Читать книгу: «Полюс вечного холода», страница 2

Вадим приник к доскам вагонной крыши и стрелял прицельно – берег боеприпасы. К сожалению, позиция была не идеальная, выпущенные им пули большей частью пролетали над головами противников. Но он и не надеялся положить всю ораву. Основная цель – не позволить им пролезть в вагон, ибо тогда дела осажденного Фризе оказались бы совсем плохи. Немец и так сдал – «смит-вессон» умолк (видно, кончились патроны), отплевывалась одна лишь «корова».

Где Арбель, чего канителится? Вадим свирепо глянул через плечо, и тотчас громыхание сцепок показало, что он был несправедлив к усатому конторщику. Состав лязгнул и стал потихоньку разгоняться. Из дымохода полетели снопы светляков, озарили насупленную тайгу. Они просеивались через густые ветви, сыпались золотым дождем в мох. Эдак и впрямь до пожара недалеко… Но выбора нет: или рискнуть, или сдаться башибузукам. А они не пощадят.

Вот и Арбель! Выскочил, как чертик из табакерки, загремел ботиночками по вагонам. Бежит во весь рост, балда. Подстрелят, как куропатку!

И точно – в выросшую на лунном фоне долговязую фигуру шмальнули сразу из пяти-шести стволов. Арбель упал и распластался, раскинув руки. Убит? Вадим неистово притянул к себе две винтовки и, приподнявшись на локтях, вмазал по бандлитской ватаге: раз, другой, третий… пока не опустели обоймы. Кого-то свалил с коня, прочие, не ожидавшие столь бурного отпора, шарахнулись под сень деревьев.

А Арбель и не думал умирать. Полежав чуток, он подполз ближе.

– Целы? – обрадовался Вадим, проникаясь все большей симпатией к этому нескладному, но, по всему видать, правильному человеку.

– Цел… уф!.. Плечо в двух местах расцарапало, – тот с сожалением тронул рассеченную ткань костюма, – но в общем, ерунда. – Арбель повел глазами, ища попрятавшихся преследователей. – Не отстают?

– Сейчас мы от них отделаемся. Берите винтовку, вот эту, в ней еще патрона четыре. Прикроете. А я им устрою праздник!

Вадим пополз вперед, таща за собой пулемет. Пристроился с ним на краю, выцелил шевелившиеся в зарослях силуэты, да и вжарил по ним очередью. Это стало для нападавших неожиданностью – они привыкли к тому, что враг огрызается одиночными выстрелами. Истошно заржала подстреленная лошадь, кто-то тяжко упал на щебенку под насыпью.

Над ухом вжикнуло – это засадил из трехлинейки Арбель. Вошел в азарт, работник умственного труда! Жаль, близорук, нет гарантии, что попадет в кого надо. Вадим на всякий случай сдвинулся вбок и выбросил пустой магазин. Пулемет «Шоша» считался самым скверным из всех аналогичных видов стрелкового вооружения. Его часто заклинивало, сбивался прицел, а шестнадцать патронов в диске – и вовсе курам на смех. Две короткие очереди – и перезаряжай.

К счастью, поезд уже разогнался, и бандиты, чьи ряды заметно поредели, стали отставать. Вадим выпустил по ним еще два магазина и, уже не таясь, перескочил на последний вагон. Тревожило, что оттуда больше не доносятся «коровьи» щелчки. Что с Фризе, жив ли?

Дверь все еще хлябала, Вадим перемахнул на нее с крыши и сиганул в тамбур. Всадники, числом около семи, были в пределах видимости, они жахнули из револьверов, но с такого расстояния да на скаку меткость, как говорится, оставляла желать. Вадим ринулся в недра вагона, заваленные попадавшими с полок связками книг, и увидел на полу Фризе, сцепившегося со здоровенным типом. Вот те на! Оказывается, какой-то проныра заскочил-таки в поезд. Немец схватился врукопашную – пригодились военные навыки. Но налетчик оказался массивнее: насел на него сверху и охаживал кулачищами.

Вадим выдернул из кармана «ТК» и зашел сбоку, чтобы ударом в висок свалить бугая. Тот заметил маневр, лягнулся, как норовистый конь, и ногу Вадима ниже колена пронзила резь. Вдобавок набравший быстроту поезд, закачался, и сохранить равновесие оказалось непросто. Вадима швырнуло к стене, сверху, шелестя, посыпались учебные пособия.

Бугай меж тем месил Фризе, словно комок теста. Неизвестно, чем бы это закончилось, если б в проходе не показался Арбель, державший за дуло винтовку. Он размахнулся ею, как былинный богатырь палицей, и огрел бандита по кумполу. Точно тюк с пшеном тот свалился с Фризе. Немец, хрипя, привстал, дошкандыбал до полки, сел на нее и выкашлял:

– Ду гейст мир ауф дэн зак… Грязний сфинья! Чуть меня не душиль…

Вадим растер ушибленную голень и подхромал к Арбелю, который, опустив винтовку, с интересом разглядывал поверженного Голиафа.

– Где вы так настропалились, Александр? Вас в наркомпочтеле приемам борьбы обучают?

– Нет… – Арбель отставил винтовку и шляпой вытер пот с лица. – Я после Гражданской в Крыму инспектором уголовного розыска работал… уф!.. Доводилось разных субчиков брать – волей-неволей обучишься драться.

Фризе доковылял до лежавшего амбала, пощупал ему пульс, приподнял веки. Одобрительно прищелкнул языком:

– Знатный удар! Этот шнидель получайт по заслугам.

– Убил я его? – осведомился Арбель, не выказав ни встревоженности, ни тем более жалости.

– Найн. Немного оглушаль… Ошень крепкий копф… Чуть-чуть поболеть, и будет как нофый.

– Давайте-ка, мы его свяжем, пока не очухался, – предложил Вадим.

Арбель размотал бечевку, которой была перевязана коробка с букварями, но внезапно лицо его исказилось, и он как подкошенный рухнул на пол рядом со своей еще не пришедшей в чувство жертвой.

– Что с вами? – вскричал Вадим. Ему почудилось, что кто-то подстрелил канцеляриста через окно, хотя не слышно было никаких посторонних звуков, кроме звяканья колес на стыках.

Арбель не отвечал, только часто-часто моргал и скреб пятерней по груди, будто на него накатил приступ удушья. Фризе расстегнул на нем рубашку и в изумлении присвистнул:

– Вас ист дас? Что есть это?

Из-под рубашки выглядывала целлулоидная пластина, прилегавшая к коже, как доспех на древнем ратнике.

– Не понимайт… – Немец порылся в своем вещевом мешке, нашел пузырек с нашатырем, свинтил крышечку и сунул горлышко под нос клерку. – Ви меня слюшаль?

– Да… – одними губами проговорил Арбель. – Я слышу… уф!.. Сейчас полегчает, не пугайтесь.

– Что это на вас за латы? – поинтересовался Вадим.

– Давняя история… Я в войну туберкулез подхватил. Начались осложнения, парализовало ноги, шесть лет на больничной койке провалялся, в гипсовом корсете… уф!.. От меня из-за этого жена ушла, сказала: не для того я замуж выходила, чтобы с калекой нянчиться.

– Туберкулезен? Паралич? – Пальцы Фризе забегали по грудной клетке пациента. – Шмэрцен хэфтиге? Боль резкий? Ноющий? Бываль крампф? Судороги?

От его вопросов – четких, точечных – веяло профессионализмом. Никто бы не усомнился в компетенции такого уравновешенного, уверенного в себе специалиста. Арбель покладисто давал пояснения и между делом доканчивал свой рассказ:

– Потом мало-помалу стал вставать… Нет, здесь не болит… Расходился. Сперва с костылями, после с палочкой. В общем, болезнь отступила. А чтобы удобнее было… да, вот тут ноет… мне целлулоидный корсет сделали. Это во сто крат лучше гипсового, поверьте! Я и ходить смог, и бегать, и работать… уф!..

Закончив осмотр, Фризе потер белые руки, с длинными, как у пианиста, пальцами.

– Ви мужественный шелофек! Болезнь ваш сложный, но вы держайся молодец.

– Знаю, – невесело усмехнулся Арбель. – Меня все доктора хвалят. Только сделать ничего не могут. Спасибо, что не увечный. – Он, кряхтя, поднялся, пересел на топчанчик и застегнул рубашку. – Но не сказать, что здоров, как бык. Нет-нет, да и находит… уф!..

– Ви нуждайся в терапия, – авторитетно изрек Фризе. – Мануаль. Цванцихь сеанс, и фсе пройдет. Ви снимайт ваш корсет и ходиль, как здоровый.

– Вы врач? – Арбель посмотрел на него. – Что у вас за методика?

Фризе самодовольно приосанился.

– Методик зупер! Лечиль много, помогаль много… Спрашивайт у камрад Вадим, он подтверждаль.

Вадим с готовностью подтвердил. Фризе с его нестандартными практиками зачастую оказывал действенную помощь тем больным, от которых отказалась традиционная медицина. Не будь он сотрудником особой группы, давно бы сделал себе карьеру, но, в силу некоторых служебных ограничений, о его способностях знали, по большому счету, лишь в московских верхах. Знали и пользовались. Он не жаловался: для Фризе врачебное дело было не рутиной, а скорее, искусством, приносившим удовольствие, независимо от того, кто являлся объектом лечения.

– Заинтриговали, – хмыкнул Арбель. – Но нам с вами не по дороге… уф!.. Мне надо назад, в Москву, а вы, я так понимаю, следуете дальше на восток.

– Что вам мешает присоединиться к нам?

Вадим ляпнул не подумавши, и Фризе взглянул на него с недоумением. Их миссия, в чем бы она ни заключалась, вряд ли предполагала возможность откровенничать с окружающими. С другой стороны, нигде в инструкциях не прописано, что для успешного ее выполнения посланцы не имеют права привлекать к сотрудничеству лиц, чье содействие сочтут полезным. Так что никаких нарушений Вадим пока не усматривал. А Арбель – лицо официальное, снабжен мандатом и оружием, служил в угро. Чем не союзник?

– В качестве кого я с вами поеду? И на какие средства? Командировочных у меня было ровно до Свердловска…

Арбель высказывал возражения, но невооруженным глазом было заметно, что компания этих людей ему по душе и он не против продлить совместное путешествие. Вадим уже определил его натуру: романтик, искатель приключений, любитель новизны и впечатлений.

– Соглашайтесь! Средств у нас хватит на троих, даже с избытком. Что до ваших обязанностей… Нельзя ли устроить проверку почт и телеграфов в Сибири? Сомневаюсь, что ваша контора часто проводит такие дальние р-рейды.

– Крайне редко. Слишком дорого посылать контролеров за тридевять земель.

– Вот видите! Сообщите начальству, что добровольно проявляете инициативу, в нашей стране это любят. Только о нас не упоминайте, ни к чему… А пока будем ехать, доктор Фризе займется вашим здоровьем.

Судя по тому, как резво бежал поезд по рельсам, машинист был напуган до крайности и выдавливал из паровоза все, что только можно. Вагон раскачивался, предметы колотились друг о друга. Неожиданно кто-то всхрапнул, как мерин, вставший на дыбы.

– Держите его! – Арбель потянулся к винтовке, но боль в груди откинула его назад.

Здоровяк, лежавший оглушенным, вскочил и, виляя жирными ягодицами, побежал к тамбуру. Вадим схватился за «ТК», но немец опередил его – уцепил «мосинку», приподнял ее над плечом, как копье, и метнул в спину убегавшему. Штык с хрупотом воткнулся в хребет.

– Капут, – констатировал Фризе. Он был большой универсал – с равным успехом умел продлевать людям жизнь и отнимать ее.

Арбель, впечатленный этой сценой, припадая на левую ногу, подошел к лежавшему бандюку.

– Как есть наповал! Вы прямо гладиатор…

Фризе самодовольно хихикнул. Вадим бегло прошарил карманы убитого, предварительно выдернув штык у него из спины.

– Документов нет. Кастет, пригоршня патронов… а это что?

В ладонь скатился медальон, изготовленный из расплющенного царского пятака. Поверх затертого напильником коронованного орла виднелись отчеканенные литеры: СН.

– Позвольте… – Арбель взял у Вадима медяшку, поднес к очкам. – Оригинальная вещица… Что бы означало Эс Эн?

– Наверно, инициалы этого борова… Какая нам р-разница? Люди его круга обожают всяческие обереги, таскают их с собой на гоп-стопы. Выбросьте.

– Я лучше себе заберу. Не возражаете?

Фризе, проголодавшись после физических упражнений, потрошил рыбную консерву. Труп со слякотной от крови дырой его нимало не беспокоил.

– Что р-решили? – вновь обратился Вадим к Арбелю, сделав вид, будто ничего экстраординарного не случилось. – Наш добрейший доктор весь в вашем р-распоряжении.

– Гэнау зо, – промурлыкал немец, намазывая на галету селедочный паштет. – Ихь есть к вашим услугам.

Арбель, уже, безусловно, принявший идею, бормотнул напоследок:

– В Москве Рита, она меня ждет. И дочке два года…

– Отправьте им телеграмму из Тюмени, – парировал Вадим. – Или ваше телеграфное хозяйство в совершеннейшем упадке и дальше Урала не действует? Тогда тем более пора навести порядок.

Глава II,
где досужие толки обрастают неопровержимыми фактами

Телеграф в Тюмени функционировал исправно. И то сказать: не такая уж тмутаракань – всего-то тысяча семьсот километров от Москвы. Применительно к российским просторам – сущий пустяк.

Особистов ждала депеша, состоявшая сплошь из цифр. Вадим расшифровал ее и озадаченно уставился на текст:

«Следуйте по Транссибу до Благовещенска или Хабаровска, оттуда на перекладных до Якутска. Там свяжитесь с начальником губернской милиции товарищем Полуяхтовым, он введет вас в курс и передаст окончательные указания».

«Убиться веником!» – как выразился бы Вадимов друг Макар Чубатюк. Услали так услали! Если дорога до Хабаровска представлялась худо-бедно наезженной (Транссибирская железнодорожная магистраль была запущена в эксплуатацию еще при Николае Втором), то перегон до Якутска выглядел примерно как поход конкистадоров через неизведанную сельву Амазонии. С той лишь разницей, что в Амазонии всегда теплый климат, а Сибирь с приближением осени уже дышала могильной прохладой.

Легко сказать – «на перекладных»! Железную дорогу, о которой заговаривал еще Витте в начале столетия, так и не проложили, автомобильных трасс нет и в помине… да и где найдешь в Якутии автомобиль? Гужевой транспорт – вот и все перекладные.

Вадим дождался, пока Арбель свяжется со своим руководством, и подошел к нему с видом кающегося грешника.

– Должен перед вами извиниться. Я звал вас р-развеяться, но у меня и в мыслях не было приглашать на край света.

Однако Арбель, только что согласовавший продление командировки, был настроен оптимистично.

– Хабаровск? Якутск? Всю жизнь хотел там побывать! И теперь вы не вправе мне запретить, у меня предписание. С ним разрешается инспектировать узлы связи во всех населенных пунктах, вплоть до берегов Тихого океана.

– Вы всерьез собираетесь ехать с нами в эдакую даль? – подивился Вадим. – А если вас снова прижмет? Думаете, там фельдшерские пункты на каждом шагу?

– Потому и еду… уф!.. Рядом всегда будет ваш лекарь-кудесник, он, если что, пособит. Не беспокойтесь, обузой я вам не стану.

За дни знакомства первоначальная антипатия Вадима к этому человеку улетучилась. Арбель, конечно, интеллигент, но в данном случае означенный термин был применим к нему не как оскорбительный, а как комплиментарный. Он из той интеллигентской породы, которая крепче железа. И болезни не в счет. Да, обузой он не станет, это однозначно.

В Якутск прибыли на исходе августа. Повезло, что из Хабаровска на север шел обоз с медикаментами и инструментарием для геологических разведок. Запряженные в подводы тяжеловозы двигались не то чтобы ходко, зато отличались выносливостью, им требовалось совсем мало времени на отдых, а проводники-якуты знали местность как свои пять пальцев. Они умели обходить трясины и непролазные буреломы, держались преимущественно редколесья с сухой почвой. Это позволило каравану избежать лишних задержек.

Сибирское лето стремительно сдавало позиции. Как утверждали местные, еще месяц назад стояла жара под плюс пятьдесят по Цельсию, но к прибытию Вадима сотоварищи температура днем редко поднималась выше пятнадцати градусов, а ночами падала до нулевой отметки.

– Осень у нас такая, что и не заметите, – просветил прибывших начмил Полуяхтов. – В сентябре заканчивается лето, а в октябре уже зима. Ховод!

Он не выговаривал твердый звук «л», используя взамен «в», отчего напоминал подростка-гимназиста. Впечатление усиливала внешность: худенький, прыщавый, со стрижкой ежиком. Совершенно несерьезный облик для ответственной должности.

Тем не менее, поговорив с ним, Вадим определил: парнишка не так уж инфантилен, как могло показаться с первого взгляда. Работу свою знает, оперативной обстановкой владеет, еще и начитан, эрудицией козыряет, не хуже институтского аспиранта. Породист, не из пролетариев. Наверняка потомок кого-нибудь из политических, которых ссылали сюда пачками, начиная с декабристов.

– Представьте себе размер нашей губернии! – Полуяхтов ткнул указкой в засаленную карту Якутии, висевшую у него в кабинете. – Мы занимаем пвощадь больше чем Аргентина. В пересчете на другие страны это примерно пять с пововиной Франций, тринадцать Англий, десять Италий…

– Спасибо, я тоже изучал географию, – не слишком учтиво перебил его Вадим. – Хотелось бы узнать, что мы-то будем делать на этих великих пространствах. Только не говорите, что мы проехали восемь тысяч километров из-за какой-то мелочи.

Полуяхтов по-мальчишечьи погрыз кончик указки, что-то обдумал.

– Мне рекомендовали вас как спеца по части разобвачения суеверий. Это именно то, что нам нужно.

Вадим не поверил собственным ушам.

– Вам нужно р-разоблачить суеверия? Какие?

– Понимаете… Якуты, тунгусы, юкагиры, чукчи – почти все коренное население придерживается язычества. А это и есть спвошные суеверия. Шаманы совсем задурили им гововы своими байками. Мы отправляем в стойбища учителей, но этого маво, и не везде их принимают, иной раз кольями гонят вон…

Вадим начал терять терпение.

– Но вы же нас не для того вызвали из Москвы, чтобы мы в улусах ликбезы устраивали? Это, пардон, не по нашей части.

– Вопрос с ликбезами мы как-нибудь закроем, – не стал вдаваться в полемику Полуяхтов. – Но как быть с вредными свухами? – Он обвел указкой небольшой район на стыке Якутии с Дальневосточным краем. – Очень меня беспокоит этот увус. Один из наиболее отдаленных, контролировать его невегко. И по моим сведениям, там зреет зерно смуты.

– А что с ним не так? – Вадим разглядывал карту, но это была всего лишь пестрая мешанина речек, озер и лесов.

– Вы свышали что-нибудь об озере Вабынкыр?

– Лабынкыр? – Вадим повторил незнакомое звучное слово. – Нет, никогда.

– Ну, да… Кто в Москве о нем знает? И у нас-то не каждый… Вроде бы озеро как озеро. Небольшое: двенадцать верст в длину, три с пововиной в ширину. По берегам – тундра, якуты там оленей пасут. В смысле пасли. С той поры как разнесвась мовва про вабынкырских чертей, они туда носа не суют, боятся.

– Лабынкырские черти?

Вадим по роду своей деятельности нередко имел дело с аномальными явлениями. Правда, чаще всего на поверку они оказывались фальшивкой – чьим-то розыгрышем, учиненным забавы или корысти ради. Вот и теперь в нем зрело чувство, что его потчуют очередной сказочкой. В языческой среде, в темных невежественных умах куда как легко посеять веру в сверхъестественное.

– По-вашему, вымысев? – прочел его мысли начмил. – Я тоже так думаю. Я же материалист, Дарвина изучав… Но как населению объяснить? Они на повном серьезе верят, что в озере чудища водятся!

– На чем основаны эти бредни? – спросил Вадим. – Кто-то р-реально видел чудищ?

Полуяхтов замялся. Было ясно, что он не стал бы сигнализировать в Москву, если б речь шла только о пересудах и кривотолках.

– Все от охотников пошво. Кто-то первым чудо-юдо увидев, другому пересказав. Так и покативось, как снежный ком… Но вот в чем закавыка. За те четыре года, что я здесь в милиции, мне с Вабынкыра уже три трупа доставили. Ранения у всех характерные – не огнестрев, не ножевые…

– А какие?

Материалист Полуяхтов почему-то понизил голос, а рука приподнялась, словно он намеревался сотворить крестное знамение, но вспомнил о своей партийной принадлежности и передумал.

– У одного горво разорвано. Зубами. Второго когтями исповосовали вдоль и поперек. А третьему и вовсе шею перекусили. Это ж какие квыки надо иметь!

В библиотеке Хабаровска, пока было время, Вадим полистал справочную литературу. Выяснил, что из хищников в Якутии водятся бурые, а на арктическом побережье белые медведи, росомахи, рыси, лисицы. Из последних трех никто не тянул на монстра, способного отхватить человеку скворечник. Среди медведей, конечно, попадаются и великаны, с одним таким Вадим когда-то сталкивался на Мурмане, в ходе экспедиции под началом Барченко².

– Не медведь это, – убежденно сказал Полуяхтов. – Повадка не та.

– А что вы сами об этом думаете? Есть же какая-то гипотеза?

Школяр, которому на самом деле было лет двадцать пять, промычал что-то нечленораздельное, а затем развел руками.

– Знав бы, не став бы вас дергать. Для меня это загадка. Мне из Якутска не отвучиться, сив маво, а бандюганы не дремлют. Тут ведь еще и политика… Антисоветские элементы всю эту чертовщину на знамя подняли, на всех угвах кричат, что чудовища якутам в наказание посваны – за то, что те Советскую ввасть у себя позволили установить. И чем дальше, тем хуже будет.

– Опасная пропаганда, – заметил Вадим. – У вас, кажется, и так контра не дремлет.

– Не то свово! – Полуяхтов шмякнул об стол пухлую папку с надписью «Контрреволюционные выступления на территории Якутской АССР в период с 1920 по 1926 год». – У нас Гражданская война, считайте, не заканчивавась. То бевогвардейцы бузят, то туземцы… Год назад еле-еле восстание тунгусов подавили, но затишье, чую, ненадовго. Уже новые провокаторы бучу поднимают, не в этом году, так в следующем снова повыхнет… Живем, как на вувкане!

Теперь для Вадима все прояснилось. Расположенная на задворках страны автономия сотрясалась от непрекращающихся мятежей. Милиция, армия, части особого назначения – все было брошено на поддержание порядка, однако власти чувствовали свою слабость и вполне обоснованно переживали по поводу будущего. Шаткие позиции Советов усугублялись близостью враждебных держав – Японии, Китая, Североамериканских Штатов, откуда поступала негласная помощь контрикам. И к этому крайне неблагоприятному фону добавляются какие-то мистические события, под влиянием которых легковерные сибирские народы способны поднять бунт против большевиков. Достаточно только придать россказням о чертях нужную форму и направить в русло, выгодное организаторам переворота. Нечего и гадать, все это проделки заговорщиков. Что до характера ран, то есть такие убойных дел мастера, что сработают и под медведя, и под тигра, и под динозавра, будь на то заказ.

Да, это не игрушки. Вадим всмотрелся в участок карты чуть левее океана, разобрал под синим пятнышком обозначение: «оз. Лабынкыр».

– Есть там селения поблизости?

– Ближайшее – сево Томтор. Восемьсот верст от Якутска. И от сева до озера – еще верст сто.

– Ничего себе даль! И как нам туда добраться?

– Я все продумав, – оживился начмил, видя, что уговаривать московского гостя больше не требуется. – К Томтору провожена дорога, доедете на вошадях. У вас же немного покважи? А там наймете проводника, он в комбеде работает, проверенный парень, зовут Юргэн. Передадите ему от меня приказ, он вас доведет куда надо. Заодно и про чертей расскажет, он тоже что-то такое видев…

– Оружие дадите? А то у нас только это. – Вадим покрутил в руке хлипкую «корову».

– Дам, – пообещал Полуяхтов. – В меру возможностей. И еще сопровождающего выделю. Товарищ Бойко, мой зам. От сердца отрываю, но вам нужнее, вы здесь люди новые, кто-то довжен вас с местным житейским уквадом познакомить.

«Сопровождающий – это хорошо», – подумал Вадим. Еще и милиционер, обученный парень. Вкупе с Арбелем и комбедовцем Юргэном – целый отряд. Можно и против чертей выступить.

* * *

Без курьезов не обошлось. Начать с того, что арсенал, которым Полуяхтов снабдил москвичей, состоял из трех ружей, переделанных из старых подержанных винтовок конца прошлого века. Такие предназначались для промысловиков и назывались по фамилии конструктора – «фроловками». Стоит ли уточнять, что ружья применяли большей частью на охоте, а в боевых условиях эти двухзарядные, перевязанные для прочности проволокой пукалки никуда не годились.

– Все, что быво на скваде, – оправдывался начмил, по-ученически шмыгая носом. – Уже год доквадные в губком строчу – ни ответа ни привета.

Еще большая конфузия вышла с сопровождающим Бойко, оказавшимся совсем не того пола, на который рассчитывал Вадим.

– Генриетта, – промолвила некрасивая девица с каштановыми кудряшками и зарделась. Она, несомненно, стеснялась своего аристократического имени.

– Француженка, что ли?

– Нет. Родители у меня любили все иностранное. Решили, если будет сын, назовут Генри, а дочь – Генриетта.

– Своеобразно… – Вадим почесал затылок. – А как ты в милицию попала?

На «ты» они перешли сразу. Генриетта была моложе Вадима лет на пять, держалась естественно и без фанаберий.

– Захар предложил.

– Кто?

– Полуяхтов. Я в детской колонии работала, он меня там увидел. Понравилось ему, что меня даже самая отпетая шпана слушается. Говорит: иди к нам. Зарплата, харчи, обмундирование… Я и пошла.

Генриетта рослая, плечистая, голос зычный – да, с ней не забалуешь. Вспыхнувшая поначалу обида на Полуяхтова постепенно растаяла. Вадим почувствовал, что эта барышня сто очков вперед даст любому мужику.

Он справился для порядка:

– Стрелять умеешь?

– Здесь все умеют. В холода медведи с волками по центру Якутска бродят, пропитание ищут… – Она кашлянула и вдруг без запинки выпалила: – От топота копыт пыль по полю летит!

– Ты чего? – ошалел Вадим. – Что за народное творчество?

Товарищ Бойко опять засмущалась.

– Не обращай внимания… Я на следующий год уехать хочу. Родня в Ленинград зовет. Буду в театральный поступать, а там упражнения на дикцию сложные, чтобы сценическая речь выработалась. Вот я и тренируюсь загодя – скороговорки повторяю.

Якутия и ее обитатели представали для Вадима в новом свете. Когда ехал сюда, воображал, что столкнется с беспросветными невеждами и полным бескультурьем, а поди ж ты – начальник милиции изъясняется как ученый муж, а его заместительница в актрисы наладилась. Ежели переиначить слова Ломоносова, то впору разжиться идиомой, что «может собственных Платонов сибирская земля рождать». То ли еще будет!

Первого сентября вышли из Якутска. Генриетта не разочаровала – на коне держалась как влитая, многочасовые переходы были ей нипочем. А когда наперерез отряду выскочил из леса злобный волчара с ощеренной пастью, она, не моргнув глазом, срезала его наповал из «фроловки». Огонь-баба! Если еще и Юргэн окажется таким же боевым, то нечистая сила не страшна…

Увы, Юргэн оказался отнюдь не силачом и храбрецом. Непонятно, за какие заслуги отмечал его Полуяхтов. В Томторе – крохотном селеньице, где проживало не более сотни человек, – перед Вадимом предстал тщедушный малый, одетый в распашной кафтан из оленьей замши, на котором болталась перевязь с ножом в чехле и небольшой сумкой с табаком, трубкой и огнивом. Юргэну было около сорока, но выглядел он гораздо старше – суровая жизнь в тундре не способствовала сохранению цветущего внешнего вида. Вадим заметил, что и остальные жители Томтора не отличаются здоровьем и свежестью.

Юргэн не посмел ослушаться приказа, полученного от Полуяхтова, однако дал понять, что не горит желанием совершить экскурсию к проклятому озеру.

– Моя Лабынкыр целый год не ходила, – сознался он, начищая допотопное кремневое ружьецо, которому более приличествовало находиться в музейной экспозиции. – И твоя не надо туда ходить.

– Почему? – Вадим присел на пенек, согнав с него гревшуюся на солнышке ящерицу. – Что там такого, в этом озере?

– Улу Тойон свои слуги поселила. И сама прилетай.

– Улу Тойон? Кто это?

Вадим был слегка знаком с фольклором финно-угорских народов, но о мифологии сибиряков имел крайне смутное представление. А быть может, именно в тундровых легендах кроется разгадка всей этой дьявольщины.

– Улу Тойон – злой абас. Дух. – Юргэн не смотрел на собеседника и слова выцеживал без охоты. – Все нехорошее от него.

Больше Вадим, как ни бился, ничего не смог из него вытянуть и отложил расспросы на потом. Возможно, Юргэн не доверяет чужакам, присматривается к ним, потому и избегает лишних слов. Небось через денек-другой попривыкнет и разговорится. Обнадежив себя таким образом, Вадим скомандовал выступать. Юргэн посопел недовольно, но подчинился. Прочие же двинулись к озеру без понуканий. Арбеля подзуживало хотение поскорее столкнуться с неведомым и заповедным. Фризе воспринимал любые перемены с философским самообладанием, а Генриетта не верила ни в духов, ни в абасов, поэтому никого не боялась.

Двое суток продирались сквозь невысокий, но чрезвычайно густой и цепкий березняк. Местами его сменяли купы елей и лиственниц, но это не облегчало пути – наоборот, колкая хвоя расцарапывала открытые участки кожи, впивалась в одежду почище репейника. Подошвы грузли в мяклом, напитанном осенними дождями лишайнике. Надсадно стрекотали сороки, где-то хрустели ветки под лапами крупного зверя. А Вадим слышал еще и то, чего не улавливали другие: шелест опадающей листвы, плеск рыбы в ручьях, сторожкие прыжки белок… Якутская тундра обладала своей особенной, неповторимой прелестью, завораживала, очаровывала в мгновение ока.

Юргэн ехал во главе процессии на белом олене, увешанном поклажей. Олень, могучий и неутомимый, проламывал березовую поросль, словно тонкие соломинки, шел без устали мерным шагом. Можно было разжиться в селе такими же геркулесами и для всего отряда, однако Вадим посчитал, что одного будет достаточно. Олень – хорошо, но приглядывать за целым стадом – ненужная морока. Опять же пыхтят, топают – создают лишний шум, а кто знает, не придется ли проявлять скрытность, выслеживая вражье племя…

Когда на лес опустились сумерки, сделали привал. Юргэн тщательно выбрал поляну для ночевки, обложил ее лапником, а в середине развел большой костер. Условились, что будут попеременно дежурить до утра. На ужин Генриетта со свойственной ей сноровкой подстрелила жирного рябчика. Фризе, оказавшийся еще и знатным кулинаром, испек его в углях, приговаривая:

– Эс золь гут шмэкен… Это есть ошень фкусно! Когда я биль кляйне киндер, ми запекайт фляйш в огонь. Облизаль пальшик!

Рябчик, сдобренный солью и лесными травами, которые насобирал Юргэн, действительно оказался превосходным на вкус. Его уплели за обе щеки, после чего проводник вскипятил в котелке ключевую воду, бросил туда для запаха горсть морошки и пригласил всех на чаепитие. Так закончился день. Вадим не ощущал усталости, равно как и обеспокоенности. Опасения, связанные с лабынкырской нечистью, покамест не оправдывались.

Перед сном кинули жребий – первым выпало нести вахту Вадиму. Он дождался, пока все улягутся, завернулся в шинель, выданную в Якутске, и прикорнул под стволом елки, больше похожей на шатер. Зарядил «ТК», сунул в карман, а меж колен пристроил «фроловку». Пусть теперь кто-нибудь сунется!

Фризе захрапел, едва уронив голову на рюкзак. Минут через пять и Генриетта принялась выводить фистулой сонную арию. Со стороны Арбеля слышалось лишь неровное дыхание, изредка прерываемое покашливанием недолечившегося туберкулезника. Юргэн ворочался, раза два подскакивал, чем-то встревоженный, но наконец улегся и вроде бы уснул.