Читать книгу: «Спойлер: умрут все», страница 26

Тори: Двадцать тысяч детей в России считаются возвращёнными.

Марк: Двадцать четыре. У России нет в настоящее время ресурса собрать их всех и засадить под замок, там других проблем хватает. Но русские не опускают рук.

Тори: В этом мы похожи.

Марк: Больше, чем ты думаешь, Тори. Это и тревожит.

***

«Лев Рактитин шёл через лес, а человек в чёрном преследовал его».

Фраза казалась Лёве эпичной. Размашистой. Как в книгах, которые ему советовала Уля, про Стрелка и Тёмную Башню. Лёва сдался на первой книге, забуксовал в чересчур взрослом слоге. Он вообще предпочитал кино, все части «Людей в чёрном» пересмотрел раз двадцать, кроме четвёртой. Её он посмотрел дважды. Правда, после похищения он больше не возвращался к похождениям секретных агентов. Чего не скажешь о другом его увлечении – рисовании.

Теперь за ним по пятам шёл настоящий человек в чёрном. Лёва видел его в каждой тени, скорчившейся у корней хмурой сосны, в каждом перекрученном кусте, слышал в щелчке ветки и незримом копошении зверьков в подлеске. Пыльные окраины Студёновска остались позади бог весть сколько времени назад – без мобилки не определить точно, но казалось, полдня прошло, – а лес всё тянулся. Лёва гнал мысли о том, что заблудился. О том, что человек в чёрном не заблудится. Человек в чёрном пройдёт сквозь сосняк, как Близнецы из второй «Матрицы» проходили сквозь стены, и ни пятнышка грязи не останется на его шелковых туфлях, ни хвоинки на пиджаке. Он найдёт Лёву, потому что у человека в чёрном радар в голове, схватит и увезёт… куда?

Туда, где другие возвращённые и где, возможно, его мама и папа.

Подумав о родителях, Лёва замер. Он, получается, оставил их в беде? Что с ними станет, если человек в чёрном его не найдёт? А если найдёт? Лёва едва не повернул назад. Затем вспомнил мамину эсэмэску, которую успел прочитать перед тем, как Лидия Матвеевна в начале урока велела ему зайти к завучу. С вещами. «Расписаться за дополнительное питание». В свои двенадцать лет Лёва уже знал, что дети сами не подписывают документы. На то есть родители.

«Выброси телефон и беги. Немедленно. Жди в Средиземье»

На негнущихся ногах, под отстранённо-неприязненное молчание школьников, он покинул класс и направился к лестничной клетке. Кабинет завуча был на третьем этаже.

Лёва побежал на первый, опустив глаза, считая ступени, пряча слёзы.

В мобилке был компас, но мобилка осталась под сливным бачком школьного тубзика. Избавившись от «Самсунга», Лёва юркнул в вечно незапертую дверь чёрного хода и очутился на спортплощадке. Старшеклассники гоняли мяч по разлинованной асфальтовой площадке. Придерживая ранец, Лёва обогнул восточный корпус П-образного школьного здания, и, прошмыгнув, как партизан, через палисадник, добрался до забора. Перелезая, углядел подруливающий к главному входу внедорожник без номеров и с тонированными стёклами. Люди в чёрном – реальные, не киношные, – ездили на таких. Кто явился в этот раз? Амбал с бычьей шеей, вечно потирающий ладонью розовый, в складках, загривок и жалующий на жару? Рыжий очкарик, облизывающий свои усы? Или стерва в бежевом костюме? Хоть и в бежевом, а всё равно – человек в чёрном.

Лёва сменил два «пазика», где расплатился наличкой – всё, как учила мама, предусмотрительность которой отец, посмеиваясь, называл паранойей. Теперь эта «паранойя» помогла сыну оторваться от преследователей – и приведёт в Средиземье. К спасению. Лёва надеялся, что у мамы с папой есть план. Они умные. Мама эколог, а папа кандидат философских наук. Конечно, его вызволят.

Затолкав в чулан подсознания мысли о том, что родителям самим может понадобиться помощь, Лёва припустил трусцой. Уставшие икры протестующе загудели. Что-то гибкое и извивающееся порскнуло из-под ног и, шурша, скрылось в хвойном ковре. Ранец колотил по спине, но выкинуть его Лёва не решался. Ранец – всё, что у него осталось. Там, в числе прочего, лежали надкусанные бутерброды, бутылочка с водой – на донышке, но тем ценнее – и альбом для рисования.

Люди в чёрном – мордатый, усатик в очках, женщина беж – проявляли к рисункам особый интерес.

Быстро темнело. Тяжелеющее солнце оседало к земле, путаясь в сосновых ветвях. Подползающие тени хватали за кроссовки. Скоро тени затопят весь лес, и тогда…

Ночью человек в чёрном всемогущ.

Лишь гнетущая усталость не давала Лёве разрыдаться в голос.

Его мотало от ствола к стволу, и у каждого он цеплял свежую майскую паутину, липкие от смолы иголки. Порой в разлапистой вышине копошилось, ухало, всполошенно било крыльями. Лёва вжимал голову в плечи и закрывался руками. Наугад брёл дальше. И всё чаще подмывало обернуться – не крадётся ли за ним беззвучно кто-то гигантский, будто тролль, с лапами до земли? – но нельзя, вдруг оно только и ждёт, чтобы уже не таиться, кинуться с треском сквозь лес, ломая боками молодые сосенки…

Мама говорила, что у него слишком живое воображение.

Из тьмы протянулась ветка, чиркнула острым, как у ведьмы, когтем по виску. Лёва отпрянул. Левая нога зачерпнула пустоту, и земля с небом поменялись местами, сойдясь в кувырке. Колено больнюче, до дрожи, впечаталось в склон, ладони уткнулись в рыхлую землю. Лёва вскочил, отфыркиваясь, встряхнулся по-собачьи и увидел, что сверзился в неглубокую, по пояс, канаву. Она напрямки резала чащу. Смекнув, куда ведёт канава, Лёва впервые за день улыбнулся. Потопал по ней, хотя под подошвами чавкало и пружинило.

Он догадался верно. Когда сосны-часовые расступились, в подползающей ночи взору предстала покосившаяся решётчатая ограда недостроенного и заброшенного сафари-парка.

Лёва добрался до Средиземья.

***

Человека в чёрном звали Виктор Лютов, и одет он был в серую ветровку поверх белой футболки и джинсы. На ногах – стоптанные кроссовки с китайского рынка. Никаких шёлковых туфель, туфли – не самая подходящая обувь для долгой прогулки по лесу. Как и для погони.

Мальчишка сильно удивится, когда узнает, кого пустили по следу, пусть он и не раз встречался с Лютовым в центре исследований. Лютов куда меньше своих коллег походил на ищейку. Коллеги говорили, что он вылитый Том Хэнкс в молодости. То же овальное лицо, те же щенячьи глаза. Лютов улыбался приятно и согласно: Том Хэнкс – значит Том Хэнкс, что ж. Он и улыбался похоже.

И никто из коллег не знал: оперуполномоченный тайного отдела ПН ФСБ майор Лютов Тома Хэнкса ненавидел.

Однако актёришка, насколько Лютов помнил, играл сплошь положительных персонажей, и такая внешность располагала к себе. Деток особенно. Преимущество, которое грех не использовать, хвала природе. Если за пацаном послать Серёгу Кускова – с его-то свирепой мордой, – тот будет гонять мелкого говнюка полночи. Поймать – поймает, но сделает всё грубо, а значит – непрофессионально. Пусть лучше Серёга помаринуется в фургоне за лесом вместе с Верой Шихановой, поглазеет на Веркины коленки, пока та управляется с дроном, помечтает…

Кстати, а где дрон?

Лютов прислушался и различил шмелиное жужжание, прокатившееся над кронами деревьев. Дрон нарезал круги, пытаясь уловить сигнал «маячка». Умники из Третьей службы вживили мальчишке под лопатку тонюсенькую «шерстинку», соврав, что делают прививку от столбняка. Обещали в конторе, что датчик будет работать, как швейцарские часы. Кузен привёз однажды Лютову швейцарские часы из Паттайи – точное время не показали ни разу.

Он потянулся к наушнику, но заткнувшая ухо приблуда ожила раньше:

– Сигнал опять потерян. – Вера. – Как слышно?

– Слышно, – проворчал Лютов в пуговичку микрофона на воротнике. – Иду дальше на северо-запад. Видишь меня?

Шипение в наушнике. Ответ:

– Визуальный контакт подтверждён.

«Визуальный контакт подтверждён». Лютов усмехнулся: ну и позёрка эта Вера. Произнёс с излишней серьёзностью, тая издёвку:

– Принял. Конец связи.

Нет, так-то она нормальная деваха, и как работник, и вообще. Но сегодня его бесило всё. Сегодня всё шло через жопу.

Отец мелкого говнюка повёл себя адекватно, но мамаша… И не уследил никто, как она маякнула пацану. Надо было глушить связь прежде, чем к ним заявиться. Да, оперов не ждали, но вон как всё обернулось.

Потом эти шкрабы, две старые лягвы. Завалили простейшее поручение. Этой, Матвеевне, надо было лично отвести говнюка к завучу, а она – на самотёк. Завуч тоже – сидела, ковыряла в пупке, или манду щекотала, или чем там завучи занимаются, когда одни? Стольких проблем можно было б избежать, если бы каждый понимал ответственность. Каждый! Как Лютов.

Он опустил со лба на глаза прибор ночного видения, миниатюрный, как театральный бинокль. Оглядел ставший серо-белым лес. Стволы, стволы, стволы – обступили. В окулярах они казались гипсовыми колоннами. Сделалось неуютно – будто в заколдованную чащу попал. Заколдованную и мёртвую.

Лютов вернул ПНВ на лоб и поморгал, привыкая к темноте. Нормальное зрение вернулось, но неуютное чувство не исчезло, а, напротив, усилилось. Над головой среди ветвей скалилась лепрозная сплюснутая Луна и дразнились дискантом хрустальные звёзды. Лютов поискал среди них ту самую. Сперва не увидел и успел подумать, что яйцеголовые из Третьей службы зря забили тревогу, зря разбудили его ни свет ни заря. Успел даже успокоиться – а потом нашёл. Вон, мерцает, зелёная, с убывающей стороны Луны. Рука невольно потянулась к поясу, где под курткой таился крохотный пистолетик, чудо китайской техники. В основном режиме стреляет дротиками с транквилизатором, но можно переключить и на стрельбу боевыми из второго ствола. Три дротика и три патрона в спаренных обоймах.

Лютов шлёпнул себя по щеке. Отставить панику! А то как монашка перед дефлорацией. Пусть сигнал потерян, но в километре отсюда – заброшенный сафари-парк. Если мелкому говнюку где и прятаться, то там. Лютов бросил взгляд на экран детектора, закреплённого на запястье – ещё один подарок китайских товарищей. Сигнал есть, но помехи такие, что и чёрт не разберёт: охватывают площадь в добрые семьсот метров. На открытой местности пацану не скрыться, но в лесу можно блуждать до беспамятства. Когда в новогоднюю ночь Лютов поднимал бокал «за тоталитаризм», приятели, те, которые не по работе, решили, что он шутит. Лютов не шутил. Была бы кнопка, на которую нажать – и все люди как на ладони! Он вздохнул, понимая: даже если такая кнопка появится, техника не всесильна. Есть и будут поломки, нехватка ресурсов или тупо человеческий фактор. Дерьмо вечно просачивается. В этом особенность дерьма.

Вот зря вернувшихся не оставили в Центре сразу и насовсем. Хотя бы часть, нашлось бы место. Родители? Когда на кону, возможно, существование самой цивилизации, самой России, кто их спросит? Лучше перебдеть, верно? На цивилизацию Лютову, говоря откровенно, было плевать, пусть она сама как-нибудь, но Родина – совсем иное дело. Да и две дочки у него…

Земля под ногой осыпалась, ступня подвернулась, и Лютов, матерясь, растянулся в полушпагате на краю какой-то канавы. В выставленные ладони впились иголки и шишки. Кроссовок хлебнул мерзостно тёплой жижи. Наплечная сумка съехала по хребту на затылок.

Продолжая матюгаться, Лютов вскочил. Хлопнул по бедру – пистолетик на месте. Нацепил ПНВ, включил. Перед ним уходила сквозь лес неглубокая траншея с проплешинами воды на дне.

– С-сука.

Внезапно проснувшийся наушник заставил его сердце забиться быстрее.

– Сигнал стабилизировался. Расстояние до объекта – километр двести-километр четыреста в северо-западном направлении. Объект не двигается. Как слышно?

– Верунчик! – В сафари-парке, значит. Чудно. – Слышать тебя всегда волнительно и приятно.

– Выдвигаемся по шоссе в объезд. – Вера проигнорировала его игривость.

– И я выдвигаюсь, Верунь, – сказал Лютов. – Только сегодня и делаю, что выдвигаюсь.

Он отключил ПНВ и снова сверился с детектором. Сигнал и вправду стал чётче – семьсот метров покрытия помех превратились в двести.

– Конец связи.

«А хотелось бы продлить связи-то…». Их, как он называл, борьба в партере, длилась почти три года – ровно столько, если верить учёным, живёт страсть, – а после как к бабушке сводили. Вера не подпускала его даже потрепать за круп, когда никто не видит. А то «Том Хэнкс, Том Хэнкс»…

Лютов двинул вдоль траншеи скорым шагом, а своенравные пальцы то и дело касались оружия.

Он надеялся, что использовать крошку-пушечку не придётся. Ну, припугнёт – как там, «добрым словом и пистолетом…», и всё такое. В крайнем случае, пальнёт дротиком. Это же обычный пацан, в конце концов. Как и прочие возвращённые. Сколько анализов сделали – никаких отклонений, даже с гипнозом затея провалилась…

Это-то и настораживало.

Тысяча метров, девятьсот пятьдесят, девятьсот. Детектор вёл обратный отсчёт расстоянию до цели.

Высоко над человеком в чёрном разгоралась и подмигивала зелёная звезда.

***

Тори: Продолжаем стрим, и нас смотрят три тысячи сто человек, привет новеньким, друзья, пишите вопросы в чат… Итак, тема, которая последнее время раскручивается всё сильнее.

Марк: Детские рисунки. Для начала покажу два. Вот. Тут у нас Русалочка.

Тори: Обожаю с детства!

Марк: И вот.

Тори: Какие-то брандашмыги. Верните Ариэль.

Марк: Оба рисунка нарисовала дочь моей подписчицы. Девочке девять лет. Она – возвращённая. Девятнадцатого апреля прошлого года её похитили. Через три недели – вернули. Первый рисунок сделан до похищения. А теперь посмотрите снова, все посмотрите и напишите в чат, что вы находите странным.

Тори: До похищения девочка рисовала принцесс, после – монстров.

Марк: А ещё? Вот, вижу правильные ответы. Люди в теме.

Тори: Я не подглядываю. Нарисовано как будто разными людьми, с разным уровнем мастерства.

Марк: И всё-таки, это один и тот же человек. Но ты права, уровень разный. Расхождение в пару лет, не меньше. По факту, подчеркну, прошло три недели. Дальше. Выведи на экран по ссылке.

Тори: М-да…

Марк: Это с drawingsofreturned.com. Самая большая коллекция рисунков возвращённых. Восемнадцать тысяч авторов со всего света и под сотню тысяч рисунков. Коллекция постоянно обновляется: тема быстро набирает обороты.

Тори: И все рисуют монстров.

Марк: Все рисуют монстров.

Тори: А уровень мастерства разный, кто-нибудь сравнивал, ну, до и после?

Марк: Там, где это возможно.

Тори: И результат, как у дочки вашей подписчицы?

Марк: Да. Считается, что максимальный срок, на который дети были изъяты – полтора месяца. За этот срок, насколько удалось проверить, навык вырос в разы. Идём дальше.

Тори: Какие ещё сюрпризы приготовило самое сногсшибательное событие столетия?

Марк: Самое сногсшибательное с воскресения Христа, я бы сказал.

Тори: Будем помнить, что у наших зрителей самые разные воззрения…

Марк: Каюсь, я старомоден. Так вот. Я прогнал рисунки с сайта через нейросеть, и вот что выдал ИИ: все существа относятся к пятидесяти восьми биоценозам.

Тори: Э-э, поясни.

Марк: Дети с разных концов земли, не знакомые друг с другом, рисуют существ, происходящих из определённых мест обитания и имеющих общие эволюционные черты. Пятьдесят восемь мест… или планет.

Тори: Все ещё…

Марк: Я на примере. Выведем?

Тори: Готово.

Марк: Благодарю. Так. Дети частенько даже пишут названия. Вот гварты. Запомни отличительные черты: ассиметрия, пять конечностей, опорный хвост, подобие наружного скелета, голова отсутствует, в противоположной хвосту части тела сифон или дыхательное отверстие, присоска – возможно, рот – и восемь фасетчатых глаз, расположенных по диаметру верхней части тела. Смотри, какая прорисовка. Это рисунок восьмилетнего мальчика из Файсалабада, Пакистан. Дальше. Рисунок одиннадцатилетней девочки из Брисбена. Э-э… Дружж. Другая окраска, тут шипы, ротовая присоска деформирована, растянута мембрана…

Тори: Вы прямо упиваетесь…

Марк: …но отличительные черты те же: ассиметрия, пять конечностей, хвост, фасетчатые глаза, ну и прочее. Дальше…

Тори: Вот же срань!

Марк: Гармит. Опять тот же набор общих черт. Рисовала двенадцатилетняя девочка из Мехико. Теперь ясно?

Тори: Поняла. Хочешь сказать, этот зверинец…

Марк: Реален. Эти создания существуют. В пятидесяти восьми мирах. И дети их встречали.

Тори: Мы знаем, что возвращённые ничего не вспомнили даже под гипнозом.

Марк: Но всё же они видели нечто там, где находились.

Тори: Вот, значит, как выглядят существа из других миров, потрясающе! Зафиксируем это для истории.

***

Впервые Лёва попал в сафари-парк в девять лет. «Да это ж Средиземье!» – воскликнул он тогда и под смех родителей припустил по заросшему мятликом склону к сердцу долины – заросшему пруду, которому не суждено было стать озером, как не суждено было стать средневековым замком каменным стенам, что возвышались на другом краю луговой чаши. Их Лёва облазил вдоль и поперёк, невзирая на негодование мамы, под благодушным приглядом отца. Порвал футболку о гвоздь, торчащий из высушенных солнцем строительных лесов, за что лишился тем вечером сладкого. «Говорят, его собираются довести до ума, это твоё Средиземье, – поведал папа, когда семейство, пахнущее полевыми цветами, пылью и послеполуденным потом, ввалилось в машину, завершая прогулку выходного дня. – В вольер запустят, представляешь, страусов, и верблюдов, и даже кенгуру. Грант выделили на это дело. Говорят».

С грантом или без, сафари-парк так и не достроили. Лето играло в чехарду с зимой, а несостоявшийся центр культурного досуга сползал в упадок, сохраняя, впрочем, очарование запустения и привлекая фотографов и безнадёжных романтиков.

Но то днём. Ночью покинутая и теми, и другими долина выглядела жутко. Ночью жутким кажется всё, а сегодня – особенно.

Двигаясь по склону вкруг утопающего во тьме пруда, Лёва пытался избавиться от подобных мыслей. Тщетно – когда знаешь, кто идёт за тобой по следу… и не знаешь, кто может притаиться впереди. Здесь всё звучало громче, чем в лесу: шуршание высокой, по колено, травы под ногами, шелест ветра в ветвях одиноких кустов, возня на дне непроглядно смоляной лужи, в которой не отражалась сама Луна. И вот он здесь, как велела мама – а дальше что? Родители придут за ним? А вдруг нет? Вдруг они в плену у людей в чёрном?

Одно было ясно – здесь он как на ладони, а значит, надо спрятаться. Об остальном подумает после. Как говорила Уля, решать проблемы надо по мере их возникновения.

Хорошо, мысленно ответил Лёва подружке. Проблем куча, но если где и прятаться, то в замке. Там настоящий лабиринт.

Он бегом выбрался из низины, с головы до пят в паутине и колючках, и запыхтел к холму с зáмком, держась в тени разрастающихся над ним стен.

«А за стенами что? Если маньяк? Или человек в чёрном уже поджидает в засаде? А может, и вовсе нечто неведомое, обитающее в тенях, само сплетённое из тени, огромное, и шустрое, и такое гибкое, что проскользнёт в любую трещину в камне?». Невозможно? Раньше он и в существование инопланетян не очень-то верил. Инопланетяне населяли исключительно голливудские фильмы. И, кажется, он никогда их не рисовал. Он рисовал драккары с кряжистыми викингами, облепившими палубу, или толкиновских гномов с эльфами.

А Уля – задался Лёва вопросом, – она верила? Ну, до. Удивительно, что за полгода он ни разу её не спросил. Скорее всего, да. Уля обожала фантастику больше, чем он сам.

Она училась на класс старше. Старшеклассницы не замечают мелкоту, даже если разница в возрасте всего год, но Уля оказалась исключением. Как и Лёва, она была возвращённой. Как и Лёва, страдала от отторжения былыми друзьями, прежде немыслимого. Двое возвращённых на одну школу, они не могли не сойтись. Прочие учащиеся облюбовали место под лестницей у подсобки, где играли в карты (самые отвязные на деньги) и залипали в соцсетях. Десятиклассники обжимались с девчонками и бегали курить в школьный двор. У Лёвы же c Улей была чердачная лестница. Отверженные укрывались в полумраке, пахнущем старой штукатуркой и сырой тряпкой, какой уборщица протирает стены, садились на ступени бок о бок и раскрывали альбомы.

«Что у тебя сегодня?» – спрашивал Лёва, дыша осторожно, чтобы Уля тёплым плечом не угадала его волнение.

«Давай ты первый», – вредничала Уля, поправляя льняные локоны. Лёва различал улыбку в уголках её губ, в серых, с зелёной искрой, кошачьих глазах и не мог спорить.

«Вот»

Уля придвигалась плотнее. Её волосы щекотали Лёве ухо, или щёку, или шею. Он тогда и вовсе останавливал дыхание – и не мог не дышать, лишь бы ощущать её запах: шампунь, духи, карамель.

А на странице его альбома плоская мешковатая тварь с башкой, как у комара-переростка, расщепленной надвое, свисала с потолка пещеры то ли на когтистой ласте, то ли на переломанных и сросшихся вместе лапах. Из пасти вываливались, будто мясистые потроха, отростки с крючками на концах.

«Штриал», – уточнял Лёва, а Уля кивала. Он и дальше сидел бы так, ощущая касание её волос, но порядок есть порядок, и Лёва напоминал: «А у тебя?»

Уля раскрывала свой альбом, в два раза толще Лёвиного, с анимешными воительницами на обложке. На предпоследней странице полупрозрачный дракон расправлял шипастые крылья в небе, полном чужих звёзд. Просвечивающие комки органов напоминали сваленные в кучу чёрные мешки с мусором. С брюха бородой свисала тяжёлая гроздь грязно-серой икры. Безлапый, с клювом вместо головы, а из клюва вываливался, весь в пене, усеянный глазами язык.

«Аболобардис, – буднично поясняла Уля. – У тебя всё?»

Лёва тряс головой и переворачивал страницу. По бумажному полю вышагивало стадо. Вожак ступал впереди, склонив массивную голову. Его поделённый на сегменты хобот заканчивался шипастой булавой. Из пасти тянулись к земле узловатые хлысты. Костяные пластины защищали спину, и волочился, поднимая пыль, плоский колючий хвост. Чёрные рачьи глаза свирепо поблёскивали.

«Прикольный мухожук»

«Скорее, жукослон», – отвечал Лёва, и Уля заходилась в смехе. Улю легко удавалось рассмешить, и Лёва обожал её за это – хотя не знал, что именно в его словах веселит девочку, как не замечал и истеричных ноток в её хохоте. «Это аж’нак», – добавлял он после того, как Уля успокаивалась.

Она кивала, будто название существа объясняло всё.

«Ты ничего не вспомнил?» – спрашивала Уля под конец.

«Нет», – вздыхал Лёва. «Нет», – отзывалась она, и жестяное дребезжание сзывающего на урок звонка сгоняло их со ступеней.

Однажды после очередного обмена рисунками Уля сказала:

«Они с нами не закончили»

«Эти?» – Лёва вопросительно поднял палец вверх, подразумевая инопланетян. Ни он, ни Уля никогда не называли их так вслух.

«И эти тоже. – Уля энергично кивнула. – Но я про агентов. Людей в чёрном, как ты их окрестил»

Лёва напрягся. Впервые за долгое время Уля завела разговор о ЛВЧ. Обсуждать их считалось вторым негласным табу их маленького клуба.

«Думаешь?»

«Чуйка меня ещё не подводила. Они не отцепятся от нас так просто. Уверена, они и учителей заставили за нами присматривать. Но им этого мало. Придёт время, они засадят нас в какую-нибудь лабораторию, чтобы уже не выпустить»

«И как быть?» – понурился Лёва.

Уля тряхнула волосами, и на миг у него отлегло: не так всё плохо, как она нагнетает.

«Я бы подготовилась к бегам. Сделала бы заранее запас с самым необходимым – деньги там, спальник, еда – и спрятала в особом месте. У тебя есть такое место? Стой, молчи! – одёрнула Уля, заметив, что Лёва открывает рот. – Не говори! Я тебе тоже не скажу. Если одного из нас сцапают, он проболтается»

«Я не трепло так-то»

«При чём тут трепло, не трепло? Тебе вколют сыворотку правды и выболтаешь что хочешь. Даже пароль от своей папки с порно»

«Нет у меня такой!» – воскликнул Лёва, заливаясь краской.

«Короч. Как запахнет жареным, я жопу в горсть, телефон выкидываю, чтобы не отследили – и на дно, пока шум не уляжется. После попутками добираюсь до… Ой! Неважно»

«Ты бы так сделала? – Лёва взглянул на Улю с восхищением. – Вот ты оторва!»

«Не знаю, что за слово такое, но мне нравится. Я и тебе советую продумать пути к бегству, мой маленький любитель непристойных картинок»

И Уля приобняла начавшего было возмущаться Лёву, чего прежде ни разу не делала. Лёва забалдел.

Сегодня Уля не пришла в школу. Он всегда ждал у окна, когда суровый «Лексус» её батька затормозит у школьной ограды и задняя дверь распахнётся, выпуская подружку. В этот раз не дождался. А потом пришедшее от мамы смс направило Лёву в Средиземье.

Где сейчас мама, где Уля? Подбородок Лёвы предательски задрожал.

Взобравшись на холм, он побрёл вдоль увитой молодым плющом крепостной стены, высматривая пролом. Строительные леса, словно иссохшие кости великана, врастали в камень. В кладке высоко над головой зияли дыры. Свет звёзд просачивался через них, как сигаретный дым. Потревоженная птица сорвалась с башенки и нырнула во тьму. Лёва двигался уже наощупь, кончиками пальцев пробуя шелушащуюся ноздреватость камня и порой попадая во что-то мелкое, хрусткое, прыскающее прочь. Тогда он стискивал зубы и притворялся, будто ему почудилось.

Вот и пролом – чернее чёрного. Поколебавшись, Лёва окунулся во мрак под перекрестием досок. Поплыл в нём, выставив руки, доверяя только им и шороху щебня под ногами. Пахло сырой глиной, прелой травой, ржавчиной… и чем-то звериным, мускусным, жарким. Лёва опять подумал о живой ненасытной тьме и её обитателях, в сравнении с которыми человек в чёрном – добрая фея.

Огромные пауки с белесыми буркалами. Ходячие мертвецы, продирающиеся сквозь стены наружу, оставляющие клочки шкуры на камнях. Твари, коим и вовсе нет имени, тянущие к нему проворные лапы. Ах, если бы фонарик!

«Вдруг ты увидел бы с ним такое, чего лучше не видеть?»

Он едва не бросился очертя голову сквозь антрацитовую слепь, когда справа мигнуло бледным – часть замкового двора тускло-серебристым ломтем предстала из темноты. Воспрянувшее сердце пустилось в галоп. Спотыкаясь, Лёва устремился к вертикальной расщелине в стене и очутился, наконец, в лунном свете. Пред ним во всём великолепии распахнулась ночь. Он запрокинул голову, чтобы заглянуть в бездонный колодец, полный звёзд. Лучше зрелища ему сегодня видеть не доводилось.

Он опустил ранец на раскрошившиеся плиты. Почесал лопатку, где раззуделось – люди в чёрном когда-то сделали туда укол, обещали, что пройдёт, но соврали. Вспомнил про бутылку воды и бутерброды. В желудке заурчало. Лёва присел на кстати подвернувшуюся каменную глыбу, пошарил в ранце и коснулся альбома. К голоду и жажде примешалось третье желание, неожиданное – рисовать. Просто неодолимая тяга. Ни красок, ни карандашей нет, но сойдёт и ручка. Луна светит вполне сильно, и если разместиться на камне…

Лёва уже вытянул альбом, когда по ту сторону стены раздался задорный голос:

– Доброй ночи, Лев! – Пауза. – Я знаю, ты там. Следует отвечать на приветствие. Ты ведь не невежа?

***

Лютов стоял под стенами крепости, задрав голову.

– Ну и правильно, – продолжил он, не дождавшись ответа. – К чёрту вежливость. Люди придумали её взамен доброты. Так мой отец говорил.

Лютов скривился. Старый мудак лупил его ремнём почём зря, чтобы Витенька вырос человеком, а не «никчёмным брехливым прохвостом». Витенька отцовы уроки усвоил превосходно и вырос человеком, но надеялся, что старому мудаку в аду дубьём отбили жопу.

– Но я всё же желаю с тобой потолковать! Я – Виктор Вадимович! Мы встречались в центре исследований год назад. Я показывал тебе живой уголок, помнишь?

Тишина. Только ночная живность цвиркает.

– Тебе нечего бояться! – Лютов дружелюбно улыбнулся. Мелкий говнюк не увидит улыбку, но услышит. – Вышло недоразумение. Твои папа с мамой у нас. С ними всё в порядке. Ты бы это знал, если бы не выкинул телефон. Но ты можешь поговорить с ними с моего.

Если пацан идиот, то откликнется – попросит включить громкую связь. Станет ясно, откуда доносится голос. Детектор вновь вздумал шалить, и вместо координат, пусть и приблизительных, по дисплею плавало пятно, похожее на кляксу зубной пасты. Что-то новенькое.

Лёгкий стрекот процарапал небо – дрон завис над крепостью. Лютов прошептал в петличку:

– У меня помехи. Попробуйте спуститься ниже.

И громко:

– Ле-ев?!

Говнюк молчал. Нет, не идиот. Оно и было ясно, но попытка не пытка.

– Мы всего-то хотим задать тебе несколько вопросов. Возможно, поживешь у нас пару дней максимум. Это действительно важно для всех, важно для Родины. Ты ведь патриот, Лев? Верно?

От улыбки немели щёки. Лютов не заметил, как она превратилась в оскал.

– И твоя подружка, она тоже с нами. Ульяна. Очень по тебе скучает, между прочим. Передаёт тебе привет. Вот она любит Родину, любит своих папу с мамой. Твои родители тоже тебя ждут. Они хорошие люди, просто твоя мама слишком много сидит в Интернете – «Когда его уже сделают по паспортам?!» – и напридумывала бог знает чего.

Ему ответили сверчки. Над головой пролетела ночная птица. Судя по хлопанью крыльев – крупная. Тенью скрылась за зубцами башен.

Он нацепил на глаза ПНВ и с кошачьей грацией направился вдоль стены влево.

– Знаешь, дружище, я страшно устал. Две недели без выходных, а тут ещё и подняли спозаранку. Я вчера ночевал на работе, представляешь? Готов поклясться, ты тоже устал. Спать в кровати лучше, чем на камнях, согласен?

Глухой стук по ту сторону стены. Возможно, отвалившийся от кладки камень. Возможно, мелкий говнюк пытается заныкаться поглубже. Лютов опять коснулся воротника:

– Есть что на дроне?

Наушник молчал. Лютов повторил вопрос, но результат был тем же.

Зашибись – никто не хочет с ним разговаривать.

Он больше не улыбался. Теперь, если говнюк вдруг решит сдаться, Лютов выстрелит в него дротиком, даже если придётся тащить тело на горбу. Отходняки от транквилизатора – мама не горюй. Пацан весь фургон обблюёт, когда очнётся.

Если только на верху не решат, что пацану лучше не просыпаться.

А всё из-за той суки, зелёной звезды. Которая вовсе и не звезда. Утром об этом знали лишь те, кому положено, но сейчас, когда она начала светиться, правду знает каждый в Восточном полушарии, у кого есть телескоп. Яйцеголовые назвали суку «объект KРK-11». Лютов с напарниками окрестили её Кракеном. KРK-11 и правда имел сходство с кальмаром – если существуют кальмары длиной в восемь километров, парящие в космосе и сияющие, как новогодняя ёлка.

И сияние, отметил Лютов, делается сильнее.

Он добрался до ворот с высокими деревянными створками, мысленно склоняя на все лады напарников, – перепихон те затеяли, что ли? – руководство и больше всего пацана, из-за которого весь сыр-бор. Створки стягивала ржавая цепь, но просвет под ними был достаточно широк, чтобы пролезть. Рискованно (вдруг говнюк скинет на голову кирпич), но риск – неотъемлемая часть службы. «И опасна, и трудна…». Лютов убрал ПНВ, стряхнул с плеча сумку и опустился на колени перед воротами. Заглянул в просвет. Кажется, чисто. Он лёг на живот и, прокатившись под воротами, очутился во дворе крепости. Подтянул сумку, поспешно вскочил на ноги – в висок кулачком двинула мигрень – и огляделся. Захламлённый строительным мусором двор заливал серебристый (с оттенком зелёного) свет Луны… а в центре лежало что-то чёрное и угловатое. Лютов вернул окуляры на глаза и распознал останки дрона. Вдребезги. Этого не могло случиться, высота небольшая, а дрон лёгкий. Если только шкет…