Отзывы на книгу «Родная речь. Уроки изящной словесности»

Блестящие эссеисты. Горячо советую всем, кто хочет увидеть, как школьная русская литература, тот самый “золотой век” от Карамзина до Чехова, с навязшими в зубах хрестоматийными темами лишнего человека и прогрессивных сил может звучать не по-белинскому, а очень оригинально и свежо, причем без всякого намека на желтоватую сенсационность. “Русская речь” говорит о “Грозе” Островского как полемике с “Мадам Бовари”, о “Тарасе Бульбе” как “Илиаде” (не буду спойлерить и рассказывать, куда делась “Одиссея”), о том, почему у нас не было авантюрного романа (своих Вальтера Скотта и Фенимора Купера) и какое отношение имеет к этому Лермонтов.

Не удержусь от пары цитат:

Истинное наслаждение от русского языка. Заставляет многие вещи увидеть по-новому. Читается на одном дыхании. Хочется снова перечитать школьную "классику.

Не костыли, но фонарь - вот как я бы для себя охарактеризовала эту книгу.

Честно, что вы вынесли из школьных уроков по литературе? Кого из русских классиков смогли искренне понять и полюбить? Я встречала, конечно, таких изумительных людей, которые в 15 лет прочитали программных Толстого и Достоевского, всё уяснили, радостно написали сочинение и вовсе даже не возненавидели этих титанов от литературы. Но лично моя превалирующая эмоция от школьного изучения - раздражение. Я ничего не понимала и никого (кроме Булгакова) не полюбила и, хотя прочитала практически всё, не запомнила почти ничего. Разумеется, в этом отчасти есть и моя вина, я недостаточно впахивала на ниве освоения литературных залежей, но и с преподавателем мне, пожалуй, не повезло. Добрейшей души женщина, уже сильно в возрасте, она волновалась лишь о том, чтобы мы идеологически правильно написали сочинение, для чего предлагалась жесткая схема. С сочинениями у меня проблем не было, но пятёрка по литературе в результате не стоила ломаного гроша.

После школы лет 10 я декларировала свободу от классиков и меня не волновало, что я сходу не могу вспомнить автора "Обрыва". Однако чем больше я читала относительно серьезных книг, тем острее чувствовала нехватку корней, какого-то базиса, без которого ощущала собственную поверхностность. У меня хватило смелости на Чехова, но на Достоевского рука не поднялась. Да, я собиралась его почитать, но не доставало волшебного пинка.

Вайль и Генис такой пинок мне предоставили: вот, пожалуйста, сказали они, попробуй представить, что наша книга - это твой школьный учебник. Конечно, в моём школьном учебнике не было написано, что стихи Лермонтова - сухи, шаблонны, вымучены. Нет, ну что вы, это было сложно вообразить. В моём учебнике не было написано, что роман Чернышевского "Что делать?" - удивительно плох с литературной точки зрения, зато огромное количество времени мы должны были потратить на разбор унылого, зубодробительно скучного четвертого сна Веры Палны, связанного с социальным устройством будущего. Вы серьёзно, да? Детей в 15 лет редко волнует общественное устройство, зато вот

Третий же сон — явление исключительно интересное и даже загадочное. Он снится Вере Павловне на четвертом году супружеской жизни. Она все еще хранит девственность.<...> И тут — сон, будто списанный из фрейдовского «Толкования сновидений»: отчетливо эротический, хрестоматийный. Чего стоит только голая рука, которая размеренно восемь раз высовывается из-за полога. Чернышевский не трактует сон, но поступает нагляднее и убедительнее — взволнованная Вера Павловна бежит к мужу и впервые отдается ему. <...> Можно было бы сказать о явном влиянии фрейдизма, если б Фрейду в год выхода «Что делать?» не исполнилось семь лет.

Мне кажется, что с таким разбором произведения любой учитель литературы добился бы если не полного понимания от класса, но заметного интереса. А там уж можно и про социальный аспект ввернуть.

После "Уроков изящной словесности" к классикам приступить не так страшно - можно не бояться видеть недостатки в произведениях, но авторы учебника помогут не пропустить несомненные достоинства, которые в 15 лет ещё невозможно почувствовать.

Муахаха! Трепещите, Гончаров с Островским, я иду к вам! *слышен удаляющийся демонический хохот*

Вот так в один день могут у человека появляться любимые книги. Вот просто "из ниоткуда"(с). Впрочем, что это я говорю?! Появилась она из игры "Книжный сюрприз", благодаря выбору дорогой Женечки Lettrice , приславшей мне бонусную посылку!!!

Итак, я читала и просто наслаждалась!!! И новым взглядом на известные (давно изученные и изучаемые, но по-прежнему очень любимые) имена и книги! И спорными моментами! И в целом - сознанием того, что авторы этого альтернативного учебника литературы (ведь можно так назвать, правда?!) тоже любят то, о чем пишут. Но любовь их более свободная и не задавленная стереотипами.

Прочитав во вступлении нижеприведенные строки, я сначала заметалась: где? где они подсмотрели мои мысли???

...твердо усвоенное в школе преклонение перед классикой мешает видеть в ней живую словесность. Книги, знакомые с детства, становятся знаками книг, эталонами для других книг. Их достают с полки так же редко, как парижский эталон метра. Тот, кто решается на такой поступок – перечитать классику без предубеждения – сталкивается не только со старыми авторами, но и с самим собой. Читать главные книги русской литературы – как пересматривать заново свою биографию. Жизненный опыт накапливался попутно с чтением и благодаря ему. Дата, когда впервые был раскрыт Достоевский, не менее важна, чем семейные годовщины. Мы растем вместе с книгами – они растут в нас. И когда-то настает пора бунта против вложенного еще в детстве отношения к классике.

Ну и дальше понеслось!... Мне понравились все главы. С жадностью читала: - и о метком пародийном изображении Фонвизиным не невежества, как мы привыкли думать, а как раз нелогичности наук и многих знаний, показанном через сцену с Митрофанушкой (помните:"Дверь?.. прилагательна!" - сразу вспоминается книга Чуковского "От 2 до 5", где дети порой более точно глядят в суть предмета); - и об основоположнике российского диссидентства Радищеве (да, и я всегда говорю, что сила его - не в писательстве!); - и о создателе не литературного жанра, а этической системы Крылове (и это я вдруг осознала: Почти ровесник Карамзина, он был на 30 лет старше Пушкина и на 45 -- Лермонтова, и пережил их всех.); - и о "божественном эгоизме" Пушкина; - и о "добросовестном комментаторе эпохи" Белинском; - и о "мещанской трагедии" Островского "Гроза" (да, и я всегда чувствовала иррационализм драмы Катерины), - и о "несвершившемся человеке" - так назвали героев Чехова авторы учебника, а также о героях его пьес, которые "мечутся по сцене в поисках роли" (я всегда примерно об этом говорила при обсуждении чеховских пьес), - и....

Я в этом отзыве проскочила галопом по Европам, жадно оглядывая всю книгу и желая и то вам показать, и на то намекнуть - чтоб убедить: стОит, стОит читать!!!! И учащимся-студентам, и преподавателям, и всем читателям, для кого имена русской литературы 19 века - не пустой звук... Вам будет легко, уютно и интересно пробегаться по любимым страницам классики и замечать новые нюансы, порой меняющие ракурс восприятия книги...

Я влюбилась в комбо "чтец Игорь Князев + Петр Вайль", когда прослушала книгу "Гений места", поэтому "Родную речь" пошла слушать без раздумий. А ещё потому что я как раз достигла того витка жизни, когда с особенной жадностью хочется перечитывать и переосмыслять классику.

...диалектика жизни ведет к тому, что твердо усвоенное в школе преклонение перед классикой мешает видеть в ней живую словесность. Книги, знакомые с детства, становятся знаками книг, эталонами для других книг. Их достают с полки так же редко, как парижский эталон метра.
Тот, кто решается на такой поступок -- перечитать классику без предубеждения -- сталкивается не только со старыми авторами, но и с самим собой. Читать главные книги русской литературы -- как пересматривать заново свою биографию. Жизненный опыт накапливался попутно с чтением и благодаря ему. Дата, когда впервые был раскрыт Достоевский, не менее важна, чем семейные годовщины. Мы растем вместе с книгами -- они растут в нас. И когда-то настает пора бунта против вложенного еще в детстве отношения к классике. 

Книга читается/слушается с чрезвычайной лёгкостью; мне понравилось не подглядывать в содержание и предвкушать: кто следующий? Малопонятный Белинский или любовь всей жизни Пушкин? Достоевский или Толстой?

Как будто с кучей любимых друзей повстречалась, наобнималась, по-новому на них взглянула. Единственная побочка от этой книги для меня — то, что хочется жадно перечитать все упомянутые произведения (а лишних часов в сутках по-прежнему не подвезли).

Очень хорошая литературоведческая книга для того, чтобы вспомнить позабытое и заново прикоснуться к любимому. Возможно, для кого-то более глубоко образованного (или имеющего личные эмоциональные сцепки с кем-то из авторов классики) некоторые утверждения покажутся категоричными и смелыми, но лично мне было в самый раз ("я по жизни так необразован, что всё время что-то узнаю", как говорится у Губермана): я люблю, когда мне что-то трактуют и объясняют.

Помимо всего прочего, книга завораживает динамикой, она НЕ СКУЧНАЯ (да, это важно подчеркнуть капслоком, когда идёт речь о классике), и сам по себе текст доставляет море удовольствия.

"Родную речь", журчащую, как ручей, сопровождает неназойливая,необременительная ученость. Она предполагает, что чтение -- это сотворчество. У всякого -- свое. В ней масса допусков. Свобода трактовок.

Книга в меру ироничная, очень глубокая, лиричная; книга, оставляющая после себя светло-грустное послевкусие.

Те, кто должны насадить завтрашний сад, вырубают сад сегодняшний.
На этой ноте, полной трагической иронии, Чехов завершил развитие классической русской литературы. Изобразив человека на краю обрыва в будущее, он ушел в сторону, оставив потомкам досматривать картины разрушения гармонии, о которой так страстно мечтали классики.
Чеховский сад еще появится у Маяковского ("Через четыре года здесь будет город-сад"), его призрак еще возникнет в "Темных аллеях" Бунина, его даже перенесут в космос ("И на Марсе будут яблони цвести"), о нем в ностальгической тоске еще вспомнят наши современники (фильм "Мой друг Иван Лапшин").
Но того -- чеховского -- вишневого сада больше не будет. Его вырубили в последней пьесе последнего русского классика.

Мой любимый филолог М. Л. Гаспаров разделял научные подходы на два вида: критические и исследовательские. Исследователь скажет: «Радуга – это оптическое явление в атмосфере, имеющее вид разноцветной дуги на небесном своде». Критик скажет: «Радуга – это красиво» или, напротив: «Радуга – это попсово, желаю грозу с чёточными молниями». «Уроки изящной словесности» Петра Вайля и Александра Гениса ярко представляют критический подход. Мы просто решились поговорить о самых бурных и интимных событиях своей жизни - русских книгах – согласитесь, вступительная фраза звучит гордо. Соавторы поставили себе высокую планку: создать альтернативный учебник русской литературы, занимательный, непредсказуемый, поэтичный. Но всё же учебник. Поймите правильно, я люблю эксперименты. В лабораторных условиях, читай, не над собой. Помню, в школе судорожно отплёвывалась от сцен допроса в «Разгроме» и «Молодой гвардии», параллельно зачитываясь набоковским переводом Alice in Wonderland. Прошли годы. Фадеева исключили из школьной программы, где почётное место заняла как раз-таки «Аня в Стране Чудес». Ученичков тошнит. Дщерь одной из наших коллег (с подачи мамы-умницы) в сочинении написала, что Wonderland - галлюцинации наркомана. Аня, прелестное созданье, чем-то удолбалась, дурак Кэрролл описал, а осёл Набоков перевёл. Ученичкам, бедненьким, навязывают, они, бедненькие, реагируют. Негативно. А какая формальная разница между следующими утверждениями: Лишь один образ Андрия резко обособлен в повести. Позорная его гибель, являющаяся необходимым нравственным возмездием за отступничество и измену общенародному делу… (С.И. Машинский, 1976 г.) Вера в Россию, по Гоголю - это и есть вера в Бога... Янкель отвратителен автору именно не еврейством, а рационализмом, отрицающим стихийную - то есть единственно истинную - духовность. (Вайль и Генис, 2000 г.) По смыслу цитаты противоположны, но каждая из них говорит не о Тарасе или Гоголе, а о времени создания статей. Раньше смысл козацких вытребенек приписывался радению за общенародное дело, теперь какой-то «стихийной духовности», ам сляв, над которой недурно и постебаться с позиции рационалиста-западника Янкеля. Учебничные, однозначные утверждения, только с позиций новой идеологии. Главное в поэзии Пушкина – вольность (ждёте уж рифмы «фривольность»? Дождётесь, тонкие эротические ножки уже топочут в прихожей). Главное в «Преступлении и наказании» - то, что Христос есть прообраз Раскольникова. С этими утверждениями даже не хочется спорить, соавторы так видят. Я так вижу – исчерпывающий пример критического подхода. И в какой-то момент начинает занимать уже не ход мыслей в эссе, а тот образ, которым пытаются зацепить, поддеть читателя. Отреагируй, лапушка! Хоть глазком, хоть правой ноженькой. И ведь реагирую! Ага, Карамзин ответственен за чрезмерную целомудренность русской прозы. Интересно. Слишком силен был в Фонвизине Недоросль, чтобы он мог стать Стародумом. Неожиданно, хотя Фон Визен бы оскорбился. Но когда Крылова объявляют ни больше, ни меньше, как творцом нового Евангелия… Уважаемый редактор, может, лучше про реактор? Впрочем, писаревщины у Вайля и Гениса нет… или почти нет. Александру Сергеевичу и Льву Николаевичу не делают а-та-та по попке. Влетает лишь тем, кого ругать можно и модно. Чернышевский... ну, с Чернышевским всё ясно, "Дар" уже написан. Некрасову попало за то, что он жалел мужика и лишил своих персонажей даже единственной свободы - свободы созидательного крестьянского труда. Первое утверждение спорно, второе абсурд а-ля Салтыков-Щедрин, сказка "Коняга". Коняга неуязвим потому, что он "настоящий труд" для себя нашел. Этот труд дает ему душевное равновесие, примиряет его и со своей личною совестью и с совестью масс, и наделяет его тою устойчивостью, которую даже века рабства не могли победить! Трудись, Коняга! упирайся! загребай! Вообще созидательный тяжёлый физический труд за спасибо Некрасов описывает куда как реалистично... А самого Щедрина как отщёлкали! Ему идут сокращённые издания; он обречен нести крест русских писателей -- принимать литературу чересчур всерьез. А лучшая глава "Истории одного города" - описание градоначальников. В ней, как в капсуле, заключен фантастический роман, который, будь он написан на таком же уровне, как этот перечень, мог бы на целый век опередить "Сто лет одиночества" Гарсиа Маркеса. Понятно, щедринская сатира может нравиться или не нравиться. Но предъявлять к ней требование опередить Маркеса, простите, дико. Всякому овощу своё время.

Я могу так ораторствовать часами, но время сказать о положительных сторонах "Родной речи". Соавторы ставили себе целью открыть возможность к прочтению того, что раньше всего-навсего изучали и, изучив, отбросили. У них получилось. Победа за Вайлем и Генисом, а я пошла сдувать пыль с Радищева и Гончарова. Книга, которая побуждает читать дальше, - это по определению нужная книга. Спасибо Вам, Morra , за этот прекрасный опыт, а флэшмоб 2011 - это хорошо и славно.

По ходу чтения регулярно задавалась невеселыми вопросами: а почему такая книга (или подобная ей) не попалась мне в старших классах школы? почему моя учительница литературы не могла так же увлекательно рассказать о книгах, а всегда лишь «давала материал»? Хотя, моя учительница литературы – это своего рода уникум: для того, чтобы превратить уроки литературы в каторгу, а написание сочинений в повинность, таки необходимо обладать своего рода талантом. Но речь, к счастью, не о Екатерине Петровне, а о чудесном сборнике статей об известных, давно набивших оскомину, препарированных множеством критиков произведениях русской литературы из школьной программы. Тут и в помине нет угловатых, наводящих ужас формулировок типа «в образе Татьяны…», «протест против косности и рабства», выхолощенного языка школьных учебников и вступительных статей, а встретившийся «лишний человек» (куда же без него в русской литературе!), не заставит внутренне сжаться и уйти в глухую оборону. Зато есть оригинальная точка зрения авторов на, казалось бы, давно изученные произведения и персонажей русской литературы, да и самих русских классиков. После книги возникло неудержимое желание вернуться к тем произведениям, что составляют школьные хрестоматии, и, возможно, заново открыть их для себя.

Книга роскошная, и хочется немедля растащить её на цитаты. И вовсе не потому, что какие-то мысли Вайля и Гениса стали для тебя великим откровением. Да нет в "Родной речи" никаких откровений. В ней нет даже ничего оригинального. Только очевидное - то, что мы почему-то не замечаем из-за своей зашоренности или просто не можем сформулировать. И когда ты открываешь книгу и видишь в ней собственные мысли, испытываешь восторг. Вот, например, Радищев - от которого в истории остался лишь заголовок "Путешествия из Петербурга в Москву". Или Белинский, который на самом-то деле не был литературным критиком в современном понимании - анализировать собственно художественный текст он совершенно не умел. Журналист. Или даже блогер. Вот "Евгений Онегин", суть которого вовсе не в сюжете. Вот Чехов, всю жизнь мечтавший написать роман. Живые. И написано о них вкусным, лёгким, афористическим языком. Читается как детективный роман, проглатывается в один присест. Хотя я бы рекомендовала всё же порастягивать удовольствие. Ну а потом можно и за классиков браться.

В какой -то момент пришло осознание, что мне не хватает взгляда на книги и авторов со стороны профессионалов. Даже не так - не хватает примеров как оценивать книги, кроме собственных "нравится/не нравится". То есть мне однозначно нравятся современные авторы -скандинавы , и совершенно не нравится Чернышевский со своим бессмертным романом , с помощью коего можно не только узнать "Что делать?" , но и нанести легкие (а возможно и средние) телесные повреждения. Также, по необъяснимой для самой себя причине, совершенно равнодушна к классикам, и к "современникам", писавшим до второй половины 20века (за редкими исключениями) - тоже. Замечательная книга П. Вайля и А.Гейниса перебирает косточки авторов, и кирпичи их нетленных творений из обязательной школьной программы, заодно дает четкое объяснение моему недугу: все просто - многие из книг были прочитаны с далеко не правильным гарниром материала учебников. И не в то время, когда должно.

Отличные характеристики классиков:

Повесть Н. М. Карамзина "Бедная Лиза" после значительного перерыва вновь введена в школьные программы

, конечно это же прекрасный образчик сентиментальной литературы, буквально открывшей новое веяние (сентиментализм) в русской литературе. Однако в моем понимании "сентиментальный", "чувствительный", "слезливый" - синонимы. Вайль и Гейнис пишут о Карамзине

"Бедная Лиза" -- эмбрион, из которого выросла наша литература. Ее можно изучать как наглядное пособие по русской классической словесности.

Наверное это так, и после Карамзина к жанру обращались не раз и не два, да и до сих пор он остается очень популярным (серии Чаровница, Галантные чувства и тп..), и находит своих любителей. Однако, и в прошлом и в настоящем, многим критикам кажется, что интеллектуальная литература должна быть сугуба серьезна. Потому как нельзя засорять мозг "Не-пойми-чем", да и зачем это, несуществующее, а значит и несущественное:

Все, что весело -- признается легкомысленным и поверхностным. Все, что серьезно -- обязано быть мрачным и скучным. Так ведется в России от Ломоносова до наших дней. Европа уже столетиями хохотала над своими Дон-Кихотами, Пантагрюэлями, Симплициссимусами, Гулливерами, а в России литераторов ценили не столько за юмор и веселье, сколько вопреки им. Даже Пушкина. Даже Гоголя! Зов к высоким идеалам и бичевание пороков -- вот занятие достойного российского человека. Тут все серьезно, и программные документы декабристов нельзя отличить от царских указов, а декларации диссидентов по языку и стилю - близнецы постановлений ЦК

, и известнейший критик Белинский тоже ЗА такую точку зрения:

Белинский считал ересью все попытки выйти за пределы метода очеловечивания литературных героев. Если поэзию не сопоставлять с жизнью, то у критики не останется других критериев, кроме эстетических, которые себя не оправдывают –масло остается масляным.

-О Боже ! я так и вижу: мои любимые фэнтези книги затоптаны в грязь, и признаны негодными к чтению, вследствие отсутствия в них легко читаемых реальных прототипов.... ( так и хочется добавить -"АХ, Пичалька")))

Перечитывая сегодня Белинского, трудно отделаться от впечатления, что для русской классики он играл ту же роль, что доктор Уотсон при Шерлоке Холмсе. Глубоко порядочный, добросовестный и неглупый Уотсон видит все же лишь поверхностную связь явлений. Его суждения призваны лишь оттенять гений Холмса, всегда подозревающего и прозревающего тайну в обыденном.

Понравилась сравнительная характеристика Флоберовской "Госпожа Бовари" , и Эммы со страданиями Катерины из "Грозы".

Катерина Кабанова явилась не вовремя и была недостаточно убедительной. Волжская госпожа Бовари оказалась не такой достоверной и понятной, как нормандская, но гораздо более поэтичной и возвышенной. Уступая иностранке в интеллекте и образованности, наша встала с ней вровень по накалу страстей и превзошла в надмирности и чистоте мечтаний. В конце концов, патриоты всегда охотно уступали Западу ум, за собой оставляя душу.

(по-моему это от того , что в России всегда считалось высшим шиком заботиться не о поддержании штанов, а о "духе и духовности"... Не зря ли Эмму заботят деньги и ее дальнейшее существование,а Катерину гнев Божий? Нет, не зря, это все он - русский могучий дух, опасающийся Бога, но не думающий заранее о последствиях адюльтера. Ненавистный мне Чернышевский получает заслуженные строки оценки :

Как вышло, что едва ли не худшая из известных русских книг стала влиятельнейшей русской книгой? Именно такие характеристики приложимы к роману Чернышевского "Что делать?". С литературной слабостью романа согласны, кажется, все -- самые разные и даже полярные критики - Бердяев , Плеханов, Набоков

(и ЯЯЯЯ! я совсем не критик, но совершенно согасна!) В "Уроках изящной словесности" описываются и поиски себя в поэзии народоборца Некрасов, Толстой с "мозаикой бытия" и чредой мужских персонаже, творящих полотно истории, Чехов и его вечный цветущий Сад, Державин, Тургенев, Гоголь (как русский Гомер), Достоевский (куда ж без него...), Пушкин и Лермонтов - все получили кусочек в этой книге, и свою долю внимания. "А судьи кто?" хочется добавить словами Чацкого, судьи - достойные люди (спасибо тебе, о великий интернет) - деятели от журналистики и культурологии, филологи, издавшие не один талмуд. Так что с их оценкой я соглашусь. И на досуге перечитаю "Евгения Онегина" с незашоренным взглядом (оказывается, Татьяна не была красавицей!...)