Читать книгу: «Облака на коне», страница 2

– Герц Беркович, – Борис всегда смущался, когда произносил такое непривычное имя–отчество, – я работаю когда мысль приходит. Вы же потом будете говорить, что не успеваем к сроку.

– Ладно, тогда отвечу. Прорыв, в современном значении… вам ли не знать… но чтобы не язвили в будущем – это то, за что будем все вместе отвечать перед партией и народом: почему деньги, с таким трудом полученные, утекли в трубу.

– Борис, ну чего ты как маленький? – Настя, казалось, искренне возмутилась, – всё не терпится чего–нибудь съязвить.

– Да чего там, просто он во Франции рос, насмотрелся на другой мир, русский дух до донца не впитал, – Купавин немного цапнул Гарфа.

– Борис, это хорошо, что ты можешь спокойно говорить с итальянцами на их родном языке, но не надо и о нас забывать, – Харабковский необычно сместил мысль, – и, вообще, надо быть в курсе политической обстановки, вот недавно председатель облсовета говорил о прорывах.

– С итальянцами я на французском говорю, – Борис как–то играючи покачивал головой.

– Какие ему прорывы? Он в парижах насмотрелся на другую жизнь, там говорят она праздная, там даже нищие вместо воды вино пьют, – Купавин никак не мог угомониться.

– Просто там вода дороже вина, вот поэтому… – Борис не успевал отвечать на укусы со всех сторон.

– Ха, поверили мы в такой бред… вино и вода…

6

Трояни не спеша рассматривал чертежи. Обычно для этого он выбирал вторую половину дня. Чтобы обозревать лист целиком, он пересаживался со стула на табурет, компенсируя свой небольшой рост высокими ножками табурета. Увеличив таким нехитрым способом поле обзора, не приходилось постоянно привставать, рассматривая оборотную сторону старой географической карты, на которой красовались рабочие чертежи на дирижабль «В–5»..

– Что ж, вполне хорошо оформлено, – Трояни любил бормотать, когда был один. – Ещё бы на нормальной бумаге. Хотя, если рассуждать здраво, непонятно, зачем для экспериментального корабля делать комплект чертежей на всякую мелочь? Квалифицированные рабочие в Италии всю мелочёвку по предварительным эскизам делали. А эта чертёжная красота вся в корзину потом пойдёт. Такой корабль только для обучения конструкторов годится – надо же, полужёсткий на объём две тысячи кубометров… весь этот абсурд: длинный киль, диафрагмы, внешние катенарии – это ненужный балласт. Давно уже всем ясно, что до пяти тысяч кубометров – только по схеме мягкого или полумягкого типа.

Трояни перевернул плотный лист географической карты – решил развлечь себя разглядыванием лицевой стороны. В сочном цвете глянцевое изображение представило заголовок: «Европа. Политическая карта».

– Это какой же год? – подсмотрел внизу. – О–о! До Империалистической войны.

Проследил границы не раздробленной Австро–Венгрии. Нашёл кусочек земли ещё не присоединённый к Италии.

– Да… Италия, Италия, был ли смысл покидать тебя?

Вспомнилось, как согласился на авантюрное предложение Нобиле поехать в Россию.

– Ну что ты будешь сидеть тут… перебиваться разовыми проектами? То какие–то полы на гоночном треке строить зовут, то стену для ангара. Ты уже, небось, забыл, что такое истинная инженерная мысль? А там… ну, посуди сам, с нуля построить воздушный флот. Сразу планируется около трёх десятков дирижаблей, от маленьких на тысяча семьсот кубометров полужёсткой конструкции до двухсот пятидесяти тысяч кубов жёсткой конструкции.

– За сколько лет? – Трояни прервал озвученные фантазии.

– За три–четыре…

Трояни захохотал.

– Совсем не верю в успех. Кто из наших согласился? – всё же поинтересовался.

– Не многие… Ты же знаешь, лучшие инженеры на самолёты или вагоны перешли, – тем не менее, Нобиле держался невозмутимо, – но я подобрал десяток человек… не одни поедем…

Трояни настороженно поджал губы.

– Ты так говоришь, будто я уже согласился. А деньги–то у этих Советов есть? – Трояни смотрел в большие глаза Нобиле.

– Мне их представитель заявил: «Не беспокойтесь – всё будет!» Вот и не беспокоюсь. Кстати, чертежи от «Эн–три» у тебя остались? – Нобиле, как всегда, был предприимчив.

– Да, остались. Правда только первые кальки. Ты же знаешь, в Японию всё отправили. Исправления вносили уже в их экземпляры.

Нобиле удовлетворённо кивнул и изменил тон на более сухой: – Феличе, ну ты подумай насчёт контракта.

Через пару дней Трояни согласился. Подписал контракт на три года. Через неделю упаковал чертежи в ящики. Поставил мелом пометку «Трояни», на что Нобиле заметил: «Ну, так не надо». Стер и написал: «Москва. Нобиле». Прокомментировал: «Тебя же там не знают. Затеряются ящики».

…Трояни растёр подмёрзшие пальцы, расколупал варёное яйцо и надкусил.

– Как же надоели эти яйца. Неизменный бесплатный паёк.

Запил остывшим чаем. Вздохнул:

– Эх, ну что, дирижабль «Вэ–пять», не очень–то ты хочешь получаться.

Конечно, сдаваться негоже, ведь сам наложил на себя обязательства. Что ж, теперь тянуть до конца. Хотя, на самом деле, это же катастрофа. Здесь ничего толком нет… до смешного… банально, бумаги для черчения нет… Или всё же чего–то да есть?… Ну, например, находчивые и сообразительные люди. Вот кто–то из начальников выкрутился – в букинистической лавке скупил по дешёвке старые карты. Ещё есть непомерные амбиции. Едва простейшие деталюшки чертить научились, так сразу возомнили себя инженерами. А культура проектирования? Её ведь десятилетиями набирают. А эти… кусочки из книжек нахватались… наука у них… книжки всякие иностранные увидят, так сразу переводят и печатают без разбора. Никакой систематизации. И читают всё подряд… это ж, какая каша в головах! Про производство, вообще, можно забыть. Десяток разбитых станков прошлого века – это гордо зовётся мастерской. Холодный барак для швей, Чего они там нашьют скрюченными от холода пальцами? А уж клей для швов, не знаю, будет ли держать. Ничего нет, Только нелепые надежды…

Нобиле ещё масло в огонь подливает. Эти его дурацкие амбиции. Любит статусность. В Итвлии был директором огромного завода, а здесь, всего лишь, глава технического подразделения, хотя… сколько там у него сейчас в подчинении? Хвастался: «Двести инженеров, не считая рабочих в лабораториях, цехах, ангарах… не считая полировщиков, художников, расчётчиков… « Да вот только сырой это материал. Из Италии десять человек, тоже не понятно кто… и «целый флот» собрался строить.

Трояни стал перебирать в памяти итальянцев.

Визокки. Человек, конечно, хороший, образованный, культурный. Но как инженер – ни практики, ни знаний в проектировании дирижаблей. Так, расчёты несложные по конструкции может делать. В литературе и политике лучше разбирается. Зато с ним спокойно. Правда, авантюрное нутро. Вот уж кому на родине скучно стало, а тут Нобиле подвернулся, заманил: «Посмотришь новую страну, познакомишься с новыми людьми». Хм, Визокки ведь настоящий сеньор на испанский манер – феодал, земля в собственности, в деньгах не нуждается. Хвастался прилюдно, что в деньгах не нуждается. С Нобиле на двадцать долларов в месяц сговорился, да ещё заявил: «В рублях пусть выплачивают – на мелкие расходы…» Чудак.

Де Мартино. Вот этот да, проектировщик. Образованный в полной мере. Единственный, кто обладает навыками черчения наших дирижаблей. Хотя за ним посматривать надо – в нестандартных ситуациях большой любитель на интуицию и мнимую гениальность опираться, нежели на базовые технические знания. Да, это человек Нобиле:,тот постоянно его за собой тащит. Кто–то рассказывал, с тех пор как они познакомились в молодости. Парашютистом, вроде был… что–то там произошло… Де Мартино очень признателен Нобиле.

Гарутти. Без сомнения очень хорошо когда–то механические части дирижаблей проектировал. Но это когда было… теперь его наработки устарели, а всё пытается их рекомендовать.

Белли. На руководителя лаборатории Нобиле хочет его поставить. Предприниматель без авиационного образования. Это на пустом–то месте, в чужой стране, где капитализмом и не пахнет…

Вилла. Этот хорош. Умный, интеллигентный. Аэродинамик и руками умеет работать. Давно в дирижаблестроении.

Кто там ещё.... Шакка, Ди Бернардино, Палья, Каратти… Эти – рабочие. Портной, жестянщик, моторист… Толку–то от них…

В дверь постучали. Трояни повернулся. На пороге стояла его секретарь–переводчик.

– А, Павловна, заходи!

Блестящий чайник и пар из клювика сопровождал её.

– Очень кстати, и варенье осталось. Попьёшь со мной? – Трояни деликатно принял чайник у Павловны.

– Нет, я пойду.

Трояни не стал возражать, сам заварил чай. На ломтик хлеба намазал варенье.

Снова посмотрел на карту.

Покачал головой. Взгляд прошёлся по извилистой мнимой линии: Италия – Венгрия – Австрия – Чехословакия – Польша… Ох, сколько мы там поплутали на нашем дирижаблике. Ветер, качка, заблудились, левое оперение сломали. Думали всё – закончилась экспедиция «Италии» в самом начале. А теперь подумать – так лучше бы там всё и закончилось… Стокгольм – Кеми – Валсё… наконец, Кингсбей.

Прикрыл глаза. Вспомнилось защитное сооружение для временной стоянки дирижабля в Кингсбее. Зато есть, чем лично мне, как инженеру, гордиться! Две огромных стены без крыши. Интересно, пригодится ли кому ещё? Или как памятник истории останется?

Дальше территория без суши. Где–то здесь мы и потерпели крушение. Память вытащила резкий голос Нобиле: «Дирижабль тяжёлым стал! Чечони, выброси гайдроп! Александрини, быстро на корму! проверь газовый клапан! может он не закрылся, когда стравливали на высоте». А дальше проклятия Чечони, которому не удавалось развязать узел с запутавшейся цепью шариков, и быстрая развязка: приближающийся лёд, выкрик Нобиле «Остановить моторы!», крен на оперение и чудовищный треск ломающихся труб.

Трояни вздохнул.

Может быть, с того момента, как оболочка с разбитой частью гондолы устремилась вверх, с их товарищами, а они остались во льдах… может быть именно с того момента удача стала покидать Нобиле. Хм… генерал! Как же он любит эти военные штучки. Любит покрасоваться в военной форме. Есть в сознании у него это воинское мировоззрение… а там принято только вверх, там только одно направление – от солдата до маршала. Там в сторону нельзя сходить – это сразу – предатель. Да уж, попал генерал Нобиле в ловушку. Крушение «Италии» – и всё… крушение карьеры. И откуда у него это поклонение воинским обрядам? Вроде развивался по гражданской стезе. Хотя, может так захватила его работа на военном заводе в Империалистическую войну. Да и характер, так скажем, неважный. С Амудсеном разругался, теперь с Муссолини отношения испортил. И получается: низвержение героя Арктики наяву. Так подумать – от безысходности он этот контракт на работу в СССР и заключил. Ему заново надо карьеру строить.

Эх, Умберто, Умберто… А во льдах Арктики я тебе безоговорочно верил.

Трояни сделал глоток горячего чая.

Всплыл сегодняшний утренний разговор с Де Мартино.

– Белли и Гарутти мне рассказывали, что вчера они были у Нобиле на обеде, – Де Мартино обходительно мямлил, – оказывается, Самойлович приезжал. Они говорят, что он очень расстроился, что тебя там не было, говорят, передавал тебе привет. Тебя что, Нобиле не пригласил?

– Да?! А где Самойлович остановился? – Трояни вспыхнул, но постарался перед Де Мартино не показывать внутренний гнев.

– Он вчера вечером из Москвы уехал.

Жаль, всё–таки… Самойлович – начальник экспедиции, спасшей нас из льдов

Арктики. Хотелось ещё раз выразить благодарность. Что, Нобиле, не посчитал нужным?… Ведь проще простого, телефон у него дома есть и у меня в отеле есть… на улицу я весь день не выходил. Что же происходит? Неприятно это всё.

7

Паньков удивлялся, как невозмутимо Николай выслушал эмоциональные аргументы Купавина. Его даже не сломил завершающий, ставший почти крылатым, довод: «Так за границей делают!» Паньков уже внутренне сдался, но Николай скривил губы, сжал кулаки и выпалил: «Нет, давай разберёмся!» Как по команде, десятки взглядов молодых конструкторов, оторвались от своих рабочих столов, ожидая интеллектуальной баталии.

– Вспомни, на первых «Вэ–два» и «Вэ–три», такой же вот… – без стеснения переходя с седым Купавиным на «ты», последние слова Николай проговорил с показным презрением в голосе, – … который тоже всё повторял «так на цеппелинах делают»… помнишь, какие он поставил шестерни на штурвалы глубины? и что получилось? Для перекладки рулей из одного крайнего положения в другое требовалось четыре полных оборота штурвала сделать.

– Что ж, поймал! – Купавин пробубнил и наклонился к столу, предоставив всем лицезреть его полысевший затылок, – да, помню, в полёте приходилось штурвал вертеть, как кофейную мельницу, но ведь мы тогда изменили шестерню. Практика – это святое! Да и у каждого свой опыт.

– Так я тебе и излагаю свой опыт, – Николай не желал уступать. – Давай спокойно я изложу свои мысли. Кстати, не я один так считаю. Говорил я и с Мейснером. Надеюсь, он для тебя авторитет?

– Ещё бы! Прос–лав–лен–ный! – Купавин протянул по слогам.

К спорящим подошёл Кулик, слушал молча.

– Вот! – Николай перешёл к рассуждениям, – на корабле «восемнадцать–пятьсот» будет три мотора, – два бортовых, один кормовой, – каждый в своей моторной гондоле. В полёте – три бортмеханика, сидящие в каждой гондоле. Один корабельный механик, проводящий общее наблюдение. Должна быть ещё вторая сменная вахта. Итого семь человек обслуживают моторы. Вы когда–нибудь на самолёте видели, чтобы семь человек обслуживали три мотора?

Николай обвёл взглядом всех, кто смотрел на него. Голосовой реакции не последовало, но отдельные нерешительные кивки были.

– Семь человек можно уменьшить до трёх. Надо управление моторами и все контрольные приборы вынести в специальную рубку механика, которую сделать в киле между тремя моторами. В неё посадить корабельного и дежурного механика. Команды от командира направить в эту рубку, а не по отдельности в три гондолы. А уж из центральной рубки механик и будет управлять моторами.

– Хм, ну закинул. – Кулик покачал головой. – Конечно красиво, но это же проект переделывать, а Нобиле, похоже, не очень–то хочет.

– А для чего вы нужны? Вот ты, товарищ Кулик, – Николай непринуждённо ткнул указательным пальцем в грудь Кулику, – комсомолец, кандидат в члены партии, ведущим по этому кораблю тебя назначили и что?… будешь отмалчиваться и по течению плыть?

– Так это на несколько лет задачка. а по плану летом уже строить надо начинать, – Кулик схватил со своего стола лист с цифрами, – вот, по плану…

– Ну и что мы получим? – Николай разрубил воздух ребром ладони. – В этих гондолах мотористы постоянно оглушённые сидят, выходят оттуда совсем одуревшими от шума. Какого им там наблюдать за состоянием мотора?

– Вроде правильно говоришь, но… – Кулик старался не смотреть на Николая, – Нобиле теперь даже маленькие отступления от своего проекта не позволяет. Говорит, научитесь хотя–бы копировать то, что уже проверено, а потом уж сами будете придумывать

– Эх, время только теряем… – Николай, в отчаянии, ещё раз махнул рукой, – пойдём, Иван, с ними толку мало…

Шли до трамвайной остановки молча.

– Как они не понимают, эти вопросы настолько существенны и актуальны, – Николай, оказалось, ещё не успокоился.

– Правильно говоришь, но пока вот так… – Паньков пытаясь утешить повторил слова Кулика.

– Конструкторы обязаны ими заниматься… И, вообще, эти их традиции, на которые они ссылаются, существуют только у воздухоплавателей, у авиаторов практика пошла по более здоровому пути.

– Но ведь не мы решаем, – Паньков попутно рассматривал забавные морозоузорчатые окна деревянных домов Переведеновского переулка. – Коля, я вот думаю, а правильно ли ты делаешь, когда идею Жеглова по поводу управления моторами от своего имени представляешь? – Паньков смотрел себе под ноги.

Николай вскипел:

– А что толку, что человек идеи нам на ушко нашёптывает, а сам боится даже посмотреть в глаза своему начальнику. Что толку от его идей? – Николай обрушился на Панькова.

– Коля, не кричи! Просто я считаю, что надо хотя бы упоминать, чья эта идея.

– А кто его знает этого корабельного механика?

– Ну, тебя–то уж прям все знают, – Паньков съязвил, но произнёс, как ему показалось, сдержано.

Николай стиснул острые скулы.

– Ничего, кто не знает, ещё узнают! Я уж не буду, как мышь, в норе сидеть. Что это за жизнь тогда будет?

Николай, не дождавшись ответа, чуть смягчился:

– Иван, вот ты до поступления в институт крестьянским трудом жил, разве там возможно обмануть производственный процесс?

– Нет, конечно, ты и сам знаешь, – Паньков качнул головой.

– Вот, только нового ничего не нужно, всё по кругу вертится, а здесь новое создаётся, для этого надо усилия прилагать, постоянно учиться. И если ты окончил институт, значит что–то в тебе повернулось в сторону нового, в сторону созидания.

– Ладно, Коля, мне с тобой в словесности невозможно тягаться, – Паньков нагнулся, зачерпнул ладонью верхний пушистый слой снега, – ты ведь даже учительствовал в сельской школе до института.

– Это ладно. Важно что и руками немного умею… кровельщиком и жестянщиком успел поработать. С металлом умею обращаться, а в сегодняшнем веке машин – это важно!

– Да, я помню, как ты набросился на слесаря, когда «Комсомолку» собирали, – Паньков улыбнулся.

– Не люблю безруких! – Николай подёрнул краешком губы, – поэтому считаю, что имею право высказывать своё мнение по техническим вопросам.

– Коль, да ладно, не ругайся, лучше расскажи, чем история с тем штурвалом закончилась? – Паньков спросил, рассчитывая, что Николай немного остынет.

– А чего рассказывать? – Николай, заведённый на жёсткий тон, действительно, немного смягчился, – …когда этого конструктора поставили за штурвал, тогда тот всё и понял. Через пять минут забыл всякие отговорки: и о цеппелине с его рулём из крайнего в крайнее за тридцать секунд, и о том, что оперение сорвёт или всю корму… ну так он заявлял в качестве довода… – Николай, видимо, заметил в глазах Панькова некоторое замешательство и добавил, – ну, при уменьшении времени перекладки. В этот же день заказали шестерни большего диаметра – вот и по сей день стоят на этих маленьких кораблях.

– У–у, а я и не знал.

– Плохо, что не знал. Как наш старик Оппман говорит: «Надо хорошо знать технику, которой доверил свою жизнь».

8

Мерное кудахтанье, прерываемое перехлопыванием крыльями, известило Нобиле о семи часах утра. Он открыл глаза, повернулся и посмотрел в сторону двери, прикрикнул:

– Доменика, опять ты за своё!

Курица, гордо задрав голову, проследовала в спальню, вскочила на кровать и начала слегка тыкать клювом пальцы Нобиле.

– Доменика, ну хватит, сейчас пойдём завтракать, – Нобиле чуть оттолкнул её. Курица захлопала крыльями, спрыгнула с кровати и уверенной походкой направилась к двери на кухню. Нобиле припомнил, что сегодня прозвище курицы совпадало с днём недели – воскресенье. Убедился, сверившись с часами, что курица который день не ошибается с временем. Только вот оставалось загадкой, чувствует ли она время на самом деле или просто реагирует на звон тарелок, которые расставляет на стол домработница Нюра.

Оживала вся четырёхкомнатная квартира на Мясницкой улице. Титина суетилась с двумя своими щенками. Три разномастные кошки, будто соперничая друг с другом, поочерёдно потягивались, выгибали спины и вытягивали лапы. И только когда Нобиле опустил ноги с кровати на пол, кошки устремились к нему ластиться.

А Доменика уже громко хлопала крыльями в кухне. Как будто в ответ, громогласный голос Нюры, сообщал, сначала с большим трудом, по–итальянски: «Синьор, кол–лат–тцион!», а потом уверенно, по–русски: «Завтрак!» При этом пушистые обитатели квартиры только после русского слова поворачивали головы в сторону кухни. Нюра наполнила молоком миски, расставленные по углам кухни и убедившись, что Нобиле закончил с водными процедурами, уходила в спальню застилать постели.

Когда Нобиле вошёл на кухню, Доменика уже сидела на столе и выклёвывала мякоть из булочки.

– О–о! Лакомишься? – Нобиле не спешил, дождался когда останется только корка. Вымыл руки, намазал корку сливочным маслом и отправил себе в рот.

– Хорошо что Нюра не видит! – Нобиле уселся за стол, чуть толкнул курицу тыльной стороной ладони. Доменика покорно спрыгнула на пол и побежала в сторону одной из комнат.

Подчистив миски, кошки потянулись к Нобиле за дополнительной порцией. Титина, выполнив функцию кормилицы щенков, тоже неспешно подошла к хозяину. Нобиле поделился с ней куском курицы, кошки же удовлетворились полупрозрачными хрящами с костей. На этом утренняя традиционная трапеза закончилась.

Вдруг из спальни раздались визгливые крики Нюры:

– Гадина! Нагадила! Гадина! Нагадила!

Нобиле, не понимая новых для него слов, испуганно повернулся в сторону спальни, откуда мчалась курица. Нюра размахивала полотенцем, – в её руках оно превратилось в орудие расправы, – пыталась ударять подпрыгивающую курицу. Иногда ей это удавалось и Доменика лишалась нескольких белоснежных перьев. Как только курица доскакала до кухни, кошки, почти одновременно, брызнули в разные стороны, Титине пришлось даже тявкнуть. Доменика, проскочив между ног Нобиле, казалось, в ужасе промчалась к окну.

Нюра остановилась:

– Я не могу больше терпеть эту курицу. Нагадила прямо в постель! Её в суп надо, а не дрессировать!

Нобиле недоумённо смотрел на Нюру.

– Что за суп? – на пороге кухни появилась Мария Андреевна.

– Да курицу энту вот… – Нюра взмахнула полотенцем.

– Мария, что такое «гад–ди–н–на» и «наг–гад–дила»? – Нобиле приготовился запоминать новые слова.

– Синьорам не нужно знать эти слова, – улыбаясь, Мария Андреевна всё же попыталась объяснить.

Нобиле кивнул и вынес вердикт:

– Доменику в суп не отдам!

Нюра фыркнула и ушла в спальню.

– Синьор, сегодня идём в театр! – Мария Андреевна объявила планы на выходной.

Нобиле посмотрел на новый, разлинованный на шестидневку, календарь без традиционных названий дней недели.

– Я тоже никак не могу привыкнуть к этому… – Мария Андреевна поморщилась, – уже несколько лет прошло, как эти номера дней ввели… безликие первый, второй, третий… и выходной. Теперь и говорить–то принято «на данном отрезке времени», теперь всякий расчёт на дальнее время стало невозможным.

– Но зато сегодня выходной! – Нобиле вскинул указательный палец, – и к тому же воскресенье!.

– Это вы ещё не застали когда, до тридцать первого года, мы два года мучились с прыгающим выходным. Тогда пятидневку объявили. Для одних трудящихся – выходной, для других – рабочий. «Непрерывка» называлась.

– О–о ! – Нобиле округлил глаза, – не для всех воскресенье – выходной?

Курица, услышав своё прозвище, гоготнула.

– Специально делали разные выходные дни для разных организаций, – Марию Андреевну кудахтанье курицы не смутило и она продолжала объяснять, – зато не было переполнения театров и кино, равномерно, в течение всей недели, их посещали.

Нобиле подошёл ближе к календарю. С гордостью показал на карандашные витиеватые надписи традиционных названий недели под цифрами табеля–календаря.

– Моя дочь, когда приезжала летом, проставила нормальные названия. И каждое утро над дверью вывешивала плакат из плотной бумаги с сегодняшним названием дня недели. А я вот ленюсь, забросил это дело.

– Шустрая у вас дочурка! – Мария Андреевна потёрла щёку, – Помню, как–то расспрашивала меня, где поблизости католическая церковь, – воскресенье – надо посетить, – а я ей: «Выбирай, на Лубянской площади одна французская, другая польская». Уж не знаю, какую выбрала…

– Да, здесь, главное, не отвыкнуть от дней недели, а то в Италию в отпуск поеду снова переучиваться придётся, – Нобиле посмотрел на курицу. – Всё–таки смышлёная птица оказалась, разве такую можно в суп?

Доменика со сломанным пером из хвоста вышагивала перед Нобиле.

– Актриса она у вас… – Мария Андреевна нагнулась, сняла перо, стала его теребить, – …я ведь актрисой в молодости была, в труппе Станиславского состояла. Он от нас требовал совершенства во всём. Помню, когда труппа была в Берлине, а актёров не хватало, Станиславский предложил мне роль мальчика. Пришлось надеть мужской костюм и гулять по городу в таком наряде, привыкать к походке и манерам… – Мария Андреевна рассмеялась, – так… вспомнилось… неестественно курица себя ведёт… кажется, будто роль репетирует.

– Кстати, а на какой спектакль мы пойдём? – Нобиле вспомнил, что нужно собираться в театр.

– «Мёртвые души» в постановке Немировича–Данченко.

9

– Володя, да ты только посмотри! Это же произведение искусства! – Борис подозвал Катанского к лежащему на столе силовому шарнирному узлу и провёл ладонью по плавным обводам металлического блестящего корпуса, похожего на два сцепленных вместе кулака незаурядного циркового силача. – Шероховатость поверхности минимальная, где у нас такую сделать?

Катанский руками повращал подвижные оси, выходящие из шарового механизма и снова их выровнял, пробуя, как будет отыгрывать стяжка. Казалось, ему совсем не мешал прилагать физические усилия строгий серый костюм, ладно подогнанный по его поджарой фигуре.

– Это ось крепления стрингеров – вдоль киля – продольная, – Борис провёл указательным пальцем по вытянутой, более основательной части шарнира, – а это поперечные, для балочек шпангоута – поперечная плоскость.

Катанский задумчиво осматривал поперечные отводы с резьбой на концах.

Борис почувствовал недопонимание Катанского, рванулся к доске на стене, схватил мел, стремительно чирканул несколько линий–осей и условно показал, в каких плоскостях дирижабля будут обеспечиваться нужные степени свободы.

– Да я понял! – Катанский всё ещё поглядывал на резьбу и лукаво улыбался. – Итальянцы изящно делают. И много Нобиле таких шарниров привёз?

– Подсчитали, на первый большой корабль должно хватить, – Борис плавно качал головой из стороны в сторону, и в такт этому движению то сжимал, то расслаблял краешки губ.

– Который «Вэ–шесть» будет называться?

– Угу, – Борис кивнул, – а вот дальше не знаю, где заказывать будем. Такие у нас в мастерских не сделают. В ЦАГИ заказывать или на каком–нибудь авиазаводе. Только возмуться ли? Всё ведь загружено.

– Подожди, а на «Вэ–пять» мы без шарниров будем? – Катанский удивлённо посмотрел на Бориса, – ведь идея первого маленького полужёсткого как раз в том состояла, чтобы попробовать собрать уменьшенный прототип.

– Посчитали, длина небольшая, можно и жёсткую конструкцию киля.

– И Нобиле на это пошёл? – Катанский потеребил узел своего бордового галстука.

– Куда деваться, говорит, сроки, пускай пока пилоты учатся, а конструктора ещё успеют, – Борис не мог оторваться от блестящих литьевых обводов шарнира. – Расчёты показывают, что жёсткая конструкция киля для «Вэ–пять» вполне годится.

– Я хоть и не такой специалист в механике и то понимаю, что степени свободы надо обеспечить… оболочку крепить – нужна гибкая система. Я ведь расчёт оболочки делал. Хоть Трояни нас направляет, но и с меня тоже спрашивать будут.

– Да решили уже. Скоро киль соберут. Вот и посмотрим. Там и будем думать, похоже по месту оболочку подгонять придётся.

Катанский посмотрел в окно. Крупные хлопья снега застилали вид на переулок.

– Сне–го–пад…

– Давай переждём. Партейку в шахматы? – Борис потянулся к деревянной доске.

– Это можно… – Катанский расстегнул пиджак и ослабил узел галстука.

Борис расставил фигуры, выбросил перед Катанским два зажатых кулака с пешками. Тот ткнул на правый – оказалась белая.

– Не знаешь, когда турнир по Дирижаблестрою? – Борис расставил чёрных со своей стороны, поправил наступившего на соседнюю клетку короля.

– В апреле. Вроде, кроме конструкторов ещё и производственники просятся участвовать, – Катанский поёрзал на стуле.

– Ну, вот это интересно. Чем больше народу…

– С твоим мастерством, тебе они не конкуренты, – Катанский выдвинул пешку к центру доски.

– Надо форму поддерживать. Вот вариант Сицилианской защиты изучил, – Борис ответил пешкой со своей стороны.

– Ты – молодец. А я вот всё по наитию играю, – Катанский выводил коня, – памяти не хватает теорию запоминать.

– Да у тебя всё равно неплохо получается.

– Все уже примирились, что ты опять нас обыграешь. Харабковский теперь и участвовать, наверное, не будет, – Катанский усмехнулся, – помню, как он аж побелел, когда в начале турнира тебе обе партии так быстро проиграл.

– Странно, он ведь дебют правильно разыграл. К тому же редкий дебют – «итальянская партия», называется, – Борис поморщил лоб, вспоминая. – А потом растерялся что–ли, слабо играл. И в самом конце, зачем–то отчаянно сопротивлялся, когда и так было ясно, что всё проиграно.

Катанский переместил по диагонали слона.

– Нахватался вершков… Дебюты запомнить – для этого только память нужна, а играть – это… – Катанский мелко подёргал подбородком, – не каждому дано. Я считаю, что для моего уровня игры, какое начало не выбери, всё можно в процессе игры исправить, фигур много, вариантов огромное количество, даже если и ошибки будут. Катанский призадумался. Борис пошёл на размен слонов.

– А в конце игры, в эндшпиле, – Катанский продолжил рассуждать, – уже более–менее ситуация предсказуемая, там сразу видно… всё предрешено, если уж проигрываешь, чего ж дёргаться? где ресурсы брать? вопрос только, как долго продержишься. Поэтому всё надо делать, когда есть возможности… получается где–то в середине игры.

– Всё равно я удивился, чего он так долго не сдавался.

– У начальников есть такая черта: не показывать что в чём–то не разбираешься и не подавать вида, что дела идут плохо. Вроде, как надежда на чудо… ну вдруг что–нибудь случится и тебе нужно будет срочно уйти… Тогда, получается, что он не проиграл.

– Но ведь все видят ситуацию на доске? – Борис пожал плечами.

– Да, Борис, не понять тебе… ты другой. – Катанский скривился. – Похоже, у меня не очень позиция.

10

– Ну, где наш доблестный генерал Нобиле? – Гольцман недовольно обвёл взглядом сидевших перед ним подчинённых, посмотрел на дверь. – Ему с Кузнецкого до сюда пару улочек перейти. Прямо неуважение какое–то к начальнику Аэрофлота!

– Ещё три минуты, он обычно старается подгадать точно, – проговорил Фельдман, не поднимая глаз. Следом буркнул: – Это мне с Долгопрудной ехать два часа, поэтому здесь пораньше.

– Так и не провели на Долгопрудную телефонную связь? – Гольцман порылся в бумагах на своём столе..

– Нет. Гонцов приходится гонять… А если что–то срочное узнать… так… – Фельдман махнул рукой.

– Небось специально тянешь с телефоном, чтобы только по важным делам тебя гонцами вытаскивали? – непонятно, подшучивал Гольцман или укорял. Пелена табачного дыма перед его лицом не давала Фельдману возможности определиться.

Дверь в большой кабинет начальника Аэрофлота распахнулась решительнее, чем обычно здесь было принято, и на пороге появился Нобиле. Высокий, в идеально подогнанной форме итальянских «королевских» военно–воздушных сил. Остановился. Подтянул подбородок и ломано произнёс, по–русски: «Приятного утра!» Дождавшись жеста Гольцмана куда присесть, устремился к длинному, из красного дерева, столу, по обе стороны которого уже сидело несколько десятков человек. Серой тенью за Нобиле последовала Мария Андреевна.