Читать книгу: «Рыжее знамя упрямства», страница 5

Календари

1

Восьмерых (в том числе Рыжика и Нессоновых) забрали с базы каперанг Соломин и Кинтель – на своих машинах. Остальные, как обычно, пестро-оранжевой толпой отправились на трамвай. Остановка была в сотне метров от ворот с якорями. Корнеич двигался с ребятами, пешком. Его тяжелый вишневый мотоцикл весело толкали сзади. При этом, хихикая, вспоминали стихи про цыган, которые «в мороз толкают… паровоз». Ольга Шагалова говорила «бессовестные», хотя ни одного нехорошего слова в стихах не звучало.

Корнеич дождался, когда весь народ «упакуется» в старинный красный вагон (такие вот ходили по этой окраинной ветке) и помахал вслед. За ребят он не опасался. Во первых, с ними был старший – пятнадцатилетний Равиль Сегалов, флаг-капитан и по сути дела уже младший инструктор. Во-вторых, кондукторши на этом маршруте давно привыкли к ребятам из «Эспады» и никогда не придирались: знали, что «оранжевый народ» платит исправно…

Корнеич устроился в седле и газанул. Поехал он, разумеется, не домой. Хотя Даниил Корнеевич Вострецов числился в отпуске, служебных забот хватало. Например, недавно сотрудники епархии (люди эрудированные и дотошные!) раскопали документы, по которым двухэтажный особняк на улице Рылеева – бывшей Княжеской – в девятнадцатом веке принадлежал якобы Православной церкви. То ли там проживал тогда какой-то церковный чин, то ли располагалась гостиница для паломников. И, мол, на этом основании было бы справедливо вернуть собственность прежним владельцам. А сейчас в доме находился отдел редких книг и нумизматики, то есть учреждение из числа подведомственных господину Вострецову. И господин Вострецов ехал в областное министерство культуры (иначе – Комитет по делам культуры, сокращенно "Комкуль"). Там предполагалась встреча с представителем епархии для обсуждения вышеупомянутой проблемы.

Представитель был молод, с довольной короткой стрижкой и профессорской бородкой. Шелестел шелковистой рясой. Назвал себя отцом Александром. Держался предупредительно, говорил мягко. Даниил Корнеевич в своей штурманской куртке, тельняшке и мятых джинсах, со взъерошенной бронзовой прической, явно проигрывал в глазах дамы по имени Оксана Эдуардовна. Дама занимала должность одного из многочисленных заместителей областного министра и призвана была выполнять роль посредницы при переговорах.

Отец Александр выложил бумаги. Даниил Корнеевич подверг сомнению достоверность документов, а также их юридическую состоятельность. Некоторое время шла полемика на вежливом, прямо академическом уровне. Оксана Эдуардовна поощрительно улыбалась, ей было любопытно.

Затем Даниил Корнеич пятерней прошелся по волосам и сказал отцу Александру, который был явно моложе его:

– Батюшка, ну на кой шут вам этот дом? Возрождение духовности великое дело, но вы там у себя понимаете его, на мой взгляд, несколько однобоко. Библиотеки и хранилища раритетов тоже служат воспитанию души. Вы и так уже вытряхнули музеи из нескольких помещений. К тому же и строите немало. Вон какие корпуса на площадях епархии. И храмы растут чуть не на каждом углу. Может быть, есть смысл сохранять какую-то… пропорциональность?

– Что вы имеете в виду, Даниил Корнеевич? – благожелательно осведомился отец Александр.

– Построили бы несколько приютов для бездомных пацанов. Очень богоугодное дело…

Отец Александр покивал:

– При женском монастыре есть приют для девочек. А в городе широко известная православная гимназия.

Корнеич сказал сдерживаясь:

– Гимназия ваша – элитарное учреждение. А в приюте три десятка воспитанниц. В стране же четыре миллиона беспризорников…

– Ну, Даниил Корнеевич, не надо преувеличивать, – мягко укорила его Оксана Эдуардовна.

– Я не преувеличиваю! От четырех до пяти миллионов. Это не мои цифры, их привел в интервью писатель Приданов, советник президента. Полагаю, он владеет статистикой…

– Да, но… мы сейчас обсуждаем другую тему, – вышла из положения Оксана Эдуардовна.

– Я полагаю, дальше обсуждать ее не имеет смысла, – скучным голосом сообщил Корнеич. – Музейный совет добровольно дом не отдаст. Можно, конечно, поступить испытанным способом. Таким, как с самодеятельным театром «Друзья», который выкинули на асфальт, чтобы отдать помещение игорному дому «Золотая фишка». Молодчики в масках действовали умело. Боюсь, однако, что с нами это дело не пройдет…

– Даниил Корнеевич! Ну, право же… – Голос «замминистерши» обрел тональность классной дамы, укоряющей первоклассника. – Всем известна категоричность ваших суждений и некоторый… м-м… экстремизм методов, но мы же собрались не для этого…

– Мы совершенно не мыслим прибегать к помощи молодчиков в масках, – с прежней мягкостью сообщил отец Александр. – Должно иметь место полюбовное соглашение…

– Рад слышать. Однако не вижу пока почвы для такого соглашения, – уже светским тоном отозвался Корнеич. – А за сим… если ко мне больше нет вопросов, я попросил бы позволения отправиться по другим делам…

Из «Комкуля» Корнеич поехал опять же не домой, а по книжным магазинам. Причем не только центральным, но и на окраинах. А после заглянул еще к Нессоновым – «для спокойствия души». То есть убедиться, что беглец Рыжик Кандауров принят и пригрет этим семейством. Оказалось, что да, принят и пригрет. «Два или три сорванца – какая разница? – сказала мама Нессонова. – Тем более, что он самый спокойный и послушный из всех…»

– Может быть, это… какое-нибудь финансовое воспомоществование? – осторожно сказал старший флагман Вострецов.

– Побойся Бога, Корнеич! – басом отозвался усатый, похожий на старинного кочегара (а на самом деле известный в городе фотомастер) папа Нессонов. – Что за ахинею ты несешь! Будто не прокормим такую кроху…

Дома Корнеич оказался только в восьмом часу.

Озабоченная Татьяна изложила мужу новости за день. Последняя новость была:

– Изволили приехать Сергей Евгеньич Каховский…

– Наконец-то!.. Кстати, почему вы все кличете его Евгеньичем, если он Владимирович?

– По привычке. У него же было прозвище «Евгеньич», студенты в Херсонесе ему приклеили, а потом и в отряд просочилось. Сам знаешь…

– Несолидно. Научный деятель, а ему то и дело отчество на кличку переделывают. Кстати, где он?! Куда звонить?!

– Никуда. Он сидит на кухне и пьет чай.

– Уже не пью. Вот он я… – Сергей Владимирович возник в дверях.

Они облапили друг друга.

Потом отодвинулись, глянули: кто какой стал? Ведь не виделись-то… елки-палки сколько!

Каховский был выше на полголовы. Поблескивали залысины. Сияли хрусталем «академические» очки. На щеках и подбородке – аккуратная модная щетинка, в ней редкие седые волоски.

– Э, да у тебя животик, батенька, – заметил Корнеич.

– По чину положено. Как-никак научное светило, хотя и не первой величины. Профессор, доктор и прочая…

– Подумаешь, чин! У меня он тоже имеется кой-какой, а живота пока не заметно.

– Потому как ты всю жизнь на мотоцикле, на боевом коне в прямом и переносном смысле. А я все больше на машине или в кресле…

– А твои экспедиции?

– Это, друг мой, в прошлом. Я теперь кабинетный деятель…

– Пфы, – сказал Корнеич тоном Данилки Вострецова.

– Ничего не «пфы»! Не суди, не вникнувши… Слушай, Осенняя Сказка, а где твои веснушки? В прошлый раз еще просматривались?

– Под загаром и налетом порохового дыма…

– Вы бы сели, – сказала Татьяна, – пока я там на кухне…

И они рядом плюхнулись на охнувший диван (сверху покривилась на полке пластмассовая модель клипера «Катти Сарк»).

– Давай по порядку, – велел Корнеич. – Ты надолго?

– Пока не знаю, поживу. Стариков не видел целую вечность. Тетя Галя вцепилась в меня: "Никуда не пущу раньше августа. Отец тоже…

– Я такая скотина, не звонил им с весны. Здоровы?

– Более или менее. Как говорится, адекватно возрасту…

– А семейство?

– Я купил халупу недалеко от залива. Наталья теперь по уши в дачных заботах, сбылась мечта… Сашка закончил девятый, вроде бы помогает сейчас матери, поскольку из меня дачник никакой. Я специально сбежал от сельских работ…

– А Катя?

– О! Катерина сделалась девицей на выданье, боюсь, к тому все идет…

– Чего бояться-то? Дело житейское…

– Оно так. Только избранник у нее какой-то…

– Не тебе с ним жить, – хмыкнул Корнеич.

– Опять же оно так… Только не случилось бы потом: «Папа, мама, он оказался совсем не такой!.. А это ваш внучек…»

Посмеялись.

– А Роман что? – спросил Каховский. – Они ведь с Сашкой одногодки? Капитанит в отряде?

– Если бы!.. Прошлой весной объявил себя в почетной отставке, поскольку, мол, все отрядные премудрости превзошел, а для инструкторства нет таланта. Правда, зимой вел с новичками занятия по фехтованию… Куча увлечений и планов. Морское училище уже презрел. Теперь знаешь что? Авиационный институт и не просто так, а дирижаблестроение…

– Ну… а чем плохо?

– Да если бы всерьез. А то ведь завтра скажет: хочу в артисты. Или, например, в спелеологи…

– Лишь бы не в чиновники… – вздохнул Каховский.

– Чиновники нужны. Они основа нации, – заявил Корнееич (и вспомнил Оксану Эдуардовну).

– Да, но не в таком количестве… А что, «основа» эта жрет отряд по-прежнему?

– А вот и нет! Потому как новое руководство умеет строить отношения…

– Что за новое руководство? – Каховский чутко уловил «не ту» интонацию Корнеича.

– Да, ты же не в курсе… Олег Петрович Московкин, дорогой наш друг и наставник, полтора года назад сделал нам подарок. Познакомил меня с некими супругами Толкуновыми. Педагогами, бывшими стройотрядовцами, активистами коммунарского движения и прочая, прочая. Ныне – преподавателями педвуза и разработчиками методических новшеств. Ну… прекрасные люди. Умелые, с ребятами ладят вполне, с городским начальством еще лучше… Я им потихоньку и передал бразды. Потому что почти весь прошлый год и эту весну пришлось мотаться по заграницам…

– Во как!

– Да… Сперва наш Музейный совет получил гранты… А я ведь как-никак зам. директора кустового управления музеев области. По исторической и краеведческой линии… Ну и сперва учеба в Германии, потом похожие дела в Варшаве. Затем снова в Германии, уже по медицинской линии…

– А что такое? – сразу напрягся Каховский.

– Ну, протез-то… Здесь какой ни смастерят, все как липовая нога. «Скырлы, скырлы…» А в Германии это умеют, я там разузнал. Только оказалось, таких денег стоит, что я сперва лишь руками замахал. Однако узнали про это наши ребята. Ну, те, кто нынче в бизнесе и промышленности. Гарц, Ткачук, Самойлов, потом еще несколько тех, кто были у меня в восьмидесятых… Скинулись. Я сперва отбрыкивался, конечно, а они… ну, знаешь ведь капитанскую братию… В общем, теперь танцую, как Наташа Ростова на первом балу… Только танцы танцами, а в отряде… Возвращаюсь однажды, а в штурманском классе вместо планшетов и тренажеров – горшочки с цветами и палас на полу. Комната для медитаций и психологического практикума. Это мадам Толкунова, педагог-психолог, развернула свою программу… Теперь многое, что касается парусов и клинков, приходится начинать с азов…

– Не все, наверно, так мрачно… – осторожно заметил Каховский.

– Не все… Начальник базы теперь свой человек, это во многом упрощает дело…

– Да, Митенька это находка для нынешней «Эспады», – согласился Каховский. – Кстати, я ему только что позвонил, он сказал, что придет к восьми. Надеюсь, ты не против?

– Ну, вопросик…

– Звонил и другим нашим, но никого в городе нет…

– Лето же. Кто в отпуске, кто по делам мотается. Ткачук в Японии, Стаська Грачев где-то в море, еле вырвался от арабов, они арестовали их сухогруз будто бы за контрабанду…

– Да, я читал… А еще придет наш юный друг Даня Рафалов, он же Кинтель…

– Куда же без Кинтеля, – покивал Корнеич. – Только не такой уже юный. Двадцать пять мужику. – Не дай бог женится, останусь без помощника…

– Тебе вот женитьба не помешала…

– Да. Но не все такие, как Татьяна…

Татьяна оказалась легка на помине:

– В комнате будете или на кухне?

– На кухне, на кухне, – засуетился Каховский. – Как в прежние времена…

– Только еще Каперанг и Кинтель заглянут, – слегка подлизываясь, сообщил Корнеич. – Ты учти там с тарелочками…

– Проинформирована уже, – вздохнула Татьяна и удалилась.

– Кстати, а как это Каперанг возник в нашем сухопутном городе? – вдруг озаботился Каховский. – Я не в курсе.

– Темная история… Темная не в смысле таинственности, а в смысле пакостности. Одна из многих в цепи, где «Ка-девятнадцать», «Курск» и прочие «подводные события». Тоже показательная… Дима командовал старой лодкой, которую давно следовало пустить на металл. Ну и пришло время: командира на новую должность, лодку в доки вторчермета. Надо перегонять. А ее страшно от стенки отвести, сплошной утиль. Командир Соломин, тогда еще кавторанг, докладывает: лодка не готова выходу. На него там в несколько голосов: «Не рассуждать, исполнять!» Ну, нашла коса на камень. Командование вопит: «Вы трус, вы срываете задание, не исполняете приказ!» А наш тихий скромный Дима: «Приказ преступен, я не стану рисковать людьми». И вдобавок: «Вам что, мало прежних историй?»… За это дело его на берег. Начали обследовать лодку, сообразили – в самом деле не корабль, а ржавый музейный экспонат. Решили тянуть на буксире, назначили аварийную команду, несколько человек, в том числе кое -кого из прежнего экипажа… На полпути лодка – на дно. Двух человек не нашли… Начальство опять в крик: «Это вы довели до такого состояния корабль!» Хотя он докладывал об аварийности чуть не каждый день… Конечно, следствие, всякие взыскания, и – в ссылку. Начальником школы по подготовке допризывников для флота…

– А почему же он теперь капитан первого ранга?

– Потому что вскоре разобрались. Выговоры отменили, даже присвоили новое звание. Но… оставили на прежнем месте службы. Возвращать в действующий флот – себе дороже, строптивых не любят нигде… Сперва он переживал, конечно, потом втянулся в здешние дела. К тому же – свадьба наконец, потом сын Егорка, великолепный парень… Ну и вот…

– Ага! – привстал Каховский, услыхав сигнал в передней. – Легок на помине…

Появились Каперанг и Кинтель…

2

Устроились на кухне, за шатким столом, который постанывал, пропуская за себя гостей.

– Корнеич, когда вы с Таней обзаведетесь кухонным гарнитуром из карельской березы? – сказал Кинтель. – Это скрипучее сооружение я помню с той поры, когда Салазкин впервые привел меня в сей гостеприимный дом…

Кинтель был самый молодой (так сказать, «человек третей волны»), малость стеснялся Каховского и потому старался держаться очень непринужденно.

Таня – она ставила на клеенку салаты и селедку – сказала, что новой мебелью они обзаведутся к золотой свадьбе, не раньше. Корнеич посопел на манер барабанщика Данилки, которого уличили в излишнем легкомыслии. Каховский спросил:

– Салазкин, как я понимаю, это сын профессора Денисова? Где он теперь?

– В госпитале… – насупленно сказал Корнеич. – Давно уже…

– Давно уже не в госпитале! То есть целую неделю, – живо сообщил Кинтель. – Живет в Лебедеве, у сестер. Там же и мать с отцом… – И разъяснил специально для Каховского: – У него две замужних сестры, они обосновались на большущей старой даче и обитают там всем семейным кланом. Вдали от презренной цивилизации…

– Вы злодеи! – вознегодовал Корнеич. – Санька злодей потому, что до сих пор не зашел! А ты, потому что молчал!

– А он суеверный, – объяснил Кинтель. – Сказал, что ни у кого не объявится, пока не устроит дела с университетом.

– А почему он оказался в госпитале? – напряженно спросил Каховский: понимал, что узнает о неприятном.

Корнеич сказал угрюмо:

– С Кавказа доставили. Как писал Некрасов, «это многих славных путь»…

– Он же, по-моему, учился на философском… – Каховский снял очки и протирал их концом заграничного галстука. Смотрел исподлобья.

– Учился, – кивнул Кинтель. – Не то что я, лодырь… Он учился и получил диплом, хотя и поволынил с этим делом, потому как брал после третьего курса академический отпуск. По причине неудачных сердечных дел и увлечения посторонними науками… И все же поступил в аспирантуру… А в ту пору начались в нашем знаменитом университете имени Вэ Гэ Белинского всякие заварухи. Против каких-то там предвыборных фокусов, за повышение стипендий, за всякие студенческие права и за что-то еще… А Санечка, он же всегда за всемирную справедливость. Ему бы заниматься разработкой философских тем под сводами аспирантуры, а он – в первых рядах студенческой демонстрации. А костоломы со щитами и палками – на них… Оказался Саня в милиции, объявлен был одним из главарей. Дальше – бумага в университет. Начальство ему ультиматум: пиши покаянное заявление и называй настоящих зачинщиков, или катись… Саня сказал, чтобы катились сами в одно место, хлопнул дверью. Его из аспирантуры коленом под зад… И через две недели его сгреб, конечно, военкомат. Причем в рядовые, так как с военной кафедрой были у Санечки нестыковки, офицерского звания он не получил…

– Я в ту пору был на двухмесячной стажировке в Москве, ничего не знал, – с угрюмой виноватостью сказал Корнеич.

– Ага. А я в больнице, в состоянии вареного червя, – продолжал Кинтель. – Если бы Санин отец работал все еще в университете, может быть, всё бы спустили на тормозах. Но он тогда уже преподавал историю в школе…

– Да, я слышал, что у Александра Михайловича были неприятности, – отозвался Каховский. – Кажется, выступил против коллег-взяточников…

– Выступил… – с длинным вздохом выговорил Кинтель. Поморщился, потрогал затылок (давняя привычка). – Что папа, что сын – одна кровь… Папа оказался в школе, Саня в морфлоте. Причем, почему-то без всяких льгот, положенных людям с высшим образованием. Видать, кто-то специально варил эту кашу в отместку ему… Он, конечно, протестовал, писал рапорты, да толку-то…

– Что за сволочизм… – заметил каперанг Соломин.

– Ну да. А пока суть да дело, пока рапорты разбирали, попал Санечка в учебные казармы на острове Контрольном, на Дальнем Востоке. Ну и хлебнул там. Никакой морской романтики, только мордобой да объедки на обед… Вы уж простите, Дмитрий Олегович, но он так рассказывал…

– Чего прощать, дело известное, – глядя за окно, сказал Каперанг.

– …А однажды является туда какая-то комиссия. Начинают агитировать новобранцев податься из «корабельных кадров» в морскую пехоту. Видать, у морпехов был недобор. Мол, и служба – сплошные приключения, и боевое братство там… Выстроили шеренгу, спрашивают: есть добровольцы? Салазкин наш со многими другими – шаг вперед. Вербовщики эти сперва прошли мимо, даже не глянули. Потому как щуплый и лицо профессорского мальчика… Однако один офицер вдруг вернулся, присмотрелся и говорит: «И вот этого еще, с зелеными глазами»… Так Саня рассказывал… И говорил, что потом, в учебке морского спецназа было не в пример интереснее и легче. Ну, не в смысле нагрузки легче, а по настроению… А через полгода вдруг набирают группу из самых отличившихся и говорят: «Значит, вот что, ребята, поедете в Чечню…» Ребята" на это дело без восторга. Мол, как же так? Даже в прошлые времена раньше, чем после года службы, туда не посылали, а теперь вообще срочников не отправляют. «И, – говорят, – мы кто, омоновцы, что ли?» А начальство в ответ: «Ситуация там в одном месте особая, приходится делать исключение…» В общем, не поспоришь… Переодели ребят из черной формы в камуфляж, самолетом доставили в Грозный, оттуда на машине в какую-то заросшую местность – и сразу задача: по этой вот тропе пойдет группа боевиков, пленных не брать… Только никаких боевиков они не успели увидеть. Вдруг минометный обстрел, Саню шарахнуло так, что больше ничего и не помнил. Очнулся уже в плену…

– Господи Боже ты мой… – тихо сказала Татьяна. Она, слушала, стоя в дверях. Конечно, она все это знала раньше, но сейчас все равно страдала. И думала, наверно, не только о Сане, но и о Ромке.

– Три месяца провел в яме, – продолжал Кинтель. – Те, кто его там держал, думали сперва, что контрактник, они контрактников ненавидят пуще всех на свете… Потом поняли, что срочник, из ямы вытащили. Еще три месяца вкалывал он, как раб, у какого-то хозяина. Конечно, пытался бежать, не получилось… Потом какая-то масштабная зачистка там, освободили. Он еле живой был, сразу в госпиталь. Сперва в местный, потом сюда, поближе к дому… И больше никакой, конечно, армии… На той неделе пошел опять в университет, качать права, заполнил так называемый протестный лист, а в ректорате говорят: "Александр Александрович, зачем эти формальности? Мы зачислим вас обратно в аспирантуру просто по заявлению…

– Странный либерализм, – хмыкнул Корнеич.

– Ничего не странный, – с удовольствием объяснил Кинтель. – Оказалось, там заместитель ректора по всем этим вопросам теперь Сергеевна Мотовилина. Анечка Вырви-Зуб из экипажа «Тремолино» середины восьмидесятых. Мы с Салазкиным ее во флотилии уже не застали, она раньше нас там была, но потом как-то заходила к Корнеичу, заметила там мальчика с зелеными глазами и запомнила. И узнала сейчас… Саня быстренько уяснил ситуацию, еще больше набрался нахальства и говорит: «А в этом случае нельзя ли мне помимо всего прочего подать заявление на заочное отделение математического факультета? С учетом уже сданных дисциплин. А остальное я сдам дополнительно…» Оказалось, что можно и это…

– Елки-палки! – изумился Корнеич. – Сегодня день сенсаций. Понятия не имел, что Анютка в ректорате. А Санька… чего его понесло на математику?

– Непонятно, чего его понесло на философию! – живо заспорил Кинтель. – Я ему сразу говорил: «Зачем тебе это надо?» А он: «Философия – мать всех наук, математика же одна из многих…» А он же в этой «одной из многих» в девятом-десятом классе по уши увяз. Да и в студенческие годы. Вон сколько тогда контачил с Александром Петровичем, с Медведевым… А потом, в госпитале, когда я к нему приезжал, он рассказал… Говорит, когда в яме сидел, только тем и спасался, что делал в уме всякие построения. И развивал идеи… Ну, из тех математических хитростей, которые они с Медведевым обсуждали раньше… И как бы вернулся к корням. Вернее, «к истокам», сказал он…

– Тут вообще много странного, – как-то неохотно заметил Корнеич. – Непонятно даже то, что Саша Медведев, инженер-электронщик, забросил вдруг свое дело и ударился в чистую математику, переучиваться пришлось. Уж лучше бы не делал этого…

Помолчали. Так молчали всегда, если вспоминали братьев Медведевых. Генка Кузнечик, друг Каховского, погиб в Афгане. Старший брат его, математик Александр Медведев, умер два года назад в Мексике…

– Нет, не зря он пошел в математику, – глуховато сказал Каховский. – Много он вытерпел, но много и успел. Знаю по себе…

– Он много успел еще раньше, – строго напомнил каперанг Соломин. – Когда после Олега тянул на себе «Эспаду». Больше десяти лет…

Помолчали опять.

– Поставить бутылку сухого? – понятливо спросила от двери Татьяна. – Или будете водку пить?

– Гм… – дипломатично откликнулся Каперанг.

– Я тут привез одну бутылочку. Ахнете, ребята, – оживился Каховский. Дотянулся до подоконника, снял с него роскошный кейс, вынул засверкавший хрусталем сосуд. На этикетке серебрилось название «Балтийский ветер». Под названием распускал пузатые паруса и струил длинные вымпела фрегат петровской эпохи.

Татьяна только вздохнула у двери.

– Не охала бы ты, голубушка, а садилась бы с нами, – осторожно сказал Корнеич. – И стабилизировала бы состояние нервной системы, как любит говорить почтенная Аида.

– Стабилизируйте сами, у меня куча дел. Сейчас дам рюмки и пойду гладить белье… Даня, а ты…

– Я помню… – быстро сказал Корнеич.