Читать книгу: «Багровое откровение. Исповедь алого генерала», страница 2

– Переходить… дорогу? – мой голос сорвался на тон выше. В ушах застучала кровь. Я была шокирована проявленной наглостью. – Умерьте пыл! С этим делом разберусь сама! Без вашего… – губы дрогнули в язвительной усмешке, – участия.

Намёк разбился о ледяное спокойствие. Вальтер стоял, наполненный той опасной уверенностью, которую даёт слепая вера в безнаказанность. В его глазах плясали отблески чего-то… нездорового – опьянение властью, превращающее людей в пародии на самих себя. Что ж… Он был далеко не первым и не последним, кто сильно заблуждался на свой счёт.

– Мне говорили: вы упрямы, – его губы растянулись в улыбке, напоминающей шрам. – Но я ломал и не таких.

Вызов. Чистейшей воды. Угрожать имперскому генералу? Самоубийство. Любой другой уже ползал бы по полу, вымаливая прощение. Но не он…

– Ломал? – я медленно перевела взгляд, голос зазвучал сладко, как испорченный мёд. – Проверим…

Вальтер заметил угрозу слишком поздно. Удар ногой пришёлся чуть ниже рёберной клетки. Боль разлилась по телу ледяной волной. Его дыхание сбилось. Он рухнул на колени, скрючился. Тонкие пальцы, покрытые старыми шрамами, впились в живот – словно пытаясь собрать рассыпающиеся внутренности. На губах выступила кровь.

– Кх…! – зашипел, взгляд стал настороженным, но ещё не сломленным.

– И… это… всё? – я вцепилась в его воротник. Ткань заскрипела под ногтями. Притянула так близко, что почувствовала горячее дыхание. – Не похоже… – с удовольствием разглядывала перекошенное от боли лицо, – чтобы вы вообще понимали, с кем связались.

Его зрачки расширились от осознания опасности – человеческий инстинкт. Он был растерян. Но где-то в глубине чувствовался огонь неповиновения.

– Отпу…сти…те… – хрип вырвался сквозь сжатые зубы, словно последний воздух из проколотого баллона.

– Отпустить? – едкий смешок разрезал тишину. – Как скажете.

Вальтер подошёл слишком близко к пропасти – и поплатился. Взмах рукой. Глухой звук удара спины о мрамор. Он перевернулся на бок. Хриплое дыхание смешалось с прерывистыми стонами – тихими, жалкими и неразборчивыми.

Хотела ли я его убить? Нет. Слишком просто. Мне нужно было, чтобы эта жалкая пародия на человека осознала, как хрупка его власть, и близко дно той ямы, которую называл «карьерой».

Простая цель была достигнута. Я повернулась к выходу. Шаг. Ещё один. И вдруг – щелчок. Сухой, металлический – как хлопок дверью в ад.

– Поднимите руки и медленно повернитесь! – его голос дрожал от адреналина.

В стекле мелькнуло отражение: Вальтер, тяжело дыша, с трудом поднялся, опираясь на подоконник. Правая рука дрожала, сжимая P38 – хватка была неуверенной, палец скользил по спусковому крючку, ствол едва не опускался под тяжестью боли.

Я повернулась плавно, как танцовщица перед финальным пируэтом. Руки скрестились на груди – жест одновременно защитный и вызывающий.

– Я сказал… – его голос дрогнул. Шаг. Споткнулся, выдавая слабость. Пистолет чуть опустился, но тут же вновь поднялся – хоть и с заметной дрожью. – Руки… вверх…

В его глазах смешались боль и странная холодная уверенность – он понимал, что балансирует на грани между властью и полным крахом. Но не собирался покорно отступать.

– Тише, капитан, успокойтесь, – я прикоснулась пальцем к губам. Они иронично растянулись в опасной улыбке. – Вы же не хотите поднять на уши весь… Берлин? – глаза ехидно сузились, как у хищника перед кровавой расправой. – Этот пистолет – детская игрушка. Я убью вас раньше, чем нажмёте на курок.

Вальтер был опасен в подвалах директората, где стены пропитались криками и смертью. Но здесь, один на один, без поддержки системы – он всего лишь… человек. Уязвимый. Слабый. А вокруг – пустота. Спасать? Героев нет. Полиция закрывала глаза на «несчастные случаи» – если жертва успела нажить врагов в верхах.

– Вы… лжёте…

Он не верил мне. Полагал: пистолет защитит. Наивно, но не лишено смысла. Будь перед ним обычный человек – возможно, это бы сработало. Но мне ничего не стоило развеять заблуждение. Один шаг – и сам Господь не спасёт. И всё же… интуиция подсказывала: стоит решить конфликт мирно.

– Возможно, вы правы, – ответила я, намеренно играя на его слабостях. – Но представьте, – осторожно указала на пистолет, – что, если… – голос упал до шёпота, словно делилась страшной тайной, – промахнётесь? Покушение на генерала. В имперском департаменте… – сделала паузу, будто пробуя угрозу на вкус. – Вам не сойдёт это с рук…

Тишина. Вальтер сжал пистолет, взгляд метался, дыхание стало прерывистым. Внутри шла отчаянная борьба между желанием наказать меня за нападение и страхом перед трибуналом. Секунда. Две. Тяжёлый выдох – словно выпускал остатки воли.

– Вы… правы, – медленно опустил пистолет, но палец остался на скобе курка – привычка, въевшаяся в мышцы. – Моя жизнь… в ваших руках.

Колени коснулись пола с тяжестью человека, принимающего приговор. Голова склонилась – не в поклоне, а в признании поражения. Он понял: инцидент вышел за рамки формальных отношений. В армии, где всё подчинено строгому контролю, такое не прощали.

Я медленно подошла ближе, присела на корточки перед ним. Платок из кармана развернулся белым крылом.

– Н-нет… – он дёрнулся, будто от раскалённого металла, – я…

– Тс-с-с, – я коснулась его губ, стирая алые линии. Движения были нежными, как у медсестры. – Видите? Я не кусаюсь, – на лице появилась фальшивая улыбка, но в глазах – безразличие. – Если не будете провоцировать.

Вальтер оказался «счастливчиком». Он силился не стонать, но каждое движение отзывалось болью – рёбра, скорее всего, были треснуты. Я поднялась, протянула руку.

– Простите, – его пальцы дрогнули, едва коснувшись моих. Он выглядел растерянным и подавленным, но голос звучал ровно, без ожидаемой дрожи. – Я не должен был угрожать вам. Как… мне загладить вину?

– Забудьте об этом, – я отмахнулась, понимая: Вальтер действовал на инстинктах. – Сегодня закрою глаза на случившееся, – сделала паузу, ощущая, как напряжение уходит. – Но впредь – хорошо подумайте: стоит ли рисковать? – провела пальцем по его медали, смахнув невидимую пылинку. Металл был тёплым от тела. – Кто знает, чем это обернётся…

Вальтер кратко кивнул. В его глазах смешались благодарность и затаённая ненависть. Он получил урок, понял: эта милость – не прощение, а отсрочка. Оставить его живым было расчётом – мёртвый эсэсовец создаст проблемы, а запуганный может пригодиться. Отныне его жизнь зависит от моего настроения. Один неверный шаг – и медаль станет удавкой.

✼✼✼

Лучи утреннего солнца пробивались сквозь тяжёлые бархатные шторы – рисовали на стенах причудливые узоры из света и тени. Спальня дышала сонной теплотой. Казалось, даже пылинки в воздухе ленились кружиться.

Вставать не хотелось. Вовсе. Я зажмурилась, обняла подушку и уткнулась лицом в её прохладу, вдыхая тонкие нотки лаванды.

– Ещё пять минут, – уговаривала себя, зная, что они растянутся в десять и больше.

Я встала с кровати, босые ноги коснулись прохладного паркета. Потянулась. Подошла к окну, задержавшись на мгновение, открыла створки. Осенний воздух – терпкий, с горьковатым привкусом опавших листьев – одарил приятной прохладой.

В углу стоял дубовый французский трельяж, словно забытый временем. Резные ножки, украшенные позолотой, всё ещё хранили следы былого величия, несмотря на царапины и потёртости, оставленные бесконечными переездами.

Я присела на стул с мягкой спинкой, посмотрела в зеркало. Отражение далеко от идеала: длинные волосы спутались, лицо бледное, как у покойника… Губы искривились в ироничной улыбке. Показываться в таком виде в департаменте и, не дай Бог, на глаза шефу? Самоубийственная затея.

В конце коридора слышался тихий голос Марии. Она суетилась на кухне. Руки двигались с той особой сноровкой, что приходит только с истинной любовью к порядку. Светлый фартук мелькал, как крыло белой птицы. Протирая бокал, тихо напевала ритмичную мелодию.

– Доброе утро, – я улыбнулась, наблюдая за её ловкими движениями. – Ты сегодня полна энергии. Как продвигается подготовка к празднику?

– Доброе утро, – ее губы дрогнули в тёплой улыбке. Она повернулась – в движении было что-то… танцевальное: лёгкий наклон головы, жест рукой, приглашающий к столу. – Хорошо. Благодаря Феликсу я быстро управилась.

– Приятно слышать, – я подошла ближе, села на стул, наблюдая, как солнечный зайчик играет на серебряной ложке. – И где наш герой?

– На ярмарку пошёл, – ее голос стал звонче, щеки порозовели. – Себастьян обещал сувенир.

Она засветилась от радости, вспомнив про ярмарку – всегда её любила. С раннего детства ждала с нетерпением. Веки сомкнулись в предвкушении – пыталась представить, что купит Себастьян, знавший толк в подарках.

– Понятно. Я рада, что они отвлеклись от хлопот по дому. Может… – посмотрела на неё – и тебе прогуляться? Отдохнуть от домашней рутины.

– А вы… – она вдруг смутилась, опустив глаза и покраснев, – не составите мне компанию, госпожа?

– Конечно, – я искренне улыбнулась. Только с ней могла быть собой. – У меня есть немного… свободного времени.

На ярмарке царила оживлённая атмосфера. Воздух вибрировал от смешанных голосов. Ряды ломились от диковин – шкатулки с тончайшей резьбой, в которых, казалось, застыли целые истории. Украшения переливались на солнце, как капли росы.

Фермеры продавали тыквы-великаны, предлагали ароматные булочки и хлеб, выпекаемый прямо на месте.

В глубине мелькнул знакомый мужской силуэт. На широких плечах – безупречный строгий костюм. Короткие волосы у висков и борода цвета тонкого серебра. Под шляпой с узкими полями – пронзительный взгляд, наполненный мудростью прожитых лет.

Рядом с ним вертелся улыбчивый юноша. Его глаза, – яркие и любопытные, – перебегали с прилавка на прилавок.

– Вновь деньги на ветер! – грозный голос Себастьяна прозвучал, словно выстрел, пронзивший шум ярмарки. – Мы пришли сюда не для этого!

– Что… происходит? – мы с Марией незаметно подошли ближе. – О чём спор?

– Доброе утро, госпожа, – Себастьян выпрямился, поклон был точен, как военный салют. – Учу Феликса правильно распоряжаться деньгами, – досадный взгляд метнулся в его сторону. – Он уже купил ненужные безделушки…

Феликс проигнорировал замечание – словно взмах крыла мухи. Губы растянулись в широкую, почти детскую улыбку.

– Да! Безделушки! – в голосе звучала гордость. Он полез в карман, достал и показал несколько ювелирных украшений. – Зато какие!

Себастьян тяжело вздохнул, осуждающе покачал головой. Феликс напоминал ребёнка, вывалившего на стол коллекцию мёртвых жуков перед гостями – восторг, граничащий с безумием.

Комичность происходящего рассмешила, но не удивила. Феликс был душой компании, разорванной в клочья.

Мы встретились далёкой зимней ночью в послевоенных трущобах – развалины домов, нищета, вой голодных собак. И среди этого ада – мальчишка. Лет семи. Дрожащий. Оставленный на произвол голодной смерти.

Зачем такой одиночке, как я, понадобилось спасать этого забытых миром детей? Приводить в свой тёплый, но пустой дом? Не знаю. Возможно, их пустые, как ледяная пропасть, взгляды напомнили мне скорбь Себастьяна. Он всё ещё оплакивал свою семью: жену, сына и совсем малышку-дочку.

Он принял их как своих. Полюбил. Посвящал всё свободное время. С нежностью оберегал и заботился. Ночью пел колыбельные, днём учил завязывать шнурки. Но мог и отругать, если дети слишком сильно шалили.

✼✼✼

Департамент шумел – как потревоженный улей. Коридоры кишели офицерами, сгибающимися под тяжестью папок. Бумаги хлопали, телефоны трещали, сапоги отбивали нервный ритм по мраморным полам.

Кабинет встретил приятной тишиной. В нём не было показной роскоши Штальграфа, золотых регалий. Только холодная элегантность с острыми углами и функциональная строгость.

В воздухе витал слабый запах лаванды. Свет из окон с полупрозрачными шторами падал ровными полосами на паркет – без теней. Никаких тёмных уголков. Никаких тайных мест.

Центральное место занимал широкий стол из чёрного дуба, идеально гладкий. На нём – чернильница с пером, один телефон для прямой связи и лампа с абажуром из тёмного стекла.

У дальней стены возвышались два шкафа с папками – их матовые дверцы отражали солнечные блики. Рядом, словно окно в другой мир, висела обширная карта Европы, испещрённая булавками.

Я медленно прошла к столу. Кожаная обивка кресла, протёртая под тяжестью бессонных ночей, скрипнула под весом. Взгляд задержался на краю стола – стопка документов от секретаря. Их углы слегка помялись под чьими-то нетерпеливыми пальцами. Внутри – отчёты полиции, фотографии… И ни одной полезной зацепки.

Беспорядок. Хаос. Идеальные жертвы. У генералов – ни громких подвигов, ни грязных секретов, ни очевидных врагов. Остальные – простые жители приграничного округа Кракова. Без связей, секретов и тайн, за которые стоило отдать жизнь.

Фотографии тоже оставались безмолвными свидетелями. Кто убийца? Судя по всему, обезумевшая стая волков. Или, по крайней мере, так казалось на первый взгляд. Но раны на телах… Слишком точные. Нанесённые с человеческой яростью.

Голова кружилась от бесполезных догадок. И вдруг – стук в дверь. Я закрыла папку – чуть сильнее, чем нужно – отодвинула в сторону. Пальцы невольно поправили складки мундира: привычка, выработанная годами.

– Войдите.

Дверь скрипнула, и в проёме возник знакомый силуэт в чёрном мундире. Косой луч упал на лицо, подчеркнув резкие скулы и тень под глазами – словно не спал последние сутки.

– Приветствую, генерал-инспектор! – Вальтер закрыл дверь за собой. Шаг. Ещё один. Сапоги глухо прозвучали по паркету. Рука выпрямилась в чётком военном приветствии.

– Что вы… здесь делаете? – мои брови удивлённо взлетели вверх. Его появление стало неожиданностью. Я была уверена: после вчерашнего «разговора» в имперском департаменте он и носа не покажет.

– Исполняю приказ рейхсфюрера.

– Приказ? Разве мы это не обсуждали? Я не нуждаюсь в защите.

– Это не вам решать, – он выпрямился, кожаный ремень заскрипел под натяжением. – У меня…

– Вас жизнь ничему не научила? – голос прозвучал резко, как щелчок затвора. Вальтер вздрогнул – не от слов, а от скрытой угрозы, спрятанной за холодной вежливостью. – Хотите повторения вчерашнего?!

Гнев пульсировал в висках. Если он снова хочет диктовать условия – ссадинами не отделается.

– Послушайте, – тень Вальтера легла на карту, закрывая Польшу. Он подошёл к столу. – В одиночку вам будет трудно раскрыть это дело, – голос звучал ровно, но левая рука сжалась в кулак – словно пытаясь удержать нарастающее напряжение. – Поверьте. Я смогу помочь. Вот увидите!

Опять та же пластинка: опыт работы в полиции, запутанные дела, специальный отдел. Его аргументы звучали отточено – словно речь на казни. А улыбка – слишком гладкая, отполированная годами тренировок перед зеркалом – ни одного лишнего движения.

Но за этим спектаклем скрывалась гарь сожжённых досье, железный привкус страха, крики, которые так и не дошли до суда. Почти за каждым его «товарищем» закрепилась слава безжалостного палача: ни совести, ни сострадания – все были глухи к чужой боли.

Его досье не отличалось от других – те же методы, те же исчезнувшие свидетели.

– Красиво говорите, – я медленно обвела взглядом безупречно застёгнутый мундир. – Но где уверенность, что рейхсфюрер не отдал вам… дополнительные распоряжения?

– Я не стал бы вас обманывать! – тень скользнула по скулам, но исчезла так же быстро, как и появилась. – Прошу, поверьте! Я искренне хочу наказать виновных!

Тишина. Я сузила глаза, взвешивая риски. Порученное дело было сложным, а времени всё меньше. Не справлюсь – буду отвечать головой. Приму помощь эсэсовца – не оберусь слухов. Пойду против самого Гиммлера…

– Хорошо. Я дам вам шанс показать, на что вы способны. Но. Всего. Один.

Его глаза расширились, зрачки на миг превратились в чёрные дыры. Брови взлетели вверх, но почти сразу опустились – он поймал себя.

– Я не подведу вас!

– Не радуйтесь, – голос прозвучал низко, угрожающе. – Если ложь вскроется – подвалы директората покажутся настоящим раем по сравнению с тем, что вас ждёт, – губы дрогнули в усмешке, похожей на оскал. – Это… понятно?

Вальтер отвёл взгляд, молча кивнул. Плечи напряглись, рука невольно сжалась у рёбер – словно старые раны снова напомнили о себе. Он понимал: я не шучу. Хрупкое подозрение – и он будет мечтать о виселице.

✼✼✼

Национальная государственная больница Фридрихсхайне когда-то блистала как хирургический скальпель под операционными лампами. Сюда съезжались лучшие умы Европы, а студенты-медики толпились в аудиториях, ловя каждое слово светил науки.

Но от былого величия не осталось следа. Война методично высасывала жизнь из этих стен: просторные палаты заполнены пациентами. Воздух пропитался густой смесью хлорки, пота и чего-то сладковато-гнилого. Запах не выветривался даже сквозь распахнутые окна.

Коридоры, некогда заполненные белыми халатами и оживлёнными спорами, зияли пустотой. Тишину нарушали только редкие шаги санитаров – их силуэты скользили, как призраки, слишком уставшие даже для разговоров.

Мы шли молча, пока не наткнулись на операционную. Белые двери распахнулись с глухим стуком, пропуская тележку. Тело под простыней обрисовало слишком знакомые контуры. По хрупким очертаниям ключиц и узким плечам – не старше двенадцати.

Следом вышел хирург. Его халат был в алых брызгах, подтёках, отпечатках ладоней – будто вслепую пытался заштопать рвущуюся плоть. Перчатки, снятые с хрустом засохшей крови, шлёпнулись на пол. Маска последовала за ними – знак капитуляции перед безжалостной реальностью.

Но самое страшное – глаза. В них горел огонь, который я знала слишком хорошо: смесь злости, отчаяния и ярости на мир, позволяющий детям умирать.

Этот взгляд я видела в зеркале слишком часто – после операций, где спасение превращалось в поражение.

Годы, проведённые в военных госпиталях на огненной черте, оставили неизгладимый шрам в душе. Ты входишь в операционную с верой, что твои руки – щит между жизнью и смертью. Каждый раз надеешься увидеть в глазах пациента проблеск благодарности, услышать его слабый, живой вздох. А когда этого не случается – внутри разрывается что-то важное, что уже не вернуть.

– «Ты сделал всё возможное» – звучит как насмешка по замкнутому кругу. – «Но мог сделать больше».

– Здесь, – голос Вальтера вытянул из бездны воспоминаний. Он остановился в конце коридора. Пальцы сжали холодную ручку серой двери – словно боясь, что она растворится в воздухе.

В нос ударил резкий запах формалина, смешанный с едва уловимым металлическим привкусом крови. Вдоль белых стен, – безмолвные стражи, – выстроились шкафы с инструментами. Они лежали с неестественной аккуратностью – блестящие, холодные, безупречно разложенные, – покорно ждали своей очереди вскрывать, разбирать, препарировать.

На столе в центре – белая простыня. Под ней – очертания. Девушка. Её кожа была фарфорово-бледной, лицо – восковая маска, которую намеренно изуродовали ссадинами. Губы – синие, а на шее, словно приговор палача – длинный багровый шлейф, обнажающий истерзанные мышцы.

Патологоанатом склонился над телом, скальпель в руке блеснул под холодным светом, но наше появление сменило планы.

– Здравствуйте, – голос Вальтера прозвучал тихо, словно он боялся разбудить тех, кто спал вечным сном. – Нам нужен доктор Август Гайслер. Не подскажете, где он?

Мужчина медленно поднял голову. Его глаза за тонкой оправой очков казались пустыми – словно потускнели от бесконечного созерцания смерти. На халате – старая нашивка полевого госпиталя. Возможно, он тоже прошёл войну.

– Это я, – отложил скальпель, снял маску. Голос прозвучал сухо, в уголках губ дрожала тень усталости. – Чем могу помочь?

– Я капитан СС Вальтер Шульц, – он кивнул в мою сторону. – Рядом – генерал-инспектор Ерсель Розенкрофт. Мы расследуем инцидент на польской границе. Нас интересуют, в первую очередь, тела офицеров.

Август замер. Его взгляд скользнул по нашим мундирам, задерживаясь на каждой мелочи – словно пытаясь прочесть между строк то, что Вальтер не сказал вслух.

– Я так понимаю… – тяжело вздохнул, звук раздался в тишине морга, как упавшая гильза. – Вы по поводу… генералов?

– Да, – я кивнула. – Вы провели вскрытие?

– Да, – он повернулся к нам спиной. Его тень вытянулась под резким светом ламп, сливаясь с очертаниями шкафов. – Пойдёмте.

✼✼✼

Юрген Штеффан Энгельс когда-то был человеком, чьё присутствие заполняло комнату – не громкостью, а тихим авторитетом. Средних лет, с приятной внешностью и светло-карими глазами, которые, как говорили, видели насквозь.

Он прослужил генералом вдвое дольше, чем я, и за все эти годы – ни единого пятна на безукоризненном мундире. Не любимчик, но и не мишень. Подчинённые говорили о нём сдержанно, уважительно: «Требовательный, но справедливый».

Но то, что лежало перед нами, не имело ничего общего даже с человеческим телом. Это была изувеченная кукла из плоти – слепленная руками мясника.

От трупа исходил сладковатый запах гнили, перебиваемый формалином. Лицо… Точнее то, что от него осталось, застыло в немой агонии. Багровые прожилки, вздувшиеся гематомы, губы, разорванные в оскале, обнажающие осколки зубов. Тело – фиолетово-чёрное полотно из кровоподтёков, рваных ран, сквозь которые белели обломки костей и краснели перерезанные мышцы.

Вальтер отвёл взгляд, стараясь скрыть отвращение. Горло сжалось болезненным спазмом, пальцы задрожали от бессильной злости. Но он быстро взял себя в руки. Я же разглядывала раны, как карту боевых действий – без дрожи, и с ледяным интересом.

– Вы не особо… впечатлены, – заметил Август. Взгляд скользнул по мне, как скальпель по коже.

– Работая в военном госпитале, и не такое увидишь, – мой ответ прозвучал как заученные строки из доклада. – Вам удалось что-то узнать?

– Генерал-майор Юрген Штеффан Энгельс. 52 года, – он коснулся горла трупа. Разрез от края до края, чистый, почти хирургический. – Эта рана нанесена последней. Основная причина смерти.

– Вы… уверены? – я ткнула пальцем в другие раны – глубокие, рваные и жуткие.

– Незадолго до смерти его пытали, – в голосе Августа проскользнуло что-то похожее на жалость, если бы не годы, проведённые среди мертвецов. – Он был в сознании почти до самого конца. Два часа пыток, каждое мгновение оставляло на теле новые ужасы.

– Жестоко… – я постаралась скрыть дрожь в голосе за маской холодного профессионализма. – А что с другим генералом?

– Характер увечий одинаков, – он накрыл тело простынёй. Ткань легла на изуродованное лицо как саван. – Разница только во времени смерти и расположении ран.

– Есть что-то, что укажет на убийцу?

Август медленно покачал головой.

– Нет, – провёл рукой по лицу, оставляя на коже бледные полосы усталости. – Кроме одной – повисла гнетущая пауза, – странности.

– Какой?

– Отравление гемолитическим ядом.

– Что…? – Вальтер растерянно моргнул. Брови сдвинулись в глубокую складку – ясное свидетельство: медицинские термины для него тёмный лес. – Объясните понятнее.

– Кто-то ввёл им редкий препарат, чтобы… – мой голос дрогнул на мгновение, – спровоцировать разрушение эритроцитов?

– Да, – Август кивнул. – Это весьма… нестандартный метод. Убийца хотел, чтобы жертвы мучились перед смертью. Превратил их собственную кровь в яд, разъедающий изнутри.

– Но… – Вальтер сжал кулаки, стараясь сдержать злость. – Зачем так жестоко поступать?

Август пожал плечами – жест был напряжённым и неестественным.

– Чтобы послать сообщение.

Я посмотрела на простыню, под которой исчезло лицо генерала. Сообщение было ясным: кто-то здесь играет не по правилам. И игра только началась.

✼✼✼

Имперский Криминальный Директорат дышал холодом казённых коридоров – впитывал в стены крики так жадно, как бумага чернила. Настоящий архив ужасов, где за каждым делом скрывалась не просто тайна, а чья-то сломанная жизнь.

Следователи здесь были не людьми, а машинами – отполированными до блеска, холодными и безжалостными. Совесть? Выброшена в мусорный ящик вместе с вырванными ногтями. Сострадание? Перемолото в пыль под каблуками сапог. Они наслаждались криками, отчаянием – настоящие монстры в человеческом обличье.

В холле встретили четыре огромных охранника. Их пальцы медленно перебирали документы – словно пытаясь вычитать страх, запечатлённый в каждой строчке.

Лифт, скрипя и дрожа, медленно опускался вниз. Открывал двери в самую глубь ада. Воздух пропитался густым запахом крови, страха и безумия. Где-то вдали звенел капающий кран, за стеной – приглушённые стоны.

В дальней допросной, за зеркалом Гезелла⁴, сидел мужчина с лицом, волосами и ресницами белого цвета – словно фарфоровая кукла из ночных кошмаров. Вдоль левого глаза тянулся шрам – длинный, вертикальный, как трещина на маске. Китель небрежно расстёгнут, бесформенный, без знаков. Напоминал финский, но сшитый наспех – словно маскировка.

– Как он здесь оказался? – спросила я.

Надзиратель ответил не сразу. Сначала хриплый смешок, потом ленивое движение плечом – будто автомат на ремне давил тяжелее, чем груз собственной совести.

– Поймали на польской границе, – пальцы потянулись к пачке сигарет в нагрудном кармане, но остановились в воздухе. – Выдавал себя за офицера. Якобы возвращался из отпуска.

– И?

– Слишком подозрительно себя вёл. Решили проверить, – он смахнул с кителя невидимую пылинку. – Нашли кое-что… интересное.

«Интересным» оказались три поддельных паспорта на разные имена и папка с секретными документами. Она-то и позволила получить ему «VIP-пропуск» в самые глубины ада. На ней остались брызги крови генерала Энгельса – чьё изуродованное тело гнило в городском морге.

В комнате напротив альбиноса сидел Йоханнес Август Цорн – имя, что шептали в коридорах с презрением и ненавистью – бывший заместитель Хайнце, ныне старший следователь. Увидев его лицо – словно раскалённый металл, готовый треснуть под давлением – я мгновенно поняла: допрос закончится печально.

Цорн верил только в боль. Единственной правдой были хруст сломанных костей и истошные крики отчаяния. Но даже после признания не отпускал жертв – продолжал мучить, оставляя на грани смерти.

– Я в последний раз спрашиваю! – скрипнул зубами. Ярость росла с каждой секундой. Голос ударил по стенам, как раскаты грома, заставив вздрогнуть даже надзирателя. – Как у вас оказалась папка с секретными документами? – кулак обрушился на стол. Стакан подпрыгнул, вода растеклась по дереву, как маленькое наводнение. – Отвечайте!

Альбинос не моргнул. Сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди. Бледные пальцы медленно постукивали по собственному локтю – словно отсчитывая секунды до взрыва. А глаза… В них не было ни страха, ни вызова. Только пустота – словно давно умер внутри, и никакие угрозы не могли потревожить это ледяное безразличие.

Цорн усмехнулся. Злобно. Высокомерно. Упиваясь мнимой властью, был уверен – всё дозволено. Медленно, почти театрально, снял перчатки, привстал. Стул отъехал назад – звук начала кровавого представления. Шаг. Ещё один. Пальцы вцепились в ворот кителя, рывком повалил альбиноса на пол. Металлический лязг вынимаемого из кобуры пистолета прозвучал как приговор.

– Ты у меня заговоришь, – процедил сквозь зубы. Ствол упёрся в плечо альбиноса.

Казалось, всё закончится, как обычно – крики, избиения, кровь. Но «безупречный план» дал осечку.

Ранее безразличный и холодный, взгляд альбиноса наполнился яростью. Он пристально посмотрел на Цорна – и тут начались первые… странности. Секунда. Две. Йоханнес замер – словно попал под чужой контроль. Выпрямился. Два шага назад. Пальцы дрожали, сухожилия напряглись до предела. Рука с пистолетом медленно поднялась к собственному виску. Глаза расширились от ужаса.

Ещё мгновение – и трагедия была бы неизбежна, но враг просчитался. Дверь распахнулась – я ворвалась в комнату. Стремительный шаг. Захват. Выстрел прозвучал, как раскат грома – пуля рикошетом отлетела в стену, оставив на полу пыль от штукатурки.

Резкий звук и боль в запястье заставили Цорна прийти в себя. Он пошатнулся. Сердце бешено колотилось, тело дрожало, ладони вспотели. Я отпустила его руку – пистолет резко выскользнул, словно рукоять обожгла кожу. Металл звякнул о бетон.

– Ч-что это было…? – он лихорадочно попятился. Тяжёлое дыхание прерывалось. Глаза бегали по комнате, не находя опоры. – Я…

– А ты счастливчик, Йоханнес, – я пристально посмотрела на альбиноса. В его глазах – ни страха, ни торжества. Холодное любопытство. – Не каждому выпадает шанс совершить самоубийство на глазах у всей… тайной полиции.

– Розенкрофт? – его голос прозвучал хрипло, словно доносился из-под земли. – Какого чёрта ты здесь делаешь?!

– Следи за языком, – сказала я тихо, но с ледяным холодом в голосе. Он на мгновение замер, почувствовав, как слова режут глубже ножа. Гневный взгляд приковал его к месту, как послушного пса. – Для тебя – генерал-инспектор Розенкрофт!

Наши истории переплелись давно – как корни ядовитого плюща. Йоханнес – «золотой мальчик» полиции. Его острый ум и безжалостность открывали любые двери. Он взлетел по карьерной лестнице, оставляя шлейф зависти и страха. Гиммлер лично называл его «нашим будущим». Коллеги шептались, что именно он заменит Хайнце. Но жажда власти – змея, которая кусает того, кто её кормит.

Получив должность правой руки в новом, на тот момент, Имперском Криминальном Директорате, он вообразил себя «неуязвимым»: фальсифицировал улики, брал взятки, запугивал коллег. Плёл паутину, не понимая, что сам становится её пленником.

Так же пытался «подружиться» со мной. Но как следователю антикоррупционного отдела мне лучше других было известно – чем слаще улыбка, тем гнилее зубы за ней.

Когда преступная деятельность вышла на свет, улик хватало на три пожизненных срока и вечность позора. Но Генрих Мюллер, этот старый паук в шефском кресле директората, увидел в Цорне – родственную душу.

Скрепя сердцем, суд вынес «оправдательный приговор» – если лишение всех наград и понижение до рядового можно назвать оправданием. Но хотя формально Цорн был наказан, его тень всё ещё висела над отделом. Старые связи и страх перед безжалостностью не позволяли забыть о нём.

Мой генеральский мундир жёг ему глаза. Скулы двигались, будто мысленно перемалывали мои кости. Пальцы сжимались в кулаки, оставляя на коже ладоней следы от ногтей. Кадык дёргался в горле, сдерживая поток злобы, готовый вырваться наружу. Он ненавидел меня. Но прекрасно помнил, чем закончилась наша «дружба».

– Прошу меня простить… генерал-инспектор, – каждое слово давило на грудную клетку, как гиря. Лёгкие работали вхолостую, выдыхая больше злобы, чем воздуха. – Зачем вы здесь?