Читать книгу: «У студёной реки», страница 5

За плечом на ремне Валерка носил свою палку-пику, которая ему пока еще ни разу не пригодилась. Изловчившись, парнишка стянул с плеча, подвешенное на верёвочной петле, свое оружие, и снизу, толком не видя совы, взялся тыкать в неё острым наконечником. По ударам Валерка понял, что попадает в птицу. Хватка совы ослабла, но птица не сдавалась и пару раз ударила мальчика клювом по голове, на которой была прочно повязана его меховая шапка. Удары были чувствительными, голове стало больно, но шапка все же защищала от сокрушающих ударов. Валерка продолжал орудовать палкой и, наконец, сова выпустила жертву, сначала одной лапой, а затем, не удержав вес, и второй. Валерка упал в снег, а сова зависла над ним, высматривая, куда бы ударить клювом, заклекотала, негодуя.

Опустив голову и размахивая палкой, Валерка отчаянно отбивался от совы, а та несколько раз кидалась на него и когтями оцарапала руку и лицо.

Бой становился кровавым.

Вдруг раздался хлопок выстрела и птица, издав крик, упала на снег рядом с мальчиком. Валерка видел, как вытянулась шея у совы, и большой выпуклый глаз таращился на него, медленно угасая, а по снегу расползалось алое пятно, плавя его.

Валерка оглянулся и увидел знакомого дядю Колю в длинной шубе, шапке с кокардой и с наганом в руке. Рядом стоял отчим с ружьём. Кто из них стрелял, Валерка не понял, но он отметил, как мужчины бросились к нему. У Валерки ослабли ноги, и он повалился наземь в снег и потерял сознание.

Очнулся Валерка уже в доме, на кровати. Над ним хлопотала мама, смазывая дурно пахнущей жидкостью царапины на лице и руке. За столом сидели дядя Коля и отчим и обсуждали событие.

− Подъезжаю к дому на собаках, смотрю, а сова – огромная, как самолёт, волочит мальчишку. Я было стрелять, – но боюсь попасть в мальца. А тут, пацан стал отбиваться, и сова выронила его. Вот тогда я и всадил в неё пулю, − рассказывал Николай.

− А я подхожу к дому, а тут целое сражение кипит. Спасибо, Вам, товарищ начальник! – отвечал ему отчим.

− Главное парень жив, не пострадал, а сову мы обезвредили. Теперь будет гулять и за льдом ходить к берегу без страха, что им пообедают голодные совы.

У каждого человека в жизни случают события, которые нас формируют незаметно, исподволь, но придают качества характера. Валерка не стал истребителем сов конечно или иной живности в жизни, он стал большим и добрым человеком, которому довелось взрослеть в непростых условиях, он научился рано преодолеть страх и побеждать его, быть сильнее сваливающихся на голову напастей.

Вот так росли и мужали наши предки в годину большой войны и великой напасти на Россию, ковали характер поколения, поднявшего разрушенную войной страну.

ЧУДОЯРВИ

Каково это услышать после нескольких лет совместной жизни, любви, весёлых прогулок за руку, жарких ночей, совместного душа, когда отмытые и усталые, просветлевшие и доверчивые друг к другу, выходили и падали в белоснежную постель без сил:

− Шесть лет жизни ты мне испортил. Думала за мужика выхожу, лидера. Какой ты лидер!

Сказанула Верка, словно курёнку головёнку свернула, и сама дернулась всем телом нервически, словно это ей голову отвернули. Сказала, и так зло глянула, что сразу между нами разверзся обрыв, а иначе прóпасть, в которой мне предлагали пропáсть.

За окном солнечный утренний день стал серым, а воскресенье как бы буднями, и лишь одно радовало, что можно было не идти на работу, а уткнуться в компьютер и терпеть, переживая нешуточное унижение.

Я, конечно, не дар небес. Характер бывает скверный, как подгоревшая картошка, у которой внутри все светло и даже может быть вкусно, а снаружи корка малосъедобная, порченная. Есть такую картошку можно, но порой тошно. Любитель я покопаться в себе, сумрачно ковыряя утренние макароны, а не докопавшись до призрачной истины, с раздражением двинуть тарелку под настороженный взгляд жены. Могу хлопнуть дверью, сморозить глупость. Но, как известно на всё бывают причины и только вот на сказанное выше причин я не находил.

Весь этот рубежный для семейной жизни день, дома я был один, и отчего-то в душе вскоре просветлело: наметился какой-никакой путь. Квартирка моя холостяцкая пустовала, и я, из нажитого уже совместно жилья, решительно, пока горели угли раздора, взялся перебираться в своё гнездо под молчаливые и внимательные взгляды жены. Она не отговаривала, но и заметно было, что ждала, когда пойду на попятный.

В квартирке навел порядок, прикупил то, чего не доставало по моему невзыскательному на быт взгляду. Угли в душе стали угасать: хлопоты и некая отстраненность от прежних отношений, дали плоды. Вскоре освобождённый дух дал возможность активно работать, тихонечко, чтобы не спугнуть настроение, радоваться жизни.

На службе знакомые дамы, прознав о моем подрифтованном семейном статусе несколько оживились, а Лариска, которая второй раз уже вернула себе свободу от обязательных постельных сцен, кинула, проходя мимо, игриво так покачивая бёдрами:

− Девушку хотя бы домой проводил или в кино пригласил.

Вышло в целом пошловато с её непременными ужимками. А ещё эти накрученные рыже-крашенные её локоны, − просто бесили.

Должен сказать, женским вниманием я не обделён. В свои неполные сорок изрядного живота не нажил, занятия спортом в молодые годы развернули плечи и при высоком росте, если не обращать внимания на несколько помятое лицо, выглядел сносно. Не пренебрегал я и теперь спортзалом: порой гонял мяч в спортзале и даже в бассейн ходил целый год, пока от хлориванной воды не началось стойкое отвращение к плаванию.

Но одно дело, что к тебе тянутся, а другое самому проявить активность. Девчонки то, − они какие? Хвостиком вильнет, грудкой тряхнет, попкой качнёт, − привлечет внимание, а как только начинаешь знаки внимания оказывать, тут же включают режим ожидания и делают вид, что им это всё не интересно. Вот такие хитрющие недотроги. И начинаются мучения: цветочки там, шоколадки, смс-ки с глупыми порой фразами, типа «Чем занимаешься? О чём думаешь? А может, погуляем?».

В общем, детский сад вперемешку с дурдомом.

Надо сказать, что после разрыва с женой вера моя в искренность и глубину отношений иссякла. Нет, она ещё как бы присутствовала, но как только намечался реальная женщина для любви, я включал задний ход, представляя весь ужас очередной неудачи.

Между тем слякотная зима вкатилась в промозглую весну без спешного перехода и только к маю невнятно зазеленело. Жизнь катила по новым рельсам, и оказалось, что жить можно и после катастрофы. К тому же с тополиным пухом явился вдруг жаркий июль и отпуск. Легко вздохнув от отсутствия обязательств перед другими близкими к телу лицами, решился я на тур. Долго не думал: как только вбил слово «тур» в поисковик компа, тут же вывалилось – «Карелия». Я не люблю жару и многолюдье страждущих закоптить свои тела, подчас совершенно малоподготовленные к публичному обнажению.

− Еду в Карелию! – завопил я среди ночи, сидя перед компом в одних трусах, и уже скоро летел над страной, толкался в аэропортах среди движущегося в разных направлениях народа.

Накануне поездки, собрав пару близких друзей, Витька да Гошу, докладывал им о Карелии:

− Места там такие! А названия – Эссойла, Вешкелица, Корза! − песня! Там говорят в каждом подворье своё родниковое озеро и леса дивные. А в озёрах водятся навки – русалки чудные! Буду ходить по грибы! Белые там говорят, прям-таки толпятся у тропы в поисках удобной корзинки!

− Чудак-человек! Тебе, что наших сибирских лесов мало! И грибы здешние тебе не нравятся?

− Мужики! – уже изрядно окосев от выпитого, захорохорился я, но ничего не нашел, как затянуть, неуверенно следуя мелодии:

− «Долго будет Карелия сниться, будет сниться с этих пор: остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озёр….»

− Ну, давай, − одобрил Витек, с усмешкой прослушав мое исполнение.

− Всё лучше, чем киснуть, − поддержал меня Григорий, − и бывшей покажешь, как ты без неё хорошо обходишься, время культурно проводишь.

− А то привезёшь из Карелии карелочку, − продолжил подшучивать надо мной Витька. Вот у меня дружбан есть, так он поехал как-то в Пицунду. Море там говорят шикарное, горы, лес сосновый, винишко местное. Решил отдохнуть, а привёз назад красавицу абхазочку. Он довольный, − голову напрочь снесло. А уж дома ложатся в постель, он к ней со всем пылом горящего словно факел тела и душой нараспашку, а глядь, между ними кинжал в ножнах лежит. Он, было, взялся пошутить, типа:

− Ну что ты, дорогая, ведь скоро в ЗАГС, − а она кинжал из ножен достала и так аккуратно его снова положила рядышком.

− Ну и что он? – завороженный историей спросил я.

− А что ему оставалось? Утром помчался в ЗАГС, включил все свои связи, собрал справки, денег кому надо занёс и уже через неделю получили они штамп в паспорта. Кинжал после этого повесили на стенку.

− И как живут?

− А как живут? На свадьбу целый отряд братьев и прочей родни понаехали и все с кинжалами. Тут, брат, не трепыхнёшься. Троих ребят уже растят: два джигита и дочка красавица – вся в маму.

− Так что давай дорогой, не грусти. Всё у тебя сложится, − прощаясь подвели черту под обсуждением моего положения мужики.

А Витя, приняв на посошок, взялся философствовать и держась за косяк уже открытой входной двери, изрёк глубокомысленно:

− Знаешь, Стас, самое главное в любой ситуации выйти из неё сильнее, чем ты был до. Любые говенности можно отмыть и найти путь к возврату, но это уже будет не исходная точка, а над исходная позиция, − Виктор для убедительности поводил перед моим носом указательным пальцем по восходящей винтовой траектории, показывая, какова должна быть линия восхождения.

− Понимаешь, процесс восхождения работает, если ты не сидишь, а движешься, ни смотря, ни на что. А очиститься от говенной нахлобучки – та еще каторга! Требует, знаешь усилий! Давай, дерзай, брат, ты на верном пути!

Самолёт прям-таки плюхнулся в лужу на бетонке Петрозаводска и уже скоро немало не торгуясь, летим через дождь на такси в поселок Вешкелица, где должно начинаться наше знакомство с севером.

− А жить будете в доме местных жителей, − улыбаясь, рассказывала милая женщина, распорядитель тура Ирочка.

– Вот, для вас улица Лесная, 2, а вот и хозяйка дома, знакомьтесь.

Передо мной стояла улыбающаяся взрослая женщина, опрятно одетая в нарядном платье. При всей нарядности в ней чувствовалась работящая сельская жительница, для которой жизнь была сосредоточена вокруг подворья. Мы познакомились с Галиной и уже скоро вышагивали вместе по селу в направлении дома на улице Лесной.

Вешкелица − культурное карельское село раскинулось на берегах одиннадцати озер. У дороги ягода растёт гроздьями смородины и малины, тут же земляника яркими каплями оживляет зелень травы. Дом Галины и её мужа Артура разместился у одного из озёр. Тут рядком и банька, в которую по прибытии меня снарядили хозяева: оказалось, ждали гостя.

Банька разместилась у самой воды небольшого озера, заросшего у берегов лилиями. Озеро заполняло круглую котловину, образованную древним ледником, было глубоким и питалось родниками. Берега озера обильно окружены лесом так, что ветви ближних к воде пихт нависали, едва не касаясь воды изумрудными иголками. Напарившись и вдоволь поплавав в озере с чистейшей прохладной водой, сидел усталый и умиротворённый на кухне хозяев, швыркал чаем, угощался медком. Заговорили об озере, и выяснилось, что оно носит название Меличуярве и так названо после истории с дочерью мельника, что проживала на его берегах. Это была печальная история о гибели суженого, о долгой тоске помолвленной невесты и о её гибели в водах озера.

Весь следующий день был занят экскурсиями по окрестностям, прослушиванием карельских песен в исполнении местного ансамбля, изучением обрядов и танцев карелов. Вернулся в дом к Галине и Артура уже в темноте, и сразу влекомый желанием поплавать в озере отправился в баню на берег.

Тёмная вода, светлое ещё, но уже набирающее краски ночи небо, лапы пихт и сосен над водой и озеро, обрамленное чёрным уже на фоне неба лесом, создавали необыкновенный антураж, совершенно театральные декорации к сказочной пьесе. Я, беззвучно рассекая воду, плыл вдоль свисающих к воде ветвей и когда уже собрался, было править к мосткам, преодолевая желание плыть дальше, − так притягивало, зазывало меня озеро, из-под ветвей блеснуло, и чёрный треугольник рассек тёмную как смоль воду, слегка прошумев всплеском, и раздался девичий голос:

− Пойдешь к плотине через мост. Он соединит вас…. твоя надежда и… вера…далеко ходить не надо.

Я ошалело смотрел в сторону места, откуда прозвучал голос и видел только очертания головы и плеч над водой и два огонька на лице сияли мерцая.

Сказать, что я испугался, нельзя. Видение было столь необычным и даже могло показаться страшным в темноте на открытой воде, но я вёл себя удивительно спокойно: я понимал, − мне ничего не угрожает.

Я вернулся в дом и тут же был приглашен Галиной к столу, на котором чай, медок и горячие оладышки. Конечно, я не сдержался и рассказал о происшествии хозяевам дома. Галина и Артур выслушали меня до удивления спокойно, а Галина обронила:

− 

Так это дочка мельника шалит. Она как-то Ахти, – моему однокласснику, − Галина рассмеялась, что-то видимо вспомнив, − нагадала, что он выиграет в лотерею машину. Тот пошел на другой день на почту и купил билет ДОСААФ. И что ты думаешь? Через полгода уже на Москвиче катался.

− 

Даром, что водяной − Ахти, − своему видать и нагадала русалочка. А после этого лотерейные билеты у нас в селе не залеживались: раскупали все в один день, − вступил в разговор, рассмеявшись Артур, и продолжил:

− 

Но никто более трёшки не выигрывал после.

− 

Да, как не выигрывал! А я? – вставила слово Галина, − купила как-то десять билетов, а выиграла магнитолу. Забыл?

− 

А, точно. Только недолго она у нас играла. Сынок наш рыбачил на мостках, да спихнул неаккуратно в воду, − забрала дочь мельника агрегат.

− 

А она мне сказала, чтобы шёл к плотине и мосту. Там что-то нас соединит, − поделился я.

− 

Ну идти туда далековато будет − нужно ехать. Обычно туристов возят на экскурсию к нашей плотине. Так ты, что не женат?

− 

Да как сказать? Штамп в документе есть, а так вроде и нет.

− 

Её не обманешь. Коли сказала кого-то встретишь, значит видит, что твоё сердце свободно.

На следующий день была экскурсия на плотину. Группа у нас подобралась ровная такая: всех возрастов по паре. Я как-то не приглядывался, но пару девушек приятных, ладных всё же боковым зрением отметил.

Ну, думаю, с кем это меня русалка сводить собирается. Приглядываюсь к молодухам, но ничего не подсказывает, кто из них мне под стать и кого мне предстоит вскорости обнимать.

Приехали на плотину: шумит, дробится упругая струя, обдает мелкими дождем желающих что-то разглядеть в стремительных потоках. А я брожу упорно по мосту у плотины. Доски на мосту гуляют-гнутся, поскрипывают, а народ по нему ходит всё не тот. Вдруг вижу впереди как бы знакомый силуэт и походку узнаю. О, Господи! Навстречу мне робко вышагивает моя ещё пока законная супружница Вера. Не понял?! Откуда такое явление? В панике оглядываюсь по сторонам, а Вера уже возле меня и сомнений нет, − это она. Одета скромно по-туристически: в знакомых джинсиках, футболке – грудишка знакомая выпирает, кроссовках, что сам я ей покупал, волосы ветром треплет и улыбка на лице виноватая.

− Да, это я. Не ожидал? А я с Виктором встретилась, он мне твою тайну и рассказал.

− Какую тайну?

− Что ты в Калерию за женой подался. Я вот подумала и решила, что была неправа, а если ты не против, давай вернёмся домой вместе.

В сердце, что было наглухо задраено как подводная лодка перед погружением, вдруг окрылись потаённые клапана. Стало мне её и жалко, и захотелось как-то утешить. Только и сказал:

− 

Иди ко мне.

Вера уткнулась мне лицом в плечо, и скоро плечу стало мокро.

− Ты как-то говорил, что дважды в одну реку не войдешь. Тогда я с тобой согласилась, но теперь думаю иначе. Река-то течёт, движется и время. Нет таких условий, чтобы в одну реку войти дважды и ничего не изменилось. И потом: говорят, с возрастом восприятие времени меняется, оно как бы ускоряется, а вода она имеет память. Вот и выходит, что нет такого состояния природы, времени, самого человека, чтобы два события в жизни совпали один в один. Поэтому выходит, что в одну реку можно и нужно входить без устали! Входить нужно столько раз, пока не получится!

Я отнял голову жены от своего мокрого плеча и глянул ей в глаза. В них было много всего: и слёз, и мольбы, и вопрос, ответ на который она ждала пуще всего.

− Давай пробовать, − ответил я и обнял Веру.

− Вот, вот, друзья, − отличный будет снимок, − раздалось рядом и лысый мужик по фамилии Егоров в франтоватой шляпе с огромным фотоаппаратом взялся нас фотографировать, выдавая серии щелчков.

− Вот, гляньте! – Юрий протянул нам свой фотоаппарат, и мы увидели на экране себя. Сомнений быть не могло, − мы выглядели счастливыми. А это значило, что река времени зачла нам эту непростую попытку.

ФЕДЯ-БАЙКЕР

У аэродрома на полянке, покрытой только-только распустившимися, не смотря на июль месяц жёлтыми одуванчиками на ослепительной зелени травы, маялись отпускники в ожидании самолёта. Кто сидел на чемодане, а кто-то прямо на траве, с нетерпением вглядывались в голубую даль, раскинувшуюся над бескрайней тайгой северной золотоносной провинции.

Несколько поселковых работников горно-геологической экспедиции и старателей артели собирались на большую землю, как говорили здесь, – на материк, отдохнуть и поправить здоровье. Материком называли большую заселённую обжитую территорию страны, оторванность от которой ощущалась всегда остро. Казалось, что здесь они временно среди таёжных бескрайних угодий, как десант на чужой планете, хотя многие просто не мыслили себе иной жизни и, оказавшись на материке, в родных краях, вскоре начинали маяться душой и грезить образами своего «острова» – с трудом обжитого места в море тайги или тундры.

Кто-то из отпускников ехал к семье, кто-то в тёплые края, мечтая о солнце и море, вине и шашлыках, доступных женщинах. Многие просто выбирался из посёлка, не имея ни цели, ни какого-либо плана, чтобы передохнуть вне зоны влияния изрядно надоевшего места пребывания. Другие, одурев от монотонной текучки, осоловев от тяжести полученных утром в кассе предприятия пачек банкнот в карманах, и растущего ощущения свободы и казалось безграничных возможностей, ехали порой, куда глаза глядят, в ожидании приключений.

Наставить отпускников по установившемуся в поселке правилу приехал заместитель экспедиции по хозчасти Иван Андреевич с участковым милиционером Кузьмой Бархатовым. Оглядев критически скучившихся на полянке отпускников, прибывшие стали внушать отъезжающим правила поведения на большой земле. Наставления эти были как своевременными, так и совершенно бесполезными, а главный тезис в наставлениях был прост и очевиден, как карандаш в стакане, – не пить в дороге, нигде не задерживаться, а ехать прямо к месту, не отвлекаясь на местных проходимцев и шлюх, особенно в аэропорту, куда отпускников вскоре должны были доставить.

– Всем советую, в «Мечту», что на площадке возле аэропорта не заходите вовсе. Там можно без штанов остаться, – давал последние наставления Иван Андреевич, зная по опыту, что непременно кто-то из отъезжающих наставление это нарушит, зайдет в ресторан, что раскинул свои «сети» со столь соблазнительной многообещающей вывеской.

Многие знали, что если соберётся бедолага с невинной мыслью перекусить вкусненько и выпить на дорожку качественного коньяка, – чуток шиканув, то запросто окажется в итоге очень скоро снова в посёлке без денег и документов с серьёзно подорванным здоровьем и в совершенно расстроенных чувствах. Место это славилось своим своеобразным гостеприимством, а именно до мелочей отработанным способом отъёма денежных купюр, заработанных горняками и старателями за долгие месяцы и годы тяжёлого, как сам драгметалл, труда.

Среди отпускников был и Федя-Байкер, сорокалетний холостяк, оптимист и неприкаянный бродяга в нескладно сидящем совершено новом чёрном в белую строчку костюме, алой рубашке с непомерно широким воротом, в ярко-оранжевом галстуке и шикарной фетровой шляпе. Всё это добро еще пару часов назад висело на вешалке поселкового магазина, а теперь, спешно оказавшись на Фёдоре, несуразно топорщилось, отказываясь признавать в нескладном горном рабочем своего владельца.

Фёдор выбирался в отпуск впервые за последние три года и был необыкновенно воодушевлен, но при этом абсолютно трезв, рассчитывая гульнуть культурно по прилету и отбыть, наконец, в родную деревню, где ждали сына и брата многочисленные родственники.

Свое прозвище Байкер, Федор получил по недоразумению. Любил Федя присочинить, рассказывая о событиях своей или чужой жизни, пофилософствовать на темы ему порой прямо скажем малознакомые. Обычно начиная рассказ, часто на самую банальную тему, скоро Федор начинал входить в транс и накручивал подробности выхода «в свет» с такой ловкостью в красноречии, что скоро сам забывал конечную цель своего сказания, оказавшись вдруг совершенно в иной плоскости и временном отрезке исторического процесса. И вот в один из таких моментов, кто-то из приятелей, долго слушая увлечённо заливающего колокола Федю, обозвал его Байкером, имея в виду, по безграмотности, то, что Федя сочиняет байки.

Тут в разговор встрял второй кореш Феди, заявив, что байкер, − это как-то неверно звучит. Вот он читал книгу Конана Дойля про светящуюся в ночи страшную собаку Баскервиля, убивающую людей, так он жил на улице Байкер Стрит, а потому выходит, что Байкер – это видимо фамилия какого-то деятеля.

– Ну и что? Каждый писатель – врун-сочинитель, так на какой ему улице жить, – возразил приятель, – как раз на улице Байкера. И потом, может фамилия у того, в честь которого назвали эту улицу, была Стрит, а Байкер как раз и есть по-ихнему – сочинитель.

– Да нет! – вновь возразил кореш Феди, – я узнавал, стрит − это улица по-английски.

– Ну, тогда всё понятно, – Байкер стрит – улица врунов. А как ещё можно называть людей, сочиняющих такую хрень про светящуюся в темноте собаку?

На том и порешили.

Как ни странно, прозвище-нелепица закрепилась за Федей, и стало вторым именем. Было решено – любишь и умеешь врать, сочинять небылицы – значит ты байкер.

Своим прозвищем Федя загордился особо, когда раздобыл журнал с крупным на развороте фото заморского мачо в стильных тёмных очках, шляпе и кожаных штанах верхом на сверкающем хромом Харлей Девидсоне и яркой дамой в крохотной кожаной юбчонке на заднем диване мотоцикла. С удовольствием прочитав, что это и есть байкер, Федя повесил картинку у себя над кроватью, любуясь, порой и представляя себя на месте загорелого американца.

Образ байкера запал Федору в душу. Теперь при знакомстве, протягивая руку для пожатия, Федя говорил:

– Федор, и сделав паузу, увесисто подчеркивал – Байкер.

Получалось, что Байкер как бы фамилия, которая на самом деле была по-русски проста и со смыслом – Свистунов.

Вскоре отъезжающих позвали к самолёту, прибывшему и украсившему местный аэродром, на котором кроме оранжевой бочки для керосина и развивающейся на шесте полосатой мешка-кишки более ничего и не было.

По прилёту Федя, раскрасневшись от волнения, огней аэродрома, увидел в надвигающихся ранних сумерках сверкающую надпись «Мечта» и сам не заметив перемены своего состояния, уже двигался по тесной дорожке мимо палисадника прямиком к стеклянной двери ресторана, как очевидно всякий мотылёк летит на огонь, рассчитывая остывшей душой согреть хотя бы тельце.

У двери ресторана, с неоновой надписью: «Добр. …жаловать!» пританцовывали от нетерпения две девахи с непомерно длинными ногами в красных колготках, в вызывающе-боевой раскраске лиц и свирепо торчащими вздыбленными грудями. Навстречу Фёдору раздались возгласы удивления, восхищения:

− Какой мужчина! И он был тут же подхвачен под руки милыми дамами, одурманенный невероятными ароматами парфюма, и уже совершенно счастливый, шагнул в пропасть ресторана. Фёдор вдруг как-то сразу уверовал в искренне гостеприимство и чистые помыслы принимающей стороны, совершенно забыв утренние наставления ответственных товарищей.

Федю встречали с музыкой: гремела гитара, а пара девиц, одетых в цыганские броские наряды, озорно и зазывающе подмигивая, трясли цветастыми юбками, раскачивали бёдрами и качали грудями, подавали поднос с угощением. Федя выпил, его обняли и повели, потом налили еще….

«Пей до дна, пей до дна…», – это последнее, что помнил Фёдор.

Очнулся Федя от странного ощущения, как будто его кто-то пытался брить-скоблить тупой безопасной бритвой: на лице было мокро и липко, потом пахнуло смрадом псины. Федя сразу почувствовал озноб и жуткий холод, – его колотила дрожь. Открыв с огромным трудом глаза, он увидел над собой огромную лохматую харю с мокрым носом, свесившимся до земли языком и ушами, которые громоздились на огромной башке пса бесформенными лопушками. Собака, отметив, что человек очнулся, села на землю, шумно вздохнула и горестно заскулила, словно оплакивала несчастного. Затем «лопушок» огляделся, как бы выискивая того, кто может помочь безрассудному горемыке и вернулась к сидящему на газоне Фёдору. Федя осмотрел себя и, мало удивившись, отметил, что на нём только рубашка, изрядно испачканная, трусы и ботинки, а сумки, шляпы, пиджака и штанов не было. Не было и денег, так увесисто разместившихся утром в карманах и сумке. Где всё это его увесистое богатство и что случилось с ним, Фёдор не помнил совершенно.

Псина, которая теперь сидела и внимательно рассматривала Федю, выглядела странно. Огромная лохматая голова каким-то образом уживалась с длинным тщедушным телом на кривых коротких ногах. Впечатление о псе завершал безнадежно обвисший хвост и невероятно грустные слезливые глаза, над которыми громоздились увесистые в складках, нависающие на глаза, брови.

Фёдор подался по пустым ещё улицам в сторону вокзала и, наткнувшись на зевающего у дверей сержанта милиции, попросил его увезти в представительство родного горного предприятия: сейчас хотелось одного – поскорее домой. Сержант, нимало не удивившись, расспросил потерпевшего, вошел в положение, и предложил Фёдору старые штаны, брошенные кем-то за ненадобностью. Вскоре мученик со свалившейся на него собакой предстал перед глазами начальства и, глядя с тоской, попросился домой по-детски всхлипывая. Пёс поддакнул, легонько тявкнул и лизнул в знак поощрения руку обретшего его хозяина. Начальник, видевший всякое, скривился, махнул рукой и определил явиться завтра на вертолётную площадку.

На следующий день на вертолёте, заказанного экспедицией для заброски геологического отряда в тайгу, Федя прибыл в посёлок.

В посёлке не удивились прибытию Фёдора, и только местные собаки недружелюбно приняли прибывшую псину, так что пришлось нескладёныша нести на руках – благо руки были не заняты. Так и пришел Федя к своему домишке в обнимку с собакой, – тёплой душой, для которой его жизнь была небезразлична. Изведав местного собачьего гостеприимства, Пёс теперь не выходил из двора, а только выставлял из приоткрытых ворот свою огромную лохматую голову и утробно лаял, и этого было достаточно. По поселку прошёл слух, что привёз Фёдор то ли кавказца, то ли какую иную дикую огромную псину.

Но отпуск продолжался и, заняв денег у горняцкой братвы, зажили было, но в сельмаге повстречал Федя старого приятеля охотоведа, который узнав, что Фёдор ныне не при делах, позвал его поработать на заимке:

– Делов-то – поправишь домишко, крышу починишь, дров заготовишь, с капканами да ловушками разберёшься. А зимой, если хочешь, давай поработай на охоте. Знаешь, − людей, не хватает, а зверья нынче ожидается много.

Фёдор, намаявшись без дела, согласился и на другой день уже по реке на лодке добрался до заимки, где с псом разместился в ветхом охотничьем домике, который следовало прибрать к зиме. Руки ремесло знали, дело спорилось, и скоро дом приобрел вполне жилое состояние.

Как-то Фёдор собрался половить хариуса в ближней протоке и отправился налегке. Собака, освоившись уже в тайге, молча следовала за ним. Фёдор увлеченно удил вечно голодных рыб и, снимая очередного красавца с крючка, разглядел на другом берегу реки медведя. Медведь, учуяв человека, встал на задние лапы и, покачавшись из стороны в сторону, направился через реку в сторону рыбака. Стало тревожно. Медведь, казалось, был настроен решительно. Убегать? Было уже поздно бежать, ведь Фёдор знал, что от косолапого в тайге не убежишь.

И тут, мирно спавший под кустом пёс, учуяв неладное, шмыгнул по высокой траве к берегу и, выставив из зарослей свою огромную голову с лопухами-ушами на голове, уставился на бредущего через реку медведя.

– Ть-рр-гаф! – визгливым противным голосом заявил о себе нескладёныш, провозгласив ещё дважды свое собачье отрицание медвежьей агрессии.

Медведь, покрутил головой, выискивая обладателя столь противного лая и увидев в траве голову пса, крепко задумался: что-то в его лохматой дикой голове не сложилось и косолапый, презрительно фыркнув, рванулся вскачь по воде и далее назад в чащу леса.

– Ну, ты брат, даёшь! Спас! Спас меня снова, – тискал пса на берегу Фёдор, настолько остолбенев от пережитого, что не мог стоять и сидел теперь, обхватив голову своего спасителя.

Пришла зима, стало холодать и по ночам затрещали лиственницы, лопаясь от мороза. Фёдор, надышавшись воздухом тайги, решился провести зиму на заимке, занимаясь охотой. Взяв в аренду у охотоведа добрую лайку Елизаветку, весёлую выученную охотницу светло-палевого окраса с замечательным хвостом-калачом, отправился Фёдор по реке на лыжах к заимке, благо, что основной груз ещё по осени завезли на лодке. Встал вопрос, а как быть с Псом, которому и имя как-то не приставало. Бежать по снегу он не мог, в отличие от Лизки, поэтому пришлось несуразную псину тащить в рюкзаке. Так и шли три десятка километров по реке. Фёдор на лыжах едва скользил, утаптывая глубокий снег с двумя рюкзаками: в одном, что был на груди, была снедь всякая и припасы, а во втором, что висел на спине, сидел Пёс и крутил головой, то и дело, стараясь лизнуть хозяина в заиндевелую щёку. Идти по глубокому снегу нескладёныш не мог: его коротких лап едва хватало брести даже по неглубокому снегу.

Лизка носилась окрест, оглашая лес от собачьего восторга звонким лаем при виде какой-либо живности.

Пришли на заимку и начались охотничьи будни. Петли, ловушки, приманки, выслеживание зверя по следу. Дела пошли неплохо. Лизавета сноровисто отрабатывала свой хлеб, загоняя на дерево то белку, то соболька. Пёс, совершенно не приспособленный к охоте, оставался в избе и радовался, когда хозяин и Лизка возвращались с охоты.