Читать книгу: «Реальность виртуальности», страница 2

– Ну, таких, как твой шеф не так много, – включилась Лейла.

– А нам много и не надо. Ляля – штучка эксклюзивная, дорогого стоит, – Мира ликовала, что ее стеб произвел такой ожив- ляж и все более обрастает элементами безумства, грозящего превратиться в реальность. – И обладателям абонемента ее не должно доставаться много. Деликатесы не жрут ложками!

– Что вы собираетесь продавать? – решила уточнить Ирча, дама прагматичная. Работа обязывает: даром годы службы в Росфиннадзоре не проходят – цифры в столбик и страницы аналитических записок стали для нее интерпретацией происходящего в мире. – За что покупатель будет платить такие деньги? Лялька – это форма, инструмент, если уж на то пошло, услуги. Я хочу понять суть, ее содержание.

Ирча сидела в кресле, закинув ногу за ногу, перебирая рукой бусы. Она, как и Лейла, любила обилие украшений. Умела их носить. Только они у нее в иной, европейской стилистике. «Аксессуары, важны аксессуары!» – ее любимое выражение и жизненное кредо. В брюках по щиколотку, кремовой блузе, элегантных туфлях на невысоком каблуке, она выглядела уверенной в себе женщиной. По крайней мере, могла произвести такое впечатление. Слегка покачивающаяся нога с задравшейся вверх брючиной была каким-то невыразимым аргументом в пользу ее женственности. У Ирчи были тонкие запястья и щиколотки – признак породы. Дама она достаточно высокая, с крутыми бедрами и плоским животом – предметом зависти всего сообщества. Как все-таки внешность и гардероб отражают внутреннюю суть! Зрелой женщины. Изобразить из себя леди – ее хобби, если, конечно, она была в духе и вспоминала об этом. Ирча отхлебнула пару глотков из бокала с шампанским и вопросительно посмотрела на Миру.

– За что? А… за изменения, да, за личностные изменения в каждом из них. Наконец, за возможность открыть какие-то глубоко потаенные черты в себе. Знаешь ли, встреча с собой реальным дорогого стоит, – продолжала Мира. – Человек, он ведь как сосуд с очень сложным наполнением. Часто и не знает, что на дне или в глубине самого себя находится.

– Люди готовы покупать товар или услугу, известную, разрекламированную. Бренды особо котируются. Кто и как узнает о предложении? Не будет же Лялька сама выходить с ценником к своим «мэрам-пэрам», как ты их величаешь, и предлагать себя – это же пошло, – вставила свое замечание Ника, долгое время просто наблюдавшая за ходом этой безумной дискуссии. Ника много лет работала в городской администрации, а в последние пять была заместителем руководителя управления по культуре. Дама практичная, основательная. Не стоит обманываться ее легкомысленной женственностью в стиле подиумной модели зрелых лет. Подруги поражались ее способностью последовательно реализовывать свои жизненные цели. Особенно, когда это касалось гардероба и обустройства быта. Здесь Нике, пожалуй, не было равных. Она могла приглядеть понравившуюся брендовую вещь, ходить по нескольку раз на примерку и, затаившись, как охотник, ждать, когда на нее появится скидка. И получалось! Ника умудрялась не быть мещанкой, но дружить с вещами. Ее мнение о конкурентоспособности услуг в нематериальной сфере заслуживало особого внимания – именно она внедрила в городской культуре, в смысле в учреждениях культуры, систему различных платных услуг.

– Да, а кто говорит, что это легко? Услугу надо заявить, внедрить в сознание… Знаешь, в детстве говорили, что чистая питьевая вода там, на Западе, продается за деньги, и это казалось безумием. А теперь и ты, и я потребляем то, что Майя со своим шефом разливают.

– Девочки, за качество нашей продукции я ручаюсь! – не преминула вставить Майя. Она откровенно веселилась и получала от происходящего нескрываемое удовольствие. – Но выход на рынок товара, услуги требует профессионализма, времени и денег.

– Послушайте, что вы такие зануды! – не унималась Мира. – Сначала трубим банальное: «Время – деньги!» Это и так все знают. Все думают о деньгах, не все говорят. Потом, как золотая рыбка: «Чего тебе надобно, старче?» Философский вопрос. А чего надо? Денег и счастья. При чем здесь Лялька? Минуточку терпения. И тут, бабах, тезис: «Старче, преобразись!» Ну, типа, духовное преображение, как квантовый скачок, возможно и реально. И, главное, есть не самоцель, но путь к максимальному раскрытию потенциала и, заметьте, как следствие, еще большему успеху в бизнесе и удовлетворенности в личной жизни… – Мира с облегчением выдохнула. Она, вероятно, и сама не предполагала, что сможет так логично закрутить и, что немаловажно, выпутаться из этой головоломки.

– Как? Как ты предлагаешь это делать? – уже всерьез начала заводиться Лейла, нервно прокручивая вокруг пальца перстнь с большим черным агатом.

– Девочки, нам не обойтись без мага, – обрадованно вставила Любася.

– Кто про что, а вшивый про баню. Любася, не исключено, и твой маг нам, наконец, пригодится. Словом, детали обдумаем, главное, мы знаем, что надо концептуально. А потом, кстати, проведем то, с чего я и начала, – аукцион.

– Мира, тебя несет, – Ирча резвилась, знала: скептицизм – во благо. Нетривиальный мозг Миры выдаст новую порцию для драйва.

– Да, аукцион! Лот первый и единственный – время жизни Ляльки. Что, слабо? Да с нашим потенциалом. – Мира кивнула в сторону Любаси и Ники.

Любася в своем агентстве стала асом в проведении корпоративов, свадеб и торжеств любого интеллектуального уровня сложности и изыска. По запросу клиента – в духе времени.

– Придумаем повод, соберем лялькиных друзей-поклонников на закрытую вечеринку в хорошем ресторанчике, потом, как на невольничьем рынке, выведем рабыню духа и продадим… время ее жизни (это я про нашу Ляльку, на всякий случай). Интим исключается! Вы направление мысли улавливайте, а детали появятся. И не надо о цене вопроса. Майя как говорит? Деньги – это инструмент, важный, но не первоочередной ресурс, когда это касается стратегического планирования. Да и вообще: дорогу осилит идущий.

Была пятница. Резвились по полной. Разошлись за полночь. Словом, день рождения удался.

Путь к себе

На следующее утро Лялька проснулась, четко помня свой сон. Будто собралась в дорогу, и отец Амвросий ее благословил. Дорога эта была едва заметной тропинкой, ведущей в темный лес. Ей и жутко страшно, а идти надо. Именно этот сон заставил Ляльку серьезнее отнестись к тому, что они с подачи Миры обсуждали накануне. Не так часто ей во сне являлся отец Амвросий. Так случалось перед какими-то важными, поворотными событиями, например, перед появлением ее авторской программы «О главном без купюр». Тогда приснилось: пьют они чай с отцом Амвросием в ее гостиной, а в это время по телевизору идет программа, и в кадре она ни много ни мало с президентом страны. Редактор информационных программ – лицо закадровое. Ляльке сон показался забавным бредом. А буквально через несколько дней поступило предложение о ее авторском телешоу, так кардинально изменившем ее жизнь.

А еще и слова его вспомнились: «Служение бывает разным». И стали всплывать сами собой картинки из ее недавнего прошлого.

В той знаковой паломнической поездке она какое-то время пребывала в состоянии зомби. Ходила со всеми по монастырям и церквам, осеняла себя, как и все, крестным знамением, ставила свечи, заказывала службы и… ничего не чувствовала. С недоверием наблюдала, как истово, часто со слезами молились ее спутницы, как подходили к батюшкам за благословением, как окунались в святые источники. На лицах многих потом считывала благодать. И не верила. Думала – играют, вошли в образ. От долгих служб у нее ломило спину, ноги деревенели. До конца не всегда могла выстоять. Чин службы понимала с трудом, молитв, кроме «Отче наш», не знала. Половину текстов и слов уловить не могла. И монахи казались ей убогими. Особенно, когда припадали к ручке для целования. Зато получала истинное наслаждение от архитектуры храмовых построек, любила рассматривать иконы, внимательно вглядываясь в лики Святых. Было лето, и золоченые, а порой и расписные луковки церквей удивительно органично вписывались в природу Русского Севера. Места для всех этих сооружений выбирались на удивление красивые.

Разговоры спутниц по поездке слушать не могла: и то они почувствовали, и там побывали, и чудеса повидали, и именами Святых сыпали, и как вести себя в храме знали, и молитвами обменивались, и водой святых источников запасались. Нет, она не насмехалась над ними. Внутренне, про себя, она старалась выйти из оценочного пространства, словом, пыталась стать пустой. На третий день поездки у нее окончательно выветрились мысли обо всех ее перипетиях, оставшихся в далеком Славногорске. Они как будто отодвинулись в иное пространство, утрачивая актуальность. По крайней мере для ее жизни в ипостаси паломницы. В какой- то момент Лялька решила оперировать двумя категориями: чувствую – не чувствую. Совершенно не уточняя для себя, что же предполагалось почувствовать.

В монастырях жили в гостиницах для паломников, условия близки к спартанским. Нужно было принимать участие в работе, которую почему-то называли «послушанием». Чаще всего убирать в храме, иногда помогать на кухне и в столовой, по-монастырски – «трапезной». Лялька работала, не уклонялась, но без особого рвения. Через неделю у нее наступило состояние, которого достигают долгими месяцами медитации – появились достаточно продолжительные паузы между мыслями. Ей это было знакомо. Как-то в детстве она тяжело заболела ангиной с высокой температурой, с раздирающей болью в горле, ужасным компрессом на шее с жесткой царапающей, когда высохнет, компрессной бумагой. На пятый день температура, наконец, спала, и наступило состояние упадка сил. В голове стало практически тихо: редкая мысль посещала сознание. И все они касались актуальности момента. Такое состояние безмыслия наступило и в этой казавшейся бесконечно долгой поездке по монастырям. Мысль затормозила, а вот слух невероятно обострился: жизнь вокруг зазвучала, как оркестр. Иногда казалось, что она превратилась в большое ухо, которое одновременно улавливало разговор двух остановившихся на пригорке монахов, щебет детей, неизвестно откуда-то появившихся в таком количестве (человек десять, не меньше), звон посуды в трапезной, рычание мотора заводимой монастырской машины и жужжание голосов ее спутниц по поездке… И все это одномоментно на фоне музыки живой природы – шума ветра, пения птиц.

После утренней трапезы она отдраила две двадцатилитровые кастрюли, начистила ведро картошки и миску других овощей для борща и была свободна. Вышла на волю и чуть не задохнулась от открывшейся красоты: как удивительно вписался монастырь в этот лес с высокими соснами с рыжими стволами, темной зеленью хвои и песочной массой осыпавшихся на землю иголок. А еще это синее, да прямо-таки синее небо над головой! Она почувствовала желание зайти в монастырский храм. Сработала данная себе установка: чувствую – не чувствую.

Храм был практически пуст. Две паломницы из ее группы дочищали круглый большой подсвечник. Она никак не могла запомнить, как называются по-церковному эти канделябры. Села на скамеечку у самого входа. Хотела устало вытянуть ноги, но сдержалась, просто удобнее оперлась спиной о стену.

Какой красивый все же здесь иконостас! А перед алтарем, как будто на невысоком подиуме еще несколько икон внушительных размеров. Во время утренней службы одна – с изображением Матери Божьей – привлекла ее внимание. Ее лик словно магнитом притягивал взгляд. Она и сейчас смотрела на Нее. И тут Ляльку то, что называется, проняло. Она, такая сильная в своей предыдущей жизни – комсомольский секретарь, бизнес-леди, правда, обанкротившаяся, – почувствовала себя маленькой, обиженной и страшно горюющей девочкой. Почему, почему все так случилось? В приличном возрасте без семьи и ребенка, без дела, без целей, планов? Почти на грани бездны алкоголизма… За что? И вдруг поняла, что плачет. Она даже не почувствовала, когда появилась первая слеза, просто глаза потеряли остроту восприятия. Концами косынки утерла слезы – у нее не оказалось с собой носового платка. Она просто и не предполагала, что может расплакаться, подобно другим спутницам по путешествию. А лик будто притягивал к себе. В храме уже никого не осталось. Лялька встала и подошла.

Матерь Божья, которую обычно изображают с младенцем на руках, на этой иконе держала мальчика лет четырех. Он стоял, а Она будто Его придерживала. Лялька рухнула на колени. Она не стояла, как это делают во время службы, держа корпус прямо, она рухнула лбом об пол, совершенно не думая о том, насколько эстетично выглядит. Какое ей было до этого дело? Она надрывно рыдала, казалось, зацементировавшаяся боль-обида на жизнь с треском, как льдина, разламывалась в ней на куски. «Матерь Божья, помоги! Прости! Я грешна. Я не знаю, как жить». Если бы годы спустя ее попросили повторить, что она тогда как-то складно, неизвестно откуда взявшимися словами говорила, отрывая лицо от дощатого пола и время от времени поднимая глаза к лику, она просто ничего не смогла бы воспроизвести. И даже сколько это продолжалось по времени – пять минут или полчаса- час – сказать не смогла бы. Поднялась с пола на ноги, когда почувствовала, что ей стало легче. Лик был и прежним, и другим. Для нее другим. Впервые за всю поездку неформально перекрестилась, поклонилась в пояс и тихо вышла из храма.

Перед вечерней Лялька, не дожидаясь колокола, собиравшего всех насельников монастыря к молитве, специально пораньше зашла в храм. Ей хотелось посмотреть, что это за лик. «Взыскание погибших», – прочитала вязь букв. – Да, это обо мне, я погибла или почти погибла». И почувствовала надежду и какое-то особое доверие к красивой молодой женщине, что была изображена на иконе. Мальчик Иисус трогал рукой красный камень, который был на шее Марии в красивом вороте-ожерелье, стягивающем ниспадающие полотнища Ее бордового наряда с ярко-синим верхним покровом. Так часто делают дети, играя бусами и украшениями своих мам, когда они их держат на руках.

– Это очень сильная, чудотворная икона, – услышала она мужской приятный голос. Перед ней в черной монашеской одежде стоял человек на голову выше нее с удивительно правильными чертами лица, седой бородой и такими же седыми волнистыми волосами. Он был удивительно красив! На вид лет пятидесяти с небольшим. Его глаза смотрели как-то глубоко внутрь Ляльки. Ей даже показалось, что она перед ним голая. Но почему-то стыда не было.

– К ней приходят с мольбой об освобождении от пороков, притекают с ходатайством об исцелении болезней глаз и слепоты, от недуга пьянства, при головной боли, о вразумлении отпавших от веры Православной и о возвращении заблудших в Церковь, – продолжил он.

Каждое его слово было обращено к ее глубинной внутренней сути. Казалось, он видит ее насквозь.

– Вы правильно выбрали икону, у которой следует молиться. Хотя, когда вы здесь, полны раскаяния и надежд, каждый из Святых, глядящих с ликов, готов помочь вам и, поверьте, пытается это сделать. Надо быть готовой принять эту помощь.

– «Когда я молчал, обветшали кости мои от вседневного стенания моего, ибо день и ночь тяготела надо мной рука Твоя. Свежесть моя исчезла, как в летнюю засуху. Но я открыл Тебе грех свой и не скрыл беззакония моего. Я сказал: „Исповедаю Господу преступления мои!“ И Он снял с меня вину греха моего», – помните строки из псалма Давида?

– Стыдно признаться, но не только не помню, но и не знаю. Что мне делать с моей жизнью? Подскажите!

– Давайте завтра, сейчас уже время вечерней. Да и утро вечера мудренее.

– Как мне вас найти, я вижу вас впервые.

– Зато я наблюдаю за вами ровно три дня, как вы здесь. После утренней и трапезы приходите сюда, в храм. Если будут привлекать на послушание, скажите: «Отец Амвросий велел быть в храме».

И он ушел за алтарную стену. А Лялька, как во сне, переместилась на свое место в левом углу храма – там была скамеечка, если устанешь долго стоять и успеешь оказаться рядом раньше других, можно присесть. К своему удивлению, уже более внимательно следя за службой, услышала в хоре голосов других священников, руководящих богослужением, голос своего недавнего собеседника. А память подсказала – он звучал во время службы все эти три дня, что они были в монастыре.

Тяжелая работа

Лялька спала беспокойно. Голова вспухала от опять обрушившихся мыслей. Казалось, что они влетели, распахнув запертую дверь, за которой столпились за дни тишины разума.

«Что мне говорить? И чем он может мне помочь? Как мне объяснить все, что со мной произошло? И кому нужны чужие проблемы? Кто я такая, чтобы тратить на меня время?»

Лялька всегда знала цену времени жизни. Не любила людей, которые претендуют на внимание, если были ей не интересны. Это не мешало в прошлом работать, как это теперь принято говорить, топ-менеджером в сфере молодежной политики, а потом в бизнесе. Она была достаточно прагматична, могла отстраниться и уйти от назойливого общения, если личность, как ей казалось, не заслуживала того. Добродетелью терпимости не обладала. Правда, умудрялась делать это в меру деликатно, но границы своего личного пространства охраняла. Близко к себе допускала тех, кого полюбила. Уж если впустила, так впустила. И никогда ничего не делала наполовину. Ирча всегда говорила: «У тебя середины нет. Меры ты не знаешь». Это так и было. Иронизируя над собой, определила: ее метод познания мира и способ общения с ним – это ограниченный во времени фанатизм. Ей всегда претила фальшь, и честность она считала наименее энергозатратной, а, значит, наиболее предпочтительной формой отношений. Предъявляя себя миру такой, какой была, с щенячьей наивностью полагала, что и остальные поступают так же. И только с годами поняла – так работает механизм ее мировосприятия, но это не повод требовать того же от окружающих. Они – другие.

Измучившись в полудреме, утром встала разбитая, но прежняя – злость на себя, как ни странно, вернула волю к жизни. Она не знала, чего ждать от предстоящей встречи с отцом Амвросием и решила успокоиться – будь что будет. На утренней стояла спокойная и пустая. Одними глазами наблюдала за священниками, изредка поглядывая на ее, как она для себя уже определила, икону. Боялась разменять глубокое внутреннее чувство, которое испытала накануне. А после трапезы, отговорившись от послушания, не без внутреннего трепета вошла в храм.

Там, как обычно после службы, несколько послушниц драили церковную утварь, счищали воск с подсвечников, натирали до блеска позолоту и смазывали кисточками маслом. Отца Амвросия видно не было, и она опять присела на свою излюбленную скамеечку. Удивительный храм! Почему-то именно здесь она ощущала какое-то невероятное спокойствие. Или так в любом храме, просто она этого не замечала?

Отец Амвросий появился из-за алтарной стены и направился прямо к ней.

«Какой красивый и… монах. Да его к нам в Славногорск, мои бы подружки на дуэли перестрелялись», – подумала Лялька. И тут же ужаснулась – уж больно неуместной показалась влетевшая в голову мысль. Она встала.

– Доброе утро, а точнее день, – как- то просто произнес отец Амвросий. – Как вам у нас? Да вы присаживайтесь, – и он сел на скамью поодаль.

– Мне здесь нравится. Я не часто бываю в монастырях и в храмы хожу не часто, а точнее редко, но здесь мне как-то легко. Нет, даже не легко. «Легко» – не то слово. Мне здесь как-то особо.

– Вы же из Славногорска? Просто у нас сейчас две группы паломников – из Екатеринбурга и из Славногорска. Летом нас много посещают. Из разных мест. Некоторые приезжают по нескольку раз. Иногда живут неделями. Говорят, что здесь легче разобраться в себе, найти путь к себе настоящему.

– И как они этот путь находят? – в ее голосе прозвучала тайная надежда.

– По-разному. Но все сходятся в одном: здесь загадочным образом приходит понимание истинного значения событий, произошедших в жизни, истинный смыл событийного ряда, я бы так сказал. А от этого готовность принять свое прошлое, простить и отпустить свои обиды, подняться над суетой житейской и понять, куда двигаться и что делать.

– И у всех получается?

– Статистику не ведем, – он улыбнулся. – Храм принимает всех. А вот кто с чем уезжает, знать не дано. И я не возьму на себя смелость говорить о многих. Единицы раскрываются, и не все могут, находясь здесь, сразу осознать, что же они получили. Мы стараемся помочь каждому. Но разве любой готов принять помощь?

– А что нужно, чтобы быть готовым? – она с надеждой заглянула ему в глаза.

– Нужно быть открытым и честным – перед собой, перед Всевышним. И стремиться стать лучше, чище. Думаете все, кто это декларируют на словах, на самом деле этого хотят? Вы ведь замечали, что больше всего человека ранит жестокая правда о себе? Надо обладать смелостью, чтобы увидеть себя таким, каков ты есть… – он не отвел взгляд.

– Покаяться? Видела я уже и кающихся, и рыдающих. – Лялька хмыкнула и опустила глаза.

– А вы когда-нибудь причащались? – спросил он буднично, словно между делом.

– Нет, что вы, – в ее голосе – испуг с растерянностью, словно, он спросил: «Вы же уже слетали на Луну?»

– А вы примите причастие. Здесь, у нас. А слезы в храме тоже бывают разные. Есть слезы искреннего раскаяния и вселенской боли, есть артистически-ритуальные слезы, когда рыдает эго, освобождая совесть слезопролитием, есть слезы освобождения… Не всегда слезы – показатель искренности и веры. Но причастие – это таинство. Это – огромная работа верующего над собой, это, если хотите, – шанс, который Господь дарует человеку через церковь и ее священнослужителей, – он был спокойно убедителен.

– Я не готова.

– К чему не готова? – улыбнулся отец Амвросий. – Я и не предлагаю это сделать сейчас. На это, действительно, нужно некоторое время. Или вы не готовы встретиться с самой собой? А как же стремление постичь глубинную суть людей, вещей, явлений? – спросил с полуулыбкой.

И тут Ляльку проняло во второй раз. Она удивленно-обезоружено посмотрела на этого человека в монашеской рясе. Как, каким образом ему ведомо о ней, как ей казалось, глубоко личное, почти забытое и, точнее, перекрытое событиями ее жизни последних месяцев? И сразу всплыло воспоминание двухлетней давности. Заработав поначалу своего молочно-товарного бизнеса приличные деньги, Лялька не упустила возможность съездить в туристическую поездку в Израиль. Прямые рейсы из соседнего города позволяли на недельку «припасть к экзотике Святой земли», как она говорила своим подружкам. И эта формулировка, казавшаяся ей такой оригинальной тогда, почему-то теперь резанула своей бравурностью на грани кощунства.

Иерусалим ее потряс. У нее и сейчас стоит перед глазами панорама бело-розового города в лучах заходящего солнца, ослепляющее золото купола мечети, потрясающий вид на Масляничную гору и площадь пред Стеной плача. Куда девалась усталость после многочасовой экскурсии по старому городу и посещения Храма Гроба Господня! Она вытащила пакетик с многочисленными записочками всех своих родных и подружек и подошла к Стене плача. Сначала суетно-делово разыскивала расщелину, куда можно было бы их пристроить, не потревожив уже находящиеся в стене. Удалось! Потом, как бы сбросив с себя бремя ответственности, остановилась. Ей хотелось всеми своими чувствами и мыслями оказаться здесь и сейчас. Рядом стояли девушки, женщины, девочки. У некоторых были открыты книги, они что-то читали, шевеля одними губами. Некоторые совершали телом колебательные движения с легким полупоклоном в довольно быстром ритме. Казалось, никто ни на кого не обращает внимание.

Свою записочку она писала накануне. Да и записочкой это назвать сложно – три странички, вырванных из блокнота, были испещрены пожеланиями мелким убористым почерком. Лялька попробовала извлечь из памяти что-то наиболее значимое. И… не смогла. Мысли расплывались, как кисель. Воля вышла из нее, а тело, совершенно неосознанно начало совершать такие же колебательные движения, как и у других, стоящих с ней рядом. От неожиданности она испугалась. А испугавшись, решила, что пора возвращаться к месту сбора группы. И двинулась спиной вперед, оставаясь лицом к Стене плача, как это и делала основная масса женщин. Потом здорово разозлилась на себя – почему предательский страх так часто является ее реакцией на неожиданность!

Просьбы и пожелания были обо всем: глобальном и личном. Но прошли недели, месяцы, а в памяти четко осталось всего три: понять истинную суть людей, вещей, явлений, почувствовать и пропустить через себя две важнейшие энергии, определяющие многое, если не все в мире людей, – энергию больших денег и большой любви.

Как, в силу каких причин и обстоятельств отец Амвросий смог понять, прочувствовать, прямо-таки считать с нее одно из них? Такое миллиметровое совпадение до точного выбора ее формулировки? Свои переживания у Стены плача она посчитала глубоко личными, практически интимными, и никому о них не рассказала. Даже своим дражайшим подружкам, ограничившись тезисом, что в Иерусалиме, как нигде, чувствуешь, что это – Святая земля.

– Что я должна сделать, чтобы причаститься? – с робостью первоклассницы спросила Лялька.

– Сначала надо исповедаться в своих грехах и прегрешениях. Отстоять вечернюю службу, подержать пост – не вкушать скоромной пищи. Можно поголодать. Вы уже четвертый день в монастыре и уже две недели в паломнической поездке, так что завтра поутру можно к исповеди и причастию.

– А в каких грехах надо исповедаться и как это делать? – «первоклассница» уточняла сложность задачи.

– Чтобы было проще, откройте и почитайте Заповеди Господа нашего Иисуса Христа. Лучше, если вы на бумаге изложите то, что считаете греховным в вашей жизни. Будьте лаконичны – важно понять суть греховного действия, характер силы, которая за ним стоит. Поначалу сам человек определяет, что он открывает и признает греховным. Не зря же к исповеди люди идут за отпущением грехов. Грех – груз на вашей душе. Никто из живущих не может решить за вас, что вас обременяет, в чем вам исповедоваться. А для Господа изначально ничто не является тайной.

– У меня все в жизни наперекосяк… Вероятно, я – великая грешница, – она упала духом.

– Не страдайте манией величия. Едва ли вы изобрели нечто в этом смысле, чего уже не было в истории человечества. «Что было прежде, то и будет впредь, а то, что было, человек забудет. Покуда существует эта твердь, вовек под солнцем нового не будет». Помните, из Екклесиаста?

– Помнить можно то, что знал. Слышала в общих чертах. А это – не знание, – злясь почему-то на себя, Лялька начала защищаться, хотя никто на нее не нападал, и, как нередко это делала в обычной повседневной жизни, стала выпускать иголки.

– Вы не нервничайте, – с сочувствием он посмотрел на нее, – мы еженедельно принимаем исповедь десятков людей. Но я вас понимаю, это трудно сделать впервые, тем более в неюном возрасте. Вы должны знать, что тайна исповеди священна. И, поверьте, вы уже готовы к этому. Я наблюдаю за вами с начала вашего появления здесь. Но исповедь и причастие – дело исключительно добровольное. Передайте, что я освободил вас от послушания на сегодня. У вас нынче другая, гораздо более тяжкая работа.