Читать книгу: «Девять жизней октября», страница 2

Глава 4
Марина. Птица в клетке

Июнь с его аномальной жарой безжалостно расправлялся не только с людьми, но и с птицами. Стрижи в воздухе кружились, срывались вниз, снова взлетали. Потом все равно падали серыми комьями перьев на асфальт уже бессильно. Везучих подбирали нежные девушки, тащили домой отпаивать. Птицы жадно, почти как люди, хлебали воду и сразу же засыпали.

Марина несла на ладонях стрижа, поглаживала пальцем его светлое горлышко. На левом птичьем крыле белела крупная точка, будто кто-то капнул краской. Птица лежала спокойно и тревожила этим. Прохладный подъезд, как портал между знойной засухой и оазисом плесневелой сырости, встретил скрипом петель. Ароматы чьего-то обеда, состоящего из жареной картошки, и глухие разговоры за дерматиновыми дверями. Она шла осторожно, ступень за ступенью, чтобы не растрясти ношу. На втором этаже запах табака. Сосед сверху опять вышел на лестничную клетку, чтобы не открывать окно в душную вселенную за пределами хрущевки.

– Привет, дядя Леша, – крикнула Марина в потолок.

– Салют, малая, – отозвался тот гулко сверху.

Марина, перехватив стрижа одной ладонью, достала ключи и отперла квартиру. Вошла, плечом подталкивая дверь, и прислушалась. Тихо, значит мама еще не вернулась. Очень хорошо.

Марина достала клетку, оставшуюся от попугая. Вытряхнула пыль и старый сор. Бережно переложила птицу на металлическое прохладное дно. Взгляд упал на брошенное фортепиано, приглашающее домучить Шостаковича.

Марина дышала музыкой, но, как и всякий человек, имела в ней свои предпочтения. Мама готовила дочь к консерватории, грезила концертами, строго контролировала время, потраченное на вариации и вокализы, сама выбирала произведения для разучивания. Марина вяло терзала «К Элизе», втайне мечтая о переложении The Beatles или хотя бы о «Полонезе» Огинского.

Мама вернулась через два часа. Застала Марину в привычной позе за инструментом и не заметила клетку, укрытую шторой. Начала нервно хлопать дверцами шкафчиков на кухне, стучать ножом о разделочную доску. Изредка из кухни доносилось: «Я слушаю!» – если Марина вдруг затихала.

Стриж спал до позднего вечера. Он проснулся, когда все готовились ложиться, съел две засушенные мушки, попил воды.

– Хочешь на волю? – прошептала Марина.

Птица посмотрела на нее, раскрыла клюв, но не издала ни звука. Стриж неловко ударился о клетку, и девушка еле удержала ту от падения с подоконника.

– Тебе нужно еще немного сил. – Она погладила птицу, просунув палец меж прутьев.

Стриж прикрыл черные глаза-бусинки и заснул опять.

* * *

На следующий день они ждали приезда маминой сестры. Тетя Люся, словно «Хабанера»² Бизе, очаровывала мужчин и предвещала хаос. Жгучая «Кармен» была полной противоположностью сестры. Мама Марины, бледная, худая, с жесткими чертами лица, неоднократно и строго напоминала Люсе, что ее перформансы могут закончиться так же печально, как у известной цыганки. Тетя только весело хохотала. Марине нравилась тетя Люся.

– Олечка! Чем это у вас тут воняет? – раздался возглас из прихожей.

– Ничем! – возмущенно ответила мама, встречающая родственницу.

– Как это ничем? А как же чеснок и скука? – рассмеялась бесцеремонная тетя Люся, проходя в зал.

– Я запекаю курицу, – сухо ответила мама и вышла проверить духовку.

Марина, наоборот, нежно обняла тетку, и они вдвоем принялись шуршать пакетом с гостинцами.

– Это я тебе футболочку привезла, нравится?

– Очень. – Марина прикладывала к груди яркие вещи, с удовольствием надела новые джинсы.

– Нам ничего не надо, у нее все есть! – покрикивала мама из кухни.

Тетя Люся только округляла глаза и складывала губы трубочкой, а сама доставала то шоколадку, то заколку с птичкой.

– Какая хорошенькая! – Марина покрутила заколку в руках и, помолчав секунду, решилась.

– Я вчера спасла стрижа.

– Стрижа? – воскликнула тетя Люся.

– Мама не знает, – одними губами произнесла Марина, удерживая тетю от восторженных возгласов. – Он сидит у меня в комнате.

– Ну ты моя умничка, конечно, маме ничего не скажу, – проговорила тетя, – но твоя мать все равно когда-нибудь его найдет. Я с ней росла, знаю.

– Я что-нибудь придумаю, – буркнула Марина.

– Может быть, отвезем его на дачу? Я могу попросить дядю Гену заехать и подвезти меня…

– Опять новый кавалер? – Мама, вернувшаяся в гостиную, услышала последнюю фразу. – Скачешь, как сорока, Людка.

– Зато ты спишь с одним Кузнецовым, – хмыкнула тетя Люся, заговорщицки подмигивая Марине и косясь на аппликатор³. Тот топорщил пластиковые иголочки, скукожившись на диване.

Марина смущенно покраснела и стала собирать свои подарки в кучу.

– Пойди вынеси мусор и сядем за стол, – скомандовала мама.

Марина вздохнула и пошла за ведром. Мамино слово – закон, мамина просьба – руководство к действию.

Внизу на лавочке дымил дядя Леша. Его заграничный табак ни с чем не спутаешь. Мало у кого встретишь ментоловые «Мальборо». Местные мальчишки даже иногда ходили за соседом Марины, подбирали «бычки» и тайком мусолили их за гаражами. Марина поморщилась. Не очень хотелось, чтобы кто-то видел ее с мусорным ведром.

– Клевые джинсы, малая. «Монтана»?

– Да, – застеснялась Марина, – тетя подарила.

– Кто ж твоя тетя? – поднял брови в удивлении дядя Леша и затянулся, прищуриваясь.

– Манекенщица.

– А-а, – усмехнулся дядя Леша, – ну тогда понятно.

Люди для Марины звучали музыкой. Мама тяжелым маршем из «Сонаты си-бемоль минор» Шопена. Подружка Динка «Шуткой» Баха, простая и веселая, как дирижирование в две четверти. У нее даже доли распределялись так же. Одна сильная, когда нужно болтать часами о всякой ерунде, и вторая слабая – по математике и учебе в целом.

А дядя Леша… странное чувство вызывал в Марине. При его появлении почему-то звучала «Зимняя дорога» Свиридова, уютная и в то же время лихая, стремительная. Дядя Леша подкупал смеющимися глазами, носом с горбинкой и румяными щеками. На вид ему было лет 35, по характеру же 16, как самой Марине. Наверное, оттого и чувствовалась в нем надежная и неравнодушная взрослость, перемешанная с энергичностью подростка. Дядя Леша очень располагал к себе.

Марина прошла до стоявших неподалеку мусорных баков и вывернула ведро. Сосед затушил окурок, и они отправились в подъезд. По лестнице шли молча, на втором этаже Марина попрощалась и юркнула домой, заводя за спину предательское ведро, пахнувшее забродившими очистками.

* * *

Во время застолья мама и тетя Люся спорили, язвили и пикировались. Но, несмотря на множественные разногласия, что Олечка, что Людочка, по-своему любили друг друга. «Родственников не выбирают», – говорила мама, недовольно растягивая губы в полоску, но каждый раз очень ждала сестру в гости.

Стол трещал, заставленный угощениями. Запеченная курица довольно быстро лишилась ножек и крыльев, но от этого не утратила аппетитности. Рядом стояла чашка со спелыми яблоками, доставшимися маме от приветливого старичка с работы. Салат «Мимоза» ждал, пока до него дойдет очередь, а фаршированные яйца глядели на Марину желтыми глазками и укоряли за плохой аппетит. Когда сестры приговорили небольшую бутылочку облепиховой наливки, Марина решила встать из-за стола, чтобы уйти к себе, но тетя Люся ее остановила.

– Ты куда? К стрижу своему? – протянула она захмелевшим голосом.

– Какой стриж? – Мама подозрительно повернулась к дочери.

– Никакой. – Марина попыталась боком выскользнуть в коридор, но мама ее задержала.

– Отвечай, что там у тебя? Или мне пойти посмотреть?

Пришлось рассказать. Мама, конечно, разнервничалась.

– Выпускай его немедленно!

– Ой, ну Оля, что ты, в самом деле. – Огорченная тетя Люся чесала коленку, укоряя себя за болтливость.

– В прошлый раз подох попугай, а она потом неделю не играла! Нет уж!

Спор разгорался все сильнее, но больше представлял собою монолог мамы. И он привел к предсказуемому результату. В сумерках своей комнаты Марина стояла перед клеткой, терзаемая досадой и надеждой на то, что птица не сможет улететь. Она открыла решетчатую дверцу. Распахнутое окно манило свободой. Марина ждала, и стриж сделал свой выбор. Встряхнулся и вывалился в темноту, оставив Марину во власти Восьмой симфонии. В один момент Шостакович стал ближе ее сердцу.

– Не расстраивайся, солнце, – заглянув к ней, сказала тетя Люся.

Марина не ответила. Постояла, вглядываясь в очертания деревьев на улице. Увидела своего стрижа в свете фонаря. Птица летела тяжело.

– Не умирай, я найду тебя, – глупо пообещала Марина, зная – это невыполнимая задача, но тем самым успокаивая растревоженную душу.

Она сделала запись в своем дневнике и, чтобы не слышать голоса мамы и тети, разговаривающих так, будто ничего не произошло, пошла в гостиную. Громко включила телевизор. Эту видеодвойку им подарила тетя Люся после смерти отца. Марина не помнила, как он умер. Она даже не слишком помнила себя, свое прошлое. Как будто Марина началась недавно. Нет, она знала, что выросла в семье инженеров, ходила в музыкальную школу, обычно училась. Иногда она гуляла с подругой и вместе с мамой бывала в театре. Но у нее создавалось впечатление, что само понимание «прошлого», точно сокрытое дымкой, оно клубилось неясно и как-то близоруко.

Марина пощелкала пультом, нашла нужный канал. Прошла серия «Комиссара Рекса» (Марине нравилась главная музыкальная тема), за нею череда рекламы с «Рондо» и «Мамбой», начались новости. Сначала политическая часть про спикеров Госдумы, за ней сюжет о безработице, затем о местных происшествиях.

«Второго июля прошлого года правоохранительные органы обнаружили в Кировском районе тело двадцатипятилетней Татьяны А. со следами удушения, – репортер, обливаясь потом, стоял у отделения МВД. – Двенадцатого декабря того же года оперативники отыскали Анну Д., двадцати лет, с похожими травмами. Двадцать второго апреля нам стало известно, что в Октябрьском районе обнаружили еще одну жертву. По просьбе родных ее имя и возраст не разглашаются. Следствие установило факт насильственной гибели всех девушек и подчеркнуло, что преступления имеют схожий характер»…

Марину клонило в сон, тревога за стрижа и обида на родных уступили место усталости. Она встала точно сомнамбула, потянулась в комнату и уже не увидела, как телевизор включился вновь. Ведущий новостей медленно моргнул, повернул голову ей вслед и проводил внимательным взглядом.

Глава 5
Марина. Симфония страха

Утренняя прохлада стремительно таяла. Ее пытались задержать старики, обрызгивая из шланга палисадник с поникшими розами. Дед Вася поливал ближайшие цветы. Неподалеку от него, на очереди на полив, стояла бабушка Тамара. Третья, незнакомая Марине, старушка сидела на лавочке. К ней как раз подошел мужчина, видимо муж, и спросил:

– Чего сидишь?

– Помогаю, – ответила та, поглядывая на палисадник.

– Оно тебе надо?

– Надо, мусор еще пособираю…

Марина улыбнулась и поздоровалась со всеми. Ее удивляла стариковская способность трудиться так, будто без этого они зачахнут в один миг. Словно придомовой палисадник излучал для них ауру вечного источника, из которого дед Вася и бабушка Тамара черпали волю к жизни.

Ноги несли Марину в булочную. Затем ее путь лежал в молочный магазин. Тетя Люся оставила денег перед отъездом, и мама выделила нужную сумму на сыр и молоко. Такие обязанности Марина выполняла с радостью. Мама считала, что летние каникулы – не повод отлынивать от фортепиано. Для пленницы нотного стана единственный выход погулять подольше – ходить за продуктами как можно медленнее.

Близнецы Петровы из соседнего подъезда, уже довольно взрослые для детской площадки, сидели на качелях и смотрели на идущую Марину. Два поразительно похожих друг на друга парня, один постоянно улыбался, а другой хмурил брови. Марине казалось, что они чем-то болеют, но она никогда не спрашивала об этом у мамы, которая общалась с Петровыми.

Из окна проезжающей «девятки» донесся обрывок куплета Булановой: «Где ж ты, мой свет, бродишь, голову склоня…» – и машина скрылась за углом, где Марину поджидала Динка.

Подружка Дина хорошо знала особенность распорядка Марины и уже нетерпеливо пританцовывала на месте, отсчитывая секунды, когда та до нее дойдет.

Марина помахала рукой. Динка всегда была реактивной, чем дарила их дружбе особенную живость. Марина смеялась, когда Динка называла «Пиццикато» Делиба песней из рекламы Gallina Blanсa «Буль-буль», а Динка просила совета и поддержки, когда ее отец пьяным приходил домой.

Девушки поравнялись и бодро зашагали в булочную. Худая, белокожая Марина и коренастая, не по годам расцветшая Дина смотрелись вместе странно, но их нисколько не заботил этот визуальный эффект.

Прошли закрытые в это раннее время магазины «Союз» и «Букинист» с эмблемой пера и топора. Вырулили на арочный бульвар. На проводах у дороги сидели стрижи. Марина повернула голову, вглядываясь в их крылья, выискивая белое пятнышко, но его нигде видно не было.

– Вот постоянно думаю, почему нельзя звонить к тебе домой чаще? Ну что там мама твоя всегда, что ли, караулит? – спросила подругу Динка.

– Нет, она на работу ходит.

– Ну так звони, когда ее нет.

– А заниматься когда?

– Марина, ты чего скучная такая? Просто соври, скажи, что занималась. – Динка неодобрительно покачала головой.

– Не получится, – вздохнула Марина, – там в соседней квартире бабушка Тамара, она хорошо слышит и маме все рассказывает.

– М-да, безнадежная ситуация, – заключила Динка, открывая подруге дверь в булочную.

Марина протиснулась внутрь и с удовольствием вдохнула запах свежеиспеченного сладкого хлеба. Тот, румяный и хрустящий, лежал на открытых деревянных стеллажах, и стоящие в очереди люди быстро его раскупали.

Успев купить каравай и два рогалика, подруги зашли в молочный по соседству, а в киоске на улице приобрели по эскимо и отправились на прогулку вдоль районного парка. Динка рассказала, что папа уже не пьет две недели. Потом обсуждали новые джинсы Марины и яркую желтую футболку от тети Люси. Марина иногда отвлекалась и оборачивалась, ей казалось, что сзади идет кто-то знакомый, но никого не было, лишь птицы перелетали с дерева на дерево и кричали в листве.

Так дошли обратно. Динка жила через две улицы, поэтому собрались прощаться.

– Давай начинай пробовать мне звонить… – наставляла подруга, когда внезапно поднесла руку ко лбу, прикрываясь от солнца, и заметила: – Ты смотри, какой дяденька солидный у вас живет…

Дядя Леша в синем спортивном костюме Adidas выходил из подъезда Марины.

– Это мой сосед, – тихонько сказала Марина, – он в этом году переехал.

– Костюмчик какой у него! Из Москвы этот жук колорадский на нашу плантацию залетел?

– Да нет, вроде просто из Кировского перебрался, – поморщилась от оборотов Динки Марина.

– А кем работает?

– Не знаю…

Дядя Леша тем временем прошел к стоявшему на пятачке у детской площадки BMW, сел за руль, завел мотор, из магнитолы хриплым, мощным голосом, под визги гитар запел голос:

 
«Тебе всегда везло.
Ты улетал в небо!
Я высоты боялась…
Теперь всему назло
Беру я крылья
Огромных птиц,
Белых птиц.
Настал мой день…
Время пришло,
Родиться для полета…»
 

– Лучше б Агутина включил… – протянула Динка.

– А мне нравится, – возразила Марина и проводила взглядом отъезжающий черный BMW.

* * *

Дома Марина сковырнула ножом пластиковые цифры 22, вдавленные в желтоватый пахучий сыр, и приготовила бутерброд. Задумчиво съела его, разглядывая фотообои на кухне. Горы, лес и озеро Байкал посередине. Казалось бы, вдоль и поперек изученный сюжет, а все равно каждый раз смотришь и следишь за линиями и мазками кисти.

Произведение Шостаковича она почти выучила и теперь, после завтрака, играла по памяти. Пальцы перебирали клавиши, черные, белые, черные, белые…

Она нажимала рефлекторно, мысли неслись прочь, играли с воображением, вспоминали музыку дяди Леши.

Узор на стене расплывался, зрачок терял фокус. Вот Марина уже как будто оказалась в чужой комнате. Рядом на кресле, раскрыв рот, спала пожилая женщина. В темноте серебряным квадратом светился телевизор. Заставка из разноцветных блоков с цифрой 2 на экране означала конец вещания.

Марина увидела свои ноги, они ступали к входной двери. Руки сняли цепочку, отвернули автоматическую защелку. Она посмотрела во тьму лестничной клетки, и та затянула ее в себя, глухо, как вата. За спиной цокнул замок.

Наваждение прекратилось хлопком реальной двери в квартире Марины. Раздались шаги, она встрепенулась и глянула на часы. Уже пять? Но мама все равно рано вернулась, может, у нее сокращенный день?

Мама ходила из комнаты в комнату, чем-то шуршала. Марина размяла затекшие плечи, тронула влажной ладонью лоб. Она пыталась вспомнить, что ей почудилось, как она провела этот день, но не могла сосредоточиться. За окошком раздался удар, будто мелкий камешек врезался в стекло. Марина резко обернулась, но окно было открыто, а камешка на полу не было. Может быть, это снизу?

Тем временем в гостиной послышался звук сдвигаемой мебели. Надсадный скрежет сводил скулы.

– Мама? – подала голос Марина. – Ты затеяла перестановку?

Мама молчала. Скрип дерева о покрашенный пол продолжался. Марина вышла в коридор.

– Мама! – позвала она еще раз.

Без ответа. Марина сделала шаг в сторону зала, и скрежет внезапно стих. Она с любопытством заглянула в комнату и тут же отпрянула.

Диван стоял посередине, к нему привалилась стенка шкафа. Сверху, в ряд, теснились шесть стульев, приглашая присесть на шаткую конструкцию импровизированного зрительного зала. Рядом мигал включенный телевизор со знакомой заставкой из цветных блоков. И мама… ее нигде не было.

Один из стульев вдруг покачнулся и съехал вниз, задев телевизор. Марина, шаря руками вдоль стены, попятилась. Она нащупала дверь ванной и быстро, стараясь не поворачиваться к гостиной спиной, заперлась изнутри. Через секунду она осознала, что забыла включить свет, но не могла, просто не могла снова выйти наружу.

Она зажмурилась, присела на корточки, и кто-то побарабанил по стене костяшками пальцев с той стороны, а потом коснулся ручки в ванную и слегка дернул. Марина сжалась, чувствуя, как сердце колотится где-то в ушах. Тишина. Минута, две…

Постепенно ее дыхание замедлилось. В коридоре все затихло. Марина пыталась сообразить, что происходит. Может быть, ее сейчас грабят, а она не в силах предотвратить кражу. Наверное, выносят телевизор… но среди бела дня? А если бандиты? Вдруг тетя Люся попала в беду и ее семье решили отомстить? Но где тетя Люся, за тысячу километров, и где Марина с мамой… Могли ли их так быстро найти?

– Девонька…

Марина похолодела и зажала себе рот ладонью. Скрипучий старческий голос в коридоре повторил:

– Девонька…

Внезапно дверь дернули с такой силой, что щеколда затрещала. Болтики полетели на кафельный пол, звеня металлической трелью. Марина закричала, отчаянно упираясь ногами в открывающуюся дверь.

– Марина! Мариночка! – испуганно запричитала мама.

Зажегся свет, руки обхватили Марину, окутали запахом духов мамы.

– Что случилось? Что случилось? – повторяла мама.

Марина рыдала и не могла остановиться. Она не помнила, как мама с трудом выволокла ее наружу, только холодный градусник кольнул под мышкой.

* * *

Через два дня Марине стало легче. Фельдшер «Скорой помощи» диагностировал острое пищевое отравление. Мама отпоила Марину углем и куриным бульоном. В гостиной вся мебель стояла на местах, и Марина решила, что кошмар вызвала банальная лихорадка.

Мама, сначала ласковая во время болезни дочери, начинала потихоньку отходить и с каждым днем суровела, пока не стала прежней.

– В морду им надо этот сыр… – цедила она сквозь зубы.

Поправившаяся Марина замечала в маме странное, та перестала ее заставлять играть, но недовольно поджимала губы, когда заходила в комнату Марины.

В конце концов, окрепнув, Марина решила сделать уборку, чтобы смягчить мамину суровость. Она планировала сесть за фортепиано, чтобы совсем растопить лед между ними, когда услышала шелест крыльев.

Около распахнутого окна кружил стриж. Белое пятнышко на крыле не оставляло сомнений – тот самый.

– Привет, птенчик, – ласково поздоровалась Марина и потянулась, чтобы подставить птице раскрытую ладонь. Та резко отскочила от ее руки и упорхнула вниз.

Наступал вечер, но солнце еще не село, поэтому Марина заметила, как стриж мечется у подъездной перекладины и выворачивает шею, оборачиваясь к Марине. Она попыталась его подманить. Безрезультатно.

Натянув первое попавшееся платье, Марина выбежала в подъезд. Перескакивая ступеньки, она вывалилась в душный двор и встала напротив перекладины живой изгороди.

Стриж взмахнул крыльями и упорхнул, сев на тополь.

– Куда ты? Иди ко мне! Я тебя не обижу, – уговаривала его Марина и подходила ближе.

Птица, словно этого и ждала, спикировала над головой Марины и унеслась на соседнее дерево.

– Ну, не хочешь и ладно, – крикнула Марина и уже было повернулась, чтобы идти назад, как увидела, что стриж вновь подлетел ближе.

– Ты играешь со мной? – спросила девушка.

Птица упорхнула чуть дальше и подала свист с соседнего тополя. Марина медленно двинулась вдоль двора. Стриж летел рядом. Если Марина останавливалась, он делал круг и нетерпеливо галдел.

Они вышли на парковую аллею, миновали бульвар и остановились лишь около универсама. Уже на подходе Марина почувствовала, как неприятно засосало под ложечкой. Дальше хода нет, милицейское оцепление.

Марина попыталась заглянуть за спины мужчин в форме, но один из них резко сказал:

– Проходите, гражданка, не на что смотреть.

– А-а что… – пролепетала Марина, но милиционер уже подтолкнул ее в обратную сторону. Не слишком вежливо, но действенно. Марина успела заметить, как двое санитаров грузят носилки в карету «Скорой помощи», а из-под простыни свисает нога, босая, покрытая грязью.

Марина развернулась и, ускоряя шаг, направилась домой. Стриж, бросив свои игры, следовал параллельно. Она думала: «Несчастный случай или убийство?» В новостях говорили про маньяка, и девушка поежилась, представляя, как по этим же улицам, по таким же тротуарам разгуливает чудовище во плоти, отнимающее человеческие жизни.

Темнело, фонари трещали и зажигались помигивая. Люди исчезали в домах, вливаясь в семьи, садились ужинать. Желтые, голубые и розовые окошки светились все ярче.

Марина посмотрела вбок на стрижа и свистнула, он загомонил в ответ. В тот миг она уверилась, что сейчас он точно послушается ее и дастся в руки. Но тут они завернули во двор, и Марина услышала смех на детской площадке.

Один из близнецов Петровых, который всегда улыбался, заметил Марину и нацелил кривой палец на стрижа. Она ничего не успела бы сделать, так стремительно все случилось. Камешек из натянутой рогатки с чавкающим, противным звуком впечатался в птицу на лету. Стриж закружился, понесся к земле. Марина бросилась к птице, но та, не достигнув земли, тяжело рванулась и скрылась в листве деревьев.

– Что ты наделал?! – Марина, не ожидая от себя сумасшедшей храбрости, подлетела к высокому Петрову и толкнула в грудь.

Близнец засмеялся, а откуда-то сбоку выступил второй. Он стоял и смотрел, как первый, все так же хохоча, заряжает рогатку и целится Марине в лицо. Та застыла от потрясения, пытаясь справиться с адреналином, дрожью в мышцах.

– Эй, а ну пошли отсюда… – Грозный знакомый голос прекратил безобразную сцену.

Петровы попятились, а Марина, как кукла на веревочках, осела на край клумбы, сооруженной из автомобильной покрышки. Злые и жалкие слезы капали на колени.

– Стрижик…

– Малая, эй, ну чего, испугалась их, что ли?

Ее осторожно тронули за плечо. Слезы полились сильнее.

– Ну хочешь я им ноги повыдергаю?

Дядя Леша присел рядом. Покрышка заскрипела под тяжестью двоих.

– Они ранили мою птицу.

– Уроды. – Дядя Леша пошарил рукой в кармане и вынул коробочку с леденцами. – Будешь «Тик-так»?

Марина, смаргивая слезы, раскрыла ладонь, и пара мятных конфеток высыпалась ей в дрожащую руку.

Они посидели так немного, молча. От него пахло табаком и терпким одеколоном. Широкие плечи оттесняли Марину на самый край клумбы. Ее левая ступня, потеряв опору, съехала в сторону, но он успел ловко удержать ее за шкирку, как котенка, чтобы не шлепнулась на землю. В смятении Марина дожевала леденцы, и дядя Леша проводил ее до квартиры. А затем ушел к себе, постукивая на ходу «Тик-таком».

Мама разговаривала с тетей Люсей, демонстративно отвернувшись:

– Явилась… – И уже в трубку: – Ходит непонятно где, а между прочим, к нам сегодня милиция приезжала. Вторую девочку около универсама нашли… да, лет двадцать… да… а эта бродит… а я волнуюсь…

Марина скинула шлепанцы, отмыла пыльные ноги, провела языком по мятным от леденцов губам и свалилась в кровать. Ее уши ловили каждый шорох, в надежде услышать стрижа. Спустя два часа, измученная беспокойством, она уснула.

* * *

Странный… странный человек сидел напротив. Его руки лежали на подлокотниках с круглыми углублениями. Глаза, полные безумия, смотрели на Марину, а вокруг бежали, струились волнами полчища крыс. Мужчина не двигался. Только белки его глаз закатывались и возвращались обратно, как кожаная трещотка. Щелк – и зрачки на месте, щелк – и их нет.

Окружающий шум, чужой, инородной силой сжимал голову Марины железным обручем. Все пищало, стучало. Какафония визгов и хлопков ввинчивалась в мозг Марины. Пытаясь вдохнуть в ставшие вдруг каменными легкие, Марина резко согнулась и поняла… что сидит в кровати.

Кошмар. Просто кошмар. Ей снова стало плохо, она, наверное, не выздоровела до конца. Сумрачная комната, качающаяся тюлевая занавеска. За окном далекий рокот редких автомобилей. Всего лишь сон.

Нервно одергивая мокрую от пота простыню, Марина медленно улеглась на постель, сглотнула слюну пересохшим горлом. Она глубоко вдохнула и посмотрела на потолок, пытаясь успокоиться.

Там, в свете луны, тени колышущейся листвы пробегали по бледному лицу мужчины, словно лепниной вросшего в штукатурку справа от люстры.