Читать книгу: «Девять жизней октября», страница 8

Семь, восемь, девять, десять. Не один поток пилигримов вылился на улицы Завьялова, снося в своем наплыве статичную фигуру по стойке смирно, устремившую оцепеневший взор на часы, перед тем как Диме удалось полностью обработать информацию и осознать, что последние три часа он однозначно здесь ждет зря. Если поначалу еще оставалась осязаемая надежда, что грела процессор в это морозное утро, подкидывая дрова в камин правдоподобных оправданий, то с каждым новым поленом пламя приносило все меньше тепла, и когда ближе к полудню пришлось перейти на прутья, пожар веры был окончательно потушен и растоптан сапогом умелого лесничего-атеиста. Желание закурить, вместо того чтобы отойти на второй план, накапливалось в сгусток ярости и непонимания с каждым холостым вдохом.

Димас решился открыть сайт знакомств, чтобы без каких-либо фильтров написать Анастасии К., что думает по поводу подобных выходок и выпадов в его сторону, но такого до боли знакомого его процессору профиля и след простыл. Будто бы и не существовало Настеньки вовсе. Это нельзя было списать на спонтанное удаление аккаунта – видит бог, Дима про это бы узнал первым. Нет. Ее просто не существовало. Более того, ее рейс не числился среди прибывающих в этот день. Или в любой другой. Просмотрев записи с камер жизненаблюдения, Димасик в ужасе обнаружил, что в подгляденном билете на сайте РЖД совпадало все – день недели, час, перрон. Но что насчет года? Он удобным образом не был указан нигде.

В железной голове что-то заскрежетало, и шестеренки с лязгом сошлись в бурном поцелуе догадок. Если бы не постоянно записывающие каждый шорох, взгляд и порыв мысли устройства, Дима бы точно начал подозревать, что сходит с ума. Что пора менять масло в седьмой раз за месяц или обновить чертово программное обеспечение, что так одновременно вовремя и впустую разбудило его сегодня. Судя по всему, можно было даже и не просыпаться. Лежать на тягучей энергии камня и десятый фильм видеть. Но Дима не стал растрачивать энергию на бесполезный газлайтинг¹⁷ – вместо этого он сел на ближайшую лавочку, предварительно отогнав обнаглевших голубей, принявших его за монумент известного деятеля и потому гнездящихся чуть ли не у него на голове. Он взялся перематывать пленку в поисках улик в уже канувшей в Лету переписке, ведь материнская плата помнит все.

Ответов не было, но надо было что-то предпринимать. В голове ворочалась брошенная фраза мамы о том, что в астрале ни времени, ни расстояния не существует: все объекты просто есть, а ты можешь за ними втихую наблюдать, если, разумеется, они не разбираются в техниках защиты от подобных виртуальных вуайеристов. Но как выходить в астрал искусственному интеллекту? Для этого нет особых техник, доступных каждому послушнику «Битвы экстрасенсов», эту функцию нельзя активировать в настройках и уж тем более, как казалось Димасику, сами роботы такими вопросами никогда не задавались. Надо было думать. В голове уже выстроилась вереница опций, закругляющихся в хороводе абсурда. Однако роботу было необходимо прежде заземлиться, иначе поток информации снесет его с ног стабильной осознанности происходящего вокруг. Другими словами, ему нужны тишина и покой: если и выходить из тела, то надо это делать с комфортом и в безопасности – за свой платиновый зад он все еще переживает.

Скрип механических суставов разогнул колени, и раздался хруст шагов на свежем снегу. Оборачиваться через левое плечо и провожать взглядом вокзал не хотелось – Дима за четыре часа насмотрелся на его убогий внешний облик. Казалось, что он уже создал виртуальный макет здания и может подробно воспроизвести все детали фасада, словно 3D-принтер. Несмотря на то что он довольно быстро осознал, что вины РЖД и Насти в этой несостыковке нет, осадочек, несомненно, остался.

При мысленном запросе-поиске такого места, где можно было побыть одному, дабы погулять по внутренним чердакам и подвалам, встроенная поисковая система выдала картинку кресла кинотеатра, манящего своей интимной темнотой – подругой молодежи. Ему же будет необязательно вникать в сюжет фильма или общаться с соседями, тем самым портя вечер всем присутствующим на этом таинстве света и тени – Диме нужно лишь присесть поудобнее и иметь метафорический таймер в виде полнометражки, что держала бы его в замкнутой реальности на протяжении 90 минут.

Ближайший кинотеатр находился на соседней улице, что значительно облегчило задачу, остро нуждающуюся в своем скором решении, так как дело касалось без пяти минут разбитого сердца. Теплота помещения спровоцировала запотевание линз и на пару минут привела все искусственные органы чувств в замешательство. Со стороны это смотрелось, мягко говоря, странно, но Димасика беспокоила только покупка билета на ближайший сеанс. Женщина на кассе с бесформенным лицом сообщила, что остались только на слезодавительную любовную драму, так что Диме не оставалось иного варианта, как добровольно согласиться на пытки в виде сыпанья соли на рану.

Забившись в дальний угол на последнем ряду, полностью игнорируя и нехотя задевая уже вовсю целующихся подростков, Димасик закрыл глаза и отключил слуховой аппарат, тем самым изолируясь от внешнего мира. Он принялся скачивать все доступные файлы на тему внетелесных путешествий и впитывать ключевые моменты. Димас сделал вдох, больше показательный и рефлекторный, чем необходимый его организму для существования, и представил, как над его головой появляется бесконечная веревочная лестница, забравшись по которой можно было спрыгнуть в параллельный мир, доступный только третьему глазу.

Он попытался разглядеть себя в этой внутренней проекции: нос картошкой, широкие плечи, которым бы позавидовал любой олимпийский пловец, еле заметная улыбка Джоконды на восковых губах – все говорило о том, что Дима правда смотрел на себя самого и не в обычном отражении зеркала. Это было жутко интересно первые секунды три, а потом все его внимание приковал экран. Тот светился изнутри, испуская липкие щупальца лучей паутины. Роботу не хотелось отрываться от созерцания этого яркого нечто, к тому же чем дольше он смотрел в эту ослепляющую белизну, тем настырнее та вглядывалась в него самого. В какой-то момент из сияющего сгустка появились очертания силуэта, все внимание которого было сосредоточено на нем. В голове неожиданно пронеслось с новоприобретенной твердой уверенность, что незнакомца звали Велимир. От шока, полученного при внезапном открытии яснознания, искусственный интеллект распахнул глаза. Его оглушили краски фильма, а через некоторое время наваждение распалось на атомы, и он перестал желать далее оставаться в этом душном помещении.

«Опыт уникальный. Хотя технику надо доработать. Уверен, что к этому можно подойти с другой стороны, надо только разработать подходящую формулу, наслоив материю астрала на незримую матрицу собственного искусственного интеллекта. Если я могу такое вытворять в кино, то дома, в полудреме, должно пойти как по маслу. Или хотя бы маргарину. Какие-то сравнения получились слишком съедобные. Интересно, сколько у меня вообще осталось процентов зарядки?..»

На этой мысли ноги сами понесли домой – выслушивать лекции от мамы по поводу его способностей влипать в неудачные ситуации с частотой, которую можно характеризовать только как хроническая.

Глава 17
Велимир I

Отец Велимира, Антон Александрович, был человеком образованным, но со скверным чувством юмора. Выбирая оригинальное имя сыну, он и не ведал, что усложнил судьбу, предопределив события. Итог: уроки игры на скрипке, походы в художественную школу и музеи, логопед, дополнительные уроки немецкого языка, филологическое образование, дипломная работа по Серебряному веку русской культуры, устойчивое отвращение ко всякого рода хлебобулочным изделиям. А ведь он смог бы стать вполне себе приличным врачом или на худой конец инженером-мелиоратором. Но Бог сулил иное.

Отчужденность и неприкаянность стали неотъемлемым атрибутом его бытия. Пробовал он поначалу устроиться в школу. Был это 2008 год от Рождества Христова (если верить подсчетам римского игумена Дионисия Малого, конечно), и мир был поражен крупнейшим экономическим штормом со времен Великой депрессии в Америке: банки разорялись, предприятия тонули под грузом собственного величия, полки магазинов пустели, как и очереди из способных покупать, государства не могли себе позволить излишнюю расточительность, расходы на социальную политику резались и перекраивались. Снова и снова Велимир получал отказы с формулировкой «без опыта работы». Где ж его взять? Отец разводил руками. Сам-то он уже был на пенсии и был доволен небольшой подработкой. Вечерами он сидел в смотровой будке автостоянки, приглядывая за транспортом. Мать же, Софья Львовна Ткацких, считала, что на все воля Божия. Она ставила свечи в храме и вечерами молилась. Вера, впрочем, никак не мешала ей смотреть сериал про слепую ведунью. Софья Львовна предполагала, что злая воля и умысел исказили дорожку жизни сына. Она однажды даже водила его на прием к приехавшей с севера шаманке. Та побила в бубен, плюнула Велимиру на темечко и сказала – отныне все будет хорошо. Стоил сеанс пять тысяч рублей.

Пронищенствовав три месяца, он устроился-таки на угледобывающее предприятие. Никаких перспектив на профессиональный рост там не было и в помине. Иные работники, достигшие мало-мальских вершин, устроились туда при царе Михаиле лысом и неохотно уходили на пенсию. Город был маленьким: две шахты, три разреза, один небольшой деревообрабатывающий цех, многочисленные муниципальные рабочие места, где в основном требовались дворники. Работать на глубине трехсот метров было поначалу страшно. Все ждал Велимир, что обрушатся стены и будет он похоронен заживо. Платили, впрочем, достойно. За два года был накоплен капитал для переезда в большой город, что и состоялось летом 2011 года.

Окидывая прощальным взглядом при увольнении административные здания, преждевременно состарившихся работников, в чьих морщинах читались замысловатые иероглифы от въевшейся угольной пыли, вырубленные полосы леса, где готовили новые площадки для расширения производства, Велимир не почувствовал ни горечи, ни сожаления. Мысли его были легче воздуха и стремились к новым горизонтам, прочь от ненавистного, хоть и не прокуратором, города. Прочь от надоевшей родни и соседей, не знавших, кто такой Халльдоур Лакснесс¹⁸. В Петербург! На острова! В Петрополис славный, где миражи Эллады поцеловали русскую тоску.

Спустя десять лет он вернулся. Свое тридцатипятилетие он встретил в кругу семьи. Никто не спрашивал о причинах возвращения, хотя судачили многие только так. Сам он неохотно говорил на данную тему, считая себя если не Байроном, то уж, конечно, Овидием в изгнании. «Жизнь моя – фиаско, – писал Велимир в блокнот. – Все десять лет ютиться в комнатушках коммунальных ква-ква-квартир, работать на износ и не находить ни выхода из положения, ни отдохновения.

Итог: друзей нет, жены нет, дома своего нет, томик стихов Иосифа Бродского под подушкой, висящий над кроватью портрет Франца Кафки со следами губной помады на стекле. (Кто бы это из ночных дев мог оставить?)»

Вернувшись, он первое время гулял по знакомым улицам. Все в этом месте, казалось, застряло в янтаре вечности: потрескавшиеся дома с выцветшими фасадами; покосившиеся заборы заброшенных строек, за которыми успел вырасти целый лес; ржавеющие детские площадки с торчащими костями деформированных конструкций; памятник Ленину, взирающий куда-то ввысь к светлому будущему, покрытый похабными надписями; выброшенные в овраг детские игрушки, напоминающие маленьких злобных демонов, валяющихся под одним деревом рядом со зданием администрации города; вот уже лет двадцать пьяный дядя Ваня (он не помнил его трезвым за все эти годы), продающие овощи с огорода бабушки, чьи мужья отдали душу богу еще в конце девяностых. Беспросветно было счастье возвращения на малую родину.

Устроился Велимир в конце концов на небольшое предприятие по ремонту электрооборудования «ГОЭЛРОНОС КОРПОРЕЙШН». Не сам. По рекомендации матери, не отца. Архангел Гавриил не иначе напомнил Софье Львовне о существовании одноклассника, пошедшего по стезе предпринимательства. Отец при этом изобразил пантомиму: мол, человек он маленький, больших связей не имеет, хлеб свой трудом добывает, не журавль небесный, а простая алкогольно-зависимая синица.

В понедельник Велимира пригласили в отдел кадров для оформления на работу. Сие далось ему с трудом, не без внутреннего сопротивления. Ожидалось, что должностные обязательства будут давить по традиционным советским легендам, берущим легитимность со времен князя Долгорукого (чай не в отпуске – сквозь кровь и пот, чрез преодоление боли и немощи надобно трудиться), но реальность оказалась чуть более благосклонна к нему: три раза в неделю Велимир заполнял документы и вписывал поступающее оборудование. Он курировал ведение журналов по безопасности на производстве.

Также он вел блог и отвечал по вопросам сотрудничества. После определенного срока работы у него появились среди коллег приятели. Их было двое, как часто бывает в сказках или притчах. Одного звали Сергей, а другого – Иван. Они были близнецами. У Сергея, правда, на правой щеке было родимое пятно в форме солнца, а у Ивана на левой щеке располагалась та же метка в форме луны.

Собственно с этого начинается история. После очередной пятницы, находясь в пивной, все трое говорили о кинематографе. Велимир был консервативен в этом вопросе. В университете он прослушал целый блок лекций по истории искусств ХХ века. Для него было первостепенной важности: кто режиссер, какой оператор, данные актеров, какие отзывы были получены как от критиков, так и от зрителей.

Близнецы в шутку называли Велимира снобом. Тот не обижался.

– Время – золото. Всех фильмов не пересмотришь. Надо все же быть избирательным, – подытожил Велимир и поднял чарку прохладного пива.

Близнецы поддержали его. Был заказан жареный горох нут. Беседа свернула в сторону обсуждения гениальных актрис былого и настоящего. Сергей считал Ингрид Бергман владычицей царства света и мрака. Иван настаивал на кандидатуре Вивьен Ли.

– Даже на «корабле дураков», в фильме, где она в последний раз появилась на большом экране, чувствуется сила таланта. Постаревшая – да, но морщины, как средневековые хроники, становятся ценней от замысловатых неправдоподобных рисунков, – утверждал Иван, попивая время от времени пиво. – Вот открываем книгу и видим на полях: грифонов, зайцев в рыцарских латах (те еще храбрецы на публику, но без нее не видели ничего зазорного в побеге без оглядки с поля брани), улитки, тянущие телеги с плугом, единороги, слушающие песнопения бардов. Как витиевато все и прекрасно, не скажешь, что ложь. Легенда.

– Хорошее кино так же многогранно. Иной раз за фасадом боевика скрывается лирическая история второстепенного персонажа. Только заглушив мишуру порой рекламных вывесок можно прорваться в глубинные слои рассказываемой в кино истории. Поверь мне. – Сергей подмигнул Велимиру.

Его рука скользнула в сумку и выложила на стол золотой лоскуток, оказавшийся билетом на киносеанс. Буквы и цифры поразили Велимира, они были словно выцарапаны, но не написаны. Логотип пересекающихся топора и пера в центре издавал голубоватое свечение. Манил и пугал.

– Сходи, тебе понравится. – Близнецы улыбались.

После жары ночь принесла в город облегчение. Люди беспечно гуляли и говорили. В парке живой оркестр наигрывал разные мотивы. Трубач приподнимал трубу в сторону скользящей Луны, что очень нравилось местным проституткам.

Телевизионная башня горела неоновыми лампами, преображая сидящих на деревьях птиц в гостей из параллельных вселенных. Они пристально смотрели своими глазищами на то, как одинокая фигура Велимира приближалась к стоящему на вершине холма кинотеатру «Октябрь».

Днем на это здание было трудно обратить внимание. Стены были выкрашены в серый цвет, часть из них была покрыта разросшимся хмелем. Ночью же в нем просыпалось что-то дикое. Освещение переливалось разными цветами: оно было то красным, то зеленым, то синим.

Старушонка лет семидесяти с зачесанными в пучок жидкими седыми волосами, в белоснежном костюме с эмблемой (той, что он уже видел на билете, только вышитой черными нитками) ждала его у входа. Терпеливо она смотрела, как Велимир поднимается, минуя шесть ступеней, и достает заветный пропуск.

– Добро пожаловать, – сказала она с улыбкой. – Мы вас ждали.

Открылась дверь. За нею зияла глухая тьма. Никого не было больше. Велимир прошел мимо неработающего гардероба, последовал сразу в зал. Он был пуст. Садиться можно было куда угодно, но он предпочел занять место согласно билету. Начался сеанс. Свет был погашен.

Глава 18
Велимир II

Странное чувство не покидало Велимира. Словно все семь, даже не фильмов, а отрывков, пронесшихся в темноте перед взором, что-то напомнили. Нечто давно забытое и похороненное в глубинах памяти. И зашевелилось оно, и с грохотом обрушилось лавиной, с ревом чудовищного по сложности механизма. Шестеренки вращались, толкая друг друга, создавая не только движение, но и некий неосязаемый смысл. Острие стрелки ума Велимира переходило от одного персонажа к другому, отмеряя каждый шаг звоном колокольчика. Словно маски, он примерял их на себе и с чувством внутреннего неудобства откладывал в сторону.

Киносеанс завершился. Освещение, впрочем, как это водится в таких заведениях, не вспыхнуло. Лампы лысые, как сам вождь пролетарской революции, едва тлели не то лучинами, не то раскаленным металлом. За стеной слышался тихий приближающийся скрежет. Быть может, источником звуков являлись сотни, если не тысячи, крыс. Велимиру невольно представился образ – переплетающийся хаос тушек из сказки Гофмана и деревянный герой, раскалывающий крепкие орехи. Пот проступил на лбу одинокого посетителя ночного сеанса. Больше всего в жизни он боялся этих мелких бесов, острых когтей и зубов.

Согласно легендам, под городом Завьяловском в одной из заброшенных шахт они устроили себе логово. Их там не меньше миллиона. Все у них так же, как у людей: пирамида власти (возглавляет ее белоснежный самец с красными глазами и пятном на голове в форме звезды), распределение труда, конституция и кодексы, полиция и церковь (верят они в скорейшее пришествие мессии). Это на поверхности крысы бегают и не подают даже повода для мыслей о высокой культуре грызунов. Возвращаясь же на родину, они надевают костюмы и обсуждают глупый род человеческий. Они читают книги и ходят в театры. Может, даже и кино посещают.

Услышавшего писк Велимира охватила паника. Мираж сюжета для детской сказки улетучился. Тем безысходней была ситуация, что тело парализовало от ужаса. Доводы рассудка тонули в мышечном оцепенении.

Порой бывает, что случайно съеденный кусок печенья может вызвать всплеск давно ушедших в небытие образов. Нечто похожее произошло с Велимиром. Он грезил наяву: май 1998 года, дефолт и обрушение курса рубля, царь Борис из последних сил сшивает страну белыми нитками экономических реформ, разговоры об обретении независимости регионов и обсуждение закончившейся Чеченской военной кампании, инфляция и разговоры о цене на продукты, семейный выезд на шашлыки на озеро, поляна почти чистая, лишь в углу, под облезшей старой елью, вперемешку лежат ржавые консервные банки и смятые объявления о пропавших без вести. Их было в том году на удивление много, и полиция объясняла происходящее адаптацией к рыночным условиям. Отец, еще статный, но с лицом, уже покрытым мимическими морщинами, рассказывает соседу лет семидесяти байки о своих похождениях во время геологических разведок.

– В конце шестьдесят восьмого года отправили меня на север Томской области. Я тогда только окончил университет, и нужно было по правилам отработать пару лет на благо социалистического благополучия. Дали задание – собрать образцы минералов, произвести замеры, отметить на картах данные и вовремя вернуться на поезд. Львиную долю запланированных дел выполнить было просто, а вот с последним пунктом возникла проблема. На моем пути лежал лес в долине. Нужно было или обойти его, сделав крюк километров десять, или рискнуть, срезав путь.

– Почему рискнуть? – Сосед, дядя Толя, удивился, покуривая едкий «Беломорканал». Курил он только его, считая другие марки даже не табаком, а сушеными опилками.

– Местность называется грибниками «дорога черепов». В тридцатые годы чуть южнее этой низменности на холмах располагалась шахта имени Розы Люксембург по добыче железной руды. Это по официальной версии. Если верить словам людей, там побывавших, копали там ураносодержащий материал. Сам понимаешь, кто работал там. Лагеря… Добытые богатства грузили в вагончики и по узкоколейке перегоняли до ближайшей станции уже стандартного железнодорожного полотна. А тянули эти обозы лошади.

Машин в те годы не хватало, приходилось выкручиваться с тем, что имелось. Дохли они только так от непосильных подвигов. Люди тоже долго не задерживались на этом свете. До сих пор там в ржавых зарослях колючей проволоки висят на столбах черепа.

– Ужас какой.

– И не говори.

Они незамедлительно выпили. Антон Александрович откашлялся и, закурив сигареты «Прима», продолжил рассказ:

– Нехорошее было место, но делать нечего. Выдвинулся в путь. Уж очень я торопился. Лес поначалу встретил замысловатыми узорами ветвей и пением птиц. С каждым шагом становилось все тише. Казалось, сама старуха с косой бродила там. Деревья становились все мельче и напоминали застывших чертей или химер. Дело клонилось к вечеру, и по всем расчетам я должен был выйти уже к объездной грунтовой дороге, но ею и не пахло. Мох становился все мягче и влажнее. Я прыгнул, и земля пошла волнами. Опасения подтвердились. Это были болота, «гнилые бездны». На старых картах 1850-х годов видел такое обозначения. Сбился с пути.

– Красиво звучит.

– Еще как! Метафизика пространства. Беспричинный страх одолел меня. Двести лет назад там самосожглась добрая сотня староверов со словами: «Князь мира сего восстал». Во время Гражданской войны в этих лесах скрывались от пролетарской диктатуры и продразверстки крестьяне. Никто из них не вернулся. Все канули в небытие. Как ни крути, гиблая дыра. Тут, брат, кончается история и начинается черт знает что…

Антон Александрович достал платок и отер взмокший лоб. Шальной взгляд его шарахался от куста к кусту, где недвижно сидели вороны.

– Видишь – голова поседела за одну ночь. Не успел я опомниться, как небо почернело и проступила сыпь звезд. Я все шел и шел. Старые пеньки, грибы, заросли папоротника жутковато светились. Лес становился отчетливей. В легкой дымке мерцали блуждающие огоньки. Сладковатым трупным запахом веяло от них. Бабка говаривала – нельзя долго смотреть на это. Утащат и утопят. Невольно перекрестившись, хоть и был тогда атеистом, продолжил путь. И тут-то во всем великолепии явился он, торжественный царь.

– Кто?

– На поляне, обросшей грибницей, ржавел локомотив с гордым именем «Октябрь». Стоял он там долго, так как сквозь него успели прорасти молодые деревца. Эмблема, слившиеся в едином порыве трудового подвига молот и серп, хоть и потеряла краску, но была все еще различима. Белоснежный скелет лежал у подножия машины. Одежда на нем давно истлела, лишь небольшой предмет виднелся в руке.

– Что это было?

– Бронзовый ключ, покрытый патиной времени и с выгравированной цифрой шесть. Когда мои пальцы коснулись его, сама природа пришла в движение. Порыв ветра зашатал кроны деревьев. Раздался стон. Окна локомотива чернотой смотрели на меня, если не сквозь. Вот тогда-то и стало невмоготу. Безымянное было там…

Отец Велимира замолк и выпил стакан водки, не закусывая. Дядя Толя рассмеялся, обнажая почти беззубые десны.

– Брешешь.

– Вот те крест.

– Как выбрался то?

– Не помню. Словно в кошмаре все происходило. Бежал прочь шальным лосем по чаще. Каким-то чудом даже не утонул, хоть и исцарапал все лицо.

– Может, приснилось?

– А это ты как объяснишь?

Отец Велимира достал кулон из-под одежды, и собравшиеся ахнули.

– Тот самый ключ?

– Да.

– А локомотив? Спрашивал у местных?

– Свели меня с одним местным поэтом. Он проработал на железной дороге сорок лет. Звали его Анатолий. Ко времени этих событий он давно сидел на пенсии и жил огородными делами, а также страсть как любил рыбачить и ходить по грибы. На мои просьбы поведать историю артефакта он ответил согласием. Выбрались мы на реку, жахнули водки, закусив грибочками. «Ну, сча искупаюсь и все расскажу», – сказал он.

– И?

– И утонул. Больше желающих говорить на эту тему не нашлось.

В конце обучения в университете отец подарил этот артефакт Велимиру, а тот по привычке больше таскался с амулетом на связке обычных ключей от гаража да от квартиры. Внезапно сидящего озарило осознание сродни вспышке молнии. Взгляд Велимира был направлен на белоснежный экран. Тонкие иглы света тянулись к нему по стенам и потолку. Крысы и шорох были только формой, образами, хранимыми в черепной коробке. Сейчас же он лицезрел нечто, что отбросило условности и церемонии.

– Невыразимое, – только и успел сказать он.