Читать книгу: «Змий. Часть II», страница 2

Вернувшись в особняк, сразу начал приготовления к Девояновской субботе. Встретился с супругою только поздним вечером, когда спускался к экипажу. Мария выглядела замечательно в новых нарядах, я не удержался и сделал ей комплименты, на которые она лишь фыркнула. Следом хотел заговорить о беременности, но стоило мне поднять тему, как мадам де Вьен пронзила меня взглядом. «Право слово, уже и о детях поговорить нельзя. Всяко ей не то», – притих я.

– Только посмей с кем-то заговорить о моей беременности! – проскрежетала мадам де Вьен. – Придушу и глазом не моргну!

– Не понимаю, собственно, почему? Глупо скрывать беременность, когда ваш живот слишком заметен, Мария. Считай, вы готовы рожать со дня на день. И чего вы злитесь-то все? Мне уже и слова сказать нельзя.

– Потому что я тебя ненавижу! – закипела Мария. – И церберу своему скажи, чтоб он ни с кем не говорил о вчерашнем между нами с тобой! Только нравоучения научился выстрачивать, а молчать он не научился!.. Это ты его надоумил?!

– О чем вы?

– А ты, бедный и несчастный, прям в неведении?! Вот у бешеного цербера своего и спроси!

– Во-первых, вы слишком грубы. Хватит оскорблять моих друзей и меня. Во-вторых, я действительно не понимаю, в чем дело.

Показательно отвернувшись, мадам де Вьен гневно пропыхтела в окно до самого армянского дома, где к тому времени собрались почти все гости. Перед входом к Девоянам, окинув княгиню скользящим взглядом, я не заметил на ее лице никакого гнева, всю злобу как рукой сняло. В передней нас встретили хозяева вечера. Сначала г-жа Девоян сомнительно на нас посмотрела, перемешивая в своем уже увядшем лице негодование, злость и блеснувшие морщины презрения, но скоро взяла себя в руки и приветствовала по обычаю. Г-ну Девоян, уже не отличавшему одно лицо новоприбывшего от другого, было решительно все равно, кто и с кем пришел. Движения князя выходили механическими, ненастоящими. Артур Девоян, повторивший выражение лица своей матери, замешался и быстро заморгал, точно стараясь тем самым рассеять удивительное видение, но когда мы поравнялись, а Мария кокетливо скинула в руки лакея накидку, обнажая свое роскошное декольте, в глазах Артура заискрилось пошлое вдохновение. Князь даже поклонился мне не как бывшему товарищу, а как высокопоставленному лицу.

– Наш милый князь! – басовой волной прогремел голос Керр, кинувшийся обнимать меня. – Вы пришли! Мы уж думали, что не явитесь.

– Почему это? – удивился я.

– В газетах написали, что вы в монахи подались, по церквям расхаживаете, со священниками обнимаетесь да целуетесь, – явился Розенбах, поднося нам бокалы белого вина.

– Думала, вы намекаете на нравоучительное письмецо, наивно полагая, что из-за глупых наставлений я откажусь явиться! – обращаясь к Альберту Анатольевичу, зашипела Мари.

– Должен же вас хоть кто-нибудь начать воспитывать, – как-то жестоко улыбнулся Керр.

Вдруг зала затихла, гул разговоров резко обрубился. В дверях, где появлялись прибывшие гости, возникла покачивающаяся фигура Мишеля Баринова. Безучастно оглядев присутствующих, князь вперил небесного цвета глаза в меня. Чем ближе хромой Баринов подавался в мою сторону, тем более бледнела Мария, а подошедшая к супругу Лале, то есть Вильгельмина (никак не могу привыкнуть к ее новому имени), нахмурилась, пытаясь сообразить реакцию публики и как себя вести.

– Ну рад за вас, что сказать! – произнес Мишель, крепко обнимая меня и похлопывая по спине.

– Вы как здесь? – удивился я.

– Досрочное за хорошее поведение, – ответил Баринов. – Батька постарался, чтоб тебе скучно не было.

– Усы вам не идут, – проявилась мадам де Вьен, слегка толкнув меня.

– О! Зато вы хорошо подходите Адольфу, ма-дама де Вьена, как ему его усы. Мне уже рассказали, какой у вас счастливый брак! Небось каждый день друг другу театральные представления устраиваете? – бросил Мишель и, потрепав меня за плечо, отошел к Бекетову.

Вскоре показались Елизаровы, которые привели с собою располневшего и поседевшего Дмитрия Павловича. При виде меня Елизавета Павловна вытянулась. Казалось, что ей страстно желалось выделать какую-нибудь пакость, но подскочившие обожатели смешали ей замыслы. Княгиня, как и всегда, была красива и молода. Стоило ей войти, многие стали перешептываться о ее удивительной для своих лет молодости, о том, как утончен вкус ее. Притом всякий глядел на меня, выжидал, что я скажу и как себя поведу. Каждый будто был осведомлен в том, что я когда-то любил Елизавету Павловну, или, по крайней мере, каждый знал, что нас связывало нечто большее, чем несостоявшаяся свадьба с Таней.

После балета гостей пригласили на ужин. Столы расставили по всему периметру громадного зала прямоугольной змейкой. Время я провел, участвуя в беседах с Тригоцкими и Швецовыми, они сидели прямо передо мною. Но вот, когда я, наконец, отвлекся от всевозможных разговоров и впал в отчужденное от мира состояние, заметил, как в противоположной стороне за мною внимательно наблюдает хорошенькая особа. Сперва я не опознал эти кокетливые глаза, но затем вспомнил, что уже видел их сегодня. «Как же так?», – подумал я, – «…где такое видано, чтобы какая-то балерина находилась среди нас, за одним с нами столом? И зачем ее туда усадили, а главное, кто позволил?» Не выдержав моего изучающего взгляда, балерина решила улыбнуться.

– Адольф, куда вы постоянно смотрите? – враждебно насупилась мадам де Вьен, с неподдельным интересом выглядывая за спины Швецовых.

– Вот все думаю, почему балерина сидит с нами за одним столом? – ответил я, зарываясь в смешанных чувствах.

– Она – воспитанница графини П*, – объяснила г-жа Тригоцкая Катерина Михайловна, заговорщически поддавшись вперед. – Сама удивляюсь, как ей до сих пор в ее-то возрасте и невыгодном положении дозволяют шпагаты крутить.

– Это, моя дорогая, что называется, дожили! – отозвался Андрей Георгиевич Тригоцкий. – Во время моей молодости, значится, подобное могло существовать лишь в виде водевиля.

– А я считаю – пусть пляшет, пока есть что показать, – добавил Бекетов, тем самым, по обыкновению, заставляя своего отца поперхнуться едой и закашляться, а Баринова рассмеяться.

– Петруш, ты думай, что говоришь, – твердо вступила мать князя. – Порядочная особа не должна скакать по сценам.

– Какой стыд! – заворчали присутствующие.

– Ну действительно, даже я смутился. Будешь себя так вести, получишь, – добавил Мишель Баринов. – Я, знаете, поддерживаю мнение Адольфа, подобным особам не место в нашем кругу. Ведь это то же самое, что посадить к нам девку с улицы, простите за выражение.

– Так оно и есть, Миш, балерина и девка с улицы – вещи, ничем друг от друга не отличающиеся, – вставил Лев Константинович, смакуя кусочек говядины, обмазанный сладким соусом. – В конце концов, она же для себя самое завела сие создание, вот только почему окружающие должны страдать от чьих-то прихотей – неясно.

– Действительно, почему другие должны страдать от чьих-то прихотей? – прорезалась Мари, с намеком поглядев на меня.

Прекращая слушать дальнейшие обсуждения, я вновь обратился взором на танцовщицу: «в отличие от той же мадам де Вьен, эта хорошенькая балерина ведет себя достойно. И платье у балерины, изготовленное по последней моде, не лишено скромности, и декольте не так глубоко… Но глядит на меня эта балерина не отрываясь! Даже в рот куска хлеба из-за нее взять не могу».

– …Так этот брат ейный, беспредельщик этот, даже генерала ножом порезал, представляете, Лев Константиныч? Неужели не знали? – тихо завел г-н Тригоцкий, когда Розенбах вышел из столовой с родителями и супругой. – Удивляюсь, как его до сих пор не осудили. Уверен, что Эдуард Войцыч порядочно подсуетился за голову подкидыша, какой-никакой, а родственничек все-таки.

– О ком вы, Андрей Георгиевич, простите? – вкрадываясь в разговор, полюбопытствовал я.

– Вы разве не знаете Адема Эрдем? – вопросил г-н Тригоцкий.

– Нет, не знаю, – солгал я, справляясь с мучительной болью каблука мадам де Вьен, ослабившую давление только после моего ответа. – Но история, что вы рассказывали, кажется, очень занимательна.

– Эта семья много шуму навела, в особенности из-за своего больного сынули, – начал повествование Андрей Георгиевич. – Написал я, значится, товарищу своему, генералу Е*, про дела да здоровье узнать, как говорится. Ну и спрашиваю у него, значится, как успехи на службе, выведываю новости, а он мне рассказал, мол, пришел к нему, значится, аж с московским поручением Мехмет Эрдем за сынулю просить, мол, он у меня глубоко образованный и порядочный молодой человек, знает то, се, пятое и десятое, и, значится, возьмите его на службу. Ну генерал Е* человек добрый, тем более армии всегда бойцы нужны, вот он и говорит, значится, приводите своего сынулю, посмотрим, что из него состряпать можно… вот и, что называется, привел молодца! – прервался князь Тригоцкий, жадно отпивая вино. – Так вот, значится, испытания наш молодец прошел успешно, зачислили его, значится, с большим авансом на службу – о, как похлопотал восточный папаша! Но не прошло и трех дней, как этот беспредельщик, он же брат нашей Вильгельмины, навел там смуту. Избил половину роты, значится, солдату какому-то палец откусил и, что называется, на закуску в плечо Е* нож воткнул.

– И что было потом?.. – округлив глаза, изумился мой отец. – Что сделали с молодым человеком?

– Что-что… принес беспредельщик этот свои глубочайшие и никому не нужные извинения, на том, значится, его и вышвырнули. Широких разбирательств не было, потому что, как написал мне Е*, испугались этого больного, что он их потом выследит и перережет, – договорил Андрей Георгиевич. – Думал, что его по-тихому отправили или в Сибирь, или того хуже – на Кавказ… Сами знаете, люди там дикие, места гиблые. А оказалось вона что: устроили его, значится, в допросную потрошителем. Держали его там два месяца, а потом – чу! – моему племяннику Алексею Петровичу подкинули на службу в прокуратуру. Ну, говорю, Алешка, вот тебе и сюрприз от государства, исправляй, значится, и доказывай, говорю, что можешь кого хошь перевоспитать получше отца-то твоего покойного, Петра Алексеича-то, земля ему пухом. И главное, из-за чего драка-то была, знаете, господа? А из-за того, значится, что подкидыша в роте турком обозвали! О как! Дожили! Все, значится, правда все глаза выколола!

Кинув на меня тревожный взгляд, отец закашлялся, это вынудило его ненадолго покинуть стол, а Керр, заметив, что мы с Эдмондом де Вьеном имеем какую-то явную связь с «подкидышем», вновь улыбнулся своей странной, жестокой улыбкой, которая еще прежде мне не понравилась. «Новость будоражащая, никак не ожидал услышать, что Адем вытворит подобное бесчинство… искалечить роту и генерала – немыслимо! Ладно на меня он накинулся за сестру, но на всех сослуживцев да на начальника!.. – проворачивал я в голове. – А улыбка Альберта, кстати, мне не приятна… она жесткая». Не хочу Адема ни обвинять, ни защищать, но замечу, что новость произвела на меня довольно сильный эффект, я был ошеломлен куда больше, чем от записки Тани, о которой, к слову, за весь вечер даже и не вспомнил.

Некоторое время погодя гости дружной змейкой разбрелись по залам, кто-то ушел в бильярд, кто-то изволил слушать музыку в мятной гостиной. Мария попросилась от меня в компанию своих бывших подруг, куда я ее передал с превеликой радостию, и отправился в картежный зал. Там не играл, но употребил голландскую сигару, остальные господа швырялись картами, а фон Верденштайн жаловался Морилье на некую особу. Речь Себастьяна была бессвязной и измученной.

– Nein, фы претстафлять?.. Фы!.. Nein! Зозо застафить! Претстафлять! Mein Gott, этот русский йазык! Она меня застафляла предстафлять! То есть не предстафлять, а зафязать! Окончательно предстафлять! Mein Gott! Зафязать окончательно! – недовольно стонал фон Верденштайн.

– Так и что? По-моему, ваша Зозо более чем права, – возразил Павел Шведов, скидывая карты. – Чрезмерное употребление опиума вредно для здоровья, а глюкоина так вообще… Баринов, ваш тигр сдох, или только с обезьяной не прошло?

– Какой тигр? – возник Державин.

– Что значит какой? Обычный тигр, Алекс, папка мне тигра в Рязань пригнал, чтоб я там не скучал. Эта тупая кошка через две недели мне уже так осточертела, что я начал на ней опыты ставить. Издох Кузя (тигр) уже через два дня. Подсадил ему микробов, которых выводил искусственно, а он взял и помер до противоядия.

– Вы противоядие сделали? Вот это да, правда же?! Вы гений! – подпрыгнув с места, зааплодировал Державин.

– Отстань ты, – махнул рукою Баринов. – Лучше вот что, господа, хотел вам предложить визит к Басицкому. Слышал, у г-на Басицкого должен случиться вечер, и мы всей нашей бывшей кукушкой, пока из нас никто не подох, как Кузя, вполне могли бы собраться вместе, отвлечься, так сказать, от насущных проблем, м-м? – ввернул Мишель. – Только вопрос… и вопрос-то к тебе, де Вьен, отсидеться в сторонке не получится с сигарой в зубах. Ты, вероятно, не намерен продолжать общение.

– Почему же не намерен? Признаю, что между нами уже не те отношения, что прежде, а посему совместное пребывание вместе может доставить атмосфере кукушки массу хлопот и довольно неприятный окрас. Но лично я навестил бы Басицкого.

– Вот и славно, на том и порешали без излишних разбирательств! – вставил Артур. – Мать все нервы мне вытрясла, Адольф, из-за ваших радужных фокусов. Следя за вами, все пытаюсь понять, как можно быть таким своенравным человеком, способным сотворять все, что только вздумается. Вас, скажу честно, на дух не переношу, но притом мечтаю быть вами.

– А чего ему бояться-то? Вон его как жись супружеская доконала, – тихо пошутил Мишель, но я отчетливо его услышал, впрочем, как и другие.

– Михаил Львович, вы опять? – вздохнул я.

– Что? Я молчал! – как бы удивившись, отреагировал Баринов, хлопнув Григория Германовича по затылку. – Грегори, скажи, я же молчал?

– Как могила, – солгал Хмельницкий.

– О, к слову о могилах, ты ходил к Бонифацие, де Вьен? – вопросил Мишель.

Но тут, врываясь в игральную комнату, состоящую из сигаретного дыма и тусклого мерцания свечей, вбежала напуганная балерина. Заперев дверь, танцовщица прижалась к ней спиною и, суетливо оглядывая комнату, старалась скрыть подступившее волнение и унять сбивчивое дыхание.

– Ах, a little bird was flying blithely, abruptly fell into the serpent lightly; he was much starving, and she knows, he wants her, how nobody loves (Порхала пташка столь беспечно, что пала вдруг в змеиное гнездо; голодным был властитель страсти, обвил страстно он ее). – важно прихрамывая к более освещенному участку комнаты, проговорил Миша с похотливым выражением лица. – Что же столь милая birdie (пташка) здесь, среди игр на деньги и дымке свеч, забыла?

– Я!.. Сейчас уйду! Немедленно уйду! Не думала, что вы здесь! Как-то заплутала и случайно сюда попала! – почти пропела танцовщица умоляющим голоском.

– And I thought you forgot your honor and pride here and came to look for, birdie (А я-то думал, ты потеряла гордость и честь, пришла поискать), – все ближе и ближе настигая балерину, прошептал Мишель, выпуская клубы дыма. – What do you think about this, gentlemen? What a cutie! (Что вы думаете, господа? Какая милашка!) Так и хочется поцеловать! Вы позволите?

– Остановитесь, Баринов, противно уже! – поднимаясь с места, вмешался я, выдвигаясь из тени. – Пользоваться невозможностью юной барышни ответить вам – низость.

– Да ладно, она же сама пришла! Или ты и из-за этой меня на дуэль вызовешь? – выгибая бровь, ответил Мишель. – Ну ладно-ладно-ладно! Как близкому другу прощу тебе подобный выпад, так уж и быть.

– Неужели-таки простите? А я уж устрашился остаться в немилости! – язвительно заметил я, протягивая руку напуганной балерине. – Прошу, пройдемте со мною, милая, отведу вас.

– Правильно говорить не «отведу», а «уведу», де Вьен! Доучи русский, чтобы называть вещи своими именами, – раскатисто рассмеялся Мишель. – Нет, вы слышали, господа? Он ее «отведет»… куда, интересно?

Не обращая внимания на последующие разговоры и смелые выпады в сторону воспитанницы г-жи П*, что велись на английском языке, я провел балерину через другой ход, ведущий в промежуточный зал с расписными китайскими вазами, чашечками и тарелочками. Танцовщица не начинала диалог, поэтому я решил заговорить первым.

– Князь Адольф де Вьен, – произнес я, выжидающе взглядывая на балерину. – Сегодня нам посчастливилось познакомиться заочно, помните?

– Александрия П*, – представилась танцовщица. – Да, вы были напротив меня.

– Вероятно, могу полюбопытствовать, как вы вдруг оказались в игральном зале? Заметил, вы были взволнованы. К слову, во мне вы можете не сомневаться, я вас не обижу.

– Знаю, вы не такой, как другие! Вы добры и благородны, – мгновенно переменившись в настроении, закокетничала Александрия. – Г-жа П* желала рекомендовать меня какому-то овдовевшему старику, чтобы потом, думается, выдать меня за него замуж. А я за старика замуж не собираюсь, слишком молода для ударов судьбы! Вот когда овдовею в тридцать с небольшим, тогда и разрешу какому-нибудь старикашке жениться на себе, а пока нет уж!

«Не думаю, что у тебя есть возможность выбора, birdie», – подумал я, после чего продолжил диалог: – Вы представились как П*, вас удочерили? Извините, что сую нос не в свое дело, но лучше расспрошу вас, чем услышу грязные сплетни от сомнительных источников вроде г-на Баринова, что давеча напугал вас излишним вниманием.

– Да, г-жа П* записала меня дочерью, все благодаря моей красоте! – поделилась birdie и, после долгого молчанья, продолжила: – Моих родителей не стало, когда я была совсем малышкой.

– Очень жаль. Понимаю, как никто другой, какое горе вам пришлось пережить. Моя мать покинула этот свет, когда я, как и вы, был еще ребенком… Слышите, кажется, музыка закончилась в мятном зале?

– Да, непривычно тихо! – зачем-то оглянувшись назад, заметила Александрия. – Спасибо вам, что увели меня оттуда! Хоть и не знаю английского, но, думается, тот г-н говорил что-то нехорошее… ой! – призналась birdie, отвлекаясь на полки с коллекционными вещами и картинами. – Какая забавная штучка! Что это, подвеска или сережка? Их здесь так много, поглядите! Вон та вещица, китайский дракончик, – самая красивая! Как все блестит и переливается!

– Вещь действительно уникальная, но это не подвеска и не сережка, а зубочистка начала XVI века, – рассказал я.

– Никогда бы не подумала, что эта вещица всего лишь зубочистка! Удивительные изделия! Ой, а там что?! – обращая внимание к двери, воскликнула танцовщица. – Даже боюсь подумать! А что это?

– Костюм для борьбы с медведем, – объяснил я, проследовав с birdie в кабинет древней истории. – Здесь рогатыня для охоты на, например, лося или оленя, внизу мечи и сабли. Эти фигурки – гири кистеней, а вот те – навершия булав. Лук и стрелы, думаю, вы различили и без меня. Когда-то все это принадлежало моему отцу, пока не случилось безрассудное дарение целого собрания.

– О! Вам не тяжело?

– В смысле? Не тяжело ли мне было расстаться с коллекцией? – спросил я, проследовав с Александрией через оранжерею во внутренний балкончик.

– Нет! Носить все это в своей голове! Вы такой умный! – простодушно ответила birdie и сразу как бы случайно уронила свой веер к моим ногам. – Как неловко, сегодня с утра этот веер не дает мне покоя!

Когда наклонился к расписному вееру, Александрия сделала вид, что из-за неустойчивого положения начала падать, от чего мне пришлось быстро встать и поддержать ее за руку. Чуть-чуть спустив веки, юная П* будто приготовилась к поцелую.

– Ваш веер, – выразил я, не сводя взгляда с лица балерины, как бы смутившейся и покрасневшей. – Думается, пора возвращаться в общий зал. Мы отсутствуем достаточно долгое время. Г-жа П* может заволноваться о вас, Александрия.

Погрустнев, балерина повиновалась и послушно проследовала за мною. К дверям мятной гостиной мы подобрались быстро, без разговоров.

– Благодарю, Адольф! Вы – мой спаситель! – проговорила балерина и засмеялась. – Я очарована вами! Вы так же умны, как и красивы, хотя сочетание двух этих качеств – большая редкость.

– Спасибо, Александрия. Рад был познакомиться с вами, – попрощался я, любезно поцеловав протянутую мне ручку.

– А я-то как рада! До встречи, милый князь.

Birdie еще долго смотрела вслед, пока моя фигура не скрылась в резных дверях.

Вернувшись в мятный зал, я первым делом определил, кто и где из важных персон находится, что делает. Старый князь беседовал с г-ном Крупским и с г-ном Елизаровым. Сергей Михайлович выглядел неприятно: физиономия его являлась услужливой и раболепной, словно выпрашивающей денег. Тогда начал искать Елизавету Павловну, кою обнаружил в самом конце зала в кругу многочисленных обожателей. Лале, то есть Вильгельмина, и Розенбах стояли в отдалении, было видно, что княжна на что-то жаловалась и чего-то просила. Моя Мария восседала на диванах совсем одна, подперев кулачком в узкой перчатке уставшую черноволосую голову. Остальные дружно кучковались по сторонам.

– Драгоценная, почему вы коротаете время в одиночестве, где?.. – начал я, как Аранчевская меня резко перебила.

– Потому что ты меня оставил одну! Совсем одну, на растерзание этим паршивкам, чтобы их желчная зависть разорвала меня в клочья!

– Но вы сами попросились к подругам… – растерялся я, косясь вокруг в опасении, чтобы никто не услышал наше разбирательство, как вдруг, точно нарочно подбирая композиции, музыканты ворвались в спокойствие зала резким Корелли.

– Нет, не хотела этого! Ты должен был понять, а не вести себя как дурак! – прошипела Аранчевская. – Ты меня бросил, как какую-то дешевку, а сам ушел развлекаться! Где ты был?! С кем ты был?! Говори!

– Мария Константиновна, на нас смотрят… – от стыда потупив взор, отметил я, тогда как некоторые из присутствующих, в том числе Эдмонд де Вьен, уже устремили на нас взгляды.

– Да неужели! Ты знал, что на нас будут таращиться, мы же завидная пара, должны соответствовать! Так чего же теперь стесняешься?! Пусть глядят, смакуют мой оскорбленный, но зато какой разодетый и обвешанный драгоценностями вид!

Здесь я не выдержал и отошел ненадолго от émeraude за креманками с клубничным мороженым. Забрав две последние вазочки, я вознамерился вернуться на прежнее место, как вдруг Твардовский чуть не сбил меня с ног. Некоторое время Даниил виновато глядел на меня, растерянно хлопая пушистыми ресницами, пока, наконец, не извинился, прорвавшись женственным голоском. Не обмолвившись с юношей ни единым словом, я обошел его и, возвратившись к мадам де Вьен, любезно протянул ей одну из хрустальных вазочек.

– Подавись своим мороженым, змий! – фыркнула Аранчевская, чем развеселила Мишеля, что-то шепнувшего на ухо шведу. – Что же ты не отвечаешь, Адольф, где ты был, с кем был и что делал?! Почему я должна ходить и выискивать тебя повсюду, а?!

– Играл в карты и курил сигару… – виновато солгал я, тогда еще не догадываясь о натуральных причинах злости супруги.

– А-а-а играл! Ну да, а я погляжу, ты такой масленый пришел именно от своих друзей! Не держи меня за… – проскрежетала Аранчевская, собираясь выругаться, но ее вдруг появившийся отец расстроил эти планы.

– Машенька, доченька, что-то не так? Скоро твой голос прорвется сквозь Корелли, – обеспокоено начал Константин Константинович. – Видел, г-н де Вьен тебе мороженко принес. Покушай, лапушка.

– Да черт с вами всеми и вашим мороженым! – поднявшись с дивана, взбесилась Мария и, указывая на меня, закончила речь: – Особенно с этим змием черт! Надоел мне уже!

– Что же приключилось, князь? – отчаянно прошептал г-н Аранчевский, усаживаясь рядом со мной. – Пребывал почти в конце зала, ничего не слышал, но видел, что Мария недовольна.

– Знать бы мне самому, что приключилось, пока меня не было, я бы с удовольствием истолковал, а так сам в глубочайшем неведении.

Пока находился в раздумьях, г-н Аранчевский опустошил креманку Марии и зачем-то начал вертеться на месте, создавая суету. Оказалось, князь искал носовой платок, куда поспешил высморкаться, а после и вовсе в него расчихаться. К тому времени в зале опустело, многие вышли на танцы.

Супруга моя вернулась сразу, как только из мятной залы скрылся мой отец под руку с г-жой Растопшиной, они, было заметно, еще больше сдружились с дачи Елизаветы Павловны, история с Таней сплотила их в единое целое.

– Ведите себя прилично, – басом разразился Альберт, подводя Марию ко мне. – До свидания, Адольф. Хорошего вам отдыха.

– Как? Вы уже уходите?

– Не вижу смысла здесь оставаться.

– Вот и… – хотела выругаться мадам де Вьен, но умолкла, когда Керр пронзил ее взглядом.

Не успел я попрощаться с Альбертом, сказать с ним пару слов, как тот сразу ушел. Скоро ко мне подошел Павел Шведов. Князь беспрестанно за что-то извинялся передо мною, мямлил, в особенности просил прощения за Артура Девоян и его слова в карточном кабинете. Пока мы говорили, Миша долго стоял подле меня, переминаясь с ноги на ногу, и незаметно подслушивал. Оглядев его, я вопросил:

– Не угодно ли вам что-либо узнать?

– От тебя? Нет, – ответил он и, обмерив меня удивленным взглядом, захромал в танцевальный зал, мы с Мари и шведом пошли следом.

Танцевать мадам де Вьен было нельзя, но ангажировать другую барышню она мне не позволяла и держала за руку, чтоб я никуда не ушел. Пока мы пребывали с теми же Тригоцкими и Швецовыми, у меня имелась возможность понаблюдать за толпою. Тогда с видом напускного равнодушия рядом со мною прошла очередная барышня со своею мамашей, уронила бальную книжечку. Бросив скучающий взгляд на предмет, я перевел глаза на оказавшегося рядом Эдуарда Войцевича, который по сему поводу выдал довольно примечательное высказывание: «ежели так и дальше пойдет, девицам будет нечего ронять на пол. Вы уже не жених, Адольф, а муж, а среди дам по вашу душу настоящая война». Мария от этого замечания вспыхнула, глаза ее покраснели. «И все-таки у меня есть супруга, я верен ей», – хоть и лживо, но произнес я, рассчитывая на то, что мадам де Вьен поддержат эти слова, но не тут-то было. Очевидно припомнив себе наше раздельное и не примерное житие во Франции, Мари почти зарычала и скрипнула зубами, углядев в словах не только очевидную ложь, но и подтверждение (которого, к слову, не было), что супруга мне не шкаф – подвинется. Что насчет книжечки, то ее, разумеется, я не собирался поднимать, за меня это сделал Твардовский. Схватив с пола вещицу, юноша бойко подскочил за барышней. Увидав подле себя не желаемого меня, а какого-то Твардовского, девица с таким остервенением вырвала из рук юноши книжечку, что у многих наблюдателей это вызвало смешок.

– Вижу, вы как всегда в лучах обожания, – подметила барышня подле меня. – Не узнали, ваше сиятельство? Я Дуня, ваша бывшая ученица из Смольного. Впрочем, вас, конечно, тяжело назвать преподавателем.

– Евдокия Антоновна? Как вы… изменились!

– Оная самая! Удивительно, как вы не забыли моего имени? Я теперь фрейлина императорского двора, вот и изменилась, – горделиво объявила Дуня. – Вы тоже другой, Адольф де Вьен. Усы ваши хороши, и фрак сидит не куце, как раньше. Одобряю.

– Благодарю, Евдокия Антоновна. Как поживает София Леманн?

– Вы даже ее помните! Да вы же мой хороший, какой молодец! – отозвалась Дуня, обращаясь ко мне, как к дрессированной собаке, послушно выполнившей команду. – Соня занимается. Мы встречаемся каждый понедельник, среду и пятницу в одном из уголков Зимнего. Надо же хоть кому-то заняться ее замужеством, а то так и просидит в девках. Ежели хотите, приходите к нам в час дня, я вам напишу, через какую лестницу заходить, или, как Миша говорит, «начирикаю»? Мы часто вспоминали вас, г-н де Вьен, и поражались вашей безграничной доброте к нам – к простым смолянкам, вашей любви к творчеству. Часто обсуждали время, проведенное вместе, как мы наблюдали за перестановкой мебели в нашем кабинете, и как вы нас учили три секунды. Для вас, вероятно, день с нами был не более чем наказанием за дуэль, но для нас то время было весьма любопытным событием. Соню хотя бы развлекли, а то она постоянно ревела.

– А что с ней? – изумился я.

– Ой да чувствительная шибко. Напридумывает себе всякое, вот и ревет. За ней г-н Терехов все бегал, да и сейчас активно метит в женихи, а она что тогда ни в какую, что сейчас. Тогда из-за него ревела, теперь тоже.

– Терехов… Те-ре-хов… что-то знакомое! И что же, Софии совсем не нравится г-н Терехов? Так, а кто он таков, чем занимается, кто по чину?

– Да знаете вы его, племянник князя Тригоцкого – граф Алексей Петрович Терехов. Недавно сменил отца, служит прокурором. Сами же знаете, ей-богу, не попугай же я вам, чтоб пересказывать, – ответила Дуня, после чего показательно вздохнула и продолжила: – Вот и я задаюсь вопросом: чего не жениться? Г-н Терехов граф, имеет доход, недурен собою, да что там, разве ее переубедишь? Да и гордости в ней, как в царице, вот только откуда – неясно. Она, насколько я поняла, обиделась на того за что-то, вот он и думает да гадает, все разгадать не может, чего это у ней в голове стряслось.

– А во фрейлины ее не взяли? – поинтересовался я. – Евдокия Антоновна, не соблаговолите ли вы станцевать со мною?

– С удовольствием. Пусть все от зависти погорят, – согласилась Дуня, выходя со мною в центр. – А во фрейлины она не пошла, хотя я ее всеми силами уговаривала. Сами посудите: я стала фрейлиной, у меня появился богатый покровитель, который и платья мне дарит, и драгоценности, шубу из лисы, расшитый серебром и золотом платок, да еще и сюда вывел – выгода на выгоде. Могли бы вы предположить, чтобы какая-нибудь купчиха была допущенной на светское мероприятие? Нет? Вот и я не могла. Знала бы, что попасть в ваше общество так легко, сделала бы это намного раньше, а не сидела бы, не ждала бы какой-то любви.

– Г-жа Правдина, да вы настоящая купчиха!

– Кровь, что сказать! – расхохоталась Дуня.

– Вы напоминаете мне Марию Константиновну, когда та была еще юной девочкой. У нее такая же деловая хватка, нюх на прибыль.

– Нет уж, с вашей женой мы совсем не похожи. У меня нет того безрассудства, которое присуще ее импульсивным поступкам и дерганному характеру. Я слишком расчетлива, так что услуживала бы вам, как могла, ковриком бы стелилась. А она вон уже какая красная стоит, ревнует. Надеюсь, когда мы докончим танец, она меня не съест? У меня завтра утром примерка, не хотелось бы, чтоб съели, а послезавтра – на здоровье.

– Прямота ваша бесценна, Евдокия Антоновна! Знаком с вами второй в жизни день, а вы мне уже все выложили, что могли!