Читать книгу: «Штрафбаты», страница 4

Глава 3

Чем отличались штрафбаты и штрафные роты?

Принципиальная разница между штрафной ротой и батальоном состояла в том, что штрафбаты были подразделениями сугубо офицерскими (никогда на протяжении всей войны в штрафные батальоны уголовников из мест лишения свободы не направляли), причем имевшими в составе пулеметные, противотанковые и минометные взводы.

Все военнослужащие, направленные в штрафбат приказом по дивизии или бригаде (по корпусу – в отношении личного состава корпусных частей, по армии и фронту – в отношении частей армейского и фронтового подчинения), независимо от того, какое воинское звание они носили до направления в штрафбат (от младшего лейтенанта до полковника), воевали на положении штрафных рядовых. При этом их награды на время нахождения в штрафной части подлежали передаче на хранение в отдел кадров фронта (армии).

В штрафбат попадали заслуженные боевые командиры (чья вина была порой лишь в том, что попались руководству под горячую руку или не смогли выполнить заведомо нереальный приказ), бывшие командиры полков, батальонов, рот, начальники штабов дивизий (причем не только стрелковых) и бригад, политотделов, экс-руководящие работники тыловых служб, начальники складов, госпиталей, военторгов и даже проштрафившиеся райвоенкомы. Постепенно состав штрафных батальонов в ходе войны становился все более однородным. Психология некоторых бывших командиров и начальников показана в повести Вячеслава Кондратьева «Встречи на Сретенке». Один из героев, бывший старший лейтенант Геннадий Атласов, а теперь – штрафник, с горечью заявляет: «Рядовые мы теперь! Наше дело телячье – куда погонят, там и пасись. Винтовочку в руки – и ать-два! От карандаша надо отвыкать…»

Угодить в штрафбат можно было по самым разным причинам: проверяющий по собственной невнимательности подорвался на нашей же мине – и командир саперов становился крайним; сдал обороняемую позицию без приказа из-за невозможности ее оборонять; потерял в бою табельное оружие; переспал с красивой девушкой-связисткой и подцепил венерическую болезнь; нечаянно утопил танк в болоте; в первом же воздушном бою разбились два молодых лейтенанта, только что прибывшие из летной школы, – командир эскадрильи отправился в штрафбат; бывшие воры из штрафной роты ночью украли двадцатилитровую канистру с водкой на двести человек – «наркомовские» на весь батальон – материально ответственное лицо было направлено в штрафбат. В штрафбат командование отправляло и многих освобожденных из фашистского плена своих же офицеров.

Другими «способами» попасть в штрафбат у офицеров были: неудачные попытки взять разведчиками языка – а командование требует! («Однажды языка я добыл, но не донес…», как пел впоследствии Владимир Высоцкий); повреждение нового самолета при посадке; своевременно не установленная связь с передовой; склоки с начальством, пьяные драки, загульные отлучки из части или неоправданное применение личного оружия. Однажды майор, боевой кадровый офицер, командир штрафной роты, после завершения кровопролитного, но успешного боя, в предвкушении ордена устроил пир горой, пригласив на него не только вышестоящее начальство, но и дружбанов из Особого отдела. Но кто-то «стукнул наверх», и ротный был отправлен в штрафной батальон, но уже рядовым. За что? Дело в том, что его старшина после боя и тяжелых потерь в роте получил паек и водку на уже «мертвые души». Это было расценено как расхищение, злостный обман, повлекший за собой умышленный перерасход продовольствия. Майор оказался на скамье подсудимых. Приговор: 5 лет лишения свободы – два месяца штрафбата, хотя офицер и пытался оправдаться, заявляя, что продовольственный список роты был составлен и отправлен им еще до того боя…

Слишком бдительные

В январе 1943 года в освобожденном от фашистов Сталинграде командир стрелкового взвода праздновал день рождения жены (находившейся в это время в Москве). Награжденный двумя медалями доблестный лейтенант, приняв «несколько раз по сто грамм», сначала пустился в пляс, а потом, высунувшись из окна полуразрушенного дома, принялся орать родные орловские частушки, «добавляя от себя не только разные нецензурные выражения, но неуважительные высказывания в адрес нашего вождя тов. Сталина». Именно так написал в своем рапорте бдительный политработник И. Гришин, с которым лейтенант часто «был в контрах, называя его при встречах в штабе полка жирной и писклявой штабной крысой». А дальше все было как в уже упоминавшейся песне Владимира Высоцкого: «Он выволок на свет и приволок/ Подколотый, подшитый материал. / Никто поделать ничего не смог. / Нет, смог один, который не стрелял». Героического лейтенанта, неделю назад представленного к ордену Красного Знамени (представление, естественно, отменили), отправили под трибунал и, лишив звания и наград, откомандировали в штрафбат. Реабилитированный через два месяца за подрыв вражеского дзота и уничтожение двух танков, он дошел до Берлина и на колоннах Рейхстага написал то самое четверостишие, за которое его «упекли» в штрафбат. Только вместо Сталина там уже фигурировал Гитлер, которого ругать было можно и должно. Мемуары бывшего штрафника, награжденного тремя орденами и пятью медалями, ставшего впоследствии научным работником, при советской власти так и не были опубликованы – слишком много в них оказалось горькой «окопной правды», и жена ветерана, та самая Анна, чей день рожденья он праздновал в Сталинграде, прятала тетрадки, заполненные размашистым почерком, «до лучших времен».

Но потом наступила перестройка, гласность, научным работникам (особенно на периферии) стали платить символическую зарплату, и семье пришлось, по словам ветерана, «дружно перейти на солдатский паек». Из одиннадцати рукописных тетрадок в линейку осталось всего лишь несколько разрозненных листков. Сколько же таких записей кануло в Лету, не дойдя по потомков, не поведав им о том, как сражались и погибали их деды и прадеды…

Был ли у особистов свой «план» по обезвреженным вражеским лазутчикам, паникерам и замаскированным «врагам народа»? Подобно той смертельной разнарядке, которую спускали сверху в территориальные управления НКВД в 1937–38 годах, во время Великой чистки? Арестовать столько-то троцкистов, японских и польских шпионов, организаторов покушения на вождя и членов советского правительства, вредителей и пособников. Как обычно в таких случаях, многое зависело от личного решения начальства – карать всех провинившихся или же только злостных нарушителей дисциплины. Во время сражения на Курской дуге сержант-водитель Т-34 Олег Куликов умудрился написать краской под нарисованной на броне красной звездой матерное слово и «пальцы, сложенные в неприличном жесте, не свойственном советскому воину-герою». Так написал в рапорте своему начальству приехавший в часть с ревизией проверяющий особист. Куликов успел дважды спасти свою боевую машину (и экипаж) от залпов немецких «Тигров», удостоиться похвалы командира дивизии за находчивость и мастерство и… попасть после окончания этого крупнейшего танкового сражения в штрафную роту. За ту самую неприличную надпись с жестом, позорящим советского бойца. Разжалованный сержант погиб через месяц в одной из атак, бездумно, без поддержки артиллерии и авиации, предпринятой командованием стрелковой дивизии…

Реальный переменный состав штрафбатов

В горниле Великой Отечественной войны многие приказы Ставки и командующих фронтов нижестоящими командирами порой исполнялись по «возможности». Поэтому неудивительно, что это касалось и формирования штрафбатов. «Развесистая клюква», изображенная в одноименном российском сериале, выросла не на совсем пустом месте. Достаточно обратиться к мемуарам Михаила Сукнева («Записки командира штрафбата»), в которых говорится: «Батальон – разношерстную толпу – под усиленным конвоем привели энкэвэдэшники. И сдали мне под „личную ответственность“.

Знакомился с делом каждого штрафника. Среди них офицеров от младшего лейтенанта до старшего (капитанов не было) – под сто пятьдесят человек, все осуждены за „нарушения воинской дисциплины“, за драки, „прелюбодеяния“, за то, что утопили танк, направляясь попутно в деревушку к знакомым девчатам и т. д. И даже… двое лейтенантов, которые подрались на квартире пожилого командира полка из-за его любвеобильной молодой жены… Эта рота элитная, думаю, не подведут лейтенанты!

2-ю роту сформировали из 200 гавриков – одесских и ростовских рецидивистов, которым заменили штрафным батальоном длительные сроки отбывания наказаний в тюрьмах и лагерях. Несколько привезены с приговорами к смертной казни – расстрелу. Это медвежатники, аферисты, громилы по квартирам и налетам, но умнейший народец. Рассудительные, технически образованные, все же такие механизмы, сейфы в сберкассах, вскрывали. Им лет по 28–35, физически крепкие. Как они мне объясняли, одессит – это русский, грек, украинец и еврей… Анекдоты потом рассказывали – от смеха падаешь…

3-я рота – басмачи, 200 человек таджиков, туркмен и еще откуда-то из Средней Азии. Они все, как мы говорили, „бельмей“, по-русски якобы не понимали поначалу… стрелять из немецких трофейных винтовок отказывались… Народ хитрющий… Выбираю нескольких рослых и по лицам сообразительных басмачей, грамотных, как пишется в личных делах… Доказываем им, что они, басмачи, лучшие стрелки и наездники-кавалеристы, и „нечего придуряться…“. Почти все без толку!.. Все такие неуклюжие, малорослые. Может быть, бандиты они хорошие, а вояки никакие, это их в кино героями показывают…»

Порой попавшие под горячую руку «высоких начальников» боевые офицеры могли угодить в штрафбат за любую мелочь – например, не по уставу прикрепленные знаки отличия («шпалы» к телогрейке).

Бывали случаи, когда командир дивизии и полка делал «обход» своих позиций и находил валяющийся в бруствере пулемет Дегтярева, противотанковое ружье или винтовку. После этого командиру роты и взвода устраивался разнос: почему оружие брошено без присмотра, заржавело и нечищено? По заводскому номеру можно было легко проверить, что оружие даже не числится на балансе батальона, а осталось от другой части, бесследно сгинувшей во время неудачного наступления из этих же самых траншей. Но часто сгоряча наказывали, не разбираясь, отправив лейтенанта-командира взвода на три месяца в штрафбат, где он доблестно погибал в первом же бою, стараясь искупить свой «грех» перед Родиной…

В штрафбат попадали и за потерю оружия – к примеру, выбило в бою пистолет из рук, подобрал другой – и вперед. Но вот если командир или сослуживцы по той или иной причине захотели подтвердить этот факт, за потерю личного оружия офицера ждал трибунал и штрафбат.

Периодически в полках появлялась комиссия безжалостного Смерша и начинала шерстить всех. Въедливые особисты (особенно получившие «тревожный сигнал») расследовали не только боевую обстановку, разбирая целесообразность тех или иных приказов комполка и их выполнение его подчиненными, но и дела личные. Порой снимали медали «За отвагу» и ордена Красного Знамени с «фронтовых подруг» командира полка, командиров батальонов и рот. Сожительницы начальства обычно являлись медичками и связистками. Эти «туфтовые героини» не совершили ничего геройского и поэтому как «не проявившие доблести и геройства» были лишены наград (что вовсе не умаляло подвигов настоящих героинь, вытаскивавших раненых красноармейцев с поля боя под шквальным огнем противника или восстанавливавших поврежденную телефонную линию). Встречались липовые героини и среди снайперш, увешанных орденами Красного Знамени, Красной Звезды, медалями за «За отвагу» и при этом проводивших время не на передовой, выслеживая и отстреливая фашистов, а в блиндажах и постелях вышестоящего начальства, подписывавшего им солдатские книжки с отметками об «уничтоженных меткими выстрелами» фрицах. А вот некоторые из щедрых командиров-«наградителей» за подобное самоуправство и дискредитацию советских наград были приказами отправлены в штрафбат…

Удостоверение офицера Смерша. 1945

Бывали случаи, когда командиры-фронтовики, откомандированные в тыл на различные «курсы повышения квалификации», самовольно сбегали с них обратно на фронт и в частях появлялся суровый представитель Смерша, отправленный по следу «дезертира». Невзирая на проявленный «беглецом» патриотизм и мужество, он являлся нарушившим приказ командования, а следовательно, мог быть отправлен рядовым в штрафбат.

Постоянный состав штрафбатов

Командиры и комиссары штрафного батальона в отношении штрафников пользовались правами командира и комиссара дивизии, командиры и комиссары штрафных рот – властью командира (комиссара) полка. Бойцы-штрафники могли быть назначены только на должности младшего командного состава с присвоением воинского звания «ефрейтор», «младший сержант» и «сержант». При этом денежное содержание выплачивалось по занимаемой должности, остальным штрафникам полагался оклад рядового красноармейца.

В книге А. В. Пыльцына «Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошел до Берлина» приводится описание того, как он стал командиром взвода штрафников: «…однажды, в начале декабря 1943 года, меня вызвали в штаб полка на очередную беседу. Беседовавший со мной майор был в полушубке и, несмотря на жарко натопленную комнату, затянут ремнями, будто каждую секунду был готов к любым действиям. Лицо его с заметно поврежденной сверху раковиной правого уха было почти до черноты обветренным. Просмотрев мое еще тощее личное дело и задав несколько вопросов о семье, об училище и о здоровье, он вдруг сказал: „Мне все ясно. Пойдешь, лейтенант, к нам в штрафбат!“ Кажется, заикаясь от неожиданности, я спросил: „З-з-за что?“ И в ответ услышал: „Неправильно задаешь вопрос, лейтенант. Не за что, а зачем. Будешь командовать штрафниками, помогать им искупать их вину перед Родиной. И твои знания, и хорошая закалка для этого пригодятся. На сборы тебе полчаса“.

Как оказалось, это был начальник штаба 8-го Отдельного штрафного батальона, майор Лозовой Василий Афанасьевич. С ним мне и довелось начать свою фронтовую жизнь… А тогда, в декабре 1943 года, после тяжких боев, в которых штрафбат понес большие потери, в том числе и в постоянном офицерском составе, он отобрал нас, восемнадцать офицеров от лейтенанта до майора, в основном уже бывалых фронтовиков, возвращавшихся из госпиталей на передовую. Я оказался среди них один „необстрелянный“, что вызывало во мне тогда не столько недоумение, сколько гордость за то, что меня приравняли к боевым офицерам.

Буквально через час мы уже мчались в тревожную ночь на открытом автомобиле с затемненными фарами в сторону передовой, хорошо определяющейся по всполохам от разрывов снарядов, по светящимся следам разноцветных трассирующих пуль, по висящим над горизонтом осветительным ракетам. Где-то там, под огнем противника, держал оборону пока неведомый нам, но вскоре ставший родным на долгое время, до самой Победы, наш 8-й Отдельный (офицерский) штрафной батальон».

Этот восьмой отдельный штрафной батальон Центрального фронта, который начал формироваться в конце апреля 1943 года в селе Змиевка (недалеко от города Орла), практически соответствовал по своему составу (в каждой роте было по 200 и более бойцов) целому стрелковому полку. При этом штатный состав управления батальона и его подразделений набирался в основном из лучших офицеров, получивших боевой опыт в Сталинградской битве и схватках под Москвой. Комбат (имевший звание полковника) имел двух общих заместителей. Помимо этого, в штат штрафного батальона входили начальник штаба и замполит (по званию – подполковники), а также помощник по снабжению; у начальника штаба – четыре помощника (ПНШ – 1, 2, 3, 4), по званию – майоры. Штатная должность командира роты – майор, взвода – лейтенант-капитан.

Первоначально, по воспоминаниям очевидцев, в штрафном батальоне существовала даже должность замкомвзвода, но вскоре, учитывая и так значительное насыщение командного звена и политсостава штатными офицерами, эти офицерские должности заместителей командиров взводов и замполитов рот упразднили.

В итоге, разобравшись с надуманной проблемой управления штрафниками – бывшими офицерами, в ротах штрафбатов оставили по одному «строевому» заместителю (даже без политруков), во взводах же их вообще заменили двумя замкомвзвода из числа самых толковых штрафников – бывших строевых офицеров.

Комплектация постоянного состава штрафных частей

В книге Ю. В. Рубцова «Штрафники Великой Отечественной. В жизни и на экране» приводятся воспоминания Н. Г. Гудошникова, капитана в отставке, прошедшего боевой путь от Курской дуги до Карпат: «Командиром взвода 121-й ОШР 40-й армии я был направлен из офицерского резерва армии, куда, в свою очередь, попал после госпиталя. Роту догнал прямо на марше к линии фронта. Представился ротному.

– Где воевал? – поинтересовался он.

– Карельский, Сталинградский, Донской фронты, – перечислил я.

– Значит, обстрелянный?

– И обстрелянный, и раненый.

– Все ясно. Принимай первый взвод…

Канонада гремит все ближе, вроде надвигается на нас. Чувствую, что скоро в бой, а я совершенно не знаком со своим, причем необычным подразделением. Люди ведь идут не просто воевать, а искупать вину перед Родиной.

Перешел в голову колонны и как можно громче объявил:

– Товарищи! Я – ваш взводный. Слушай мою команду!..»

В газете «Дуэль» (2005 год) были опубликованы воспоминания Е. А. Гольбаха, капитана в отставке, заместителя командира 163-й отдельной штрафной роты в 51-й армии в 1944–1945 годах: «В штрафную роту я попросился сам. При очередной переформировке я оказался в офицерском резерве 51-й армии. В армейском тылу я был впервые. Поразило огромное количество праздных офицеров всех рангов, с деловым видом сновавших с папками и без. Неужели для них всех есть здесь работа?

Чем ближе к передовой, тем меньше народа. Сначала тыловые, хозяйственные и специальные подразделения, медсанбаты, артиллерия покрупнее, а потом помельче, ближе к передовой минометчики, подойдешь к переднему краю – охватывает сиротливое чувство: куда все подевались? На войне, как и в жизни, каждый знает, чего он не должен делать… Скучно. Ни я никого не знаю, ни меня никто. К концу недели услышал, что погиб заместитель командира армейской штрафной роты. И я пошел в управление кадров…

Рисковал я немногим. Сыну „врага народа“, кроме стрелкового батальона, ничего не светило…

Соседней штрафной ротой командовал еврей Левка Корсунский с манерами одессита Мишки Япончика. Явившись в тихую минуту к нам в гости на шикарном трофейном фаэтоне, запряженном парой красавцев-коней, он снял с левой руки шикарные швейцарские часы и бросил налево, снял с правой и бросил направо. Это был жест! Современному человеку трудно объяснить. Часы были предметом постоянного вожделения и нередко служили наградой…»

За что еще попадали в штрафную роту

Однажды на Ленинградском фронте по льду замершего озера в мороз и пургу отправилась наша разведгруппа за «языком» и напоролась на немецкую разведку. В такой ситуации схватка и для русских, и для немцев оказалась бы смертельной, а идти на самоуничтожение никому не хотелось. Поэтому разведгруппы стали пятиться назад, держа противника под прицелом. Скрылись и разошлись. Но нашим разведчикам не повезло – кто-то из них проболтался об этом непатриотическом инциденте, и после расследования и трибунала провинившиеся разведчики были отправлены в штрафные части…

Однажды штабу фронта был позарез нужен «язык», но вот место для того, чтобы его взять, было выбрано неудачно – нейтральная полоса простреливалась фашистами, а необстрелянные разведчики, не изучившие систему огня и расположение противника, не уверенные в успехе, двинулись вперед, бросили несколько гранат во вражеский дзот, постреляли и отошли, доложив начальству: «Были обнаружены и обстреляны, не смогли пробиться». Итог – трибунал и отправка в штрафные части…

Попадали в штрафники и освобожденные нашими наступающими частями военнопленные из лагерей. Они тщательно «просеивались» работниками особых отделов на «предмет сотрудничества с немцами», и некоторые из них (на которых особисты не нашли компромата) отправлялись в штрафные части. «Подозрительных личностей» ждали советские тюрьмы и лагеря. Но не стоит забывать, что среди ни в чем не виноватых пленных были бывшие охранники концлагерей, не только конвоировавшие заключенных, но и участвовавшие в облавах, расстрелах и пытках советских граждан. Без их помощи оккупантам, вермахту и СС, не в силах были бы организовать убийство миллионов военнопленных и простых жителей сел и городов…

В книге Артема Драбкина «Я дрался на Т-34» приводятся воспоминания Аркадия Васильевича Марьевского о том, как он, будучи молодым бойцом, проштрафился и понес наказание: «Как-то раз меня направили в караул на пост около склада. Склад – длинный деревянный ангар: на первом этаже – продовольственный склад, на втором – вещевой. Стою на посту с винтовкой с примкнутым штыком. Уже зима, снег лежит. Слышу, кто-то идет. Окликаю: „Стой! Кто идет?“ – „Начальник караула старший сержант Наумкин“. – „Пароль!“ – Он дает пароль. Я даю отзыв. Подходит, а с ним подъезжают сани с двумя лошадьми в упряжке. Он говорит: „Ну как, не замерз?“ – „Да, холодно“. На мне что – шинелька да валеночки, которые я сдавал своему сменщику, когда возвращался с поста. Старший сержант берет у меня винтовку, отмыкает штык, подходит к двери склада и срывает накладку, ушки которой были схвачены висячим замком. По Уставу я не должен был давать это делать, но мне всего семнадцать лет, а он, что ни говори, начальник караула. Погрузил на подводу продукты, полушубки, приготовленные для солдат, и уехал. А я остался на посту. Отстоял я положенные четыре часа, сменился. На следующий день мы сдали караул, пришли в подразделение. Наумкин, который был помкомвзвода, говорит: „Зайди ко мне в каптерку“. Я прихожу: „На, поешь сухариков, сала шпик“, – со склада наворовал. А кладовщики, когда пришли на работу, подняли шум. Нас особый отдел быстро вычислил, я не отпирался и безо всякого трибунала был приговорен к расстрелу. Дошло дело до командира полка, подполковника Бубнова, ездившего, как сейчас помню, верхом на коричневой, чуть ли не красной, лошади. Дело было за несколько дней до отправки нашей части на фронт, и, видимо, он договорился с работниками НКВД заменить нам расстрел направлением в штрафную роту. Вот так попадаем мы с Наумкиным в штрафники. Поехали вместе со всеми, только штрафники, которых набралось порядочно, ехали на фронт в отдельном вагоне…»

В книге В. М. Шаталова «Знамя над Рейхстагом» описывается случай с одним полковником, приславшим домой трофейный фотоаппарат, который его родные переслали младшему, последнему сыну. «Там эту штуку приказали сдать – рядовому не положено иметь при себе такие вещи. А он заупрямился: „Не сдам, это подарок отца“. И не успел я оправиться от смерти старшего сына, Виталия, как получил письмо из дому: Евгений в штрафной, воинская часть такая-то…»