от основных занятий. Мне было все равно. Лучше перебирать бумаги, сидя в наушниках, чем слушать, вникать и еще делать вид, что понимаешь, сочувствовать. На это я точно не была способна.

Сидеть дома «приходить в себя и отдохнуть еще немного», как мне предлагали, было невозможно. Эти милые стенки, аккуратненький, чистенький, современный дизайн, балкончик с витыми перильцами и даже приятная напольная плитка – все было тюрьмой для меня.

Я сходила с ума от того, что и находиться здесь было мукой, и выйти страшно. Там за низким заборчиком, что огораживал небольшой газончик с елочками и цветочками, еще страшней и неизведаннее. Улица была сборищем, пучиной агрессивных звуков – визг тормозов, наоборот кто-то заводит двигатель, где-то залаяла отчаянно и зло собака, хруст под чьими-то ботинками. Звук шагов за моей спиной приводил в особый трепет, казалось, каждая нерв напряжен, каждая клеточка это движение сзади. Теперь в таких случаях всегда приостанавливалась и делала вид, что роюсь в сумке или завязываю шнурок, а сама остро следила за тем как человек проходит мимо меня. И разумом понимаю, что это глупо, но ничего не могу поделать. На безлюдной улице это особенно глубоко ощущается. В толкучке или на просто главной, оживленной улице, где непременно кто-то куда-нибудь спешит, нет такого неприятного чувства.

Нет, нигде мне не было покоя. Ни на работе, ни дома.

Даже музыку первое время в наушниках опасалась. Вдруг не услышу шагов, ковыряния в замке, шорохов. И каждый раз уверенное бряцание ключей для меня было, как железом по стеклу. Хотелось убежать, забиться в угол. И все приходилось уговаривать свое лихорадочно бьющееся в истерике сознание, что это тетя пришла меня проведать. Да, да, это тетя. Звонок в дверь, значит, Марина наведалась. И перестань трястись, как припадочная!

С Мариной мы стали близкими друзьями. Все же никто не мог понять ее, так как я. Она пришла в себя быстрее. И быстрее адаптировалась к обычной жизни, вернулась в нее. Хотя, то, что произошло, никогда не забудется. Но жить, то дальше надо.

Это мне повторяли изо дня в день все вокруг. Что жить-то надо. Я пыталась и пытаюсь.

Но все сходит на нет. Когда вспоминаю шевелящуюся руку в поеме двери. И еще часть своего разговора с Глебом Изотовым, где он говорит, что обнаружен всего один обгоревший труп.

Всего один.

У него конечно без слова «всего» впереди. Просто один. У меня всего один. Ему непонятен был мой чуть удивленный затравленный взгляд. А мне нечего было сказать, чтобы объяснить. Думаю, Глеб сам разрешил этот вопрос.

Никто не поверит. Никто не будет проверять. Никто не будет выяснять. Дело закрыто. Убийца, маньяк мертв, сгорел. По нашим с Мариной показаниям все произошло случайно. В ходе борьбы несколько свечей упало, и начался пожар. Возможно, что кто-то нам и не поверил, в смысле случайности возгорания, но никаких возражений не было высказано. Всех видимо, и эта версия вполне устраивала, доказательств обратного найдено не было.

Мой рассказ о «белой комнате» на многих произвел неизгладимое впечатление. Интересно, что с ними со всеми было, если бы узнали о настоящем убийце, гуляющем на свободе? Вот его речи, записанные на пленку, могли войти в достояние республики и хорошим материалом для психиатров.

Никто не поверит. Нет, никто.

Он был очень осторожен и скорее всего, подчистил все хвосты. А общение в интернете? Нет, ниточка так себе, в интернет-кафе след потеряется.

Ночами, не смыкая глаз, я сидела и перебирала эти ходы, ниточки и пыталась найти, как бы связать их с Димой и этими убийствами, на чем подловить. А потом вспоминала, что дело закрыто.

Комната потихоньку погружалась во тьму, вначале сумерки. Потом еще темнее. Потом оставался только слабый свет от фонаря. Я ни разу не раскладывала свою тахту. Не было смысла. Невозможно было заснуть от этого страха, что сжимал внутри, как тисками. И большую часть ночи моим пристанищем был правый угол комнаты, за этой самой тахтой. Навалив туда подушек и завернувшись в плед, я безумными глазами следила за этим умиранием дневного света, и каждый раз умирала сама вместе с ним. Пугалась каждого шороха. Глаза постепенно слипались и, когда я начинала потихоньку сползать по стене, то просыпалась и снова вперяла взгляд в темноту, пытаясь подавить панику и увидеть знакомые очертания предметов.

Все хорошо. Ничего не изменилось. Вот низкий столик, чуть подальше перед тахтой, за ним видна барная стойка отделяющая маленькую кухню от основного пространства комнаты. Проехала машина и от света фар по потолку прошлись веером световые полосы. Никогда не замечала, что это так красиво. Хуже было в ветреную погоду. Тени оставляемые от ветвей деревьев казались огромным комком спутавшихся змей, шелест их листьев – свистящим шипением.

От этого попеременного засыпания-бдения к пяти утра становилось тошно и невыносимо. Чуть занималось солнце, я выползала из своего угла. И, волоча за собой плед, придерживая его одной рукой, другой зажигала плиту, варила кофе, а иногда даже что-то готовила, но в основном жила на бутербродах и салатах. Домработница тети время от времени посылала с водителем гуманитарную помощь, обе они переживали, что «девочка очень похудела».

И потом прогулка в парке. Первый поход туда был спонтанным, а дальше уже превратилось в привычку.

И так каждую ночь. И каждое утро. И каждый день. Бессонница, кофе, прогулка и немного сна на лавочке, дорога до работы, медитация над бумагами, неизвестно кому нужными, выслушивание и пропускание мимо ушей наставлений, время от времени разнообразие в виде психолога и выходов в люди, а потом опять по кругу.

Да в выходные не знала, куда себя подевать и чем заняться. Обычно выводили меня на очередной выгул тетя или Марина. Старалась поменьше находиться в местах большого скопления народа. На работу ходила пешком – всего-то сорок минут в пути.

Ничто и ни для кого не прошло бесследно. Мы могли сидеть в кафе с Мариной, наслаждаться сладостями или еще чем-нибудь, спокойно прогуливаться по улице, зайти в магазин. Но синхронно вздрагивали от резких звуков или зажимались, когда слышали чужую, грязную брань и ругань. Подозреваю. Что в глазах друг друга мы видели отражение одних тех же эмоций – страх и желание бежать и забиться в нору.

С Глебом Николаевичем у них, похоже, наметился роман. И совсем недавно, уписывая яблочный пирог, она призналась, что переезжает к нему. Да, я видела с какой нежностью и осторожностью он обращается с ней, будто с фарфоровой статуэткой. Надеюсь, что все получится. Будет трудно, никто с этим не спорит. Но попробовать стоит.

Жизнь налаживается…

«Для кого-то может быть, но не для тебя». Эта мысль все чаще посещала меня. Ну, почему я не могу преодолеть этот барьер? Але хоп и уже на той стороне. С чистого листа все начать.

«Потому что не знаешь точно, где он. Что он теперь? Чем занимается? Следит ли за тобой? Вспоминает ли? И появится ли снова в твоей жизни? Нет, не знаешь. Боишься, сходишь с ума и ждешь. Ждешь возмездия за то, что позволила себе. Ждешь. Ты вышла за установленные им рамки. И ждешь. Для тебя еще ничего не закончилось».

Я поспешно вдохнула воздух, заглушая приступ паники, который возникал, когда в голове – как кучка отвратительных клопов – роились эти мысли.

В начале пути и особой истерии даже думала отказаться от общения теткой и сокамерницей бывшей. А вдруг он выжидает и наблюдает, чтобы нанести удар по самым близким и родным. Так, чтобы было больнее. Но, что я смогу реально сделать? Следить за ними круглосуточно с газовым баллончиком наперевес? Ведро было бы в этот раз неприемлемо. Бред. И мой отказ от встреч с ними ничего не меняет, если Андрей захочет причинить им вред.

Нет, он не будет рисковать, и палиться из-за какой-то мелкой мести. На это его благоразумия хватит вполне.