Читать книгу: «Росстань – крест дорог», страница 3

Может, над миром свободным – великое солнце.

Мне говорят: «Ты ослеп, за окном золотые лучи.

Если б ты видел людские счастливые лица!..

Дьявол лукавый, в чужих голосах, замолчи!

Я не слепец, это сумрак о стёкла стучится.

* * *

Какого лешего

На автостраде

На красный свет

Бежишь ты, пешая,

Под ноги глядя,

Не зная бед?

Но вот машинища

На полной силе –

В аллею лип!

Газон прошинило

Автомобилем.

Водитель влип.

Сбежала модница.

В походке рубленной

Свистел подол.

А люди сходятся

Смотреть загубленный

Древесный ствол.

Лежала липушка,

Как дева нежная,

Сежа, мила.

Толпа, прилипшая,

К машине бежевой,

Конца ждала.

За скорой «Волгою»

Никто не бросился,

Не заболел…

А горе долгое

Застыло проседью

В листве аллей.

* * *

Я разведу мосты с минувшим…

Чуть шепчет в полусне Нева.

Я неумышленно подслушал

Реки натруженной слова.

О чём? Веселье и страданье.

Со мною умереть словам.

Невы усталое дыханье

Разносится по островам.

Все тайны и заботы мира

Срослись с тревожною рекой,

С Великой Северной Пальмирой,

С людскою радостью, с тоской.

Я тут постиг, чего не ведал,

Как эти вздохи не просты.

Иду я за собою следом,

Жестоко – разводить мосты.

* * *

Я в жизни видел радуг разных горы.

Был рад явленьям в небе, как и все.

Но понимал, что выйду очень скоро

К своей навек цветистой полосе.

С тех пор, как дождь на лысину покоя

Упал и семицветье мне явил,

Понятно стало, что это такое,

Двуногий ангел без любви и крыл.

Вмиг понял я страданье Человека,

Заброшенного грубо в ад земной.

Я осознал, что радуга – калека,

Что никогда Здесь не было иной.

…С тех пор живу я, словно на пожаре,

Стараясь верить в правду и добро.

Под радугой смердят земные твари,

Той самой, что сожгла моё нутро.

Зона страха

Портрет

восточное сказание

Долгие годы портрет надо мною висел,

Часто казалось, бубнил он, а может, и пел.

Старая песня по радио часто звучала:

«А без меня, а без меня и солнце б утром не вставало…».

Нет, не сказать, что б любил я безумно портрет.

Очень боялся, сниму со стены – не наступит рассвет.

Смел и отважен, вообще, не боюсь ничего,

Я проходил на цыпочках мимо него.

Годы промчались,– и я снял я портрет со стены.

Новью бескрайней зловещие виделись сны:

Жуткие войны, потопы… Сойдёшь и с ума.

Страшно проснуться, а вдруг – бесконечная тьма.

Солнечный луч пробудил на рассвете меня,

Можно считать, я проснулся средь белого дня.

Тихо сказал я портрету не зло, не в сердцах:

«Что же ты лгал? А ещё человек… в орденах».

Новый портрет успели прибить надо мной.

Новый портрет, значит, жизнью повеет иной?

Слышится мне то ли смех, то ль мучительный стон.

Как бы ни спутать вконец мирской и божий закон…

* * *

Рассвет скользнул по каменистой груде

И высветил безмолвные столбы.

Я понял! Здесь окаменели люди,

Что прятались от холода судьбы.

Какой зловещий смысл в моей догадке.

Не всколыхнётся каменная твердь.

Они пригрелись у ключа в распадке,

Им не дано ни жить, ни умереть.

Зона страха

Есть под небом особая зона

В наших, нынче не лобных местах.

Будто б я к топору на поклоны –

Как зловещ бессознательный страх.

Никого в ней, но чувствую телом:

Смерть вокруг – позади, впереди.

Зона страха под облаком белым,

Зона страха в глазах и в груди.

Ничего мне покуда не ясно,

Ничего не бывает спроста.

Зона страха – и ныне всевластна

И бессмертна, как душ маята.

Зону страха я в память зарою.

Впрочем, нет, не смогу всё равно.

Не сегодня, а завтра, зарёю

В зоне страха мне быть суждено.

Как давно же мне зона знакома,

Словно жил я в той зоне всегда.

Будто только что вышел из дома,

Но не помню, зачем и куда.

Идолы

Время тайну нам выдало,

Размотался клубок.

Откопали мы идола,

То ли чёрт, то ли бог.

Он глазами зловещими

В наши души смотрел.

Камень в сколах и трещинах

За века просырел.

В колдунов свято веруем,

И средь света и тьмы

Часто в непогодь серую

Ищем идолов мы.

Пусть не каменных, новое

Рядом всякие дни.

Нас тупые, суровые

Пожирают они.

Мы пред ними бесправные,

Пред вершащими суд.

Может быть, наши правнуки

Нас простят и поймут.

* * *

Дубовый лист прибит к дверям гвоздями,

К дверям бездомным, в поле без дорог…

Безумие, придуманное нами,

В небесный мир уходит, за порог.

Условности житейской мелодрамы

Я за спиной оставил до поры.

Как мы в своём безумии упрямы!

Как мы в своём безумии мудры…

Дубовый лист как символ и как чудо.

Кто тешился и листья прибивал?

Я с горечью взгляну на вас оттуда,

Где каждый сотни раз уже бывал.

* * *

Летающий диск пролетел в небесах надо мной,

Чтобы секунды спустя в тишине раствориться.

Но в панораме небес, в панораме ночной

Цветом оранжевым вспыхнули страшные лица.

Три утомлённых лица далёких высот…

В бездне безрадостных глаз – земные событья.

Медленно мне говорит задумчивый астропилот:

«Грешные души, покайтесь! Чего ж вы творите?».

– Что ж мы творим?– В небесах мой раздался вопрос.

Мы не хозяева, нет, а коварные гости планеты.

Я прозреваю и не стыжусь ни смятенья, ни слез.

Будут кровавы закаты и наши рассветы.

Так уж случилось, что с небом веду разговор

Мыслью и плотью с рожденья, с первого вздоха.

Диск надо мной пролетел, и взошла на костёр,

Чтобы погибнуть в огне беспощадном эпоха.

Воскресение

и быль, и фантазия

Ветер принёс голоса из пропасти ночи,

Звуки влетели в окно стаями птиц.

Ныне я завтрашним днём поглощён, озабочен.

Завтрашний день для меня не имеет границ.

Друг мой вчерашний звезду приколачивал к стенке.

Помню, от страха дрожали стёкла у рам.

Он торопился в порыве переоценки,

Боясь на него набегающих драм.

Я не стонал. Казалось, я каменный идол.

Падали звёзды, ярко горя на виду.

Нет, не Иуда, а вечер сегодняшний выдал

Эту распятую в доме старом Звезду.

Утренний ветер летел со скоростью мысли,

Друг мой вчерашний не думал о завтрашнем дне.

Звёздами ярко горели небесные выси,

Там, наверху и та, что прибил он к стене.

Воронья роща

В малой рощице тьма воронят,

Молодые, а рощу бранят.

Завели они дружное «кыр»,

Им бы всё перекраивать мир,

Им бы гнёзда чужие зорить,

Им бы земли святые хулить…

Воронёнка я на руки взял.

Зашумела, что зрительный зал,

Эта роща на сто голосов,

Что из ста заповедных лесов.

Сбили крыльями кепку мою,

Рощи радостной не узнаю.

Я помочь воронёнку хочу,

Я летать молодого учу

И на ветку его посажу.

Может, в нём я дрозда разбужу.

… Но зачем эту мысль ублажать,

Ведь судьба у него – подражать…

Птах не слышно от грая ворон,

Только «кыр» с вышины и сторон.

Позагадили рощу они

И в другой себе ищут родни.

… Среди нас тоже много ворон.

Для Отчизны – великий урон.

Заброшенная деревня

В ней только леший частый гость

(Дома стоят, но рухнут скоро),

Возьмёт он для хозяйства гвоздь

Иль доску вырвет из забора.

Нет ни собаки, ни блохи,

Ни звука по дворам и долам.

…Пластмассовые петухи

Да кукла под бревном тяжёлым…

Кому ещё настал черёд

Назвать – с него все взятки гладки –

Не перспективным наш народ

От Балтики и до Камчатки?

Сюда делец ещё придёт,

Погреет руки… нагло, смело.

Но как Всевышний не поймёт,

Что тут земля осиротела?

Всё съел технический прогресс

(И от него остались кости).

Тут вместо поля будет лес.

Спят домовые на погосте.

* * *

Не гляди ты, Егор,

На заморскую даль.

Не езжай за бугор,

Там тоска и печаль.

Там чужая судьба,

Там чужие цветы.

На тебя, на раба,

Хватит здесь нищеты.

Ты Россию пропил,

Ты – дикарь и вандал.

Поле потом кропил,

А хлебов не видал.

На чужбине твой быт

Пусть усыпят деньгой,

Будешь весел и сыт,

Но душою нагой.

Ты остался дубьём…

Забугорный десерт

Встанет в горле твоём

Костью ближнего, смерд.

Не гляди, ни к чему…

Запозднились мы зря.

Аль не видишь, что тьму

Прожигает заря.

Ряженый дьявол

1.

Я встретил старого шута,

Он торговал Землёй на рынке.

Земля ютилась в красной кринке,

Что в скорлупе яйца – мечта.

– Что продаёшь?– шута спрошу.

– Да Родину, – ответит просто,

От родников и до погостов,

Отдам задаром, в ад спешу.

2.

Ведь это Родина моя!

…Меня он видит и смеётся:

– Твоя, но мною продаётся,

Районы, области, края…

В кафтане русском старый бес,

Учитель дней моих далёких.

Тяжки прозрения уроки…

Но не прозрел я, а воскрес.

Завтрашний день?

Наспех доска гробовая обстругана,

В спешке коварный, неистовый тать.

Русь моя ворогом алчным поругана,

Тщится живьём закопать.

Хуже-то с нами и бед не бывало,

Время жестокой поры.

Перековали мечи на орала…

Есть, мужики, топоры.

Только молчат мужики полусонные.

Что же ты дремлешь, русский народ?

Счастье на вас вдруг посыпалось тоннами?

Нет ни тревог, ни забот?

Как же крылатая ложь мне постыла!

Боже, хоть Истины миг воскреси!

…Ширится грозно большая могила

Для неубитой Руси.

Аскетица

Сытые лица, майский лужок,

Скатерть в цветах самобраная,

Пышка-пастушка дует в рожок,

Голубоглазка румяная…

Вроде б, Россия и та, да не та.

Что там ещё за грядущее светится?

Только была бы одета, сыта

Да не болела б, аскетица.

Видел я нищих, голодных людей

В драных одеждах, пропахших сивухою,

Верящих в святость ничтожных идей,

В битве с извечной разрухою.

Земли погибли, сёла ничьи,

Реки убитые, заросли сорные…

Где же российских лесов соловьи,

Галки крикливые, вороны чёрные?

Дети России, ваш скорбный удел –

Быдлом считаться у рыл отмороженных.

Чёрная сотня несделанных дел,

Время – все беды свои подытоживать.

Лица голодные, выжженный луг,

Горький хлебец да рубли серебристые…

Смотрит верёвка на ивовый сук,

Смотрит пастушка глазами землистыми.

«Дядя Мирон,

Не носи пива во двор.

Мы пива не пьём,

Вина в рот не берём.

из народной колядовой песни

* * *

– Что же вам, народ колядующий?

Хлеба в доме нет, только водочка…

Я живу один, в ус не дующий,

А гостит в дому свет-молодочка.

– Колядовщики мы не пьющие.

Да и что в питье-то хорошего.

У тебя, Мирон, двор запущенный,

А изба крива-перекошена…

А молодка та из гуляющих,

В детский дом она сына кинула.

Ей бы хахаля да стаканище.

Тридцати ещё ей не минуло…

– Эй, вы, ряженные да поглаженные,-

То Мирон кричит,– отрезвлённые!

У меня нутро всё загажено,

Если что и пью,– на законные…

Дочь, Миронушка, дом твой бросила,

Ей в чужой избе больше радости.

А жена твоя прошлой осенью

Водкой сгублена – смерть без старости.

– Да подите прочь, развесёлые!-

По щекам текут слёзы жгучие.

А в сыром дому стены голые.

«Хоть бы смерть пришла, это лучшее».

К вечеру

Солнце грей, как всегда,

С пашни неба высокой.

…А вокруг лебеда

Вперемешку с осокой.

В траве мужичьё

Тянет спирт и, как водится,

Разбавляет питьё,

Чем приходится.

Ой, Россеюшка, боль моя страшная…

Аль ты нонешняя, аль вчерашняя?

– Что ты, дедушка, пьёшь?

– Спирт… разливами.

– Ну, а коль помрёшь?

– Не пужливые…

Говорят мужики:– Не крутися тут,

А не то пришьём, не сочтём за труд.

Или выпей, что ж,

Заползай в наш быт.

Если бабу хошь,-

Вон, в кустах, лежит.

Русь ты пьяная, Русь убогая,

Из твоих глубин шёл дорогою,

А печаль росла,

Что в траве роса.

Аль от чёрта я, аль от бога я?

Это в травах – жмых,

Лишь остатки зла…

За людей живых,

Коим нет числа,

Я пришёл просить,

На колени встав.

Умоляю быть,

Ведь закат кровав!

Похоронят нас наши детушки,

На себя возьмут наши бедушки.

Мы должны смотреть

В этот сложный мир…

Нас катает смерть,

Словно в масле сыр.

* * *

Город Собачинск для душ утомлённых – ГУЛаг.

Честный в нём вечно свободен от денег свободных

Мода пришла в нём на жирных и наглых собак,

Мода пришла на детей, больных и голодных.

Ты говоришь, наша жизнь не смешна, а мудра.

Что же ты ищешь, старик, под навесом пивбара?..

Жизнь не костёр, а лишь отблеск большого костра,

Жизнь не мудра, а смешна, как разбитая тара.

Можно смешить нам друг друга. Но только к чему?

Что мне за дело, что туча вдруг солнце затмила.

Сколько менять нам ещё тюрьму на тюрьму,

Слёзы на горечь беды, а шило – на мыло?

Жаль от души мне голодные толпы рабов.

Нынче приходится нам даже слишком не сладко.

Сотни разбитых сердец и простреленных лбов…

Это не жизнь, а всего лишь на жизни заплатка.

Слушать устал дураков я сегодняшних дней,

Речи их выглядят больно надменно и дико.

Рот свой закрой, будь немного добрей и скромней,

Пёстрый петух, одуревший от жуткого крика.

Город Собачинск… Да он ведь у нас не один.

То получили, что многие очень хотели…

Тут старый пёс доживёт до холёных седин,

Только ребёнок погибнет ещё в колыбели.

* * *

Тут день-деньской телят пасёт Макар,

Ступая важно по горячим травам.

Он вечен, он ни молод и ни стар,

Открыт ветрам и облакам кудрявым.

Макар заворожено смотрит в даль.

Не пас телят он за грядою чёрной,

И близок час – безмерная печаль

Не светлой станет, а предельно чёрной.

Он шепчет робко: «Господи, прости,

Воздай рабу желанную тропину!

Я поведу телят своих пасти

На край земли, где, может быть, и сгину».

Но с гор спустилась человека тень,

Сплетённая из нечистот и смрада:

«Благослови, безумец, светлый день

И далеко не отходи от стада

В краю далёком я изведал ад,

Познал я муки ада, умирая».

Святой Макар пасёт своих телят.

Лежит на сопках погранзона рая.

В утешение мудрецу

Над мудрецом смеяться я не стану,

Путь к истине ему окольный дан.

Не знает он, что капля океана

И часть его, и тоже – океан.

От ужаса тупого холодея,

Мудрец пророчит… Сыпьте в кошелёк!..

Пока ещё жива его идея.

Мне жаль, что он от истины далёк.

Тождественно с цветеньем увяданье,

Для суетливых горек даже мёд…

Не я открыл все тайны мирозданья,

Но он-то их постигнет… он «поймёт».

Цель жизни для придурка – быть известным…

Свой серый разум теша, веселя.

Крадётся он по лабиринтам тесным,

Не ведая, где небо, где земля.

Он побеждён пустым земным соблазном,

Не понимает, что живёт греша.

Не в теле, а почти в притоне грязном

Уснула непутёвая душа.

Кому даны богатство, власть и слава,

Тот не горазд на добрые дела.

Мир заливает огненная лава,

Сжигая души чёрные дотла.

Утешится и он – творенье бога.

Господь поймёт, грех спишет и… спасёт.

Жизнь полудурков не карает строго,

У каждого – предел своих высот.

* * *

Вокруг меня сто тысяч мудрецов,

Они уже не те, не судят строго

Ни русских эмигрантов-беглецов,

Ни Дьявола лукавого, ни Бога…

Речисты и умны, как никогда:

– Настало время светлое, благое

Или жестокое и злое, что беда,

А может быть, ни то и ни другое.

Мы не жалеем горла и ладош,

Кричим «ура» великим переменам.

Уже не кровь, а пламенная ложь

Течёт к сердцам по возбуждённым венам.

Мы снова жизнь оставим на потом,

Зады и души щедро оголяя.

Купил земляк мой во Флориде дом,

Слыл мудрецом, но дурака валяя.

Ах, мудрецы, крикун на крикуне.

А им пора бы, рты свои задраив,

Пройтись сквозь строй по раненой стране.

Сто тысяч мудрецов и… попугаев.

Строки в духе Ли Бо

В стране идёт гражданская война.

Бескровная? Давно в крови она.

Ведь жив, как прежде, каменный вампир,

Весь уголовно-кумачовый мир.

Мы носим к идолу и жизни, и цветы,

Всё сваливаем в пропасть пустоты.

«Поэты» то, что надобно, поют,

Лишь их, да только мёртвых издают.

А те людишки, что жируют всласть,

Ведут борьбу активную за власть.

Давно страна стоит на голове,

И не чело, а лапти в синеве.

Во мне гудит с рождения набат.

Я не молчал, и всё же виноват!

Это уже было

Цевьё легло на подоконник,

Застыл оптический прицел.

Затвором, лязгнув, смерть в патронник

Загнал задумчивый пострел.

Прижался мальчик властно, грубо

Плечом к прикладу винтаря,

И лыбилась золотозубо

В окно осенняя заря.

Ох, скольких смертушка скосила!

На ком вселенская вина?

Неужто, матушка Россия,

Ты нынче киллеров страна?

Жила ты лапотно, убого,

Порой гуляла по крови,

Но вот за пазухой у бога

Согрелись дети не твои.

Европа к нам окно открыла.

… Куй своё счастье и не трусь!

Всё это было, было, было…

Беспечна под прицелом Русь.

«Но для тебя я небеса открою

Будь принят в них, когда б ты не пришёл!».

Фридрих Шиллер, «Раздел земли»

Задушевный разговор

Хулят или хвалят? Не всё ли равно.

Мне долгих бесед не постичь, не дано.

В глазах моих счастье – ни гнев и ни страх.

– Да где же ты?!

«Я далеко, в небесах…»

Иду мимо Яхве, Аллаха, других,

За мною следины на тучах крутых.

– Ну, здравствуй, владыка небесный Перун,

Мой дедушка старый!

– И ты уж не юн.

– Пришёл я с корзиной житейских забот.

А кто, как не ты, мою душу поймёт…

… Мне мига хватило вернуться назад.

Мои благодетели всё говорят,

И спорят, и вздорят, да с пеной у рта.

У кочетов пёстрых своя высота.

Нынешнему «демократу»

Как живётся-то вам на костях

В чёрно-гнойном подобии рая?

Вы, стервятники, здесь не в гостях,

Русь для вас, будто мама вторая.

Родила же вас дочь Сатаны,

Родила вас на власть… не во благо,

И с тех пор вы от крови пьяны,

Почитатели нового флага.

Нет виновных у нашей беды.

Если есть, то не вы виноваты…

Но кровавые ваши следы

Не забыть, господа «демократы».

Под волнением новых знамён

Злой шакал остаётся шакалом.

Смерть, разруха, страдание, стон…

Это ваше великое – в малом.

Расшикарно житьё да жильё,

А народ – в хоровод с нищетою.

Перекрасилось всё шакальё

И торгует Россией Святою.

Вновь не будет страданьям конца…

В дни несчастий эрзац-диссиденты,

Да не только умы и сердца,

Честь и совесть сдают под проценты.

Голытьбе тяжелей во сто крат.

Русь разграблена чисто, галантно.

Не божитесь, что вы – демократ,

Ведь под маской хайло спекулянта.

Как живётся-то вам, вурдалак?

Как вам ездиться по заграницам?

Миллионы наивных зевак

Приучили давно к небылицам

Вам – судьбина играть топором

Да людишек рубить, а не чурки.

Верят вам далеко… за бугром,

Верят здесь… лишь рабы да придурки.

Телебайки

Ах, телевизор, ты – скотина,

Сундук продуманного зла,

Где методично и картинно

Русь раздевают до гола.

Там взгляды мечутся ночные,

Там на вульгарном шабаше

Бормочут ведьмы заводные

О человеческой душе.

Длинноволосая колдовка,

Высокая без высоты,

Метлой помахивая ловко,

Летит на конкурс красоты.

От крови не успев отмыться,

Как прежде страшен и жесток,

Глядит Кощей двуглавой птицей

На наш разрушенный мирок.

А мы, наивные Иваны,

Свободы ждущие с Кремля,

Напрасно щупаем карманы,

Отдав их тем, кто у руля.

Пресытясь бурею в стакане,

Мы пожинаем телесмрад.

Тот пропадёт в чужом обмане,

Кто нынче обмануться рад.