Читать книгу: «Книга живых», страница 6

XIII

Сегодня впервые за последние дни небо нахмурилось, а солнце спряталось за облаками.

«Слава Богу, – думал, шагая по проселку иеромонах, – может, наконец дождь пойдет. А то как установилась жара, так три месяца – ни капли. А ведь это, считай, засуха. Вообще климат, похоже, быстро меняется. Раньше виноград по-настоящему только в Краснодарском крае вызревал. А теперь – аж в Воронежской области. Вот такая загогулина получается!»

Он шагал проселком уже минут пятнадцать, а попуток все не было. Так что Казаков начал беспокоиться. До райцентра-то двадцать километров. Пехом идти – не находишься.

Но, как говорится, Господь не выдаст – свинья не съест. На дороге показались плывущие в клубах пыли старенькие, но ухоженные «жигули». За рулем – неизвестный ему крепенький дедушка. Рядом с выражением лица «я королева» сидела ядреная бабуся. На заднем сиденье – узлы с какой-то снедью.

Он даже не поднял руки. Бабка кивнула головой. Дед остановил машину, опустил окошко, поздоровался и спросил:

– Куда путь держите, батюшка? Может, вас подвезти?

– Я в Вешенскую! – улыбнувшись своим мыслям об этой паре, сказал отец Анатолий.

И, уже усаживаясь на заднее сиденье, заставленное какими-то сумками, банками, наугад спросил:

– Вы, случаем, не на базар?

Дед тронул рычаг передачи и согласно кивнул. Бабка, повязанная платочком, певуче ответила:

– Да вот, яички везем! Может, продадим… И колбаски укупим… А вы куда, если не секрет, батюшка?

Он сказал откровенно, понимая, что в станице все друг о друге знают:

– Да хочу заехать к следователю, что ведет дело. Свое слово сказать. Ведь за неделю до того, как убийство случилось, напали на этого парня, Романа, на пляже. То есть еще до этого у них уже разборка была…

Старики высказали свою осведомленность и в этом:

– Конечно! Не случай у них был! Не просто они покоцались из-за девки. А специально ехали. Хотели поквитаться.

В общем, по короткой дороге в район им было о чем поговорить.

Казаков высадился в центре станицы. Как раз напротив собора. Того самого, что спас от сноса Шолохов. Решил, что повидается со следователем и обязательно сходит в собор и дом-музей русского гения, который одной своей книгой разрушил десятилетиями создававшиеся вокруг казачества гнусные домыслы и грязные мифы.

По Вешенской он бродил недолго, потому как в станице все компактно. Все недалеко от центра. Здесь, как и везде по России, районный отдел отгородился от жизни хорошим забором. У входа – будка охранника с дежурным милиционером. (Казаков никак не мог привыкнуть к тому, что теперь их надо называть полицейскими).

Стоявший на входе швейцар-полицейский только лениво поинтересовался, к кому с утра пораньше собрался батюшка. И Казаков доложился:

– А к следователю Кислову!

– Проходите! Он ждет!

Он потоптался немного в коридоре, где в углу одиноко сидел забытый свидетель. И решительно толкнул дверь кабинета с табличкой.

Первое, что увидел в малюсеньком кабинете следователя Казаков, был стол, на котором лежало огромное количество разного рода бумаг и картонных папок с делами. Среди этого бумажного моря разливанного стоял открытый ноутбук. За ним – усатый и с бакенбардами, по давно минувшей моде, мужчина.

Он что-то лихорадочно печатал.

«Знакомая до боли картина! – подумал отец Анатолий. – Куча дел. Их надо срочно сдавать».

Он знал это состояние и обстановку. Постоянный цейтнот, судорожная спешка, опоздания, нехватка людей. И называл ее «каждый день на ремень».

Уголовный розыск – это только в кино да в телевизоре сплошные загадки, романтические встречи, погони. А на самом деле редко-редко попадется интересное дело. А в целом – рутина, рутина, рутина. И бумаги, бумаги, бумаги. Которые надо оформлять не абы как, а уже сложившимся профессионально-казенным языком.

Этот мужик с бакенбардами взглянул на него из-за компьютера, пошевелил роскошными бровями и усами и продолжил стучать по клавишам. Затем остановился. И объявил:

– Вы присядьте! Я сейчас закончу!

Казаков присел на новенький стул и осмотрел кабинетик с сейфом в углу, новым столом и стульями.

«Видимо, недавно наконец сделали тут ремонт», – опытным взглядом определил он.

Следователь перестал стучать. Быстро включил принтер. И напечатал на нем, судя по всему, постановление по какому-то делу.

«С компьютерами стало полегче, – думал Казаков. – У него, небось, в нем, компьютере, все формы забиты. Надо только подставлять даты да фамилии. Да и архивы теперь, небось, оцифрованы. Наверняка можно быстро найти нужную информацию. Но, конечно, это все только подспорье. А главное – человек…»

От этих несвоевременных, можно сказать, мыслей его оторвал вопрос следователя:

– Ну, Анатолий Николаевич, что вы хотели бы сообщить следователю?

Казакову было странно и даже чуточку дико слышать свое имя-отчество. Настолько он отвык от него за эти годы. Так что в первую секунду он даже слегка опешил. Но справился и толково, не сбиваясь, рассказал о том, что случилось на берегу Дона некоторое время тому назад. При этом Казаков не преминул, выражаясь юридическим языком, упомянуть, что уже тогда, в этой стычке на берегу, формально усматривалась статья 119 Уголовного кодекса РФ, «угроза убийством», со стороны родственника Дарьи.

После этого следователь, до того слушавший его с выражением нетерпения и недоверия на лице, изменил свое отношение и спросил уже более человеческим тоном:

– Анатолий Николаевич, я вижу, вы – человек, скажем так, подкованный по УК. – И добавил:

– Вы случайно не привлекались?

Казаков от неожиданности опешил. А потом, поняв смысл вопроса, расхохотался так искренне и заразительно, что следователь тоже слегка недоуменно и растерянно улыбнулся, шевельнув при этом усами, бровями и ушами.

Отсмеявшись и отдышавшись, Казаков ответил просто:

– Я до пострига работал следователем в Комитете государственной безопасности. Дослужился в той жизни до подполковника…

– А! Рыбак рыбака видит издалека! – теперь уже совсем по-людски заговорил Кислов. – А я-то дурень! Думаю, откуда такой слог? И главное – статьи от зубов у человека отскакивают. Ошибся. Извините.

Дальше разговор у них пошел гладко и на разные темы. О «палочной» системе при раскрытии преступлений. (Что она как была, так и осталась.) О ненормированном рабочем дне. О профессиональном быстром выгорании и нехватке кадров в уголовном розыске. (Приходится набирать операми сопляков, которые сегодня, кроме как в айфонах, ни в чем больше не разбираются и все улики собирают в интернете да на видеокамерах. А звездочки хотят получать, не прилагая ум. А тут – ни дня, ни ночи…)

Интересный разговор вывел их все-таки в конце концов на дело, с которым пришел Казаков. Сошлись на том, что Кислов примет его заявление.

– А пистолет его, травмат как? Хорошо бы его приложить к делу. Как вещдок.

– Да, это будет сложненько, – заметил отец Анатолий. – Я ж его в реку бросил. Не думал, что так все обернется. Смертоубийством. Надо подумать. Может быть, придется искупаться… поискать. Но ты все-таки заявление не замотай! Приложи! Оно парню хоть чем-то поможет!

И тут их профессиональный, можно сказать, разговор перестроился. Потому что такой до сей минуты добродушный и лояльный Кислов вдруг сказал:

– А я бы его, будь моя воля, все равно бы упек, хоть ты и говоришь, что он хороший парень!

– Это почему?!! – удивился отец Анатолий.

– Не любят у нас их здесь. И я не перевариваю этих Ефремовых!

– А что так? Чем они провинились-то?

– А ты у них в музее был?

– Ну, был. Музей как музей!

– Э-э. Это не простой музей. Вражеский.

– А что так?

– Могу по порядку изложить претензии. Первое. Если внимательно посмотреть их экспозицию, то можно понять простую вещь. Они себя, да и все казачество, русскими не считают. И ведут родословную казаков хрен знает от кого. От готов, герулов, скифов, сарматов, от древних греков. Мол, даже Ахилл был казаком. Только не от русских. Хотя и Шолохов, великий русский писатель, и Гумилев Лев Николаевич, основоположник этнологии, считают казаков «субэтносом великорусского этноса». То есть фактически слегка изменившимися русскими.

Тут уж пришла пора удивляться Казакову, который, конечно же, не ожидал встретить здесь, в простом скромном следователе, такого специалиста по истории казачества. (Как тот не ожидал встретить под личиной иеромонаха бывшего подполковника спецназа.)

– Это интересно! – ответил на его тираду Казаков. – Откуда такие познания?

– Приходится разбираться, – уклончиво ответил Кислов. – И второе. Они под эту свою теорию и базу соответствующую подводят. Мол, если казаки не русские, а отдельный народ, то у них должно быть свое государство. Чуешь, куда гнут?

– Ах, вот оно что! Тут сепаратизмом пахнет!

– И я о том. А в качестве образца основы для правильной жизни они представляют Донскую республику, которая была здесь во время Гражданской войны. Ты видел памятник атаману Краснову?

– Это которому? Мне сказали, что это памятник всем атаманам.

– Это они сейчас говорят так. Когда их прищучили. А раньше это был памятник конкретному атаману. В мае восемнадцатого года в Новочеркасске собрался Круг спасения Дона. И избрал атаманом Краснова, генерал-майора. И на этом же кругу был одобрен проект основных законов. Первый пункт этих законов подтверждал независимость Донской республики – Всевеликого войска Донского. Краснов провел мобилизацию двадцати пяти возрастов. Переформатировал казаков в дивизии и корпуса. Наладил гражданскую жизнь. И подружился с немцами, которые по заключенному большевиками Брестскому миру пришли и в эти края. Торговал с ними. Покупал оружие…

И, пока Кислов рассказывал историю, Казаков вспомнил о деньгах Донской республики, которые нашел в тайнике. А потом спросил:

– А Петр Николаевич Краснов – это не тот Краснов, которого наши повесили после войны за сотрудничество с фашистами?

– Вот! Вопрос прямо в точку. Тот самый, что еще раньше сотрудничал с немцами в Гражданскую. А они ему, значит, памятничек поставили. Предателю, изменнику. Получается, что они у нас тут под боком нахваливают коллаборационистов?

– А что, много таких было? – поинтересовался Анатолий Казаков, чрезвычайно заинтересованный таким поворотом сюжета.

– А то как! Миллион!

Анатолий присвистнул.

– А вместе с семьями и детьми – и того больше. И не только казаков. В рядах так называемых добровольческих формирований германской армии, полиции и разных военизированных формирований служили более миллиона советских граждан разных национальностей. Многие, конечно, шли туда от голода, холода и желания просто выжить. Но были и другие. Например, эмигранты. Те, кто ушел за границу в Гражданскую войну. Они хотели освободить Россию от коммунистов. Но немцы их не жаловали. Потому что им независимая Россия была не нужна. Им разрешили сформировать исключительно из эмигрантов всего лишь корпус. И то они не воевали, а несли охрану в Югославии. А вот из казаков – советских граждан – немцы начали формировать части уже в одна тысяча девятьсот сорок первом году. А по-настоящему развернулись после оккупации Дона, Кубани и Терека. Причем тут инициативу проявили сами казаки, жестоко пострадавшие в Гражданскую и во время коллективизации. Набралось их на два крупных объединения – корпус и так называемый казачий стан. Гитлер во главе казаков поставил своего генерала. Был такой фон Паннвиц. И направил их воевать с югославами Тито. Для видимости автономности этих частей было создано Главное управление казачьих войск в Берлине во главе с тем самым Красновым.

– А Власов?

– А Власов и власовцы – это уже пришло позднее. Когда немцы поняли, что без помощи самих русских им Сталина не одолеть.

– Слушай, я мельком слышал что-то про историю в Праге, где снесли памятник нашему маршалу Коневу. С казаками это как-то связано?

– Частично! Дело в том, что отступающие власовцы помогли восставшим чехам выбить немцев из Праги, так как у них были танки, артиллерия. Ну, были среди них и казаки тоже! А когда увидели, что Красная армия подходит, то покинули город и ушли на Запад, к американцам. Это было в начале мая. И только девятого мая в Прагу пришли части Красной армии. В советское время факты эти, естественно, замалчивались. Сам понимаешь. Мир, дружба, жвачка! А сейчас все это выплыло, вышло на поверхность. Ну чехи и решили восстановить, по их понятиям, справедливость по отношению к русским. А наши залупились. Но факты – вещь упрямая. Их не переспоришь…

– Да! Интересно! И чем же все это закончилось?

– Закончилось для казаков весьма хреново! Они сдались в плен англичанам. А те их какое-то время кормили обещаниями. А потом выдали советским властям. Но, заметь, не всех. Старых эмигрантов оставили. А вот бывших советских выдали в Лиенце. Есть такой городок в Австрии…

– Ну и засранцы, – заметил Анатолий.

– Вот это же самое говорят нынешние, скажем так, белые казаки!

– Как-как ты их назвал?

– Ну, у нас казаки, условно говоря, делятся на «белых» и «красных» и сейчас. Так вот Ефремов, он как раз к белым относится. Они эту выдачу считают огромной трагедией. А мы – справедливым возмездием. Кстати говоря, этот Ефремов, главный ихний, вместе с другими собрал средства для постройки часовни под Лиенцем, на местном кладбище, где похоронены казаки, погибшие при выдаче. Ну и хотел туда поехать. На освящение. Наши власти не пустили! Они же – потенциальные сепаратисты!

– Чего уж сразу так!? Люди просто восстанавливают историю.

– А как к ним относиться?! У меня дед погиб на войне! В Венгрии. И сослуживец, который вместе с ним был, рассказывал, что весь их взвод ночью во сне вырезали власовцы. Тут в двухтысячном году приезжал из Америки один «казачок». С делегацией. Из эмигрантов. Сын тех, кто ушел в Гражданскую на Запад. Рассказывал о своей жизни в эмиграции. Как они воспитывали в себе казачий дух. Русскость. И, скажу честно, у меня к нему претензий не было. Человек так воспитан был. И боролся с коммунистами всю жизнь.

А вот к нашим… Тем, кто отсюда с фашистами пошел, – есть. И до сих пор есть! Вот я и думаю: а может, то не власовцы были, а такие, как эти казаки… Так-то вот. А дед у меня был гвардеец, служил в гвардейской армии, которая в начале войны была казачьей дивизией генерала Доватора. Он и Москву защищал. И под Курском уцелел. А вот в Венгрии зарезали. И как, по-твоему, я должен к этому относиться?..

– Так что ж это получается? Старые счеты не ржавеют? – возмутился Анатолий. – Парень-то здесь, Роман, при чем? Даже Сталин говаривал: «Сын за отца не отвечает». А так получается, что внук за деда отвечает?

– Знаешь, Анатолий, ты мне мораль не читай, – тоже обиделся следователь. – Не зря говорят: яблочко от яблоньки недалеко падает.

– Зря ты так! Парень очень хороший. Наш парень, русский. Казак. А кто старое помянет – тому глаз вон…

– А кто забудет – тому оба! – парировал следователь. А потом добавил: – Я, конечно, все понимаю. И сделаю все по закону. Но, знаешь, вот тут вот что-то сидит, – он прикоснулся рукой к сердцу. – Саднит, понимаешь…

Анатолий отдал ему заявление. Подписал показания. И, обогащенный новыми впечатлениями, покинул здание райотдела.

Шел и переваривал услышанное накануне. И все никак не мог уложить в душе эти такие разные правды. О Гражданской, коллективизации, войне. Внутри него самого волнами поднимались разные чувства. И возмущение. И жалость. И горечь. Вспоминались родственники – их хождения по мукам.

Он чувствовал, что ответ где-то рядом. Где-то внутри него. Он искал его. И не мог найти. Пока не мог. Но он понимал, что ответ должен быть. Должен!

* * *

Он шел вдоль по улице, пока не оказался около солидной металлической калитки и порядочного заборчика. Увидел мемориальную табличку и на ней надпись, что это дом, в котором жил Михаил Александрович Шолохов.

«Бог привел!» – подумал отец Анатолий.

Не раздумывая больше ни о чем, он толкнул калитку. И услышал из рядом стоящей зеленой будочки-кассы певучий женский голос, который мелодично-ласково произнес:

– Приобретайте билетики. Пенсионерам и школьникам скидка.

– А монахам скидка есть? – пошутил отец Анатолий.

Лицо с кудряшками в будочке заулыбалось. С любопытством оглядели его васильковые глаза. И румяная молодка задорно ответила:

– Это смотря каким! Молодым, может, и будет!

Казаков вздохнул и протянул в окошко новенькие зелененькие двести рублей.

Дом-музей его впечатлил. Но не так, как он думал и представлял. Потому что с детских лет он считал, что такой гениальный человек, как Шолохов, должен жить во дворце, полном всякого рода чудес и роскоши. Тем более что еще в советское время в народе ходило немало слухов о гигантских деньжищах, которые получает писатель от переиздания своих романов в СССР и за рубежом. Но советская власть, судя по всему, присваивала все эти гонорары. И потому Шолохову, чтобы построить эту достаточно скромную по современным меркам усадьбу, пришлось брать ссуду. А потом отдавать ее до конца жизни.

Так что никакими миллионами тут и не пахло.

Но скромное величие усадьбы было не в этом. Здесь пахло жизнью. Музей еще не стал до конца мемориалом, чем-то навеки застывшим и полным воспоминаний. Здесь еще теплились остатки той жизни гения, которую не видел обыватель. Она была и в приемной, расположенной в первом этаже. И в кухне, где он частенько перекусывал. И в рабочей угловой комнате, где на столе все еще продолжала лежать стопка белой бумаги.

Она проглядывала везде – в ружьях писателя, в его рыболовных снастях, в автомобилях, что стояли готовые к выезду из большого гаража.

И Анатолий чувствовал всеми фибрами души, что жизнь, которая творилась в этой усадьбе, энергия, которой гений напитал этот дом, во многом наложила отпечаток на жизнь всей станицы Вешенской.

И не только Вешенской, но и всего Дона, всего российского казачества.

Писатель силой своего таланта вырвал казаков из небытия, в которое пытались отправить их коммуняки. Дал возможность всему миру увидеть красоту и мощь русского народа, воплощенную в его самой пассионарной, самой свободолюбивой, самой демократической части.

И, уже выйдя из дома в сад и подойдя к памятнику на могиле, Казаков невольно поклонился праху великого человека и помолился о его страдающей за народ душе.

«Странное дело! – думал отец Анатолий, сидя на лавочке у металлической оградки усадьбы и глядя на текущий далеко внизу привольный, окаймленный по берегам лесом, Дон. – Такая благодать на душе, как будто побывал в храме, в святом месте. Как будто встретился со святым. А ведь он им не был. Любил Михаил Александрович жить с размахом. И охоту любил. И рыбалку. И водочку попивал от души. И мужские заботы у него были немалые. А все равно – святой. Хоть ты тресни! Потому что его великий творческий труд так поднял его душу к небесам, что волей-неволей сделал апостолом. Апостолом новой религии. Религии творчества».

XIV

В свое время Анатолий Казаков, работая следователем, повидал немало казенных судебных учреждений. Но то было давно, да еще и в Казахстане. Поэтому сейчас он с интересом изучал недавно построенное здание районного суда.

С крылечка двинулся по длинному коридору с пронумерованными дверями. Шел, пока не обнаружил нужный зал.

Место судилища было достаточно просторным и удобным. В противоположной от входа стороне имелось небольшое возвышение, на котором стоял огромный стол, а за ним – черное кресло с высоченной спинкой. На стене за креслом алым пятном висел герб. Двуглавый орел с коронами и распущенными когтями.

«Хищная птица, – подумал Казаков, – такой не попадайся».

Все остальное в зале было попроще. Стены желтоватого теплого цвета. На полу ламинат под паркет. Массивная мебель – судя по всему, белорусского производства.

Справа от судейского стола стояла металлическая клетка. Внутри нее – скамья подсудимых. Клетка, прочная, сваренная из арматуры и покрашенная в черный цвет, выглядела пугающе. И как-то абсолютно дико.

Рядом с клеткой два массивных коричневых стола – для адвокатов.

Посреди зала, как дуля, торчала деревянная полутрибуна. Место, откуда свидетели оглашают свои показания.

В самом зале – несколько деревянных скамеек для зрителей.

В общем, все прилично и казенно-функционально. Никаких тебе изысков и модерна.

Хотя новшества были. Везде стояли микрофоны, и, судя по всему, шла видеозапись.

«А вот это хорошо! – отметил он про себя. – В старые времена секретарь вел протокол и мог что-то изменить в показаниях, что-то пропустить. Теперь фальсифицировать труднее».

Осмотревшись, отец Анатолий увидел в зале знакомое лицо. Это был Григорий Пантелеевич – старенький гид-смотритель из музея станицы Новосоветской.

Он быстро прошел к нему. Поздоровался. И спросил разрешения присесть рядышком.

Народ подтягивался.

Смотритель шепотом называл отцу Анатолию имена и степень участия в деле входящих людей:

– Это сват генерала Водолазова. Он от обвинения.

– Это свидетель от потерпевших. Видел драку.

– Это теща!

Тут в зал в сопровождении то ли будущей, то ли уже настоящей свекрови вошла виновница всего этого дела – Дарья.

Отец Анатолий опытным взглядом определил по ее округлившемуся животу, что «плод любви несчастной», судя по всему, зреет успешно. А в остальном Дарья была все той же девой, юной и цветущей. Только не улыбающейся, как тогда, когда он впервые встретил их с Романом в придорожном кафе.

Зал заполнялся. И по тому, как люди рассаживались на левой или правой половине, можно было понять, от кого они.

Из судейских первым пришел прокурор. Статный, видный добрый молодец в синем форменном мундире с блестящими пуговицами. На его интеллигентном с бородкой лице хорошо смотрелись большие очки в золотой оправе. Белые холеные руки держали тоненькую папочку и айпад.

Он неторопливо, по-хозяйски устроился на своем месте, поправил галстук и принялся за чтение бумаг.

«Вполне себе современный прокурор! Интересно, на какой машине он приехал?» – подумал отец Анатолий. Но не успел додумать эту ценную мысль, как увидел, что сбоку в стене открылась дверь, и в проеме показался толстенный мент. Он оглядел помещение и, судя по всему, удовлетворенный осмотром, буркнул куда-то:

– Заводи!

И в дверях появился похудевший, остриженный налысо Роман, в наручниках и клетчатой рубашке.

Конвоир, сняв с него наручники, запустил его в клетку.

Казаков посмотрел на это действо и с горечью подумал: «Еще никто не знает – виноват человек, не виноват, а его уже в клетку. Как какого-нибудь закоренелого врага рода человеческого! Злая все-таки система, тупая. Как-никак, двадцать первый век, а у нас…» – он не нашел подходящего слова и переключил внимание на другую дверь. Потому что молодая женщина-секретарь произнесла буднично и устало:

– Прошу встать! Суд идет!

Вошел суд. Под словом «суд» скрывался молодой, розовощекий мужчина в щегольской черной, похожей на рясу, судейской мантии со стоячим воротом и белым подворотничком. От него, прямо как с рекламного плаката, веяло здоровьем и благополучием.

Казакову невольно подумалось: «Это уже какое-то новое поколение. Наверняка из чьих-то родственников. Сейчас, говорят, в милиции, суде, адвокатуре полно сынков и внучков, которые тепло пристроились под крылышком у пап-генералов!» Но думай не думай, а вставать в знак уважения к суду приходится.

Дальше все тоже шло по накатанной.

Судья объявил судебное заседание открытым и сообщил, что рассматривается дело по обвинению Ефремова Романа Михайловича по статье…

Из чего Казаков понял, что Романа обвиняют в нанесении тяжких телесных повреждений.

Затем секретарь суда объявила о явке участников и свидетелей и разъяснила народу порядок обращения к судье. Из чего отец Анатолий понял, что к судье теперь обращаются не «гражданин» и не «товарищ», а «Ваша честь»!

Весь ход этого судебного заседания чем-то напоминал Казакову театральный спектакль, в котором привычную надоевшую роль играют уставшие актеры.

Это они, зрители, могут волноваться, переживать, строить догадки. А актерам все давно известно: у кого какая роль, чей сейчас выход и какой текст надо произнести.

Вот вступил в мизансцену пухлощекий голубоглазый судья в черной хламиде:

– Подсудимый, встаньте!

Роман встал в клетке во весь свой немаленький рост. Судья заскороговорил:

– Ваши фамилия, имя, отчество? Русским языком владеете? Образование? Адрес прописки? Семейное положение? Ранее судимы?

Роман отвечал четко. Может, только на вопрос о семейном положении на секунду задумывается.

Дальше пухлогубый розовощекий судья объяснил ему права.

– Вам вручена копия обвинительного заключения? Когда? Вы знаете, в чем вас обвиняют? Вы вправе давать показания! Представлять данные… Заявлять отводы… Участвовать… Знакомиться с протоколами…

И дальше скороговоркой:

– У вас, подсудимый, отводы будут? Ходатайства будут?

Заминка в быстро несущейся судебной процедуре наступает только на секунду, когда защитник потерпевшего – длинный, носатый, по-женски широкий в бедрах и узковатый в плечах – просит суд рассмотреть дело в отсутствие потерпевшего.

Судья приостанавливает словесный бег на секунду. И постановляет: рассмотреть уголовное дело в отсутствие потерпевшего, который до сих пор все еще находится на лечении после полученной черепно-мозговой травмы.

– Понятное дело! – шепчет Анатолию сосед. – Если Николая, убийцу, сейчас сюда притащить, то будет такой скандал, такая свара! Романа судят за нанесение. А тот, убийца, на свободе. Лечится! Вот они и крутят, как хотят. Романа осудят. А там, глядишь, они и найдут ход, чтобы тот остался на свободе, – дед хотел еще что-то добавить, но в эту минуту судья предложил свидетелям покинуть зал и дожидаться допроса в коридоре.

Свидетели покинули зал и устроились в коридоре.

И о ходе процесса отец Анатолий мог теперь судить только по обрывкам фраз, доносящихся из зала.

Шел допрос подсудимого. Потом будет допрос свидетелей и потерпевших. Потом свое слово скажут эксперты и специалисты. Предъявят вещественные доказательства. Огласят протоколы. Выступят в прениях прокурор и адвокаты. Дадут последнее слово подсудимому. И начнут подводить итоги. Какие итоги? Какой приговор? Кто знает!

Одно слово: своя рука – владыка.

Наконец пришла и его очередь. Секретарь суда, которая вышла в коридор, в очередной раз произнесла:

– Свидетель Казаков Анатолий Николаевич! Есть?

Отец Анатолий, чуть растерявшись в очередной раз от произнесенной так официально его фамилии с именем и отчеством, отозвался:

– Я здесь!

И секретарь пригласила его на заседание.

«Ну, дай Бог удачи!» – мысленно произнес он про себя и прошел в середину зала, к трибуне с микрофоном. Встал и почувствовал десятки любопытствующих, смешливых, ненавидящих… таких разных взглядов.

Но ему вроде как не привыкать. Он тоже, можно сказать, в какой-то степени артист. И тоже дает в церкви весьма недурные спектакли.

Судья, как и положено, установил его личность, попросил представиться, разъяснил права. Потом они подобрались собственно к делу. И судья спросил:

– Испытываете ли вы какие-либо неприязненные отношения к обвиняемому? Не состоите ли вы с ним в родственных связях?

И наконец:

– Что вы можете сказать по существу ведущегося здесь дела?

Отец Анатолий достал из карманчика рясы платочек, отер лоб и начал свой рассказ, стараясь внятно и толково объяснить суть происшедшего:

– В начале июля, когда я прибыл на замену, я по дороге познакомился с присутствующим здесь обвиняемым. И на следующий день по приезде отправился искупаться на Дон. Там у станицы на берегу есть хороший небольшой песчаный пляжик. Дело было утром. Но народ уже купался. Несколько казачат и ныне называемый подсудимым Роман Ефремов. Со своей девушкой Дарьей. Мы поздоровались. И я отошел в сторону, в тенек, где разделся. И пошел в воду…

– Вы, свидетель, давайте по существу! – высказался защитник потерпевшей стороны.

Но судья строго шикнул на него и потребовал не перебивать свидетеля.

И тут впервые отец Анатолий подумал: «А хорошо, что судья молодой. Ведь тут еще дело и идеологическое. А старики – они привязаны к советской жизни, к своим старым обидам И вряд ли смогут быть объективными».

– …Поплавал немного, а выйдя из воды, увидел, что на берегу разгорается конфликт. Брат Дарьи и еще один молодой человек – не знаю его фамилии – тоже приехали на пляж. Но, как я понял, не для того, чтобы искупаться. Они хотели, чтобы девушка ушла оттуда домой. Она, естественно, возражала. Брат Николай настаивал, причем делал это, не стесняясь в выражениях. Так как она не захотела подчиняться, он схватил ее за руку, пытался затащить в машину. Она сопротивлялась. И тогда он размахнулся, чтобы ударить ее. Тут в ход семейной сцены вмешался Роман. Он толкнул Николая. И тот упал. А когда поднялся, то с криком и матом кинулся к «лендроверу». Выхватил из бардачка оружие – травматический пистолет. И двинулся к находящемуся здесь подсудимому, нацелив оружие тому в лицо. Еще минута – и вполне могло произойти непоправимое. И тогда пришлось вмешаться мне. – Казаков помолчал секунду, соображая, как бы выразиться поточнее и поскромнее. И сказал:

– Тогда я разоружил его. Отобрал травматический пистолет. И предложил ее брату и второму товарищу покинуть место происшествия. После чего они уехали… Вот, собственно говоря, и вся история. Или, точнее, предыстория того, что случилось потом у музея.

Судья предложил задавать вопросы свидетелю. Первым, как водится, вскинулся защитник «потерпевшей стороны»:

– А почему вы решили, что это настоящее оружие? Может быть, это был муляж? Игрушка? Хлопушка, которой потерпевший хотел просто напугать, остановить агрессию подсудимого?

Казаков спокойно ответил:

– Я много лет отслужил в частях специального назначения, прежде чем стать монахом. И, конечно, сразу могу отличить муляж от настоящего боевого оружия…

Тут к допросу свидетеля подключился прокурор. Задал заковыристый вопрос:

– А куда вы дели улику, если с нею происходило противоправное действие?

Конечно, Казаков, прекрасно понявший, к чему он клонит, не стал говорить, что бросил пистолет в Дон. А потом, когда случилась вся эта история с убийством и дракой, долго нырял с местными ребятишками, искал его на дне.

Он просто сказал:

– Я сдал этот травматический пистолет следователю, который вел это дело. И он должен находиться здесь, в суде в качестве вещественного доказательства.

Конечно, пройдоха-адвокат потерпевшего попытался и из этой ситуации выжать что-то выгодное для своего отсутствующего подопечного. Задал еще один вопрос:

– Свидетель! А вы уверены в том, что пострадавший применил бы оружие? Начал бы стрельбу на пляже? Может, он просто хотел прекратить вмешательство посторонних, в данном случае подсудимого, в семейный конфликт?