Читать книгу: «Не сгорит эта сталь», страница 4

***

Вчера, после осады, Серый Камень

Мрачный двор крепости скупо освещали закопченные жаровни, наполненные свежими дровами. Дерганые тени воровато метались по осажденной крепости, однако вражеских солдат внутри оказалось совсем немного. Каждому защитнику связали руки за спиной и зачем-то нацепили тугие повязки на глаза. Вместе с солдатами твердыни тут попались и миряне, которых, по неписаным правилам ведения войны, вообще не положено было казнить наравне с бойцами.

Всех выстроили в линию пред не пойми откуда взявшимся круглым алтарем с руническими письменами – Тим увидит его очень скоро.

Поразительная, даже паранормальная тишина царила в осажденной крепости, дождь прекратился, и лишь взволнованный порывистый ветер терзал из стороны в сторону пламя в старых жаровнях. Вражеские солдаты вели себя дьявольски организованно: никто не грабил, не насильничал, не учинял беспорядка. Деревянные постройки, что загорелись во время штурма, быстро потушили и, судя по стуку молотков, захватчики уже приступили к ремонту и переустройству крепости под свои нужды. При этом оккупанты не переговаривались и даже не получали команд от своих старшин.

Такое нехарактерное поведение поразило Шато. Покорно сняв шлем, он зажал его в руках. Руки свели за спиной, связав запястья, но не посчитали нужным забрать из них головной убор, словно бы на то просто не было отдельной команды. Впрочем, сейчас, со связанными руками и повязкой на глазах, помощи от бацинета не было никакой.

Едва колонна пленников двинулась, кто-то легко ударил его в затылок. Не придав тому значения, Тим исполнял короткие команды захватчиков. Построенных защитников передвинули еще на пару аршинов, и на очередном шаге кто-то снова ударился лбом прямо в узел на затылке Шато, из-за чего повязка на глазах слегка сдвинулась.

Сотню и тысячу раз Тим пожалел, что кто-то, чьей персоны он так и не узнал, в порыве своей отчаянной преданности помог ему увидеть происходящее! Первого бойца вывели из колонны и уложили спиной на широкий алтарь, над которым висели таинственные четки, отдававшие блеклое сияние.

Руки солдату приковали к железной перекладине. Один из вражеских командиров, не предаваясь чинным церемониям, выполнил в наивысшей мере ужасающий ритуал: он прислонил к груди пленного железный кол и с размаха ударил молотом с другой стороны! Мышцы напряглись, стальные цепи натянуло струнами, однако солдат не издал ни звука. Шато остался единственным, кто видел последние секунды его жизни и кто знал, что ожидает остальных.

Когда тело обмякло, казненного отнесли во тьму, а к алтарю подвели следующего. Процедура повторилась в точности; киянка звонко тюкнула по окровавленному колу – еще одна жизнь угасла в глухой ночи.

«Тюк», – прозвенело над мертвой крепостью в третий раз. Затем в четвертый…

Очередь продвигалась медленно, но перед Шато уже осталась лишь пара человек. Серебряный кол с таинственной филигранью, исполняя свое дьявольское предназначение, тонко звенел вновь и вновь.

И до сих пор ни один из казненных не позволил себе опозорить воинскую честь болезненными криками. Сердце первого помощника воеводы колотилось столь быстро, предчувствуя клин, нагретый кровью братьев по оружию. Но горе побежденным! В эту ночь пятидесятник Тим Шато – единственный, кто видел всё, что творилось в крепости. Единственный, кто мог что-то предпринять. Единственный, кто ничего не сделал.

И сложить бы ему голову там же, как и подобает достойному воеводе: в своей крепости, со своими солдатами да на земле, пусть не родной по рождению, но за двенадцать лет ставшей всецело родной по духу. Однако трусливая паника овладела разумом, когда очередное тело сняли с алтаря, залитого густыми ручьями. Холодный, жидкий страх заслонил собой и честь, и долг, и совесть. Один из вражеских командиров, исполнявших безумный ритуал, приблизился к Шато – замешкался на секунду, когда столкнулся с широко распахнутыми голубыми глазами приговоренного! Шато сжался пружиной и во всю дурь вмазался лбом прямо в нос опешившего противника – тот аж навзничь отлетел!

Ноги налились чудовищной силой, понесли прочь, да так быстро и легко, словно был то не воин в железном доспехе, изможденный осадой, а атлет в легких беговых сандалиях.

Он помнил каждую кочку, каждый камешек на дворе своей крепости, и каждый его шаг был столь стремителен! Повязка спала на шею, и теперь он видел без ограничений. Десять шагов до вратной стрельницы с разбитыми воротами. Впереди никого!

Разум его пуст и одержим лишь побегом. Но отчего же никто не кричит, не поднимает тревогу? И даже стрелы не настигают спину! Глупая, даже подлая мысль скользнула в уме: а пусть стреляют! Пусть попробуют, нагрудник этот стрелой не взять – проверено.

Пять шагов. Свет возгорается позади!

«Топ-топ-топ», – ударяют сабатоны по влажной земле, как вдруг под правой ногой мелькает светлячок, и Шато неминуемо на него наступает. Мощнейший взрыв! Слепота. Невесомость.

Земля ударяет в грудь, вырывая из секундного забытья, подбородок бороздит землю! Ногу обдало кипящим огнем, но Шато еще не чувствует боли. Веревка на запястьях истлела в горячем взрыве. Не осознавая, что происходит, он накось накидывает шлем, который каким-то чудом удержал в руках, и бросается сквозь ночь по пустырю. Не видя будущего впереди.

***

Ныне, Звягова застава

Завершив рассказ, Шато сокрушенно посмотрел на воеводу Степана.

– В общем…

«Еще омерзительнее, когда рассказываешь сам, – раздраженно фыркнул голос в голове. – Лучше бы просто соврал. На что ему твоя правда?»

– В общем, прикажи рубить голову, воевода!

Степан исподлобья стрельнул глазами, всё поглаживая свою окладистую бороду:

– Умом поехал?

– Нет. Предателей, согласно Военному приказу, варят в кипятке. Вот! Так надлежит быть.

«Да ты прямо нарываешься, – хихикнула демоница. – Славно будет поглядеть».

– Ты не умничай, – качнул головой воевода и поднялся с табуретки. – Уж если на то шло, то это изменников кипятят, а дезертиров велено подвешивать под ребро. Ты ж ученый вроде?

– Тогда…

– Да вот тебе, видел? – ответил Степан, показав дулю. – Чтоб я Явдатова мальца как шваль безродную рассудил? Да меня Явдат с того света достанет! – погрозив кулаком потолку, сказал он.

– Но я сбежал! – добела сжимая кулаки, возразил Шато. – Я, командир! Из своей же крепости! Бросил…

– Заглохни, – прохрипел воевода. – Помереть успеешь, за это не болей.

Степан прошелся из стороны в сторону по шатру, в котором разместили беглеца.

– Так-так, – потирая нос-картошку, раздумывал он. – Значит так, первый помощник воеводы. Поскольку твой командир преставился, принимаю тебя под свое служение и приписываю к Звяговой заставе. Возражения есть? Нет. Ты ж пятидесятник, получается? Пятидесятником и беру. Я, правда, сотник, но это ничего, будет у меня и третий пятидесятник, авось, не лопну. Бумагу потом спишем, а… молчать! – отрезал он, когда Шато собрался возразить. —Гонцов я уже разослал. И наместник Заяц, и даже великий князь скоро будет в курсе, что у нас тут на юго-западной стороне творится, так что свой основной долг ты выполнил. Даст Перун, это и правда окажется мелкий бояра или самовольный дворянин с запада, вздумавший поиграть в войну. Но если это Халифат или еще кто… ох, тяжело земле-матушке придется.

– Воевода, я не думаю, что это случайный набег. Солдаты, с которыми мы сражались… они были не обычными. Не придал этому значение сразу, но они будто бы и не люди вовсе! В жизни не видел, чтобы рядовые себя так вели.

– Я тебе сказал, завязывай думать. Имеется, право, дело, которое абы кому не поручить. Думать в нём не надо, а вот соображалка пригодится.

– Эй, воевода Степан! – сунулся в палатку взволнованный, розовощекий молоде́ц, видимо, из десятников, и помахал конвертом. – Побачи, ямской тут лист доставил, сказал, что срочно, – с веселым нижне-княжеским выговором обратился он.

Степан взял конверт и кивком головы отпустил десятника. Затем прочел письмо. Задумался.

– Да-а… вот видишь как? – загадочно обратился он то ли к Шато, то ли к самому себе. – Так, поешь-ка хорошо. Тряпье твое отстирали, вон лежит, воняло собачьим говном. Там лохань, приводи себя в порядок, готовься к большой дороге. Всё. Через пару часов обернусь, – кивнул он и вышел прочь из палатки.

Демоница, которая всё это время присутствовала в шатре, проводила воеводу взглядом и снова взглянула на Шато алыми, как свежая кровь, глазами. Ему жуть как страшно было смотреть в угол, из которого в него впиявились эти две красных, немигающих зеницы. В тайне Тим надеялся, что воевода вот-вот обернется, увидит это чудище, бросится на него булавой и уничтожит. Но душою понимал: лукавая тут именно по его тощую душонку.

Теперь, когда воевода оставил их наедине, в немигающем взгляде демоницы прочлась и снисходительная усмешка.

«Интересный ты человек, Тим Шато, – низковатым голосом прошуршала она. – О своем дезертирстве с охотой поведал, хотя вполне мог и смолчать. А вот о том, что казненные кровавым ритуалом солдаты, несмотря на пронзенные сердца… вскоре встали на ноги и пошли, решил умолчать?»

Тим не выдержал, швырнув миской супа в угол! Сжал кулаки, безнадежно старясь не думать и не видеть это потустороннее существо, которое становилось всё реальнее.

***

Вернулся воевода Степан даже ранее, чем обещал да не с пустыми руками.

– Явдат когда-то говорил, что ты с местными ладишь, – подступил Степан издалека.

Он вынул из-за пазухи сложенное в несколько раз письмо, скрепленное его личной печатью на сургуче.

– Уж когда как не сейчас этим воспользоваться. Уж кому как не тебе, – с загадочной интонацией проговорил он.

– Чем воспользоваться, воевода?

– Вот это! – он протянул конверт. – Нужно доставить в деревню Талица. Знаешь, где это?

– На северо-востоке отсюда. Две деревеньки: Верхняя и Нижняя Талица, но фактически… – оборвался он, припомнив давешний разговор с Явдатом. – В общем, был там пару раз. Мы даже хотели попросить у этой деревни помощи в содержании гарнизона из-за недостатка пайки, – ответил солдат, но скоро задумался, опустив взгляд на свою ногу, перебинтованную от ступни до паха: – Воевода Степан! Прикажешь насмерть стоять перед врагом – ни на шаг не отступлю, но помилуй, какой же из меня скороход?

– За какое время сможешь туда добраться? – спросил командир, будто и не слышал вопроса.

– Если выйду прямо сейчас… – Тим осторожно потрогал изувеченную конечность, – несколько дней, воевода, несколько дней.

– А верхом?

– Хм, могу поехать по гостинцу, который ведет в село Уступ, а потом свернуть и срезать через лес, выиграв несколько часов хода. Если в седле нога не будет меня задерживать, то доберусь ближайшей ночью, может, даже сегодня вечером.

Степан кивнул.

– Возьмешь, значит, у нас в стойле доброго коня и во весь пот туда! Когда доберешься, отдашь письмо старосте деревни, последние лета им был старик Щука. Мой… мой старый друг. Ты, конечно, парень учтивый, так вот про манерность можешь забыть. Если потребуется, можешь даже вломиться к нему в дом. Уж не думай, увидев содержание письма, староста не осерчает за ночной визит. Да, еще! Письмо только в руки старосте! Бестолковые вопросы будут?

– Воевода, а… дальше-то? После вручения письма, мне вернуться в расположение заставы?

– Хех, – усмехнулся Степан, приглаживая бороду. – Коли с юга армия прет, тут уже и заставы может не остаться. Ты, значит, когда письмо доставишь, поди, сам сдумаешься, куда тебе, удальцу такому, податься. Учти, это не военная переписка. Можно даже сказать, что письмо неофициальное. Хм, – он сосредоточенно нахмурил лоб. – Вот! Таков, значит, и будет мой тебе приказ: доставь письмо старосте деревни, а далее, – он продолжительно выдохнул, – живи по своей совести.

С этими словами воевода одарил Шато отеческим взглядом и вышел из шатра, оставив последнего в полной растерянности. Приказ по содержанию и на приказ был не похож.

«По совести?» – еще раз повторил Тим. Однако задание было получено, и воин без раздумий приступил к сборам.

«Легко же отделался, – промурлыкал голос будто бы за спиной, но сейчас демоницы не было видно в шатре. – Повезло!»

– Проклятье, нечистая! Замолкни!

«Сколько еще раз удастся сберечь свою жизнь за счет других? Ты ведешь счет?»

– Откуда ты взялась?! – закричал он, даже не опасаясь, что кто-то может его услышать. – Что ты такое? Зачем засела у меня в голове?! – Тим прижал пальцы к глазницам, надавив до боли, затем треснул себя кулаками по вискам, чтобы заглушить голос. – Исчезни! Уходи!

Спустя минуту он с клекочущим в груди, знобким чувством открыл глаза: знакомые гарнизонные звуки, ржание лошадей. Так страшно снова услышать этот сладковатый низкий голос. Впрочем, вспоминать, что на самом деле произошло на днях в Сером Камне, было ничуть не лучше, ведь смертоубийства на алтаре с сияющими четками были не концом, а лишь началом. Снесенные в кучу солдаты в скором времени и правда вставали один за другим, но уже не людьми, а подлинными ожившими мертвецами.

Тим пока не мог принять эту мысль, потому сосредоточился на более насущном, попытавшись занять голову делами. Первым делом он, как смог, привел в порядок доспех: напильником, щипцами и молотком выправил раскуроченный металл на правом набедреннике и сабатоне так, чтобы зазубрины не впивались в тело, протянул все крепления, в нескольких местах свел звенья кольчуги – с головой ушел в работу. Пусть ненадолго, но милое сердцу занятие заставило позабыть невзгоды.

Отстиранный плотный поддоспешник: пуаны, шоссы, гамбезон, койф, скроенный на западный манер, обтянул тело. Поверх легла кольчуга. Наконец он закрепил одну за другой части стальных пластин: сабатоны, поножи, нагрудник, латную юбку, горжет с плечами, наручи. Протянул шлейки и ремешки. Подтянул рукавицы и вышел из палатки, удерживая шлем под мышкой. Не утаить, гордость так и взыграла за свое детище, ведь доспех, даже после всех испытаний, оставался превосходным. Добавь на шлем яркий плюмаж из перьев, накинь фиолетовый, ну или хотя бы красный налатник, да щит с родовым гербом в руку – будет вылитый герцог или барон. Но и так, без украшений, будто бы тоже дворянин, только разорившийся. Или, даже еще лучше, отказавшийся от праздной жизни ради высокой идеи. Странствующий рыцарь! Тим слыхал, что на западе такие встречаются. Живут чем Бог послал, и нет им большего счастья, чем скитаться и творить на грешной земле богоугодные дела во славу Спасителя.

Покопавшись в арсенале заставы, он приглядел удобный шестопер на удлиненной рукояти и был готов. Из-за травмированной ноги новоиспеченный почтальон шагал не ходько, однако знания в механике доспеха помогли путем несложных манипуляций жестко зафиксировать коленный сустав и ступню – эти части доспеха остались теперь почти неподвижны, что давало больной ноге необходимую стойкость.

У ворот стоял десятник, придерживающий мышастую³ лошадь по прозвищу Кукушка. Колченогий рыцарь кое-как взгромоздился верхом.

Разумеется, ситуация выглядела странно. Шато ума не мог приложить, какая информация может содержаться в неофициальном, но столь срочном письме и почему именно ему поручено задание. Почему именно сейчас, когда на счету каждый меч, его, пятидесятника и ветерана княжеских военных кампаний, отправляют в сторону от противника, да еще с приказом, который фактически освобождает от участия в боевых действиях?

Но это не имело значения. После падения Серого Камня, после всех угасших пред его глазами жизней, после дезертирства, опустошение в душе лишило Тима обычной человеческой воли – пытливой, въедливой, стремящейся сыскать смысл даже в самой бестолковой деятельности. Хоть доставить письмо, хоть отправиться в Навь – разницы не было никакой. И даже демоница, что неустанно преследовала его, воспринималась лишь очередным несчастливым, но вполне заслуженным событием.

Вскоре прилесковую тропинку, ведущую от заставы на север, пробили подкованные копыта. Ни одному человеку не захотелось бы входить ночью в лес, через который Шато намеревался сократить путь. В последние годы Тим много раз слышал истории, мол, в глуши, особенно ночами, стала твориться настоящая бесовщина. Кого только не видали рассказчики: покойников оживших, чудовищ из забытых сказок, колдунов, русалок, василисков и кикимор. А уж сказов о том, как лешие измываются над одинокими путниками, набралось хоть соли.

Он шел короткой рысью по песчаной дороге, самонадеянно полагая, что успеет пройти значительную часть пути еще до наступления сумерек, а потому то и дело подгонял Кукушку.

III

Лес под Нижней Талицей

Голова шестопера дугою рухнула на костистый позвоночник зверя, по твердости сравнимый с камнем! Животное взвизгнуло, тут же потерявшись в преследующей тьме. Всадник в железных доспехах мчался через штормящий ночной лес. Стальные нити молний вились по небу, крупные капли сыпались с крон нескончаемым потоком.

Копыта стучали, взрывая мягкую землю, хриплое дыхание лошади било струями пара. Рычание преследующей стаи то удалялось, то настигало неукротимо. Но вовсе не от этих голодных волков спасались Тим и Кукушка.

Солдат гнал во все силы, маневрируя меж деревьями. Молнии брызнули в небе и на мгновение озарили атакованные ураганом ветви деревьев. Впереди, в дерганной вспышке Тим снова увидел его!

Мороз так и схватил сердце. Солдат, привстав в стременах, надавил на шенкель и потянул узду, веля Кукушке взять вправо. Заставлять ее, впрочем, было без нужды: она еще раньше Тима замечала нечеловечески высокую, черную тень, которая, хотя и не совершала ни единого шага, вновь и вновь оказывалась впереди, притом всякий раз ближе. Лошадь шарахалась от этого рогатого лиха так, что Тим только и успевал переместить центр тяжести, чтобы удержаться в седле.

Спасаясь от чудища, Шато и Кукушка уклонялись и от атак волков, не позволяя обойти себя с флангов, но словно некая мистическая сила привела сюда эту разъяренную стаю и теперь понуждала к остервенелому нападению. Проносящиеся мимо ветви смешанного леса хлестали по стальному шлему с поднятым забралом, но замороженное дождем лицо воина давно онемело перед ударами.

Всадник скакал вдвое быстрее, чем по тракту, хотя изначально намеревался дать Кукушке отдых на этом промежутке пути. Один из волков улучил момент, сумел уцепиться Кукушке за голень. Та взбрыкнула, и лишь глухой хруст шмякнул позади – волк отлетел прочь ударом копыт!

Проливной дождь размягчал лесную почву, отчего та становилась всё менее пригодна для скачки. Тим чувствовал, что силы Кукушки на исходе и та может сдаться в любую минуту. За спиной снова раздался… нет, вовсе не волчий вой – не то звенящий гул, от которого трепетали мелкой дрожью ветви, не то даже голос; протяжные слоги невозможно было разобрать, но кровь так и стыла в жилах от этого пронзающего чащу звука.

Единственный путь спасения – как можно скорее покинуть леса, заехав в Талицу. В деревне есть часовня, а значит дома освещались от нечисти божественным словом. Там чудищу не ступить, надеялся Тим. Если расчеты его верны, до деревни осталась всего пара верст.

Будь дело в одних волках, солдату не было бы угрозы: сталь доспеха вряд ли придется хищникам по зубам. Однако в темноте да с травмированной ногой, ох, не уйти ему от преследователей. Точнее, преследователя – чем бы он ни был.

Копыта проскальзывали по земле, и в момент атаки очередного зверя, когда Тим, склонившись набок, снова совершил взмах булавой, под копыто ударил выступающий дубовый корень. Раздался жалобный визг волка, получившего свой удар, но лошадь под воином вздрогнула – он ощутил ее страх, когда твердая поверхность исчезла из-под копыт. Тим подобрался, вжимаясь в седло, они летели по воздуху одну невообразимо долгую секунду, после чего с размаху врезались в сырую землю! Земля, вода завертелись.

И стало тихо.

Капли звонко брякали об укладный доспех.

Тим поднялся. Атака прекратилась, но он чувствовал их голодное присутствие. Сокрытые темнотой хищники медленно сжимали кольцо. Тим с болью в сердце взглянул на лошадь. Чудо, что Кукушка не переломала ноги в таком падении, однако обломок древесного сучка вонзился ей меж ребер, обрывая все шансы на продолжение гонки. Она лежала на земле смиренно, ожидая своей участи. Горячее, мощное дыхание шло струями пара, большие глаза с белым ободком жалобно глядели то на Тима, то по сторонам; пораненный бок блестел.

Тим взвесил в правой руке булаву, левой провел по кинжалу на нагрудном ремне, готовясь к сражению. Появилась идея: оставить лошадь и бежать. Голодным волкам, учуявшим запах крови, конечно, интересна именно Кукушка, а не закованный в железо человек. Однако эту тщедушную мысль воин сразу возненавидел и отмел, как насланную демоницей, что поселилась в его душе. Давным-давно наставник в сиротском приюте объяснил простую истину: родиться человеком и быть человеком – вовсе не одно и то же. Пусть дезертир, пусть трус и негодный солдат, но уступить друга, а именно другом Тим привык считать своих скакунов, это позор в первую очередь для человека.

Дождь затихал, и Тим слышал жадное дыхание окруживших хищников. Волки фыркали, сипло порыкивали после изрядной гонки. Взволнованные преследованием, двое даже сцепились меж собой за право напасть первым, остальные же, точно заколдованные, глядели на Тима и Кукушку. И тут возникло еще одно присутствие.

Высокая черная тень, шурша листвой и ломая ветви, наступала из глубины чащобы. Медленно и неотвратимо. И даже взволнованные всполохи молний не могли осветить ее непроглядно черного, почти неразличимого в темноте облика.

Волк прорычал, кинулся на Тима! Булава шлепнула, ударившись о землю, а хищнику удалось отскочить, и контратака последовала с другой стороны мгновенно: в сантиметрах от лица Тим выставил перед лицом запястье, остановив летящие клыки! Зафиксированная доспехом нога не позволила удержать равновесие, и воин, к своему удивлению, рухнул на бегущую дождевыми ручьями землю; тяжелые лапы ступили на грудь. Едва он вдохнул, как смертельный укус премерзко лязгнул по горлу, сдавив шею! Кольчужный горжет, конечно, защитил, но ощущения от клыков на шее заставили сердце Шато забиться быстрее.

Зубы яростно скребли по деревянной рукояти оружия, которой Тим сдерживал лязгающую перед лицом пасть. Стальные щитки обеих ног тоже подверглись остервенелой трепке. Рык и лай бесновались вокруг. Жидкая грязь, травмированная нога и неповоротливые пластины доспеха не давали ему шанса вернуться на ноги. Ветеран военных кампаний, пятидесятник засечной крепости в неуязвимом доспехе задран в лесу дикими волками – вот уж ирония Проведения, не к месту подумал Шато.

Рогатое чудище, что командовало волками, отчего-то не спешило нападать самостоятельно, однако Тим чувствовал его ледяной взгляд. Краем глаза он заметил массивные шкуры, суетящиеся вокруг Кукушки. Он нащупал кинжал, закрепленный на нагрудном ремне, но тот, как назло, будто приклеился к ножнам. Раздалось ржание Кукушки.

Позади что-то замерцало неожиданно ярко, воздух гулко ухнул! Затрещал страшной трескотней!

Воспользовавшись заминкой, солдат отбросил волка ногой и перевалился на живот. Вскочил и смятенно обернулся в миг, когда целая стена жидкого пламени повалилась на волков! Спасаясь от огненного шквала, те бросились врассыпную, а рыжие языки устрашающе застрекотали вдогонку! Кукушка, вконец теряясь от страха, тоже попыталась подняться, но Шато подхватил ее поводья, навалился всем весом, прижал голову к земле, стараясь успокоить, хоть и сам вовсе не понимал происходящего.

Вырвавшийся огонь одичало носился по сырой траве, трещал и шипел, однако быстро растрачивал силы. В лесные ароматы примешался запах сожженной травы и густого водяного пара. Высокая, злобная тень тоже подевалась, как ветром сдуло. Зато позади возникла другая.

***

Пламя, попавшее во влажную среду, истощилось; от травинок потянулись вверх нитки дыма. Когда огонь угас, в голубом смоге предстал силуэт.

Дождь тем временем иссякал, лишь редкие капли срывались с черных листьев; с раненого запястья Тима тоже спускался ручеек. По очертаниям, напротив стоял человек низкого роста да с очень уж узкими, словно у ребенка, плечами. Несколько секунд Шато присматривался к незнакомцу, удерживая оружие наготове. Наспех перекрестился, отводя наваждения.

На земле рядом с таинственным человечком стоял фонарь с единственной свечой. Солдат опустил булаву и произнес в темноту слова благодарности в надежде на ответную реакцию. Силуэт ожил. Кустарный фонарик, собранный из тонких реек и кусочков материи, взмыл, а маленькое существо в капюшоне молча скользнуло мимо воина. Бесшумно, подобно призраку, оно оказалось рядом с Кукушкой.

– Больно, да? – спросила она шепотом. Животное совсем не испугалось незнакомки. – Тихо, тихо. Уже всё хорошо, – успокаивала она, касаясь головы лошади совсем маленькой ручкой.

– Спасибо за помощь, – повторил Шато. – Без тебя нас бы…

– Это тебе спасибо.

Тим, еще пытаясь отдышаться, вопросительно поглядел на человечка. «За что вдруг?»

– За то, что решил защищать ее. Многие бы оставили лошадь на съедение волкам, пытаясь спастись сами.

– Думаешь? – помедлил он, стыдливо вспоминая собственные мысли.

«Или же у тебя просто не было шансов сбежать, с такой-то ногой? Но о чём это я? По части побегов у тебя богатый опыт».

– Ее зовут Кукушка! – выговорил Тим, перекрикивая потусторонний голос, опять зазвучавший в голове. – Сегодня она мне очень помогла.

– Вы пытались спастись от волков. Их в этом лесу стало очень много. Деревенский совет так и не смог договориться об отлове. Но не сердись на зверей за свои раны, это не они на тебя напали, – говорила она мягко, чуть слышно.

– Не они? – в сомнениях переспросил Тим. – Да, меня будто что-то преследовало. Что-то тёмное и страшное.

– Это, должно быть, Листушка. Не бойся ее. Ты, наверное, очень шумел, войдя в лес, вот она и навела на тебя волков. Но Листушка не злая. Это лешая, просто молодая, а от того озорная.

«Озорная», – смятенно повторил про себя Тим и подумал, не поседели ли у него виски от такого озорства.

– А вот с лошадкой грустно получилось, – продолжила девочка. – Думаю, Листушка вовсе не хотела ее обижать. Но зачем же ты́ пошел сквозь кулички?

– У меня важное сообщение, – ответил Тим и одновременно напомнил о том самому себе. – Мне должно как можно быстрее прибыть в Нижнюю Талицу.

Существо в капюшоне повернуло голову:

– Ты, должно быть, очень опытный следопыт, раз решил срезать через лес ночью да в такую погоду.

Тим открыл рот, чтобы возразить, но существо опередило:

– Или очень глупый.

– Да, – улыбнулся солдат, – скорее так. Скажи, а ты… неужели чародейка? – спросил он, снимая с головы тесный шлем.

За два дня привычный ему мир рухнул, и после того, что было в крепости, после встречи с демоницей, с лешей, он уж готов был принять за правду любые небылицы.

Девочка приподнялась.

– Почему ты так решил?

В небе сверкнула чахлая зарница, и в мгновение Тим разглядел аккуратные, почти детские черты лица и тонкую улыбку. Читалась в ней даже не доброта, а больше умиление. Так взрослые глядят на ребенка, рассказавшего выдуманную историю. За вспышкой устало зашебуршал гром.

– Почему? Ты бродишь в лесу посреди ночи, знаешь повадки зверей. И этот огонь – разве не чаровство?

– Тоже подумал, что ворожба, да? – с досадой спросила она. – А если скажу, что так и есть, испугаешься?

– С чего бы? Ты не похожа на злую ведьму.

– Не похожа? – удивилась она и серьезно покачала головой: – А знаешь, так ведь всегда. Самые страшные ведьмы легко могут обернуться кем захотят. Кошкой или совой. Или красной де́вицей даже.

Девочка говорила негромко, и отчего-то голос ее казался Тиму таким приятным, даже шелковистым.

– Ну, так говорят. А ты как думаешь?

– Я столкнулся с настоящим колдуном совсем недавно. Это была неприятная встреча. Но, кем бы ни была ты, я благодарен за помощь.

– Вот как? Понятно.

– И… – Шато принюхался к странному, щекотному аромату, который еще мельтешил на полянке. «Ну конечно», – подумал он, посмеявшись над собственной глупостью. – Это же керосин? Ты подожгла его свечой и выплеснула на волков.

Девочка улыбнулась; в темноте этого невозможно было разглядеть, но именно улыбку Шато почувствовал в повисшем на секунду молчании.

– Но всё же я не понимаю, что ты делала в лесу, так далеко от деревни?

– Далеко? Мы совсем рядом. До деревенской пахоты и полуверсты нет.

Шато поежился: определение расстояний и ориентирование на местности не были его сильными чертами.

– Что до волков, они обычно не нападают на людей. Но на такой случай мне и нужна эта жидкость, в дождь ею можно пользоваться, не опасаясь за лес. Керо-син? Да, именно так. Листушку я уже видела, она поселилась в этом лесу прошлой осенью. Она очень любопытная, но не злая. А я собирала тут лунные фонарики, это такие ночные цветы, которые почему-то раскрываются только впотьмах. Они нужны для лекарства.

– Есть такие, – кивнул Тим, вспомнив книгу по ботанике, прочтенную еще по молодости в церковной библиотеке. – У этих цветов особый состав нектара, их опыляют не пчелы, а мотыльки и другие ночные насекомые. Чтобы обнаружить себя в темноте, в лепестках они накапливают светящийся пигмент.

– Вот оно как, – ответила девочка задумчиво, но скорее из вежливости, чем из подлинного интереса. – А ты, похоже, умный. Я тоже немножко умею читать. Мама научила, – она снова погладила Кукушку, а та, кажется, уже успокоилась. – В общем, я почти ничего не собрала, а когда дождь усилился, решила спрятаться в стволе старого дуба. Он мне нравится, очень спокойный.

«Дуб?» – переспросил Тим про себя, не поняв значения последней фразы, но решил не уточнять.

– Потом я услышала волков. А потом как кто-то с ними сражается.

Закончив объяснения, девочка вернула взгляд на лошадь.

– Ветку нужно вытащить, иначе Кукушка умрет.

Ветер стихал, и лишь редкие капли теперь срывались с листьев, если им удавалось накопить достаточный вес. Шато объяснил, что у него совсем нет времени, ведь послание должно быть доставлено как можно скорее, и тогда девочка обратилась с неожиданной просьбой:

– Оставь Кукушку со мной, а сам ступай в деревню, коль это так срочно.

И воин не обнаружил причин для отказа. Девочка только что спасла жизнь и ему, и Кукушке, а потому Тиму хотелось ей довериться.

– У нас с мамой дом недалеко от кромки леса, если пойдешь прямо, то не пропустишь, а от него и деревню приметишь.

– Разве тебе не нужна будет помощь?

Девочка покачала головой – это было понятно по шороху ее капюшона. Шато проверил письмо в кармане поясной сумки. И отправился в деревню.

Будучи на подъеме от безумной гонки, солдат хромал по лесу так быстро, как позволяла нога. Смятение и какое-то наваждение боролись в душе после этой странной встречи. Он никак не мог понять: что-то с этой девочкой было не так, ее образ оставался непривычен глазу и даже движения ее казались в чём-то неестественными. Пробираясь вперед, Шато раздумывал: «Какая же она маленькая». Но по голосу и манере речи понятно, что уже не ребенок.