Читать книгу: «Я больше не бельгийская принцесса», страница 6
Через два часа я спустилась вниз. В гостиной никого не было. Только Ласка дремала в своей панье. На кухонном столе в кофейнике стоял ледяной кофе. То есть Франсуа заварил его очень давно и пить, по всей видимости, так и не стал. На диване я обнаружила свою сумку, нашла в ней телефон и набрала мужа. Номер был недоступен. Я понимала, что Франсуа специально отключил телефон, чтобы проучить меня. И ушел куда-то специально. Может, и вовсе просто так бродит где-то по окрестностям. Все это я понимала, но ничего не могла с собой сделать: мне было плохо, грустно и даже страшно. Я раз пять прослушала, как женский металлический голос по-французски повторяет, что телефон абонента выключен. Я выходила в сад и возвращалась в дом. Я прижимала к груди собаку, которой не доставляла это никакого удовольствия, но она покорно терпела, утыкалась в ее спину носом и плакала, гладила ее по голове и разговаривала с ней. Ну и конечно я без остановки курила под накрапывающим дождем в саду и прислушивалась к воскресным звукам нашей деревеньки. Я все думала, куда же ушел Франсуа, что он делает, когда вернется, почему не звонит, может, с ним что-то случилось.
Звонила Наташа, но я не стала разговаривать с ней, отправив в ответ стандартное сообщение «не могу говорить, перезвоню позже». Мама прислала смс с предложением поговорить по скайпу, ей я написала, что мы с Франсуа в кино.
В пять часов вечера, от зловещей тишины дома, от серости за окном и страха, зловещего страха, животного, леденящего, я не выдержала и вышла на улицу. Села в машину и поехала, не зная, куда и зачем. Просто, чтобы ехать, чтобы двигаться, чтобы больше не быть в этом ледяном и таком чужом доме.
Я ехала и ехала, все время прямо, по шоссе Монс, и оно привело меня в центр Брюсселя. Недалеко от площади Сан-Катрин я припарковалась, хотела достать кошелек, чтобы оплатить парковку, но обнаружила, что оставила сумку – выбегая из дома, я схватила только телефон и ключи от машины. Впрочем, за парковку по воскресениям платить не нужно, это я уже вспомнила тогда, когда волевым решением решила за нее не платить вообще и брела себе по центру Брюсселя, вглядываясь в лица прохожих, в надежде увидеть мужа. На террасах кафе и ресторанов сидели люди, шумели, смеялись, или, наоборот, разговаривали тихо. Я шагала по маленьким улочкам, будто обезумев, я хотела увидеть Франсуа, я была уверена, что он где-то здесь. Я хотела поговорить с ним, объяснить, что не хотела делать ничего плохого, что не хотела его обидеть. О том, что это он обидел меня, я не думала. Все перемешалось в голове, все и в одночасье.
– Дарья, здравствуйте, вот так встреча! – откуда-то сбоку раздался бархатистый и немного взволнованный голос. Голос принца, его я узнала сразу.
Я остановилась и несколько секунд, а может быть, целую минуту, не знаю, казалось, это было довольно долго, стояла и не решалась оглянуться.
– Са va? – граф Дюпеи дотронулся до моего плеча, вынудив меня выйти из оцепенения.
– Да, все в порядке.
– У вас обеспокоенный вид..
– Ну да, немного обеспокоенный.. Я тут заблудилась и сумку с кошельком потеряла.. – зачем-то соврала я, посмотрела на принца, в его синие глаза, в которых угадывалась неподдельная какая-то нежность ко мне что ли, или не ко мне, может быть, просто. От вранья, усталости, вот этой его нежности в голосе и взгляде, руке на моем плече, от накрапывающего дождя, а, самое главное, от безумной какой-то жалости к себе я заплакала. Пытаясь спрятаться от его взгляда, я уткнулась в грудь графа, а ему ничего не оставалось, как обнять меня и тихо повторять «ну что вы, не стоит, все будет хорошо».
Когда я пришла в себя, когда высохли слезы, и внутри меня было отчего-то спокойно и тихо, мы с графом уже были в его доме, в фешенебельном районе Брюсселе. Я сидела на полу у камина, в руках у меня был бокал красного вина, а рядом со мной, уютно свернувшись колачиком, лежала собака по имени Тампет, что в переводе с французского означает Гроза, породы Джек рассел терьер. Пока мы ехали сюда, я рассказала графу все-все. Про ссору с Франсуа, про шишку на голове, про Олега, про работу на телевидении, даже про отношения с мамой и беременность сестры. Не знаю, как так вышло. Может, он специально возил меня кругами по городу, чтобы я могла выговориться. Интересно, что теперь? Часы в гостиной графа показывали половину двенадцатого.. Франсуа мне, естественно, так и не звонил.
– Я думала всегда, что собаки этой породы ведут себя по-другому, что они такие игривые и беспокойные.. – тихо произнесла я и потрепала Грозу, которая лениво завиляла хвостом, не повернув головы в мою сторону.
– Гроза дома, как кошка, очень нежная, но играть любит, и на улице ведет себя иначе, охотится.
Граф Дюпеи с сырной тарелкой в одной руке и с бокалом – в другой, присел рядом со мной и протянул мне сыр. Есть, впрочем, не хотелось. Я покачала головой и улыбнулась. Граф поставил тарелку на пол. Повисла пауза.
– А здесь можно курить?
– Ты куришь? Не думал, да, конечно, кури.
Вот это «ты куришь» резануло слух. Как-то резко он перешел на «ты». Я вытащила из заднего кармана мятую пачку сигарет.
– Это ведь ничего, что мы теперь на «ты»? – будто прочитав мои мысли, спросил граф и добавил, – если можешь, называй меня Винсент, а не le comte, так как-то лучше, по-моему.
– Винсент. Как Ваг Гог?
– Да. Ты любишь его картины?
Я с удивлением посмотрела на графа, что за вопрос, а есть те, кто не любит, хотя, впрочем, наверняка есть.
– Конечно, очень.
– Ты была в Амстердаме, в его музее?
Я покачала головой.
– А в Париже, в музее Д’Орсэ бывала? Там есть его интересные работы, немного, но мне они очень нравятся.
Я молчала. Нигде я не была. Как-то раз заикнулась Франсуа, что можно было бы в Париж съездить, полтора часа всего на машине, можно даже без ночевки, просто одним днем, а можно и переночевать у моей одноклассницы, она около Фантенбло живет, зовет регулярно, но мужу моему такие разговоры не понравились. Он ответил свое коронное, что не любит город, что когда у него свободное время, ему приятно проводить его дома в кругу семьи. И еще добавил, что ночевать у кого-то дома – дурной тон. Именно по этой причине к нам ни разу еще не приехала ни одна из моих многочисленных подруг, которые очень хотели погостить у меня, но никак не могли взять в толк, почему нельзя остановиться в нашем доме на четыре спальни.
– Так ты была в музее Д’Орсэ? – повторил свой вопрос граф, то есть Винсент.
– Я ни разу не была в Париже. В школе только ездила один раз во Францию по обмену, но мы тогда жили в маленьком городке Мулен..
Винсент внимательно посмотрел на меня. Потом поставил бокал на пол, чуть придвинулся ко мне и поцеловал в губы, очень нежно и, одновременно с этим, очень быстро.
– Завтра поедем в Париж. А сейчас давай спать, ты устала.
Сердце мое захотело выпрыгнуть из груди. И непонятно было от чего: поцелуя, страха или предложения.
****
Мы шли вдоль Сены. Пахло чуть подгнившей речной водой и жареными каштанами, которые парижские арабы продавали тут же, на набережной. Винсент держал меня за руку и иногда робко дотрагивался большим пальцем своей руки то до одного моего ногтя, то до другого. Мы молчали, просто шагали по набережной, не говоря ни слова. Припекало сентябрьское солнце, и иногда нам под ноги падали начинающие желтеть, но еще зеленые листья платана.
Мы только вышли из музея Д’Орсэ, где долго стояли в зале Ван Гога возле картины «Полуденный отдых». На ней двое – мужчина и женщина – лежат в стогу сена. Нет в картине ни нежности, ни, тем более, эротики, но веет чем-то теплым от нее, спокойствием, безмятежностью и всепоглощающей любовью. Вот там, в зале Ван Гога, Винсент сказал мне, что если я позволю ему, он будет любить меня, заботиться и оберегать. Я не знала, что ответить, не понимала, что чувствую, не знала, как жить дальше. Я только обняла его в ответ, с благодарностью и теплотой. Не знаю, может, и еще что-то было примешано в этих моих чувствах, пока не знаю, но, кажется, он и не ждал ответа. Вот поэтому-то мы и шли молча вдоль Сены, вдыхая осенние запахи Парижа.
И тут у меня зазвонил телефон. Высветился Франсуа, и все вдруг стало серым вокруг, и сердце бешено заколотилось, и ноги стали вмиг ватными и, казалось, я упаду в обморок, но Винсент поддержал меня и взглядом показал, что стоит ответить. Я приняла звонок, но почему-то голос Франсуа в трубке был женским и встревоженным. Я не понимала, что он говорит мне, этот голос, и все повторяла «pardon, pardon», мол, повторите.
– Франсуа в реанимации, – вдруг я четко услышала голос своей свекрови, – попытка суицида. Ты где? Что у вас произошло?
В ушах зазвенело. «Как в реанимации?! Как?!» Мама Франсуа еще что-то говорила, но я опустила руку с телефоном. Я не могла говорить, вместо слов вырывались лишь хриплые стоны. Винсент с ужасом смотрел на меня, не понимая до конца, что случилось.
В машине в Брюссель мы снова ехали большей частью молча. Но обсудили, что Винсент не оставит меня, и в больницу к моему мужу мы пойдем вместе. Мои попытки самобичевания он пресёк сразу и довольно резко, за что я мысленно многократно благодарила его и благодарю до сих пор.
– Ты не виновата ни в чем! Запомни раз и навсегда! Никогда не вини себя! Никогда!
За окном мелькали сначала французские, а потом бельгийские поля. Мы быстро приближались к Брюсселю, к больнице Андерлехт, где в реанимации лежал Франсуа, где дежурила его мать, и куда мне предстояло прийти в качестве его жены с Винсентом. Было страшно. И не от того, что Франсуа мог, например, умереть. Об этом я не думала. Было страшно за себя. Вот, правда . Было просто страшно смотреть в глаза Маргарет, страшно, что нужно будет что-то говорить, объяснять. Трусость это, конечно, но что ж поделать.
– Дарья! Где ты была?! – мы вошли в холл больницы и сразу увидели Маргарет, стоящей у кофейного автомата. Она тут же бросилась ко мне, зажала в тески и горько зарыдала. Из туалета вышел отец моего мужа – Рене – подошел к нам, я увидела его силуэт одним глазом из-под подмышки Маргарет: мать моего мужа была высокой тучной женщиной, поэтому моя голова в ее объятьях как раз упиралась ей в грудь. Что делал Винсент в этот момент, я не знала, но надеялась лишь на то, что он не убежал восвояси от всех этих слез, моих страхов и больничного запаха. Удивительно, в бельгийской больнице пахло так же, как в больнице ветеранов войн, в Петербурге, где несколько лет назад в реанимации умерла моя бабушка.
«Бабуля, как же мне тебя не хватает, родная моя, как же я скучаю…» – пронеслось в голове, и я заплакала горько и безнадежно, потому что понимала, бабушка никогда больше не вернется.
Рене и Маргарет рассказали, что Франсуа ночевал у них, что просил не спрашивать, что между нами с ним произошло, а утром они нашли его в комнате для гостей без признаков жизни. Оказывается, принял большую дозу своих антидепрессантов. Не знала, что он пил таблетки..
– Я думала, все! Думала, умер мой сынок! – кричала Маргарет, а Рене шипел не нее и похлопывал по плечу, мол, тише-тише.
– Что стряслось, объясни! Вы поссорились? Что ты ему сделала? – вдруг резко спросил меня Рене, когда Маргарет на мгновение перестала рыдать.
Я растерялась. Молчала какое-то время, а он прожигал меня взглядом, свекровь тоже вопросительно смотрела на меня. Я выдохнула.
– Мы расстались, я ухожу от Франсуа, – медленно произнесла я.
Родители раскрыли рты и вытаращились на меня. Стояли так несколько секунд, а потом Рене, как мне показалось, плюнул в сторону.
– Что и следовало доказать! Говорил же, не стоит в нее инвестировать! – сказал он, развернулся и пошел по коридору.
Маргарет вообще ничего не сказала, снова принялась плакать и поспешила за мужем. Сзади меня обнял Винсент.
– Все хорошо, ты молодец!
Что было дальше, и говорить не хочется. Франсуа, к слову, выжил. Жив и здоров, слава Богу. Пусть живет долго. Родители заставили его подать на меня в суд – за доведения до самоубийства. Хорошо, что Винсент – граф и у него отличные адвокаты.
Не знаю, что будет дальше, но я дома, в Петербурге. И я больше не бельгийская жена. Я – просто человек, временами очень даже счастливый. И да, завтра ко мне в гости прилетит граф Дюпеи. И мы будем гулять по моему любимому городу и праздновать Рождество, а что будет дальше, посмотрим.