Читать книгу: «Немецкий брульон», страница 4

Гоголя 78.

– Опять этот Гоголь. Сколько же их?

– Есть ещё Гоголя 33 или 35. Но этот в Ёкске, да и тот снесён.

Чен Джу

Минские товарищи особисты обвинили Ядвигу Карловну – впервые за многие годы – в порче системы скрытого наблюдения и ещё в кое–чём.

1.

«Такую технику надо тщательней обслуживать, Ядвига Карловна. Мы к вам всей душой, а вы к нам каким местом? Так вы даже в майоры не выбьетесь».

– В смысле?

– Зачем ваши клиенты залепили ментоловой жвачкой камеры наблюдения?

– Боже упасите, Паллаврентич, как вы могли подумать. Это ж невинные дедушки… И мальчик скромный такой…

– Вы уверены? Может, это вы сами сделали?

– Ну что вы в самом деле. Поспрашиваю у Тоньки.

– Поспрашивайте. А то мы сами спросим.

– Но вообще–то она не дура… видаки заклеивать.

– За бабло ещё не то заклеишь.

– А она в городе вообще–то?

– Сегодня нет, говорит «съезжу к бабке на пару дней». Она у неё под Прагой живёт.

– Вот–вот, Карловна, ослабла хватка–то. Доверчивая ты… Звука, кстати, на видаках тоже нету… полосы идут, зигзагами…

– Это что–то новенькое, насколько я понимаю.

– Вот и я так понимаю. Но ничего, разберёмся.

2.

«А чёрные волосы у ваших клиентов были?»

«Особо чёрных… нет, а с проседью были».

«А вот такой длины?» – и растянули вьющийся винтом волос, сантиметров тридцать вышло.

Ядвига чрезвычайно удивилась: «Вот же черти, а божились: да мы, да мы к бабам… да никогда…»

– Успокойтесь, это вовсе не простой волос…

– А какой тогда? Конский?

– Вариантов, капитан Ядвига, не так много: чёрный котсуолд, но это большая редкость, к тому же овца… вы же ни приглашали погостить овцу?

– Смеётесь!?

– Ну тогда вам ещё варианты: кашемир и…

– И?

– Волос негритянки, эфиопки, например, …

– Вот же черти! Надули старушку.

3.

– А что они пили? Стеклотара где?

– Почём я знаю. Выбросили наверно.

– Такой уровень следов не оставляет. Короче, остались мы без отпечатков пальцев, без записей. Упустили русских товарищей. Выговор вам строгий, товарищ Ядвига.

– Есть выговор!

– И персональную пенсию покамест притормозим…

А вот последнее уж совсем зря.

4.

– А что, Карловна, эти люди были с зубами?

– Интересный вопрос. А что?

– А то, что в цветочнице на балконе обнаружены челюсти!

– Что такое! Не может быть. Челюсти? Змеиные? То–то Манька сверху исчезла.

– Как же, змеиные! Кобра ещё скажите. Протезы, дорогая. Мужские. Фирма Roott, из титана. Прокуренные насквозь. Закопаны наполовину.

– И что теперь?

– Что–что, вернём… если ихние, – и Паллаврентич хитро улыбнулся.

– А за серпентарием пущай лучше следят. Шеф команды не давал.

5.

– Кстати, после этих господ из России ничего интересного не осталось?

– Как же не осталось, – сказала Ядвига, – вот, вот эту кружку оставили.

***

«А что, интересненькая кружечка», – сказал Паллаврентьич, повертев кружку в руках. Кружка для пива из белой латуни с крышкой.

– И надпись на ней интересная. Жаль, аудио у нас хреново получилось. Слов не разобрать.

«Однако ж, растяпы эти русские», – сказала Ядвига.

– Может, растяпы, а может и вовсе наоборот… слишком у них как–то оригинально что ли. Отключили технику, притом самым примитивным способом. Играют с нами, черти! Будто дети…

– Так вы их это…, – посоветовала Ядвига, – на границе–то и… это самое… .

Полчаса в кармане таможни

«Все сдохнут, а они будут жить, и моя жена, и тёща, и все будут жить, а все мужики – на кладбище, на кладбище, на кладбище.»

В.В. Жириновский

На границах Бим сама скромность. Его не отпускает мисс Фрустрация. Обхватила обеими… нет, шестью руками, и держит. И трясёт Бима. А морда крааасная у неё! А руки хваткие. Пальцы с когтями. И перстнями увешаны. Сфоткать бы её в обнимку с Бимом. Но не придумали ещё таких фотоаппаратов: только словами можно описать. Такими точными, как взгляд Кирьян Егорыча – будущего писателя, а пока что вояжёра из графоманов, и слегка чертитектора. Только без копыт и хвоста. А рожки–то имеются. Под причёской, правда, не видно. Но мы–то насквозь знаем Кирьян Егорыча! И знаем его способность видеть жизнь насквозь.

Вот и видит Кирьян Егорыч, что к мисс Фру, ухватившей Бима, добавились Лю (Любезность – отличная деваха, слегка голая) и Пэ (Послушание – это непонятного пола, может гей). эЛь – белая, а Пэ в крапинку: держат Бима: одна за язык, а другой, который гей, за горло. Чтоб не орал ерунды.

Ни белорусы, ни поляки не учуяли в Биме следов распития славных брестских напитков.

Что уж говорить о «назально–горловом средстве от путевого бешенства», применённом известными врачевателями, более суток назад. Оно не оставило цветных отпечатков на лице Бима.

А болотное лицевое имущество? А болотное лицевое имущество… а, может, оно всегда было таким…

А на поведении… А что поведение? Поведение не равно послушанию – его к делу не пришьёшь. Прилипшие к Биму твари руководят Бимом.

Бим это такой тип незаметного человека, особенно теперь, способного мимикрировать не только на таможнях друзей и партнёров, но, даже, не приведи господи, в общагах Гуантанамо или Алькатраса²⁵.

«Если бы какие–нибудь русские шпионы типа Вована, Лексуса или Петрова с Бошировым, во время погони за ними, выкинул бы в окно (бешеного «Reno», «Мерса», «Москвича») челюсти со встроенным радиопередатчиком, то, после их поимки, чтобы вычислить неладное в этой части, и при этом не разрушить дипотношений с российским государством, нужно, чтобы тестируемые показали гланды, сказав долгое «а–а–а», или широко улыбнулись. Для последнего нужно всего–то: по морде, по морде, по морде. И всё получится».

Чен Джу.

«Андахуайлас. 2–я часть»

А Бим вовсе не шпион. Правда, никто не уверен на сто. И по морде никто не додумался его отоварить.

Во–вторых, он рта не открывал – работал обет молчания, данный коллегам намедни.

И не улыбался – не с чего улыбаться фискальным организациям. Твари держат Бима за язык и горло.

Что же касается имплантантов, то любимые челюсти Roott из швейцарского титана Бим, кажется, оставил на родине в Угадайке, не исключено, что в мотеле «Развесёлые подружки», из окон которого виден Свияжск. А возможно, что в походной пивной кружке «Makao» – на подоконнике у Ядвиги Карловны²⁶.

– «Если вам при обыске попадутся какие–нибудь челюсти, то непременно скажите», – такая вертелось у Бима фраза. Но смолчал. Слово «обыск» не являлось корректным, а замену «обыску» Бим не смог подобрать. И твари держат его за горло, И за части, что во рту.

Бимовский софт – после его встречи с золотками в казанском поезде – в первой серии видения и изнасилования Эйфелевой башни, – работал на… мумилейной²⁷ оперативке с древнеегипетским интерфейсом, пропитанный троянами и тормозной жидкостью.

***

Ну да ладно с тварями, которых видит только Кирьян Егорыч.

Надо отметить тут, чисто для читателя, которые, возможно, когда–нибудь появятся не смотря ни на что, и прочтут записки Кирьян Егорыча, …что битком набитый автомобиль Reno взору лукашенковских таможенников понравился больше остальных.

Ровно так, как предположил на вечерней планёрке в хате Ядвиги Карловны, Бим.

Машину подняли в значимости, выдернув из общего потока.

Велели вырулить на спецстоянку, устроенную в укромном уголке задворок.

Четверо вооружённых чинов в фуражках, не считая пятой, позже подошедшей дамы, с поводком, но без положенной собачки, – чему Малёха несказанно обрадовался, – начали досмотр.

Напоминал он полицейский шмон в засвеченном наркопритоне.

Фэйсконтроль остановленных лиц не дал таможне ничего, кроме убеждённости в наличии у них (не раскрытых до поры) преступных замыслов.

Испытанному в пьянствах и потому наиболее адекватному Егорычу за всеми действиями таможни чохом не усмотреть.

И он сосредоточился на главном: за передвижением денежных масс, особенно возвратом личных накоплений.

Деньги были отняты таможенниками у каждого путешественника персонально, под странным предлогом, называемом «покажите бумажник».

Их считали и пересчитывали, по нескольку раз, передавая из рук в руки. Не доверяли один другому?

Деньги порой исчезали из виду Егорыча – как кролики в цилиндре.

Потом появлялись снова, но в другой конфигурации и очерёдности листажа.

– Настоящие напёрсточники, – Егорыч восхищён ловкостью рук, – как пить дать, нагреют!

Таможенники с погранцами на служивых не тянут. Напоминают Егорычу весёлый цыганский табор, который увлечён делёжкой – только что дарованных им денег.

Содержимое набитого ерундой багажника заинтриговало лучше бабла.

К плохо скрываемому сожалению таможни, ничего этакого снаружи найдено не было.

Даже шины, бамперы и днище, даже салон с бардачками лишнего не содержали.

Засучить русские рукава, чтобы проверить целостность вен, попросить постеснялись. Да и получили бы фигу с дрыгой, как говорят в подворотнях России.

***

Лёгкое недоумение (как и планировалось путешественниками разгильдяями) вызвал сосновый пень (полено, бревно) ²⁸:

– Это что?

Тут не мог не проявиться хозяин пня – Бим: «Полено!» – процедил он сквозь губы. Сквозь зубы процедить он не мог: зубы его исчезли заодно со швейцарскими челюстями.

Фру ослабила хватку, а Лю с Пэ решили, что с них достаточно и оставили пост.

Был бы пень пеньком, полено поленцем, или палкой, или кучей хвороста, Бим бы и их преуменьшил.

«Похоже на пень», – согласилась таможня.

Ага, когда дерево спиливают у комля, то от него остаётся пень.

– Пусть будет Пень, – и Бим заулыбался. Забыв об отсутствии челюстей.

Они угадали, вот следопыты, нюхачи, сволочи! Эту громадину – полено–бревно–палку–папу веток, листьев и хвороста на родине Бима звали «Мистер Пень»²⁹.

И Бим добавил искренне: «Он мой товарищ».

Дама незаметно для Бима – чисто для своих – покрутила пальцем у виска.

– Куда везём товарища?

Хором: «Никуда».

Нашёлся предатель: «Это для костра».

Кто–то поддержал: «Мы туристы».

Печаль. Недоверие. Усмешки.

Мудрый Егорыч: «В России в мае холодно».

– Почему не использовали?

– Холодно ещё ночевать в палатках.

– Что, и палатка есть?

– А как же.

– Где?

– Вот.

Ощупали багажник. Нашли на дне.

– Можем развернуть, если что, – подсуетился Ксан Иваныч.

Не желают:

– Что в железном ящике?

– В алюминиевом. Самое ценное, еда и питьё.

– Откройте.

Открыли. Покопались. Вкусно и много. Конечно, в Европе голод. Тупые русские. Белорусам стыдно за славян.

– Деньги, маршрутная карта есть?

– Деньги есть. У вас на руках. Маршрута нет. Мы свободно путешествуем.

– Куда?

– По Европе.

– Какие страны?

– Как придётся.

– Любопытно. Вас где–то ждут?

– Нас везде подождут.

– Денег хватит?

– Хватает пока.

– С нами не шутят.

– Вы же считали.

– Считали. А ещё есть?

Замешательство: пока хватает этого.

– Как будете полено колоть? Топор везёте?

– Разумеется.

– Не положен топор.

– А что так?

– Не положено и всё тут!

Клацнуло что–то.

Выпучились зрачки: «Ну, забирайте тогда».

Вытащили. Забрали. Переглянулись: как же топор–то сразу не вычислили.

– Денег сколько, говорите?

– Четыре тыщи. Вы же считали.

– Каких?

– Евро.

– На всех?

– На каждого, естественно. Вы же видели.

– Вау! Ого! (По прикиду «этих лохов» и не подумаешь.)

Бим шопотом: «Кирюха, у нас общак ещё есть».

Егорыч: «Ч–ш–ш. Бля». Общак у него в поясной сумке. А сумка под жилеткой. Рефлективно дёрнул рукой.

Просекли ушастые… и глазастые:

– Что под курткой? Покажите.

– Зачем?

– Вопросы задаём мы.

– Понятно.

Егорыч отцепил бардачок.

Отобрали. Присовокупили к награбленному.

– Хотели скрыть? С нами не пройдёт.

– Зачем скрывать! Это рубли, на обратную дорогу.

Пересчитали. – Ого! (Не рубли, а тыщи тыщ! Не бедные Буратины!)

– Какой у вашего рубля курс?

– Как у всех.

Держат в руках. Перемножают на зайчыкскiй курс.

Егорыч следит за пограничными руками: им спереть – как в колодец плюнуть.

– Не попутайте деньги, – сказал Егорыч. – Я бухгалтер компании, отвечаю за экспедицию….

– У вас экспедиция, мы правильно услышали? Позвольте спросить цели экспе…

– Мы так шутим, – встрял Ксан Иваныч.

– С нами нельзя шутить. Вы на дзяржаўнай мяже.

– Чего?

Плевать им:

– Валюту декларировали?

– Зачем?

– Мы задаём вопросы. Вы отвечаете. Без вариантов: да, нет. Понятно?

(За что же так грубо?)

– Нет.

– Что нет?

– Сами просили: да, нет.

– Объясните нормально.

– Не декларировали.

– Почему?

– Сумма не та, чтобы декларировать.

– Сильно грамотные?

– Читали условия. Верните нам деньги. Сейчас. Попутаете.

– Вы своих денег не знаете?

– Знаем. Отдайте. Пожалуйста.

Конечно, они же меченые.

– После отдадим, если…

– После чего, извините?

– Проверим машину и решим.

– Вы же проверили.

– Не грубите.

Проверяют ещё. Попинали шины.

– Воздух щас спустят, – подумал молодой.

Не стали спущать. Заглянули под днище. Привстали на подножке, пошукали в чемодане. Слава богу, не заставили скручивать винты.

Простучали дверцы.

Русские бомжи, смахивают на барыг.

Увы, ничего такого. Наркотой не пахнет.

– А сами замороженные, – подумала дама–наркоспец.

Она притащилась без Жучки. У Жучки менс. Без Жучки тяжко. А нюх у дамы не собачкин вовсе.

Меньше всех Жучка нужна Малёхе. Волнение Малёхино заметил Егорыч. И Бим.

– Рыльце–то у парня, похоже в пушку, – подумал один.

– Поди, не всё выбросил, сучончик, – подумал другой, – как пить дать, припрятал.

– Наркотики, запрещённые предметы, оружие, золото, драгоценности, спиртное вывозим?

– Вывозим.

Вот те на! Вот она где – русская простота!

– Что из перечисленного?

– Белорусское пиво, бутылку вашего хераса…

– Хереса! – рявкнула старшая фуражка.

– Нашу водку… просто водку, колбасу в ассортименте, мясо копчёное и....

– Хорошо, хватит. Говорите по сути. Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько выпили и съели? И что вывозите?

– Всё, что не съели вчера… из вашего магазына³⁰.

– Смешно. Просто из магазина. Понравилось?

– Очень вкусно.

– Хорошо. Что в бутылке?

Ксан Иваныч: «беларусьводка».

Понюхали. Поправили: «Просто водка. Выливайте».

– Зачем?

– Бутылка открыта. На границе не положено. Только запечатанное.

Ну дела! Вылил в газон.

– Сюда нельзя.

– Поздно сказали. А стекло куда?

– Стекло туда, куда вы вылили… Так поступать некультурно. Вы находитесь на границе… чужого государства. Вы у себя дома куда выливаете?

Скривился ус интеллигента Егорыча: нехорошо вышло.

Малёха – гриб сморчок.

Бим – рыба ёрш.

Посмурнел карась Ксан Иваныч: «Я и говорю: куда пустую бутылку… девать?»

– А! Понятней выражайтесь. – Бутылку… поозирались… – вон в тот контейнер.

– Малёха, отнеси!

Малёха: «Я не пил».

Ну и что, что не пил», – решила бы Руфь, всадница, прокураторша, примипиляриевна, награждённая венком за взятие вала, шейными и нагрудными знаками отличия, почётным запястьем, парой скифских трусов с кружавчиками, набором золотых иголок с вязальными спицами, шёлковым отрезом, а также лавровым венком за взятие крепостной стены, двумя почетными копьями и двумя вымпелами и, кроме того, за войну с маркоманами, квадами и сарматами, на которых она ходила походом через земли Децебала, царя даков, и всякими званиями пожалована:

– Ну ты и stultissimus³¹, мать твою! Смотрел же как коллеги пили? Значит соучастник! Canis matrem tuam subagiget.³² Viri sunt Viri!³³. Снять с него башку!

Отнёс самый старший, генерал–папан, мудрый карась Ксан Иваныч, который. Тоже (якобы) не пил.

Выбросил:

– Так?

– Что так?

– Всё в порядке?

– Нет. Сигареты?

– Есть.

– Сколько?

– Каждому по блоку.

Es stultior asino!³⁴ На самом деле в два раза больше. И по три–четыре пачки по карманам, и в клапанах дверец, и в багажнике, и россыпью. В путешествие готовились со знанием предмета.

– Запрещено. Читали правила?

– Читали. Всё согласно подписанному договору…

– Со вчерашнего дня в Шенгене новые нормы.

Предусмотрительный Ксан Иваныч был прав: неожиданности возникают из ниоткуда.

– Как это? На что?

– На сигареты, на табак, на спиртное.

Гроза! Гром средь ясного неба!

– Забирайте лишнее, – пригорюнившись, – хотя надо предупреждать… за месяц.

Простили мальчиков. Лишнего не взяли.

– Тут можно курить? – осмелел Бим.

Курнуть кинулась вся толпа. Пограничники–таможня тоже. Из запасов путешественников. Постояли кружком. Не будучи друзьями, изучали устройство асфальта.

– Ремонт нужен, – сказал Бим, – дерьмецкий асфальтик у вас, бордюры вон осыпа….

– У себя ремонтируйте.

– Мы архитекторы.

– Нам без разницы. Сами не дорожники. У нас начальство.

Поговорили о начальстве. Оно везде разное. А на таможне тем более… веселее некуда. Начальники любят шутить.

Накурились.

Должно бы курением закончиться. Ан нет. Следующий этап:

– А ну–ка дыхните.

Надоели!

– Куда?

– Сюда в трубочку. Теперь вы, вы и вы. Как зовут?

– Малюхонтий.

– Курите, Малюхонтий?

Побелел Малюхонтий:

– Малёхо покуриваю.

– Чё испугался–то?

Молчит Малёха.

– Пили, господа?

– Естественно. Мы не в самолёте. Выпили немножко. Кроме водителя.

– И я не пил, – обособился Малёха.

Вот же гад!

Ксан же Иваныч с вечера выпил изрядно. Но всю ночь в дозоре рта дежурила жвачка. И зажевал Ксан Иваныч с утра «Гутену Моргену» – преотличнейшее средство. Прыснул «Олд Спейса» в подмышки. А подумав, и в лацканы. Пиджачок у него красив и слегка плюшев.

Пограничникам вспомнилось бревно.

– Время тянут, – подумалось Егорычу. – Ну и зачем, интересно? На измор хотят? Угадал. Начинается:

– Так, и зачем вам бревно без топора?»

– Забирайте бревно, – засуетился Ксан Иваныч. Ему без этих сто кило даже лучше.

Бим против: «Это мой Пень, – частная собственность, не отдам».

– Так, господин хозяин! Тогда ещё раз и подробнее: зачем вам бревно?

– Везу Пень в Париж.

– Зачем в Париже бревно?

(На Пень не реагируют. Не чувствуют большой буквы в торжественном этом слове).

– Я ещё валенки хотел взять.

– Сувенир? На продажу? Бизнес? Где валенки? Можно полюбопытствовать?

– Дома забыл. В спешке.

– ИЗДЕВАЮТСЯ! – подумали враги.

Все враги думают единовременно и единообразно. Это все знают.

– Ещё раз: «Зачем бревно в Париже?»

– У Эйфеля на нём посидеть. В валенках.

– Шутите?

– Истинная правда. Сфотаться хотел.

– Зачем?

– Я фотохудожник.

– Вы шутник!

– Я русский архитектор.

– Видим, что русский шутник. Из Мордора. У вас все такие?

Тут Бим напрасно улыбнулся. Вау! Архитектор без зубов!

Архитекторы, по–ихнему, без зубов не бывают.

А по–нашему, так бывают. Особенно из Мордора.

– Что в бревне… шутник (беззубый)?

– Древесина и сердцевина. Немножо корней. С краю. Распилите, если желаете…

– Назад захотели?

– Нет, вперёд хочу. В Париж еду.

– Езжайте без бревна.

– Без Пня не могу. У меня цель, – и поправился, – две цели.

– Вытаскивайте бревно. Мы посмотрим.

– Вы поможете?

– Ещё чего!

– Ладно. Что за надрезы на бревне?

– Это Пень. Я его пилил, потом склеивал.

– Зачем пилил?

– Чтобы в дверь пролезло.

Вот идиоты! Хрен с вами.

– Ладно, пусть лежит.

Ксан Иваныч: «Вещи можно назад складировать?»

Бим: «Взад».

– Складывайте. И побыстрее, пожалуйста. Вы нас задерживаете.

А вы будто нет.

Егорыч: «Спасибо. Вы нас выручили».

– Отдайте им топорик… в виде исключения. Парни приличные, не убивцы. Ха–ха–ха.

– Спасибо.

– Мы вас на обратном пути проверим.

– Ага.

Мы с вами тоже готовы встретиться: особенно когда обратный путь лежит через Хельсинки. Билеты на паром оплачены заранее. Так что идите в жопу.

– Билеты на обратную дорогу есть?

– Мы на машине. (Нам не надо билетов. Ну тупые!)

– В отелях бронь?

– По месту решим. Мы свободные путешественники.

– Мотели, кемпинги, хостелы, так?

– Разумеется.

– Дорожная карта Европы?

– Бумажная и в Гугле.

– Компьютер везёте?

– Ноутбук.

– Декларировали?

– Зачем?

– Хорошо. Справка о…

– Есть.

– Гринкарта?

– Есть.

– Джипиэс?

– В машине.

– Возвращаемся через?

– …Беларусь.

Это слаженным хором. О Финляндии договорились молчать как пярнусские рыбаки в российских водах. Как гринпис молчит за решёткой.

– Приятного пути.

– Честь имеем.

Уф! Этап пройден.

Варшавский мост

³⁵

Буг–Небуг³⁶. На мосту разноцветные черепашки к Европскому морю плетутся.

– Нечего было заходить в дьюти, – бухтит Бим, – вот смотрите: приехали самыми первыми…

Ксан Иваныч: «Четвёртыми!»

Егорыч: «Ну и что?»

Бим: «А вот и то, что купить ничего не купили, а очередь просрали».

«Я кушать хотел», – обнаглел вьюнош.

«В хате надо было кушать», – поучает папа вьюноша. И с улыбкой мудрого интенданта: «Еды–то сколько недожрано! И всё в утиль».

Вьюнош: «Мы богатые».

Папа: «У нас экономпоездка».

– У тебя карточка.

– Она на чёрный день.

Вьюнош: «Ненавижу чужие квартиры. Воняют. Камеры кругом…»

Папа: «Ненавидь молча». И, чуть погодя: «Ты про какие камеры? Шутишь?»

«Ничего не шучу».

Егорыч в уме: «Дитё, бля!»

Малёха: «Я ещё жвачку хотел…»

Егорыч усмехнулся: «Железный аргумент!».

Малёха приободрившись: «У меня с ментолом кончилась. И «макдон» бы купил…»

Папа: «И что? Не было макдона?»

Малёха: «Ну, папа». В уме: «Дьюти от Мака не отличает».

Бим, злобным стукачом, нарушив обет молчания: «А я вообще из машины не выходил».

Егорыч бесшумными снарядами: «Врёшь, падла. Выходил». Егорыч сам выходил, притом он не падла: а чёб не выйти за компашку, если пост дрыхнет. Заодно цены посмотреть.

Порфирий пилит коллективу нервы: «Не в этом дело. Мы были четвёртыми… в очереди! Были б десятыми – какая б нахрен разница. Отъехали, и стали сотыми, со–ты–ми!!!»

– Не ребята, мы сотые не из–за жвачки: а из–за паспортов. Нехрен было показывать лишние, – так сформулировал Егорыч главную оплошку утра.

– Заткнитесь, пацаны, – велел Ксан Иваныч.

– Кирюха прав, – сказал Бим прокурорским тоном, – дьюти фри – это херово… но погоды нам не сделало. А вот покрасоваться и время проiбать – хлебом нас не корми, квасом нас не пои!

– Чё? – привстал Ксан Иваныч. – Как это покрасоваться? У меня было три паспорта, я и показал!

– А если бы десять? Все бы отдал? Вот нахер им все?

– Десять бы не отдал, – сказал как отрезал Ксан Иваныч. Он зол, как чёрт под Вакулой, а эти ещё шурупы ввинчивают.

– Именно покрасоваться! А как ещё? Вишь ли, показаться захотелось: вот мы какие важные, мол… а уж какие честные! Виртуозы заграницы, блин!

– Пошёл ты…! – Ксан Иваныч в усмерть обиделся на бимовские слова, хотя чего уж тут брыкать копытами: виновен.

– Да ладно, господа, – ввязался Егорыч мирильщик, – чё уж там. Ну, ошибся. Ну, не подумал лишний раз. Кто знал… этих… сук. Каждый может сплоховать.

– А нахрен было паспорт разным, блинЪ, таможням оставлять! – расширялся Бим.

– Что–о–о? Как это? – думает внимательый читатель, – отдали паспорт? Пограничникам? Зачем. И поехали дальше без него? Чё–то тут автор завирает…

И ничего–то автор, а он свидетель и участник, не завирает. Вот в подтверждение правды Малёха:

– Только хлопот нажили и больше ничего! – сказал Малёха.

– Мой сын предатель, – подумал Ксан Иваныч.

***

Малёха тоже ничего не купил, потому как там не дешёвый Макдон, а уже кусок заграницы.

А за своим паспортом он следит. А эти стариканы снова лоханулись… Тем более отец. Отец не должен выглядеть плохо… перед этими… скалозубами…

Генерал потерял кредит. Не только доверия. Не только перед товарищами с бодуна. Но, главное: перед сыном – малолеткой с крылышками.

У мальчика с крылышками отобрали любимую коробочку со сладкой травкой. Какая боль, какая боль!

Наивному малолетке, – тут ради правильной дислокации стоит оговориться ещё раз, – на днях стукнуло то ли двадцать один, то ли двадцать три, что на самом деле без разницы. И в двадцать можно руководить кавалерией. И точно так же, в двадцать, и в тридцать можно гонять баклуши, тратить родительское бабло хрен знает на что, в сорок завалить семейный бизнес, в пятьдесят грохнуть любимого дедушку и до конца жизни присесть.

***

Безпаспортную группу (если бы белорусы замылили паспорт) поляки бы в Европу не пустили. Ещё с треском и на пинках выпроводили бы обратно. Обидно? Разумеется.

Малёхе с Егорычем, как лучшим в мире физкультурникам, для выручки главного, удостоверяющего личность отца, документа пришлось пчёлками полетать между машинами – по сути «между Польшей и Беларусью», в нейтральной зоне.

А это метров триста в одну только сторону… А солнце жарит, чтоб оно пропало! И нет у них судьбы другой. Не торопись, Малёха Ксаныч…

***

На беларуськой стороне спросили номер машины и пожурили за невнимательность. Поинтересовались, почему, мол, за утерей явился не сам хозяин.

– Он за рулём, – А у них (у гонцов) прав нет. (Враньё. От папы слегка попахивало). Выехать из колонны невозможно. Папа их сам попросил. По–другому не получилось.

– Понимаем.

– А это его сын, – показал Егорыч на Малёху. – Малёха, покажи паспорт! Да вы же помните. Вы же сами нас шмо… проверяли, – ласково объяснял Егорыч.

Нестандартное поведение малого стада ослов во главе с бараном расстроило щепетильных пограничников: их за кого тут держат? В балаган превратили границу.

Поскулив и прорентгенив для порядка лица жертв… обоюдной, между прочим, халатности, белорусы паспорт вернули.

***

На другой границе толстая польская мадама – толмачиха на русский, докрутила причёску.

Нахлобучила на неё кепку.

Похлопала по опухлым бёдрам, посмеиваясь: таких взрослых растяп она в жизни не видела.

Кроме того, как же так, как жаль! – растяпы не знали её распрекрасного польского.

– Конечно, её польский – он лучший в мире. Это только для неучей он шипит, пукает и бжикает… – думает Егорыч.

– От вас столько хлопот, – выговаривала дама, – нам за дополнительные хлопоты гонораров не дают.

Грязные намёки с клянчем бухгалтер экспедиции Егорыч пропустил между ушей, на некоторое время сделавшись словонепробиваемым.

«Мировой уговор платной формы» у него сметой не предусмотрен!

– Как же вы дальше будете покорять Европу… при таком–то безалабере? – взывала дама к рассудку. – Мы вас битый час ждём. Нам соседи позвонили и на вас пожаловались.

– Ух ты!

– Объявляли в репродуктор. С обоих сторон. Не слышали что ли своих фамилий? Я и то помню: Клинов. Оглохли или как?

– Мы не понимаем по–польски, – сказал Егорыч. – И белорусский не знаем. Потерю обнаружили… да. Спохватились. Недавно. И сразу же забегали, ей богу.

– Когда стояли в середине моста, – уточнил Малёха.

– А очередь–то у вас ой–ёй–ёй – сами изволите видеть, – сказал Егорыч, – как за колбасой… в Елисеевском.

– Ай–ай, как остроумно, – съехидничала чиновница, и тут же: «А я–то в Елисеевском не была. И в Москве–то один раз. И что, хороший магазин?»

– И я не был, – встрял Малёха.

(И хорошо. А то бы расстроился: Елисеевский это, дорогой коллега, не Макдон тебе, там жвачка тебя разорила бы).

– Классный магазин.

– А по–английски вы что, не понимаете разве? Мы и по–английски передавали…

– Надо бы по–грузински, – пошутил Егорыч.

– Тут не слышно ни хрена, – пробурчал Малёха.

Малёха знает (по верхам) и по–возможности употребляет английский.

На родине, снизошедши к соотечественнику, пользует русский разговорный.

Но, чаще всего, по жизни помалкивает.

В тряпочку.

Тем более с пердунами и пьяницами, которых папа взял с собой (вот какого хера!?) в качестве попутчиков.

Курение травки, как применяемое единолично, из списка пороков им исключено, напрочь.

«Травка нужна композиторам для сёрфинга по волнам музыки», – убеждён Малёха на все сто.

Наш Малёха – сочинитель драм–энд–бэйса. Не зная малёхиного будущего наперёд, отнесёмся же к нему, как к композитору, благосклонно³⁷.

– Бибикают и мычат все. Как голодные, – нудит Малёха. Коров в обвинительной речи предусмотрительно опустил.

– Сами–то вы кто, догадываетесь?

– Извините, мы нечаянно, – сказал Малёха.

(– Ещё сказал бы, что мы больше так не будем, – ехидничал Егорыч… позже.)

– Не ссорьтесь. Вините самих себя.

– Мы виним.

– Дальше–то как намерены жить?

– Белорусы больше виноваты! – возмутился Егорыч.

Он за правду. Клинов показывал два заграничных паспорта, а они только один вернули, а он старый и просроченный… А его показывали для доверия… – что часто, мол, ездим. А нормальный паспорт они себе занык… оставили…

– Зачем вот нам… такие пассажи?

– Так–то оно так. Но не знаю, не знаю… – сказала переводчица, – у самих–то где голова?

Вопрос поставлен конкретно. На конкретный вопрос есть конкретный ответ: у большинства самих голова на месте. Виновна самая главная голова. Это замороченная черепушка Ксан Иваныча.

Замороченность его не снимается ни стиморолом, ни антипсихозной конфеткой, засовываемой по утрам в ротовую полость.

Он живёт под страхом гипотетических дорожно–процессуальных неожиданностей, которые, по его мнению, и согласно закону гнусности, должны периодически всплывать самым неминучим образом.

Жуть и ожидание беды раскорякой стоят поперёк генеральского мозга.

«Прилипший к зубу леденец не к добру», – старший Клинов любит подобные глупости. Он – этакий помпончик на шапочке, кружавчик на гульфике, корнишончик с подоконничка, этакий прелестник с тонкой и вспыльчивой архитектоникой. Соответствует професии. Не любит всякую власть. Каждый госслужащий для него мерзавец и потенциальный взяточник. Каждый милиционер – или карьерист, или тупой как пробка, или ни за что в морду норовит.

Перед каждым госшлагбаумом Клинов глотает таблетку – дополнительно к утрешней.

Бим с Егорычем против душевного Ксан Иваныча – черти полосатые, болванчики стоеросовые, поднятые Советами и опущенные Капиталом. Бороться за место под солнцем в новых условиях им в лом.