Читать книгу: «Яблоко раздора. Сборник рассказов», страница 9

«Кузьма Ильич, Кузьма Ильич, – любезно потчевал он профессора, выражая при этом на своем лице высшую степень гостеприимства. Апофеозом вечеринок была частушка, сочиненная местным спившимся поэтом Пегасовым (гонорар – 8 советских рублей, по 2 руб. за строку):

Имея крестного такого,

не надо счастья мне другого.

Я даже в чертовом аду

с таким Кузьмой не пропаду.

Сейчас лицо старушки, как будто наяву предстало перед ним и вспомнились вещие Авдотьины слова.

Если в советскую эпоху весьма редко появлялись такие дипломированные «спецы», то нынче, когда коммерческих вузов хоть пруд пруди, выпуск скороспелых дилетантов, торговля дипломами стали типичным явлением. Столько наплодили «юристов» и «экономистов», что хватит на десятилетия вперед. Знаю одного мэра, преуспевающего по части казнокрадства, финансовых афер, вымогательства и мошенничества. Ранее купив диплом института советской торговли, он съездил в столицу с валютой и стал кандидатом социологических наук (наверное, посчитал, что это престижнее, чем экономических. При его хватке и алчных непомерных аппетитах, дармовом капитале и хамстве, через год-другой станет доктором наук, а там и академиком. При насквозь коррумпированной власти в Украине такие метаморфозы реальны. Если и медицинские вузы выставят на торги дипломы, то больным преждевременные путевки на погост, вечный покой и музыка гарантированы. О времена, о нравы!

ГРАФОМАН

Непризнанный всерьез публикой и изредка обстреливаемый местной критикой, но сознающий свое величие и предназначение на этой грешной земле, поэт Филимон Бузякин, кругленький и толстенький и от того подвижный, как мяч, вкатился в кабинет редактора газеты. Впереди себя, как бесценную реликвию, он нес потертый, туго набитый рукописями, потерявший свои первоначальные контуры, портфель.

– Аристарх, Аристарх Платоныч, – наклонился к самому лицу сидящего за столом над гранками и опешившего от столь неожиданного видения редактора, доверительно промолвил посетитель.– Из литературных кругов мне стало известно, что вы обожаете поэзию. Я высоко ценю людей, тонко чувствующих и понимающих красоту. Вот вам моя рука, вы – мой союзник!

Он протянул редактору пухлую потную ладонь.

– Привет вам от Толика Грибка.

– Кто такой Толик, ребенок, юноша? Что-то не припомню, – напряг память смущенный Аристарх Платонович, оглядывая пришельца в потертом с лоском сером клетчатом пиджаке с зелеными пуговицами.

– Как, вы не знаете Толю Грибка? – вознес руки вверх Филимон. – Да это же восходящая звезда поэзии. Через год-другой о нем заговорит весь мир, ему светит Нобелевская премия в области художественной литературы. Уже сейчас ни один вечер в ЦДЛ не обходится без него. Мы с Толей на дружеской ноге. У нас почти одинаковый стиль, образ мышления и даже критики, эти дармоеды, иногда не могут отличить, где чьи стихи, поэтому мои заслуги нередко приписывают ему, покушаясь на мое авторское право.

– Простите, с кем имею честь? – перебил восторженную речь посетителя редактор.

– Так вы меня не знаете?– огорчился Бузякин, но тут же, воспрянув духом, торжественно представился, при этом сделал особый акцент на слове «пиит», что бишь, на старинный манер значило поэт. – Господин или товарищ, какое у вас ко мне дело? – наконец пришел в себя редактор.

– Ребята из прессы меня хорошо знают, – посетитель принялся перечислять названия газет и журналов, но редактор твердо, с нотками раздражения повторил:

– Какое у вас ко мне дело?

– Самое превосходное, – невозмутимо ответил автор и многозначительно щелкнул замком портфеля. – Вот здесь плоды моих бессонных ночей, вдохновенья, радости и мук. Я великодушно предлагаю их читателям вашей газеты.      Он извлек из портфеля кипу пожелтевших листов бумаги с текстами и с достоинством подал их редактору.

– Вы первый, кому я предлагаю свои творения. Толя Грибок о них высокого мнения. Я не торопился с публикацией, знал, что время – самый строгий критик. Оно просеивает стихи, оставляя самородки. – Насколько я понял, здесь одни самородки?– с тоскою в глазах покосился редактор на рукопись.

– Да, конечно, вы не ошиблись, настоящие самородки. Я халтуру, фуфло не предлагаю.

– Не слишком ли много самородков?

– Чем больше, тем лучше.

И не дождавшись, пока Аристарх Платонович соблаговолит обратиться к его стихам, Бузякин взял верхний лист рукою и, приняв величественную позу, провозгласил:

– «Бедная козочка». Трагедия.

На козочку-бедняжку.

Ой, ду-ду, ду-ду!      

Вороны накликали

черную беду…

– Довольно, довольно, – поморщился редактор и в сердцах воскликнул. – Когда они уже переведутся, эти козочки-розочки, эти слезы – мимозы!

Недовольный тем, что его оборвали, пиит побагровел, набычился и с гневом произнес:

– У вас нет сердца, эстетического вкуса, Аристарх Платоныч, вам не жаль бедное животное. Если бы вы только видели, как плакали жена и дочь, когда я во втором часу ночи читал им трагедию, как волновались и до утра не могли заснуть мои соседи. Уж они – то в поэзии не в пример вам, знают толк. На следующий день даже участкового инспектора пригласили на прослушивание. Вот эти строки разве не вызывают у вас боль, чувства утраты и сострадания. Козочку собаки страшные задрали, бедные козлятки остались без мамы …

Филимон со слезящимися глазами, вытирая скомканным платком щеки, страдающе глядел на редактора, который с трудом сдерживал смех.

– Вызывают боль, – мрачно ответил он, – зубную и гомерическнй хохот.

– Жестокий, бездушный вы человек, – оскорбился Бузякин. – Какой только толстокожий тугодум посадил вас в это кресло? Я пожалуюсь на вас в общество охраны животных.

– Не возражаю, не возражаю, – обрадовался, предвкушая конец диалога, Аристарх Платонович. – Заодно предложите стихи в стенгазету «Собаковод» или «Кинолог».Даже, когда корректор принесла свежие оттиски полос, и редактор углубился в чтение. Филимон не собирался покинуть его кабинет. Расположившись в кресле, он норовил предложить редактору то одно, то другое из своих плодов бессонных ночей, вдохновения и творческих мук.

– На лужайке дружной стайкой щебетали воробьи, – мурлыкал он себе под нос.– Им из рощи подпевали озорные соловьи…

– Вы наступили на горло моей лебединой песни! – сокрушался пиит, вскочив с кресла и перекатываясь из угла в угол. – Вы лишаете читателей встречи с прекрасным творчеством. Но талант пробьет себе дорогу. Я пойду на эстраду, я найду путь к их сердцам, и они расцветут, как тюльпаны под лучами солнца. Вы видите, я даже разговариваю белыми стихами.

Понимая, что так просто от пиита не избавиться, редактор позвонил в отдел культуры:

– Ксенофонт Петрович, загляни на минутку.

Улыбающийся и бодрый Ксенофонт Петрович возник в дверях кабинета, и вдруг трагическая маска наползла на его лицо. Кровь прилила к щекам, и он задрожал, как осиновый лист.

– Сразили, наповал сразили, Аристарх Платонович! … Седьмой год я читаю его шедевры и год от года не легче. Мозги воспаляются от его абракадабры.

Кузякин, напротив, даже обрадовался встрече со знатоком поэзии и с надеждой обратил взор на редактора. – Аристарх Платоныч, будьте мужчиной, покажите, кто в доме хозяин. Прикажите Ксенофонту тиснуть стишки вместе с моим портретом в очередном номере.

– За поэзию и прозу он отвечает, – отмахнулся редактор. Натренированным движением подхватил портфель, рукопись Филимон, цепко увязался за Ксенофонтом Петровичем. Уже в дверях обернулся к редактору:

– А Толю Грибка я обязательно к вам направлю. Из него стихи льются, как из рога изобилия. Век благодарить будете, задушевный он человек и стихи у него тоже замечательные о животных и природе. Вот увидите, растрогают вас до слез, как Максима Горького есенинские стихи о собаке и щенках …

– Что, и Грибок в городе!? – словно пораженный ударом молнии, воскликнул Ксенофонт Петрович и решительно возвратился к редакторскому столу. – Аристарх Платонович, голубчик, умоляю вас, подпишите приказ, ухожу в отпуск без содержания. Изведут они меня своими опусами. Вы даже не представляете, что это за динозавры.

МАЛИНОВЫЙ ПИДЖАК

Решила Дуня‚ блондинка сорока пяти лет от роду, справить себе к празднику обнову, чтобы было в чем и себя показать, и на других поглазеть. Некогда купленные еще в эпоху социализма добротные вещи обветшали, потерлись и вышли из моды, а дорогие меха – воротники, манто и шапки из песца, соболя и норки вместе с нафталином прожорливая моль слопала и не подавилась. У нее обнаружился стойкий иммунитет к лаванде, шалфею и другим эфироносам, и даже к махорке – все с голодухи подметает.

Встряхнула однажды Дуня меха – они и посыпались мелкими ворсинками. Едва удержалась от плача, стиснула свои жемчужные зубки да слезинку горючую обронила.

«Ничто не вечно под Луной, – по-философски рассудила она. – Осталась без гардероба. Не в чем на люди выйти. Супруг Вениамин после двух лет безработицы и нынче едва концы с концами сводит, ржавой хамсой довольствуется. За последние три года ни приличным подарком, ни каким другим сюрпризом не порадовал. Никакой надежды на прогресс и достаток. Когда-то слыл рыцарем, джентльменом, да весь вышел…».

Горестно вздохнула Дуня и направила свои стройные ножки по дорожке на экскурсию в супермаркеты и прочие салоны мод, чтобы поглядеть, где какой товар и почем. Зашла в магазин верхней женской одежды с поставками из Лондона. Взглянула на ценники и дурно стало. Три-четыре месячные зарплаты надо выложить за костюм. Для семейного бюджета и меню – катастрофа. После такой покупки – зубы на полку. Отдышалась, успокоилась и, дабы не подвергать себя стрессу, побрела на вещевой рынок, именуемый в народе барахолкой. За десять шагов до сектора «Секонд-хенд» приметила висящий на плечиках малиновый пиджак с блестящими в лучах солнца пуговицами в два ряда. Прямо на этот блеск и пошла, не сворачивая в сторону. И по мере ее приближения на круглом, словно луна, лице рыжеволосой торговки одеждой расплывалась широкая улыбка.

– Не проходите мимо, выбирайте, что душа пожелает, – жестом пригласила она. – Вещи из-за бугра, добротные. Некоторые даже от фирмы Версаче, Пьера Кардена, Армани, Валентино, почти новые.

– А кто такой Версаче? – прикинулась невежей Дуня.

– Знаменитый портной, – охотно отозвалась продавец. – Он сам этот пиджак шил, все пальцы исколол, бедняжка, чтобы только вам угодить.

– Неужели? Почему тогда эта вещь попала сюда?

– У недорезанных буржуев валюты немерено, куры не клюют. Они долго вещи не носят, чуть надоест, покупают новые, а эти в сбыт, чтобы в шкафах моль не разводить.

– Насчет Версаче и Кардена вы, конечно, преувеличили, – улыбнулась Дуня. – Понимаю, что для рекламы все методы хороши. Но мне все же приглянулся этот малиновый пиджак. А он случайно не из гуманитарной помощи?

– Нет! – с явным неудовольствием отрезала женщина.– Гуманитарку забрасывают в «горячие точки» для беженцев, а у нас, слава Богу, пока еще не стреляют.

– Он часом не мужского покроя? – засомневалась Дуня. – А то куплю сгоряча, и подруги на смех поднимут.

– Что вы такое говорите? Я что – аферистка? – возмутилась рыжеволосая. – Вот видите, на груди выточки и по бокам тоже, чтобы прилегал к талии, а для мужиков шьют прямые, как на колоду. Покупайте, пиджак из самой Англии, а может, Франции, черт их разберет.

– Действительно, выточки, – согласилась Дуня, пристально осмотрев пиджак, и неожиданно озадачила продавца. – А кто его носил?– Да никто и не носил. Может, всего один или два раза примерили, не понравился цвет, фасон. У капиталистов, что с жиру бесятся, много разных причуд. На пиджаке ни одного пятнышка, ни одной затяжки. У меня глаз наметан, третий год челноком работаю, «кравчучки» по рынку таскаю. Он вам подойдет, в самый раз. Мужики глаз не смогут отвести от такой белокурой красотки.

– Меня это не волнует, – ответила Дуня. – Ткань хоть прочная? А то давеча моя соседка Оксана, ко дню рождения подарила своему благоверному черный костюм, купленный по-дешевке. Так всего на пару дней и хватило. Попал под дождь и костюм разлезся, как туалетная бумага. Оказалось, что он сшит для покойника. Пришлось спасать Оксану от именинника, поколотившего ее спьяну.

– Женщина! – повысила тон продавец. – Какая же вы привередливая. Ваша глупая соседка, наверное, купила костюм в похоронной лавке или бюро ритуальных услуг, чтобы сэкономить себе на духи и косметику. Поэтому поделом схлопотала. А у меня все вещи чистые и крепкие.

В подтверждение слов, схватила пиджак и потянула за рукав.

– Вот видите, какая прочная, натуральная шерсть, ему износа не будет, – заверила она. – И пуговицы не тусклые, не позеленевшие, блестят, как золото.

– Не все то золото, что блестит, – напомнила Дуня известное изречение.

– Дак, я тебе и предлагаю не по цене золота, – нашлась с ответом продавец. – Хотя красная цена пиджаку не меньше ста гривен, но я тебе, почитай, по знакомству, по блату отдам за пятьсот рублей.

– За пятьсот? – оживилась Дуня. – Почему так дешево? Что-то тут не то?

– Для хорошего человека ничего не жалко, – поощрительно произнесла рыжеволосая. – Еще вчера было пять пар таких, вмиг размели, последний остался.

Дуня оглянулась, и в этот момент из-за киоска приблизилась женщина с надменной улыбкой на лице. Молча ощупала пиджак, потрогала пуговицы с изображением льва и короны и вынесла свой вердикт:

– Хорошая вещь. Сколько?

– Четыреста, – охотно отозвалась продавец, потеряв интерес к Дуне.

– А как же я? – произнесла она с обидой.

– Вы, голубушка, шибко харчами перебираете, а для меня время – деньги.

– Тогда я беру, меряю, – засуетилась Дуня. Сняла пиджак с «плечиков» и надела на себя, лишив соперницу шанса. Быстро расплатилась и, привлекая внимание блеском пуговиц, приехала домой.

– Поздравь меня, Веня! – воскликнула она с сияющими глазами, едва переступив через порог квартиры. – Пиджак модный, малиновый, как у крутых бизнесменов и бандитов.

– Дунь, да ты в нем, как швейцар, только галунов и медалей на груди не хватает, – рассмеялся, хватаясь за живот, супруг. – Теперь тебе надобно подыскать работенку в отеле.

– Ну тебя, Веня, расстроил ты меня до слез, – потускнела жена, нервно теребя пальцами пуговицы.

– Эх, Дуняша, надули тебя, как деревенскую телку, – пожурил он ее. – Прежде, когда деньги водились, ты им меры не знала. Моль мехами вскармливала. До сих пор, сволочь, порхает, последние свитера и носки доедает. Поноси-ка теперь обноски с чужого плеча. Это, похоже, мундир прокурора или гвардейца из королевской свиты. Наверное, буржуйским потом пропитан.

– Они не потеют, у них работа не бей лежащего, – возразила огорченная Дуня.

– Неси, Дуняшка, этот мундир поскорее назад и забери гроши.

– И ты их пропьешь, – завершила она мысль. – Нет, дудки! Товар возврату не подлежит.

Взяла ножницы и отрезала смущавшие ее пуговицы со львами и коронами и пришила пластмассовые от старого плаща. А золотистые пуговицы Веня использует в качестве грузила на удочках. Ловит бычков в Азовском море и потчует Дуняшу вкусной ушицей.

В ТЕАТР!

—Зоя, радость моя! – Серафим ласково обнял жену, едва она появилась на пороге с сумками. – Кормилица и поилица ты моя. Вижу, что устала, умаялась, бедняжка, ножки и ручки дрожат… Каждый день у тебя один маршрут: работа – магазин – кухня. Редко общаемся. Совсем от цивилизации оторвались, одичали. А где наша связь с искусством? Где музыка, живопись, скульптура и театр, облагораживающие сердце и возвышающие душу? Обкрадываем мы себя, обделяем. Надо срочно менять маршрут, иначе невежество и быт погубят, и не попасть нам тогда в элиту.

– Господи, и в такой-то день, – 3оины губки задрожали, ресницы затрепетали, цепкие пальцы разжались, и она выронила сумки, пудовыми гирями упавшие на пол. Чуть не всплакнула, но, мобилизовав силу воли, вспомнила, что под глазами тени. А тушь дорогая и поэтому прочь эмоции. Выдержка и еще раз выдержка и хладнокровие. – Вот ответь, кто такой Шуберт или Ван Гог? – с азартом воскликнул Серафим, решивший ее протестировать.

– Ага, что, не знаешь? То-то и оно, провал в знаниях. Минимум постичь не можешь.

– Что еще за шулер? – переспросила жена. – Жулья нам для полной радости только не хватает?

– Шуберт, – поправил он.

– Так это дамский парикмахер, – невозмутимо повела бровью жена. – А «Ван Гог» в океане плавает. Рыбаки на нем своим женам и любовницам валюту зарабатывают, а ты, знаток искусства, мне жалкие гроши приносишь. С ними в «Альбатрос» и «Сапфир» не пойдешь, засмеют. Стоит нам завести пуделя или попугая – сразу финансовый кризис. Аквариум с рыбками и тот с трудом содержим…

– Не сметь, Зойка, давить на мозоль. Это другая тема! Фауна, – повысил голос Серафим. – Не путай искусство с экономикой и бюджетом. И учти, искусство благородно и бескорыстно, размену не подлежит. Оно, как воздух, как прекрасный пейзаж, которым каждый может любоваться и наслаждаться.

– Тогда и питайся воздухом, знаток, – небрежно оборвала она. – Тоже, профессор, решил меня проверить и удивить.

– Это другой Шуберт, шибко знаменитый, не чета твоему парикмахеру, – примирительно произнес он. – Да и Ван Гог себе на уме – тоже мужик известный, картины малевал, но в нищете помер. Это потом их признали шедеврами живописи. За миллионы долларов продают коллекционерам-миллиардерам.

– Все знамениты, только ты у меня ни рыба ни мясо, – укорила его Зоя. – Ни славы у тебя, ни денег. У меня от забот голова кругом, а ты лезешь с загадками. Постыдился бы, лоботряс. На полном обеспечении сидишь, а еще поучать вздумал. Я тебе кто, служанка или рабыня Изаура?

– Эксплуататор я! Тиран! – бил себя в тощую грудь Серафим. – Все, с этим покончено! На руках тебя буду носить, цветами осыпать и духами кропить В мир прекрасного и вечного дверь распахну! Сегодня же начинаем ликбез по искусству. Собирайся живо в театр, даю полчаса на сборы.

– В театр? – удивилась она.

– В театр! Крымский русский и драматический!– скомандовал он. – А где, где мое вечернее платье? – вздохнула женщина. – Ты подумал, в чем твоя Зоенька пойдет в театр? Дожилась! Так-то ты меня любишь, голубишь…

– Зоя, да у тебя одежды, – он распахнул дверцы шифоньера. – Вот это велюровое платье в самый раз.

– Не модно. Такие двадцать лет назад носили.

– А это голубое, ситцевое?

– Для пляжа.

– Тогда шелковое с глубоким декольте? – обрадовался он находке. – Курам на смех.

– А вот это, прозрачное, тебе очень к лицу. Ты в нем, как невеста или русалка.

– Разуй глаза! – вскипела Зоя. – Кто в пеньюаре по театрам ходит?

– Не сердись, лапочка, ведь это все твои покупки.

– Вспомни, когда это покупалось? – спросила она и тут же ответила. – При царе Горохе, а мода давно вперед убежала. На твою зарплату за ней разве угонишься. Перешел бы ты работать в на Ван Гог. Вот тогда бы я тебе ответила, что это такое?

– Это ты ловко придумала,– ухмыльнулся Серафим. – Сначала меня на борт, а потом можно и за борт. Так не пойдет, ты для меня в любой одежде хороша. А другим на тебя нечего глазеть – ты не Сикстинская мадонна и не Мона Лиза. А если одену тебя в шелка да меха, могут шустрые фраера Дон Жуаны и увести. Сколько вокруг, молодых да резвых. Нет, я себе не враг, голова у меня еще на месте.

– Ну, спасибо, утешил, глаза раскрыл, – сникла она. – Ты хоть знаешь, почему люди в театр ходят?

– Насладиться искусством, музыкой, – обрадовался он неожиданному повороту в разговоре и подумал: «Значит, проснулось в ней чувство прекрасного, влечет эстетика. А я грешным делом отчаялся, что не выбиться нам в элиту. Но есть еще надежда, не потерян последний шанс».

– Эх, темнота, – охладила его супруга. – У Шуберта спроси и на носу заруби. В театры, музеи, на выставки ходят, чтобы себя показать и на людей посмотреть. А ты заладил: искусство, искусство. Прекрасно выглядеть – вот это самое важное для женщины искусство! А что я могу показать? Дешевые сережки и сбитые сапожки?

Зоины губки задрожали и Серафим почувствовал, что назревает драма, последствия которой непредсказуемы.

– Да шут с ним, с этим театром, – нежно прошептал он. – Пьеса, говорят, неважная. Одним словом, халтура, автор зануда, а актеры бездарные. Посидим дома, чайку попьем, об искусстве эпохи Возрождения поговорим. Летом в Москву махнем, в Большой театр на «Лебединое озеро» или «Отелло». Элита от нас далеко не уйдет, настигнем и превзойдем. Творческий потенциал у меня высокий.

В ДЕНЬ ПРИЕМА

Зиновий Изотович Воротилов, директор объединения торгово-розничных предприятий, восседая в мягком кожаном кресле, нажал на кнопку звонка. И в тот же миг в кабинет впорхнула тонкая и резвая, как стрекоза, секретарша Ирочка – девица лет двадцати пяти от роду, но уже не первой молодости, поскольку испытала на своем лице не один десяток косметических средств и препаратов, потоком хлынувших из-за бугра. Над ее узким лбом одуванчиком трепетал сиреневый куст волос.

– Слушаю вас, Зинович Изотович, – скороговоркой пролепетала она, уставившись немигающими, озорными глазами на уже утратившего былую привлекательность начальника.

– Ирочка, вы неотразимы, – устало проговорил босс, припомнив, что две недели назад его секретарша была блондинкой.– Но зачем этот цвет, эта гамма красок?

– Ох, Зиновий Изотович, даже не представляете, как тяжело угнаться за модой, – вздохнула женщина. – И как не хочется и обидно отстать. Это – крик моды, восторг души! Но на все нужны большие деньги, у меня оклад. Курам на смех…

– Ладно, Ирочка, это ваши личные трудности, – прервал ее начальник. – О ваших проблемах в следующий раз, когда у меня появится романтически-лирическое настроение.

– В следующий раз, вот так всегда, – капризно под– жала перламутровые губы секретарша. —Вас редко посещает романтика и лирика, а у меня большие расходы. Вот эти джинсы сколько, по-вашему стоят?

Она небрежно провела ладонью по туго обтянутым джинсами бедрам и, не дождавшись ответа, произнесла:

– Пятьдесят баксов.

– Хорошо, что-нибудь, когда-нибудь придумаем.

– А, что тут голову ломать, выпишите премию и все дела, – подсказала она.

– Разоришь ты меня, красавица, своей непрерывной погоней за модой,– вздохнул он.

– Красота требует жертв, – кокетливо улыбнулась женшина, воспрянув духом.

– У меня сегодня приемный день?

– Приемный, уже очередь толпится, – подтвердила она.

– Хорошо, приглашай посетителей, только прежде сообщай, кто идет.

Ирина легко развернулась на каблучках, и через минуту прозвенел ее голосок: – Филонов из РСУ.

Воротилов удобнее расположился в кресле, принял независимый вид, оценивающе оглядел вошедшего и безошибочно, еще до того, как тот раскрыл рот, определил – снабженец. Суматошный, среднего роста, с наглецой в глазах, Филонов вкрадчивым голосом промолвил:

– Зиновий Изотович, дорогой, нижайшая просьба от нашего коллектива. Будьте столь добры, направьте автомагазин на наше предприятие. Женщины совсем одолели – обновку к празднику требуют. В магазинах, сами знаете, выбор жалкий, хоть шаром покати…

–Это вы зря хулу возводите, – посуровел Воротилов, сверкнув на Филонова зрачками. – В магазинах у нас все есть, так что не советую хаить торговлю.

– Все есть, все есть, —спохватился снабженец. – Не обессудьте, Зиновий Изотович, не обессудьте. Однако ж нам хотя бы автолавочку…

– Сложно, – мягче произнес директор. – Ладно уж, пришлю, уважу.

Филонов было засеменил к двери, но начальник волевым жестом остановил его:

– Погоди, любезный, к вам, я слышал, импортный кафель поступил. А мне он позарез нужен, недавно в новую квартиру переехал. Надеюсь, понимаешь?

– Понимаю, – сник Филонов. – Так ведь фонды, лимит…

– У меня тоже лимит! – раздраженно воскликнул директор.

– Изыщем, Зиновий Изотович, не извольте беспокоиться, – разрядил ситуацию снабженец и вышел из кабинета.

– Грузчик Дукатов, вы велели ему зайти, – сообщила секретарша. – Пусть войдет, – директор набычился, готовый к атаке. В кабинет осторожно, съежившись, вошел худощавый, с красным, как редис, носом Дукатов. Нерешительно остановился у двери, разминая в руках потертую кепку.

– Опять до чертиков напился? – грозно спросил Воротилов. – Лыка не вяжешь, на рожон лезешь, через пень-колоду работаешь?!

– Все завязал, ни грамма не пью, – твердил грузчик. – Второй день ни в одном глазу. А пень и колода мне ни к чему, да и рожон не нужон. А что нос красный, так это у меня с рождения. Когда я выпью, он становится синим.

– В ЛТП! – властно изрек директор.

– Не надо ЛТП, – взмолился Дукатов. – Там гипноз, а у меня от него понос и аллергия. Лучше пятнадцать суток, чем ЛТП.

– Будет у тебя аллергия и к водке через год-другой. В товарищеский суд, – и начертал резолюцию на докладной записке Воротилов. И а тот же момент раздался Ирочкин голос:

– Из управления торговли, инспектор Гвоздев.

– Пригласи, пригласи, – промурлыкал Зиновий Изотович и в сторону Дукатова грозно. – Живо сгинь с моих глаз!

Грузчик быстро ретировался, едва не столкнувшись в дверях с респектабельным в фетровой шляпе мужчиной. Воротилов проявил завидную прыть. Резво, с расплывшейся на лице улыбкой, вышел из-за стола навстречу инспектору.

– Какими судьбами, дорогой Лев Карлович? – пропел он, обеими руками пожимая ладонь Гвоздева. – Вот уж осчастливил, прямо слов нет…

– Проездом, проездом Зиновий, в санаторий «Южный», заслужил,– сдержанно-снисходительно ответил инспектор, самодовольно рассматривая себя в трюмо.

– Ирочка, никого не впускай, у меня совещание, прием окончен, – распорядился директор.– Да побеспокойся насчет кофе и бутербродов.

– Будет сделано, – весело ответила она. – Не впервой.

– Лев Карлович, может «Рижский бальзам» а? Как вы смотрите? – вкрадчиво предложил Воротилов. – Так сказать, за встречу. Полезный и весьма приятный напиток, врачи рекомендуют…

Пауза, которую специально выдерживал Гвоздев, была нарушена испуганным голосом Ирины:

– Зин… Изотыч, к вам оперуполномоченный УБОП майор Кротов. – Вот те и раз! Фамилия зловещая. Кротов, крот, наверняка, что-то откопал, – лицо директора очень напоминало облик городничего в последней сцене бессмертной комедии Александра Грибоедова «Ревизор».

\ ЦЫГАНСКИЙ БИЗНЕС

Как отличить курицу от петуха? Что за вопрос, элементарно просто – по гребням. У курицы он небольшой, бледно-лиловый, склоненный на бок, а у петуха – высокий, ярко-красный, зубчатый, а на ногах шпоры. А еще по звучности, тембру голоса. Курица скромно квохчет, сообщая о снесенном яйце, а петух торжественно перед рассветом поет, словно полковой трубач, объявляя побудку. К тому же, петухи, особенно цветного, радужного оперения, отличаются горделивой осанкой. Да, когда эти птицы в зрелом возрасте курицу от петуха отличить легко не только сельскому, но и городскому жителю. А вот, когда они в юном, конечно не цыплячьем, а двухмесячном возрасте? То-то и оно, все на один вид: и куры, и петухи. Опытная птичница отличит. В старые времена хозяйки щупали кур и даже определяли, на выходе ли яйцо? Ныне этот дедовский способ считается негигиеничным, примитивным.

На этой почве и произошла потешная история. Обзавелась горожанка Дуня Шафран на старости лет небольшой приземистой хатынкой, названной хижиной дяди Тома и участком в пригородном селе Родниковое. Доселе скучно ей было коротать время на седьмом этаже в двухкомнатной малогабаритке, решила окунуться в сельские заботы и хлопоты. Мотивы более, чем убедительные: вместо выхлопных газов и смога свежий, степной, настоянный на аромате трав, воздух; чистая родниковая вода из колодца; экологически чистые без ГМО, пестицидов, нитратов, сульфатов овощи, фрукты и ягоды и прочие блага. Забрала с собой кота Кузьку и кошку Аську, которые прежде, будто в заточении, мыкались из угла в угол по тесной комнате. К новым условиям обитания под открытым небом они быстро адаптировались. Гуляют не только по своим, но и чужим крышам и огородам. Кузька-кастрат наловчился ловить лапой и пернатых, и рыбку из небольшого пруда, а Аська обзавелась котами-женихами из соседских дворов.

Для пущей важности завела Дуня собаку. Ей бы обычную дворняжку, чтобы голос подавала при приближении к калитке чужих людей, а она соблазнилась на щенка помести беспородной суку и мастифа.

Вскоре Дик вырос в грозного пса. Во время прогулок по одичавшим виноградникам приноровился отыскивать колючих ежей и носить их в пасти.

Кто-то из аборигенов надоумил Шафран завести на подворье, если не корову, свинью и козу, то хотя бы мелкую живность. «Не годится, живя в селе, покупать в магазине или на рынке куриные яйца, – рассуждала Дуня. – От куриц-несушек, что томятся на птицефермах, где их потчуют разными вредными для человека биостимуляторами роста и продуктивности, яйца получаются с бледными, как поганка, желтками, а то и вонючими болтунами. А вот от домашних кур, что копошатся во дворах, питаются пшеницей, дождевыми червями, зеленой травкой, яйца крупные с желтками оранжевыми, словно соцветия одуванчика или лепестки адониса. Вкусны и полезны яичница на сале, омлет и яйца всмятку. А какие блины, оладья, торты и пирожные обойдутся без яиц. Не случайно так лили слезы бабка и дед, когда мышка, вильнув хвостиком, разбила яичко, не простое, а золотое. В каждой сказке заключен глубокий смысл, народная мудрость».ются курицы-несушки! Недорого. По сто рублей за штуку!»

«Повезло, вот так повезло, – в душе возликовала Шафран. – Как по заказу, словно услышали мою просьбу». Быстро, чтобы автомобиль не проехал мимо, схватила кошелек с деньгами и две большие сумки, выбежала за калитку и преградила дорогу. Заполошно замахала руками. Водитель затрапезных «Жигулей» первой модели, известной, как «копейка» и его напарник очень обрадовались появлению резвой покупательницы. Остановили авто и, скаля в улыбке зубы, вышли навстречу. Ее не смутил ни смуглый цвет лиц продавцов, не примитивная птицевозка, ибо взор был устремлен на клетки, откуда доносился птичий клекот.

– Скоко вам? – спросил водитель.

– Десяток кур-несушек, – ответила она.

–Десяток? – разочаровано повторил он. – Почему так мало? Берите три или хотя бы два десятка. Отдаем почти бесплатно, на рынке за штуку берут не меньше ста пятидесяти рублей. Куры, даже без петуха плодовиты, каждая в день несет по яйцу. Корзинами будете таскать их на рынок, озолотитесь.

– Почему же вы не озолотились?

–У нас другой бизнес, – деловито заявил напарник водителя.

–Десяток вполне достаточно. Куда мне столько яиц, – возразила она. Водитель переместил из клеток в сумки по пять птиц.

– Возьмите еще пару штук, – настойчиво предложил его напарник и Дуня согласилась. Заплатила 1200 рублей и птицевозка тронулась дальше, оглашая подворья призывом: «Продаются курицы-несушки! Недорого – сто рублей за штуку!»

«И все же я везучая. Не пришлось толкаться в очереди, потому, что будничный день, люди на работе. А я быстро управилась», – размышляла Шафран. Выпустила птиц в огороженный сеткой-рабицей загон под раскидистой шелковицей.. Насыпала в кормушки янтарного цвета зерен пшеницы, налила в корытце родниковой воды. Изголодавшиеся, утомленные дорогой птицы, набросились на угощение. Дуня на огороде нарвала зеленой травы, мелко ее посекла и наполнила кормушки. При этом ласково приговаривала: «ешьте, приятного аппетита. Вам, как и людям, нужны витамины, чтобы яйца были крупными, а не мелкими, как у перепелок, и с оранжевыми желтками. Осталась довольна тем, что они не страдают отсутствием аппетита. С того дня заботливо, словно за малыми детьми, ухаживала за пернатыми, кормила и поила их по часам. Соорудила удобные насесты и шесть гнезд для несушек, чтобы не толпились в очереди, когда приспичит. Периодически наведывалась в загон и проверяло, не появилось ли первое яичко. Увы, тщетно. Через неделю заметила довольно странное, беспокойное поведение птиц. Обычно куры флегматичны, а эти стали резвыми и драчливыми. «Может среди несушек затесались два-три петуха?» – закралась в ее сознание тревожная мысль. И сама себя же утешила: «Не беда, главное, что остальные куры».