Читать книгу: «Амлет, сын Улава», страница 4

– Скальд! – заорал тот же голос. – Скальд, не спи!

Скальд не спал: он, вложивший слишком много гальдура в призыв тумана, теперь не мог ничего сделать с обезумевшими быками. Я видел его хорошо: он сидел недалеко от меня, опершись на борт, и глаза его были пустыми. То был верный признак утомления, при котором не то, что Петь, жить получается не всегда.

– Хетьяр, где ты? – спросил я внутрь себя прегромко. – У нас беда, ты нужен!

Я не знал, чем и как Строитель может помочь: само прозвище его говорило о том, что все его колдовство – мирного толка, а еще он сказался как-то потомком народа степей, и ждать великих подвигов в морской битве от него, наверное, не стоило.

Последовал еще один удар: на этот раз морской бык решил забодать уже наш корабль. У него не получилось, мы – кто стоял – даже остались на ногах.

Пока нас всех спасало то, что бык – не кракен, напасть на корабль может, только ударив тяжелым лбом, а для этого нужно сначала отплыть подальше, разогнаться и удачно попасть в слабое место борта. Кроме того, морской бык, живой, и может уставать, а еще зверь он довольно мирный, и такая повадка ему несвойственна, достаточно поразить шамана…

– Хетьяаааарррр! – кажется, я зарычал уже вслух.

– Не ори, – донесся слабый голос откуда-то изнутри моего сознания. – Делаю, что… Стараюсь, короче!

– Хетьяр, тут… – решил прояснить я.

– Лишнее. Я ведь вижу твоими глазами, забыл? Концентратор не потерял? Колдовать твоими руками я не смогу, – посетовал Строитель. – Мне тут объяснили кое-то, тебя это просто… Впрочем, об этом после. Тебе придется самому, я подскажу, только слушай.

Я поспешил снять стило с пояса.

– Направь концентратор на большой плот. Держи его так, будто хочешь куда-то туда ткнуть. Дай себе прицелиться.

– Есть! – зачем-то ответил я.

– Теперь тормози. Не себя тормози, время!

Гальдур, как и бывает в минуты сильнейшего душевного напряжения, сгустился в один удар сердца. Я ухватил край времени, потянул на себя… Перестал дуть ветер, прекратилась качка, и даже неотвратимо приближающийся бурун, выдающий новую атаку морского быка, как бы застыл на месте.

– Дерево, плотность, пятьсот кэгэмэтри, – непонятно сообщил дух у меня в голове: замедление на него не подействовало. – Ближайшая интересная… Кирпич, тысяча семьсот… Ну-ка, повторяй за мной!

Дальше шли слова совсем уже несуразные, прерываемые какими-то длинными числами. Я повторял их послушно, стараясь не сбиться, и у меня получалось.

Непонятная тарабарщина закончилась.

– Отпускай! – выкрикнул Хетьяр.

Я отпустил.

На мгновение показалось, что и плот, и хлипкое строение на нем, стали не деревянными, а будто из хорошего красного кирпича, слепленного из глины и добротно обожженного в печи.

В следующий удар сердца покрасневший плот разом ушел под воду: так обычно тонет камень, ну, или тот же кирпич.

Ветер, задувший было с новой силой, вдруг утих совсем. Пропали и буруны: быки, освободившиеся от колдовской власти, передумали убиваться об деревянные борта, и отправились, верно, по каким-то своим бычьим делам.

– Боевой сопромат, надо же! – непонятно удивился дух-покровитель. – Ни в жисть бы не догадался!

Еще я успел подумать о том, что слишком часто в последнее время падаю в обморок.

Глава 7. Фунд и фунд.

В тот год, когда Улав Аудунссон, его сын Амлет, а также брат жены первого и дядя второго Фрекьяр Тюрссон славно побеждают морских разбойников из числа мокрого народа, подкараулив тех в опасной морской засаде, свободные мужи Исафьордюра держат совет.

Умелым скальдом являет себя в той битве Амлет, сын Улава, пусть и всего на следующий день после праздника своих совершенных лет: при помощи мирного колдовства Улавссон побеждает могучего шамана рыболюдов, заставив того позорно утонуть вместе с боевым плотом!

Проходит тризна по достойным, павшим в битве, и приходит время мирных дел.

Тогда собираются славные из мужей города, равно как и задержавшиеся на три дня викинги, идущие за славой и добычей в моря иберов, и, сговорившись, заявляют Улаву: сын твой должен стать скальдом не только по призванию, но и по умению, и путь его лежит на Сокрытый Остров, в ученики к самому Снорри Ульварссону!

Много слов против того говорит мирный вождь Исафьордюра, но крепко стоит на своем избранное товарищество, и вторят ему родичи древнего и благородного рода Эски. Сам же Амлет решает уважить достойных и не противиться судьбе: по своим невеликим, но уже совершенным летам решение за себя принимает он сам.

Хльги Ингварссон

Сага о путях достойных (фрагмент).

Публичный информаторий ИИМК АН СССР, Ленинград

Сидели молча: однако, сказано оказалось еще не все.

Всякий взрослый мужчина скажет, что тризны по павшим могут быть разными. Эта вышла невеселой: так только и бывает, когда павшие в славной битве воины сражались на воде и ушли потом на дно.

В исходе этой, только что оконченной, битвы, почти каждого из утопших достал с неглубокого дна опомнившийся скальд, спев для такого случая особую Песнь. Только троих из достойных не удалось спасти для погребального костра – не удалось потому, что не нашли тел, верно, их снесло течением, разметали волны или унес в море глупый морской бык.

Ладья утонула всего одна, и всего семеро пали славно, и трое остались наособицу. Их, этих троих, никто не станет поминать лишним дурным словом, но и хвалить не придется: глупо петь славу тем, из чьих ногтей Хель Лодурсдоттир выстроит корабль мертвецов в самом конце времен.

Хлопнула дверь, надежно прижимаемая к косяку пластиной, сработанной из упругой кости морского зверя: не должно быть щелей в стенах или неплотно пригнанных дверей в доме на полуночи. Пусть окрестная земля горяча, и потому в наших краях не бывает настоящей зимы, ветер может быть и холодным, и сырым, он несет с собой грудной кашель и страшный жар, лихорадка же не разбирает, достойный ты муж или позорный трэль.

Почти все гости уже вышли и направились по своим делам – некоторых из них ждало непростое полуночное хозяйство, а ведь до недальнего дома еще нужно было добраться!

Иные и вовсе готовились к продолжению похода, обещающего быть весьма славным: давно дракон полуночи, собранный из многих бревен моря, не грыз сухой ноги иберийского черного борова!

Сейчас вышел последний из тех, кого дальнейшее или не касалось, или касалось не прямо. Тризна завершилась, мертвые к мертвым, живые – к делам живых.

Отец, отчаянно откладывая непростой разговор, встал. «Погашу светильники» – буркнул он себе под нос, и действительно пошел кругом: тем же путем и за тем же самым и я сам совсем недавно обходил помещение, гася лишний свет.

Мы, оставшиеся за опустевшим почти столом, молчали. Все знали, что предстоит важное, нужное, но от того не более приятное. Знали, что предстоит, кому должно сказать, кто ответит, и понимали, какого ответа стоит ждать.

Фрекки, сын Тюра, молчал ехидно: оседлав единственный наличный табурет, он оглядывал каждого из благородных мужей, смотрел внимательно, переводя взор с глаз на глаза, будто ища поддержки или возражений.

Гард, сын Гулкьяфурина, безмолвствовал напряженно: видно было, что почетная выборная должность вестника общего решения дается ему тяжело. Тяжесть состояла в том, что ему, давнему другу мирного вождя города, прекрасно было известно отношение моего отца к тому, на чем условились участники славной битвы, а ведь именно его уста должны были изречь то условие!

Мать моя, Гундур Тюрсдоттир, славная иными делами, молчала весело и яростно: так, наверное, она водила в бой мохнатый и хвостатый хирд еще до встречи с отцом своих детей. Ей, наверное, и вовсе не стоило быть здесь, совет мужей так называется не просто так, но попробуйте-ка не дать матери принять участие в судьбе старшего сына! Да и вёльв, как известно – женщина, мужчина же по криворукости и буйному нраву своему редко может тянуть нить судьбы, не обрезав ту или не порвав.

Улав, сын Аудуна, молчал без лишних сложностей: он просто собирался с духом, благо, лишний свет уже оказался погашен к тому удару сердца, к которому я успел рассмотреть интересное.

В лица иных я не всматривался: их было не так много, и решение сейчас принимать предстояло не им.

Статгенгиллой оказалась мать: так часто бывает, когда собрание мужей признает женщину вправе принимать участие в важном споре.

– Говори сначала ты, Гард, друг рода Эски! – сурово решила она. Тот согласно кивнул.

– Моими устами сейчас говорит фунд битвы, мирный вождь, – обратился он к моему отцу. – Это не приказ, но просьба, ведь никто из достойных не считает себя вправе неволить свободного.

Отец наклонил ушастую голову: мол, «говори, тебя услышат».

Я сидел рядом с сыном Аудуна, и сейчас хорошо видел отца: тот нарочно пропустил хвост, пушистый в обычные дни и напряженный сейчас, между сидением и спинкой лавки: так никто, кроме меня, не мог видеть – хвост не вилял.

– Сын твой, Амлет, юн, но совершенен годами, и он это доказал в присутствии многих достойных. Знатный скальд Игги Остербергссон по прозвищу Вспышка, прямо говорит: в юноше сильны задатки Поющего, да такие, что населенная земля полуночи не видела еще гальдура подобной мощи и густоты у живого человека!

Отец кивнул еще раз: однако, мне уже было видно, что лицо его под шерстью наливается дурной кровью, а пасть с трудом сдерживает низкое и опасное рычание.

– Смотри, Улав Аудунссон: вот честное серебро! – на стол, уже очищенный от остатков тризны, упал кожаный кошель тонкой работы. Внутри угадывались монеты, и было этих монет много. – Фунд живых просит тебя, и в том собран фунд серебра: отправь Амлета учиться на Сокрытый Остров к скальду Снорри Ульварссону, прозванному Белым Лисом!

Поехать на Остров было бы очень интересно: даже не для того, чтобы учиться у самого Белого Лиса, но и просто посмотреть!

Остров по праву называли одним из великих чудес Полуночных Вод: расположен он был в холодных пределах залива Фахсафлоуи, в часе неспешной гребли за островом Энгей, но просто так выйти на его берег было нельзя.

Говорили, что сам Снорри Ульварссон своим небывалым искусством великого скальда то ли поднял большую скалу из пучины вод, то ли пригнал ее откуда-то с заката, после чего и поселился на новом острове сам.

Сокрытым же его сделали вечные колдовские туманы, надежно укрывающие остров даже в самую ясную и солнечную погоду. Плыть прямо внутрь тумана нельзя – даже крепчайший борт корабля не выдержит столкновения с острыми скалами, в изобилии разбросанными вокруг своего морского жилища силой старого скальда.

Кроме самого Снорри, и это я знал доподлинно, на скале жили его ученики, друзья и, наверное, несколько трэлей: последние должны быть постоянно заняты по хозяйству для того, чтобы не мешать ученикам, собственно, учиться.

Попасть на Сокрытый Остров и стать учеником Белого Лиса было тем более почетным, что могло попросту не получиться. Сын Ульвара брал плату за обучение, и брал ее серебром или франкским золотом: собрать нужное количество полновесных монет получилось бы не у всякого могучего бонда, да и вольный викинг не всегда возвращался из похода, даже и удачного, со звенящим мешком нужного веса.

– Ты ведь знаешь эту историю? – сдерживать норов свой отцу становилось все труднее, и тем тяжелее давалось молчание, он и заговорил. – Помнишь ли ты, друг мой, Великое Стояние и Долгий Сон?

Вновь пришла пора кивать рогатой голове. Слов Гард, друг моего отца, не сказал: ему, верно, и самому нелегко давались эти воспоминания.

– Помнишь ли ты, кто был в нашей ватаге знатным скальдом до Долгого Сна, и сколько скальдов в ней было кроме одного знатного? – отец справился с гневом: возможно, тому помогла явно терзающая Улава Аудунссона печаль.

– Я помню это, Улав, некогда называемый Звонким Бакстагом, – согласился глашатай. – Я ведь и сам ходил в той ватаге, и именно моими руками могучий Одинссон сломал шею последнего фомора полуночных вод.

– Тогда к чему этот разговор, эта просьба и этот, – отец ткнул кулаком кошель, никуда не девшийся со стола, – фунд? Отправил ли бы ты своего сына учиться такому, зная судьбу, которая будет его ждать?

Отец замолчал, то ли сказав все, что хотел, то ли временно утратив дар речи.

– Великое Стояние, Долгий Сон… – голос послышался неожиданно, и явлен он был только мне: Хетьяр Сигурдссон вновь очнулся от своего сна, или почему еще духи могут так долго молчать. – А ведь я знаю эту легенду, читал где-то.

Возражать я не стал: мне было интересно. Отец никогда не то, чтобы не рассказывал эту историю, он и слов этих старался при мне не называть.

– Если кратко, то ватага, в которой ходил твой отец, наткнулась на последнего живого ледяного изверга – у вас их называют фоморами – и самонадеянно решила его одолеть. Правда, я могу путаться в деталях, все-таки, у нас даже не до конца были уверены в том, что это было на самом деле, а не просто кто-то выдумал, – повинился дух человека, при жизни прозванного Строителем.

– Я напомню тебе, сын Гулкьяфурина, если ты подзабыл, – отец вновь обрел способность говорить и начал про интересное, поэтому говорливого духа я попросил помолчать. – Заодно и тебе, сын мой Амлет, стоит знать о забытом некоторыми. Сила нашей ватаги была не только в кораблях и воинах, сам гальдур был нами, а мы были им: нас, скальдов, в поход вышло девять! Сколько же осталось?

– Двое, брат мой, – вдруг подал голос Фрекки, и в голосе его не было никакого ехидства. – Только два псоглавых скальда проснулись от Долгого Сна, ты и мой названный брат Гунд, которого теперь все зовут Старым, а когда-то за молодой и звонкий голос звали Ярлом Серебряным!

– Да, и теперь Гунда, который младше меня годами, все принимают за древнего старика, что мало ест, очень рано просыпается поутру и не умеет и ста шагов пройти без палки! – отец говорил все громче, и, наконец, забывшись, со всей своей силы обрушил сжатый кулак на крепкую дубовую столешницу.

Стол треснул. Отец, опомнившись, замолчал: он смотрел неотрывно на длинный скол, разделивший толстую доску и весь стол на две неравные части, и на морде его читалось изумленное «Это что, я так сам?»

– Дозволит ли почтенная статгенгилла сказать и мне, раз уж мое имя вспомнили в собрании? – голос, надтреснутый и немного лающий, я узнал: из дальнего и темного угла о себе заявил рекомый Гунд, сын Асъяфна, и я не сразу вспомнил имя его почтенного отца.

– Твой подвиг навсегда дал тебе право голоса в собраниях, Гунд, прозванный Старым, – согласилась мать. – Сейчас же и вовсе время тебе сказать, а иным некоторым смирить буйный норов и послушать!

– Я хочу напомнить собравшимся первый альтинг Исландии, и ту грозную весть, что сам ты, Улав Аудунссон, тогда принес на суд достойнейших, – голос Старого Гунда, обычно тихий и тусклый, сейчас расправил поистине серебряные крылья свои, и звенел под сводами общинного дома, будто во дворце знатного ярла. – То, что произошло почти только что, и о чем сложат не одну сагу, не той ли же цепи звено?

– Скажи им, Старый! – поддержал говорящего кто-то еще: голоса я не узнал и лица в полумраке не рассмотрел.

– Я скажу: грядет буря! И к буре этой мы не готовы, вот что я скажу еще! – почти пропел будто разом помолодевший Гунд. – В этом бою с нами был один знатный скальд, всего один на дальний поход, большой город и всех гостей, явившихся из иных мест! Если бы не истинный дар твоего сына…

– Мы бы не досчитались куда большего числа достойных! – слова эти были сказаны вразнобой и разные, но все, их сказавшие, имели в виду одно и то же.

– Нам очень нужны скальды, и Амлету нужно учиться, – вдруг согласился отец. – Но здесь, так выходит, решаю не только я. Сын мой… Он юн, но никто не сможет правдиво отрицать, показал себя настоящим мужчиной.

– Посмотри, отец, – я показал туда, где только что стоял стол, а на столе лежал кошель. Теперь вместо стола имелись два разновеликих обломка, между ними же, на скобленом полу, высилась горка серебряных монет. Кошель, верно, лопнул.

– Неважно, развязан кошель или лопнул сам: причиной тому стало твое деяние, и сила удара была такова, что никто, кроме Владетеля Молний не смог бы направить твою руку! – я перевел дух и добавил уже тише. – Фунд принят, значит, и решение общее одобрено.

– Ух ты, настоящая народная демократия! – невпопад восхитился дух внутри моей головы. – Демократия – это…

– Власть имущих, – сообщил я внутрь себя. Почему-то захотелось поговорить о чем-то, не имеющим касания к только что произошедшему, верно, так я приходил в себя. – Если я ничего не путаю, у вас почему-то используют это чужое слово иначе: «Власть народа», вот как. Хотя откуда у народа возьмется власть, и зачем она всему народу, а не только тем, кто ее достоин…

– Я знал самых разных людей, и многие из них в наших краях назывались мудрецами и даже великими мудрецами, – на самом деле, Хетьяр сказал слова «профессор» и «академик», но я уже устал постоянно переводить сложные и глупые слова на понятный язык, и решил для себя сразу понимать не слово, но его смысл.

– Некоторые из них искренне полагали, что все было вовсе не так, как я сейчас увидел. Кто-то бы и отдал правую руку на отсечение, а, при наличии хвоста, наверное, и хвост – дай только посмотреть и удостовериться. Например, Хабаров, хотя у карл Зилант-горы и не было никогда хвостов…

Хетьяр говорил непонятно и не спешил объяснять сказанное: тут мне и наскучили умные речи. Я вежливо попросил духа дать мне подумать о должном и своем, а значит – немного помолчать.

Дальнейшего я не видел и не слышал, но был, почему-то, уверен, что случилось именно так.

– Ты все сделал правильно, муж мой, – шептала в мохнатое ухо Гундур Тюрсдоттир. – Даже то, как ты вышел из себя, и как под ударом твоим раскололось крепкое дерево… Это, я уверена, убедило тех, кто еще сомневался.

– Ты говоришь мало, но говоришь верно, – сообщил ласковой жене совсем успокоившийся муж. Улав Аудунссон довольно ухмылялся, почесывая все еще ноющий кулак о шершавое бревно стены. – На самом деле, мне будет не хватать нашего старшего здесь, в городе, но раз уж он все равно вырос, а фунд – и когда только успели сговориться – постановил, пусть едет. Скальды нам и взаправду очень сильно нужны.

– Это не беда, Улав, – Гундур посмотрела на мужа со значением: таким, ради которого только и стоило жить предводителю могучих бондов Самого Севера. – Я вновь непраздна, и срок подойдет к исходу новой зимы.

Улав, сын Аудуна из рода Эски, мирный вождь сильного города Исафьордюра, могучий бонд в настоящем, вольный викинг и знатный скальд в прошлом, отец Великого Скальда в грядущем, посмотрел на жену взглядом восхищенного мальчишки, впервые узнавшего, что станет отцом.

– Я бросала футарк до трех раз, муж мой: у нас снова будет сын.

Глава 8. Из города в город.

Ветры бывают разные – и речь не о тех, которым люди, живущие в иных краях, дают всякие имена, в виду имея одних и тех же воплощенных духов.

Самый простой, неодушевленный, ветер, может быть опасен не только тем, с какой силой он дует, но даже и самим своим направлением.

Страшен ветер, дующий в лицо: в Нижних землях он зовется Левентик, и это не имя, а просто такое слово. Этот ветер не даст ладье двигаться во всю силу, иной раз и вовсе погонит назад: в таких случаях толковому морскому конунгу следует притвориться, что ему срочно потребовалось плыть в обратную сторону, должным образом пересадив гребцов-рёси и переставить большой парус, тогда Левентик обернется своей противоположностью и приведет викингов к цели, пусть и новой.

Ветер, дующий в спину, коварен. Имя ему – на том же языке – Фордевинд, и он уверенно несет ладью вдаль, и часто столь быстро, что воины могут сушить весла, так сильно его могучее дуновение. В том две беды: первая из них – о человеке. Свободный человек, которого постоянно подталкивают в спину, очень скоро разучится что идти быстрым шагом, что выбирать направление. Вторая беда – о корабле, ведь если ладья разгонится слишком сильно, незнакомые воды обязательно приведут ее на острые камни: тут всей дружине и погибель.

Ветер Галфвинд дует слева или справа, он сбивает с пути, и больше о нем ничего нет.

Так много сказано словами Нижних Земель потому, что будущность их видится ясно, как ночные звезды в хорошую погоду. Мирные жители, нынешние мельники и огородники, совсем скоро станут они лучшими мореплавателями на свете, северная же звезда к тому времени почти что канет в закат, и это тоже принесет ветер.

Снорри Ульварссон

Поучение о ветре – Виндсинсбок (фрагмент)

Реликварий Балина, Истарх АН СССР, Казань

Меня не пустили на весла.

– У тебя, сын, иная судьба, – сообщил отец в ответ на вопрос мой, огорченный и недоуменный. – Видел ли ты когда-нибудь знатного скальда, сидящего на гребной скамье?

Улав прав. Гребущий скальд – зрелище невиданное, означающее, пожалуй, что из здоровых и способных ворочать веслом рёси осталось так мало, что всякая пара рук идет в дело. У скальда иной урок: он смотрит вперед и по сторонам, угадывая по сложным знакам грядущую бурю, коварные подводные скалы или прожорливых морских животных.

Еще скальд часто поет Песнь, направляя в нужную сторону ветер и вселяя в воинов задор при неминуемой схватке. Если битва была удачной, но не все раненые погибли, он же, скальд, в меру своего гальдура, будет врачевать павших не до конца, и на это тоже нужны немалые силы, колдовские и нет.

По требованию отца и с согласия всей временной дружины, я привыкал быть скальдом на боевой ладье, но делал это недолго: путь от Исафьордюра до Рейкьявика занимает всего три коротких дня, пусть даже и с ночными стоянками.

В этом пути с нами был Игги, сын Остерберга, прозванный за живой и веселый нрав Вспышкой. Он и сам когда-то учился на Сокрытом Острове, пусть и длилось обучение недолго: чем-то прогневал Остербергссон великого скальда Снорри, считавшегося вздорным стариком уже в те древние годы: почти десять лет назад!

Поэтому Вспышке было, о чем мне поведать, а я слушал его с вниманием неослабевающим: о том, каковы порядки на Сокрытом Острове, с кем стоит проявить вежество, кому же – сразу свернуть скулу, и главное – о том, как не прогневать Великого Скальда.

Зашла речь и о том, кого при жизни звали бы на наш лад Хетьяром, сыном Сигурда.

– Ты смел, юный Улавссон, – шел второй день плавания, впечатления потускнели, дела особенного не было: подкралась скука. Мы с Игги сидели вдвоем на той оконечности лангскипа, что была сейчас носом, и беседовали о своем, о скальдьем, не особенно приглушая голос. Дружина, часть которой сейчас бездельничала, ошивалась поодаль, не стремясь войти в пределы слышимости: так было заведено.

– Кто-то усомнился в моей храбрости? – горделиво подбоченился я, не кладя, впрочем, руки на кинжал. – И сам я, и отец мой, и мать моя, славная иными деяниями…

– Речь не о воинской храбрости, юный Улавссон, – возразил скальд. – Оной тебе не занимать, но я сейчас о том почти безрассудстве, что ты проявил, призвав духа-покровителя во второй раз за один день!

Понимания в моем мохнатом лице Игги не нашел, сообразил что-то, и принялся объяснять.

Я уже и без того знал – частью услышал от Хетьяра, частью додумался сам, что так призывать духа-покровителя, особенно такого сильного и умного, как Строитель, надо не очень часто, и лучше не делать этого вовсе.

– Дело в том, Амлет, что каждый воплощенный призыв духа пусть немного, но ослабляет силу самого скальда, потому и потребен перерыв: гальдуру нужно время на то, чтобы сгуститься, – пояснил и без того почти понятное старший и более опытный товарищ. – Впрочем, мы, скальды крайней Полуночи, предпочитаем говорить так: тебе нужно время на то, чтобы сгустить гальдур.

– Он ведь учит меня, Игги сын Остерберга, – напомнил я уже сказанное некоторое время назад: сейчас мы беседовали не впервые. – Учит вещам удивительным тем более, что совершенно мирным. Его словам сложно верить, но за всю свою жизнь он ни разу не обращал оружия против живого человека!

– Если бы не то, что духи не способны лгать, я бы тоже усомнился в речах столь странных, – поддержал меня Игги. – Но дело не в том, чему он тебя учит и учит ли вообще.

Скальд посуровел лицом, и я предпочел насторожиться, всем существом своим обратившись в слух и зрение: речь зашла о важном, и нельзя стало упустить ни звука, ни жеста.

– Он ведь умер, Амлет. Твой Хетьяр – жил, и больше не живет. Если бы не ты сам и кто-то из могучих асов, поддержавших тебя в твоем стремлении к новым знаниям, он ушел бы в никуда: в Вальгалле его – не воина – никто не ждал, Нильфхейм тоже не принял бы человека, не верящего ни в каких богов… Сейчас его странную не-жизнь поддерживает твой гальдур, и то, что ты готов его терпеть при себе.

– Это все мне хорошо известно, – решился я прервать ставшую немного скучной речь: ничего нового Игги, покамест, не сообщил.

– Имей терпение выслушать до конца, юный Улавссон! Я ведь не обязан тебе ничего рассказывать: сейчас замолчу, и мучайся потом предположениями! – скальд немного разозлился, ведь я, по правде сказать, повел себя со старшим невежливо.

– Прости, Игги, – я выставил перед собой ладони в примиряющем жесте. – Ты старше меня и опытнее, а я веду себя как мальчишка. Впрочем, я и есть мальчишка…

– Именно поэтому я не стану молчать, а расскажу все до конца, только ты меня больше не перебивай, – немедленно подобрел скальд.

Мы прервались: парус хлопнул раз, другой, но не повис совсем – ветер очень редко стихает вдруг и вовсе, если, конечно, его не глушит чья-то злая воля.

Викинги, тем не менее, рассаживались по скамьям: предстояло немного поработать.

К разговору вернулись уже на следующий день, почти в виду Рейкьявика, и вышел он похожим на лист пергамента, на который совсем было нанесли огамические штрихи, но передумали и скомкали основу вместо того, чтобы отскоблить и написать что-то иное.

Запомнились по-настоящему только последние слова Игги Остербергссона, прозванного Вспышкой: «И получится скальд огромного умения, но вовсе лишенный сил. Что толку будет от Песни, если ты не сможешь сгущать гальдур?»

После этой, последней в той беседе, фразы, знатный скальд принялся петь ветру, и я понял: ему не до меня и моего непонимания важных вещей.

Один я, меж тем, не остался: из глубин моей головы явился Хетьяр, сын Сигурда, и сделал это страшно вовремя.

– Знаешь, Амлет, а это даже хорошо, – начал он, не поздоровавшись: глупо делать вид, будто первый раз за день видишь того, кто и так постоянно с тобой. – Хорошо, что есть некие, эмм, ограничения.

– Чего ж хорошего? – искренне возмутился я. – Так бы призывал бы тебя в лихую минуту, и не было бы никого, способного победить нас двоих!

– Герой бы получился такой, знаешь, неравновесный, – пояснил Строитель. – Мало того, тебе бы еще и было все время скучно.

Я решительно поднялся и пошел от одного борта к другому: моих шагов здесь было ровно десять, и я принялся вышагивать их один за другим, разминая немного затекшие ноги. Всякому известно: здоровый мужчина должен делать не менее десяти тысяч шагов в день, вот только непонятно, как их, шаги, считать. Десять тысяч – это ведь не десяток и даже не сотня, нипочем не досчитаешь, непременно собьёшься!

– Почему вдруг скучно? – решил я уточнить шаге, наверное, на сотом, отчего немедленно сбился со счета. – Непобедимый или почти непобедимый скальд – это же готовый легендарный герой!

– Понимаю. Нет, правда, я тебя очень хорошо понимаю, сам мечтал о таком всю жизнь, но… – Хетьяр где-то там, у себя, пожал плечами: я понял это по голосу, не видя, конечно, самого духа. – Но если ты и так уже достиг всего, чего мог, тебе попросту не к чему стремиться, остается лечь и помереть…

Я покивал, будто разговаривая сам с собой: должно быть, со стороны это выглядело забавно.

– И вот еще что, – продолжил покровитель. – Я тут недавно и многого пока не знаю, но уверен точно: в вашем мире есть боги, и им не все равно, что происходит под их недреманным взором. Например, Один…

– А что Отец Дружин? Что с ним не так? И он, кстати, не бог, он ас! – уточнил я.

– Я наслушался уже ваших саг, да и в своей жизни кое-что читал об Одине, сыне Бора. Если всё правда, то Борссон страшно ревнив к чужой славе… – Хетьяр прервался на пять долгих ударов сердца, будто желая усилить понимание мной сказанного, – Никого же славнее непобедимого скальда я себе и представить не могу.

Мне показалось, что легкое облако набежало на солнце, и я поднял голову: был отличный повод, во-первых, прервать неприятный разговор, и, во-вторых, немного поучиться – всякий скальд обязан читать погодные знаки так же легко, как могучий бонд находит дорогу из гостей домой с пьяных глаз.

Облачко действительно было, и было оно до крайности похоже на бородатую голову с хитрым лицом, в шлеме и при одном глазе. Я присмотрелся, и не пропустил явления: второй глаз бородатого облака посмотрел на меня внимательно и ехидно подмигнул… Впрочем, это мне, конечно, показалось: где я и где Один, смотри на меня еще.

Все были при деле: знатный скальд пел, рёси гребли, я разглядывал облака. Наконец, мастера парусов потянули вниз длинный конец: красивое полотнище, напротив, пошло вверх, собираясь одной длинной складкой у верхнего рея.

Оглянулся: пока я смотрел вверх, нужно было – вперед: там, впереди, показался давно чаемый берег.

Флугмадр, тот, что видит знаки волн, в нашей дружине был стар и опытен: сложный путь внутри самого вика мы прошли быстро, без столкновений и иных сложностей.

Последние удары сердца наш скальд был сильно занят – пел течению, и спел так, что то подхватило нас на свои ладони, будто нежная мать младенца, и точно притерло правый борт корабля к причалу Высокого.

Иначе было нельзя: отец мой, Улав Аудунссон, хоть и не ярл и даже не конунг, но целый боргагстьор, мирный вождь обнесенного стеной города, и прибытие его в столицу Исландии должно было быть явным и почетным. Так и вышло: на берегу нас уже ждали встречающие, два воина в стальных бронях и длинных красных плащах. Были они столь похожи лицами и статью, что я немедленно назвал их Левый Брат и Правый Брат – конечно, про себя.

Сошли на берег так: сначала отец, потом знатный скальд, следом уже я сам и все остальные викинги из тех, чья очередь была ночевать на берегу.

Славен порт города Рейкьявика! Крепки его пристани, высоки дозорные башни, обширны склады и амбары, даже земля у самой пристани замощена местным синеватым камнем: вот как богат город Дымных Столбов!

Ингольф Арнарссон, хоть и не ярл этих мест, распоряжался уже навроде полновластного хозяина. Так велики слава его и честь, что ему достаточно только вежливо попросить, не приказывая, и любой сочтет за должное и правильное исполнить негромко произнесенную просьбу.