Читать книгу: «И всё…», страница 3

Ещё были грифоны блюющие зубной пастой в канал Грибоедова. Она стекала с их четырёх языков, по канатам и торсам, по перилам и мостику, в Неву, в море, в мировой океан. Белая густота пасты заливала кроссовки прохожих и колёса колясок прохожих, и прохожих, лежащих на мосту ради какого-то модного танца на спине и видео для мобильного приложения. Следы разносили молочную пасту по дворам, по кофейням, по питейным местам, смешивая с обронённой партитурой и оторвавшимися шнурками. Ещё был вечно горящий факел дома Зингера, капающий кровлей крыши на Невский. Пламя начиналось от высокого второго этажа и к чердаку становилось одним плазматическим потоком вверх. Отрываясь кусками огня над зданием и улетая с ветром на Петроградскую сторону. Дом Зингера горел, но не сгорал. Входящие в него люди оставляли свои впечатления, страдания и деньги, в достаточном количестве чтобы поддерживать горение. Кислород входил через витые решётки. Условия факелу были подходящие. Ещё было граффити из мяса на стене Михайловского замка, жующее иву, нечаянно повернувшую ветвь в сторону признака Павла. Граффити испражнялось по ночам чтобы не пугать очередь в филиал Русского музея. В целом, весь год вело себя прилично, кроме привычки грызть ветку ивы летом. Ещё были капибары неоседланные, бурные энергии жизни, взбрыкивающие неумелых ездоков в Фонтанку с Аничкового моста. Бронзовые мужчины не справлялись с живыми волосатыми скакунами и долго после падения выбирались на катера, затем на набережную, садились на автобус-булку и ехали большим крюком обратно на мост. Попадали на мост и снова, и снова, испытывая неудачу летели в Фонтанку от удара капибары. Ещё, ещё, ещё бабочки-бомжи на Литейном, квадратные пышки по пятницам в Анненкирхе, такси на топливе из кофейного скраба, продажа душ в подземных переходах… Город был полон чудес и метаморфоз не похожих ни на что. Не похожих даже на саму Москву. Петербург. Город-организм. Город такого удивления, что диво да чудеса были обыденностью словно кондуктор в трамвае.

И никто, совершенно никакой младой или созревший человек не ценил это. Не наблюдал и не записывал. Не спорил в пивной, игнорировал и всячески не обращал внимания на Петербург. Просто использовал его как место для ног при ходьбе, как место для задницы в столовой и как лежалище в часы сна. Не колыхал жителей город, не был он им доступен, пониманию их и нраву. Не понятен. Запределен. Как и туристу, так и рождённому здесь и даже командированному с документом на просмотр города. Ни-ко-му. Был просто местом ординарным. Так и положено местом. Не было никому дела до Петербурга с сокровищами фантастическими и духом наполненными зданиями, мостами и каналами. Никому. Человечество не видело в упор странности города. Не фотографировало и не печатало на футболках описанные выше феномены. Прописанные работали и стояли в очередь в детский сад без малейшего любопытства к поразительной начинке города П. Народонаселение полагало, что в Петербурге, как в любом другом месте стоят обычные дома, лежат дороги и пахнут помойки. Целыми днями граждане жили скучной жизнью, перешагивая через необычность. Петербуржцы, туристы, иммигранты – не видели дальше собственной невнимательности. Полагали город обычным, банальным местом, без изюма и кураги. Были слепы. Отчего так получилось? От безразличия ко всему. От гордыни помышлять, что город строят и красят как хотят. Контролируют природу и время. Так ошибались все в Петербурге. Город не строят, он строится. Природа не служит человеку, а нанимает его на работу. Конкретно Петербург совершенно один такой на свете. Здесь собралось лучшее и чудесное чтобы его восхваляли и обожали. Но бельмо ошибки висело перед каждым глазом посетителя города. Ошибались в его понимании все. Все, кроме колдыря Василия.