Читать книгу: «Яблоко раздора. Сборник рассказов», страница 8

– Уважаемые радиослушатели! Я веду свой репортаж с рисовых чеков колхоза имени Чапаева, легендарного комдива Красной Армии, о котором до сих пор печальную песню поют.

С первых минут прибытия на рисовые чеки передо мной и журналистом районной газеты (взяла таки и меня в союзники) предстала картина вопиющего безобразия. Тракторист и сеяльщик, отказавшиеся назвать свои ФИО, допускают брак в работе. Сеет рис поверх почвы. Семена склюют птицы, чайки, вороны, сороки и прочие пернатые, которых здесь тьма-тьмущая. Значит, дорогие мои земляки, на щедрый урожай и вкусный плов с бараниной можно не рассчитывать. Многие хозяйки, их мужья и дети останутся без этого замечательного блюда…

– Не останутся, не сейте панику,– перебил ее приблизившийся агроном. Напрасно он битых полчаса посвящал Лидию Львовну в тонкости технологии возделывания риса.

– Рис сеют без заделки семян в почву,– внушал он ей, словно с кафедры растениеводства академическим голосом.– Затем чеки заливают водой и вскоре семена прорастают зелеными стеблями над зеркалом воды…

– Брак! Халтура!– твердо, каменной глыбой стояла она на своем. – Так и передам в эфир, чтобы все в районе знали какие вы бракоделы. Испокон веков люди сеют семена в землю, чтобы их вороны, сороки и воробьи не склевали. Берите пример с мудрых китайцев, они воробьем стараются уничтожить, а вы их сознательно подкармливаете рисом. Это натуральное вредительство. Я сообщу по инстанции, куда следует. Вы, наверное, свой диплом купили за украинское сало…Разберутся и с этим, полетите к чертовой матери.

– Кстати, коль вы вспомнили о китайцам, то этот способ сева мы у них позаимствовали. Они по три урожая за год снимают, – с надеждой двинул последний аргумент агроном.

– Не верю! Не верю, хоть убивайте, казните меня! – с ехидством и чувством превосходства повторила Лидия Львовна.

– Никто вас не собирается убивать, уймитесь.

– Не верю, чтобы самая великая и плодовитая нация занималась такими глупостями. Китайцы при таком севе риса, который для них, что для нас хлеб, вымерли бы. Так семенами разбрасываются только туземцы и папуасы. И вы от них далеко не ушли. Это издевательство над здравым смыслом. Вы только призадумайтесь, сев по поверхности почвы. О такой дури я никогда не слышала и не читала. Вы хотя бы застраховали это поле от засухи и неурожая.

– Засуха не грозит, – усмехнулся мужчина. – Как только засеют, то чеки будут заполнены водой из Северо-Крымского канала.

– Все равно обратитесь в Госстрах, – твердила она. Агроном беспомощно оглядывался по сторонам, ища поддержку. Вскоре ему осточертело доказывать свою правоту и, сочно выругавшись, позабыв о записи, он ретировался. Лидия Львовна, кое-где присыпав семена землей и, сказав о своих патриотических действиях в микрофон, с гордо поднятой головой и блеском в глазах, получив изрядную дозу адреналина, прошествовала к машине. Она осознавала себя победительницей дискуссии. При возвращении в райцентр всю дорогу негодовала и возмущалась. С того случая я старался избегать совместных с нею поездок на поля, сады, на фермы и кошары, где она менторским тоном поучала садоводов, виноградарей, телятниц и чабанов премудростям профессий. Теперь сожалею о том, что столько потешных сюжетов осталось утрачено.

По рассказам коллег, неугомонная женщина еще не один раз проявляла себя знатоком сельского хозяйства, поучала инженеров, энергетиков, агрономов, зоотехников, селекционеров. Но подробности и детали многих с ее активным участием и ею же спровоцированных курьезных инцидентов и конфликтов, остались мне неведомы, а могли бы стать фабулой потешных рассказов.

ЧЛЕНОВОЗЫ

В летнюю пору у крымских чекистов и сотрудников милиции, работавших на южном направление от Чонгара до Ялты, как и в прежние годы, так и ныне, хлопот с избытком. Ведь на Южнобережье, в районе Ялты и пригородных поселков находятся: летняя резиденция вождей, шикарные госдачи с несколькими зонами бдительной охраны.

Как только солнце прогревало воду на черноморских пляжах, не слишком обременные заботами о благе народа, члены Политбюро следом за престарелым генсеком, многочисленной свитой и челядью (и сейчас подобная картина, несмотря на замену должности генсека на почти аналогичную президента) устремляются на юг, чтобы отведать вин и коньяков из массандровских, голицынских погребов и другие дары щедрой крымской земли. Немощные генсеки, до того как: этот пост занял последний из них розовощекий демагог с родовой отметиной на черепе, перелетам на лайнерах из-за хлипкого здоровья предпочитали надежную и безопасную поездку на поездах. Именно на литерных поездах в специальных вагонах с тонированными и пуленепробиваемыми стеклами и усиленной охраной.

На всем протяжении маршрута от Москвы до неприметной станции Пролетная, что примерно в тридцати километрах от Симферополя, железнодорожное полотно, станции, мосты, переезды зорко охраняли замаскированные чекисты и милиционеры. Перед появлением литерного поезда на предмет проверки, не заминирован ли путь, проходил локомотив. Подозрительные субъекты во время проезда или короткой остановки поезда с перрона, как это происходило на узловой станции Джанкоя, сгонялись прочь, дабы своим видом не отравлять настроение генсека, либо другого руководителя высшего ранга. Признаюсь, что самому вместе с чекистами и милиционерами довелось участвовать в мероприятиях по обеспечению безопасности прохождения литерных поездов. Как раз в ту печальную пору, когда генсеков поразил мор после политического долгожителя, как он сам себя нередко величал с трибуны, не отрывая взора от текста, «дорогого Леонида Ильича», правившего страной восемнадцать лет. Генсеки в свои летние резиденции – госдачи, возведенные еще при царях и «вожде всех времен и народов», а также в санатории ЦК КПСС «Россия», «Южный», «Форос», «Ай-Даниль», «Заря» и другие, приезжали не только для того, чтобы погреть свои старые кости на золотом песке (по нормативам каждому члену Политбюро отводилось 100 метров пляжа) в лучах солнце, насладиться чистотой морской воды, но и развлечься на природе.

Например, Леонид Ильич кроме коллекционирования автомобилей, любил поохотиться. Для этой его прихоти были в крымских лесах и заповедниках, лесничествах построены уютные охотничьи домики с загонами для диких животных. И когда генсек брал в руки ружье, чтобы поднять адреналин в крови, десятки затаившихся в зарослях егерей сгоняли на пристреленный участок сотни кабанов или других животных в зависимости от пожелания именитого охотника. К тому же, ведомые инстинктом голода, они по избитым тропам сами направлялись на кордон к кормушкам под прицелы карабинов, ружей или автоматов. В такую плотную массу парнокопытных, даже слепец, реагируя на гул и топот, не смог бы промахнуться. Раненых животных добивали егеря, доставлявшие вождю туши в качестве трофея и ублажая честолюбие вождя.

Его предшественник на главном посту Никита Сергеевич Хрущев – отец и певец королевы полей – кукурузы, которого Леонид Ильич и его соратники по заговору свергли с кремлевского трона, тоже обожал охоту в крымских заповедниках. При этом услужливая свита таскала за ним переносной туалет, дабы и на природе обеспечить удобства, памятуя о крутом нраве вождя и его «кузькиной матери».

Необычный случай, едва не закончившийся трагически, произошел с известным керченским фоторепортером Владимиром Печеным. На своем автомобиле, черной «Волге», он по заданию редакции газеты находился в Ялте. Именно тогда там отдыхал от государственных дел «дорогой Леонид Ильич». Чтобы даром не терять время, он договорился с директором местного лесничества о поездке в Ялтинский горно-лесной заповедник. Вооружившись фотоаппаратурой, решил сделать серию снимков пейзажей уникальной крымской природы. А в программе отдыха вождя не была запланирована поездка в заповедник и поэтому директор не возражал.

По узкой горной дороге фоторепортер прибыл на яйлу в одно из живописных мест в окрестностях Ялты. Ясный день, целебный воздух с запахом хвои, тишина. Идиллия! Владимир оставил машину и так увлекся съемкой, отойдя от «Волги». Когда со стороны города послышался нарастающий гул, он показался ему знакомым, не один раз слышанный во время движения кавалькады автомобилей и мотоциклов с мощными двигателями, сопровождавших важных государственных мужей.

Владимир обмер, вспомнив, что оставил свой автомобиль на узкой горной дороге, где невозможно разминуться и надо ехать только в одном направлении. В душе похолодело. Наспех собрав фотоаппаратуру, он рванул к своему авто. Успел увидеть в ложбине несколько десятков машин с мощным ревом моторов, преодолевающих крутой подъем. Впереди эскорт мотоциклистов, бронированные ЗИЛы, гаишные «Волги» с проблесками маячков.

«Сметут ведь мое авто, как представляющее опасность, возможно, заминированный, объект,”– промелькнула в его сознании мысль и в те критические секунды фоторепортер принял правильное решение. Поехал вперед по узкой дороге, высматривая, место, куда можно было бы приткнуться. В расщелине скалы нашел небольшую седловину ниже полотна дороги. Рискуя сорваться вниз, мастерски приткнул «Волгу», Притаился, втянув голову в плечи, словно это могло спасти. Сотрясая полотно горной дороги, пронеслась головная часть колонны. Затем мощные ЗИЛы-членовозы и автомобили охраны. Гул укатил за перевал и только, когда опасность миновала, Печеный пришел в себя. Опять же, рискуя загреметь в пропасть, осторожно вывел машину на дорогу и, не мешкая, возвратился в Ялту. При встрече директор лесничества покаялся: “Прости, дорогой, я ведь даже предположить не мог, что Леониду Ильичу вздумается поохотиться. Не было времени, чтобы тебя предупредить. Позвонил в гостиницу, сообщили, что убыл. Я уже и не надеялся тебя увидеть, считай, что похоронил. Охрана бы не церемонилась, столкнули бы вместе с тобой автомобиль в пропасть, списав на несчастный случай. Ведь жизнь вождя для них превыше всего.

Действительно, фоторепортер родился в рубашке. Это сейчас чуть ли не у каждого более-менее состоятельного бизнесмена, чиновника, да и простых граждан, мобильные телефоны и другие средства оперативной связи, а тогда они простому смертному были недоступны. Поэтому предупредить Владимира об опасности было невозможно. В любые времена и при любых режимах власти лучше подальше держаться от правящих бонз, окруженных вооруженными до зубов охранниками. Не зная жалости, подобно зомбированным роботам, проявляя чрезмерную бдительность, они в каждом человеке норовят увидеть потенциального террориста или киллера. У страха, как говорится, глаза велики, только они, порой, ничего не видят и тогда телохранители стреляют на всякий случай, как американские вояки. Храни вас Господь от власти и напасти, ибо они неразлучны.

ПРИШЛА… «ТЕЛЕГА»

Метель, обрушившаяся на небольшой северный поселок Амдерма, задержала вылет нашего вертолета Ми-8 на неопределенное время.

–Что будем делать? – спросил огорченный вынужденным бездельем пилот Леонид Вирский.

–Пойдем в гостиницу, – предложил спокойно воспринявший ситуацию поэт Алексей Сичков. – Отдохнем. Гляди, через час-другой распогодится.

–В гостиницу, так в гостиницу, – согласился пилот, взглянув на утонувший в снежной кутерьме с печально свесившимися лопастями, вертолет.

Вскоре женщина-администратор гостиницы, в которой находилось не более двадцати номеров, разместила нас в одном из них, строго наказав соблюдать правила приличия.

–А то встречаются постояльцы из разных экспедиций, геологи, нефтяники, буровики, – сообщила она и посетовала.– До утра спирт глушат, дым столбом, хоть топор подвешивай. Одна беда с ними, а вы, я гляжу, люди солидные – летчик, поэт, журналист. Чудесная кампания.

Оценив наши анкетные данные и, выдав аванс доверия, женщина удалилась, довольная вежливостью и благодарностью за приют. Гостиница была далека от респектабельности. Старое одноэтажное бревенчатое, барачного типа сооружение, слегка накренившееся от ветхости. Достаточно было сильного толчка, что оно раскатилось по бревнам. Но в ненастье любая крыша желанна над головой. Вот и об этой гостинице, наверняка осталась добрая память ни у одной сотни прикомандированных граждан, нефтяников, оленеводов и других служивых людей, волею обстоятельств заброшенных в этот суровый край нефтяных вышек, оленьих и собачьих упряжек. Осталась память, но несколько иного рода и у нас.

Едва администратор скрылась за дверью номера, мы для сугрева выпили граммов по сто. У запасливого пилота отыскалась строганина. Замечательный деликатес. Его надо попробовать, чтобы ощутить прелесть, пикантность вкуса. Принесенная с мороза строганина тает во рту. По этому поводу у поэта Владимира Махсона есть целая ода. Ограничусь отрывком:

Когда к утру надоедают вина,

А от еды возрос в два раза вес,

На стол подаст хозяйка строганину—

Особый северный деликатес…

И знатоки, отставив дальше кружки,

Торжественны, задумчивы, хитры.

Во рту растают ледяные стружки,

И меркнет слава паюсной икры…

Спирт согрел, а строганина утолила голод. Стол, на котором находилась наша скромная снедь, примыкал к окну с разрисованными морозом диковинными белыми узорами, контурами экзотических пальм. И без того неугомонный Сичков оживился, глаза заблестели.

– Держу пари, Леня, ты меня не одолеешь, – пристал он к вертолетчику. Борьба на руках была страстным увлечением Алексея Ильича. Бог не обделил его силенкой, он не упускал случая, чтобы блеснуть. В пору безденежья, отсутствия почтовых переводов со скромными гонорами за стихи, статьи и репортажи, он таким способом одолевая дюжих молодцов, добывал себе деньги на водку и пропитание. Победителя всегда щедро угощали, да и он в долгу не оставался, в один миг, спуская гонорары.

–Держу пари, – наседал он на Леонида.

–Пари, так пари, – согласился добродушный пилот, полагаясь на свои тугие мышцы. Сичков сдвинул еду на край и они устроились по обе стороны стола, у самого окна. Закатили по локоть рукава и, опершись о поверхность стола, плотно сцепили пальцы рук. Я видел, как вздулись вены, словно жгуты, и кровь прилила к их лицам, испариной покрылись упрямые лбы. Никто не хотел уступать.

И тут произошло непредвиденное – локоть поэта соскользнул со стола и мощный удар сдвоенного кулака высадил двойное стекло из рамы. В помещение ворвался холодный воздух. Звон разбитого стекла всполошил чуткую администраторшу и через минуту женщина появилась на пороге и мы услышали ее гневный голос.

– Интеллигенты, взрослые люди! Летчик, поэт, журналист, – бросила она сердитый взгляд на стол. – Кто б мог подумать, хулиганье, сейчас вызову милицию…

Мы стояли, понурив головы, словно нашкодившие подростки. Перспектива знакомства с милицией встревожила нас. Не было ни малейшего желания получить «телегу» на работу с вытекающими из этого последствиями. Алексею Сичкову, пребывающему на «вольных хлебах» такая угроза была «до лампочки». Он чувствовал себя невозмутимо и уверенно.

– Простите нас великодушно. Это произошло случайно, а не по злому умыслу, – уговаривал Вирский женщину. – Мигом застеклим окно, все будет в порядке.

–На первый раз прощаю, – она осуждающе покачала головой и вышла.

–Инцидент исчерпан, – заметил я. Разбитое стекло напоминало о себе стужей. Кое-как заткнули его подушкой. Утром разыскали в поселке стекольщика и он мастерски вырезал алмазом стекло и плотно вставил его в раму. Администратор заметно потеплела. Дабы в очередной раз не сконфузиться (подальше от греха) решили застолья в номере не устраивать и новогодний вечер провести в ресторане «Пингвин». Нелетная погода на несколько суток задержала поселке и поэтому искали себе занятие. Задание редакции я выполнил, а Сичков, не обремененный служебными обязанностями, находился о власти лирических созерцаний.

В ресторане, единственном очаге культуры и развлечений, после боя московских курантов и тостов засиделись далеко за полночь. Под задушевную беседу хорошо шли напитки. А потом, проваливаясь в снегу и скользя по насту, на непослушных ногах побрели в своему отелю. Его постояльцы, очевидно спали, так как ни одного огонька в окнах. «Опоздали?» – с тревогой подумал я. Алексей потянул за ручку двери– заперта. Дробно постучал кулаком по косяку, прислушались – ни звука.

– Не ночевать же на улице, рискуя околеть, – произнес Леонид. – Поди, ты, Алексей, ослаб, вся энергия в стихи ушла. Посторонись, дай-ка попробую.

Он потеснил от двери кряжистого Сичкова и, сосредоточившись, резко, что есть мощи, потянул за ручку и… дверь вместе с рамой вывалилась на крыльцо. Мы опешили. В глубине отеля вспыхнул свет, послышались шаги. В тишине раздался знакомый голос.

– Интеллигенты, летчик, поэт, журналист, как вам не стыдно?! – возмутилась женщина. – Вломились, как медведи. Единственная в поселке гостиница и ту вывели из строя.

Спустя трое суток после вылета из Амдерма в редакцию пришла таки «телега» с живописным описанием приключений интеллигентов.

ПРЕСТИЖ ПРОФЕССИИ

Директор НИИ организации труда Фома Кузьмич Бубыркин, доктор наук (каких, он и сам уже за давностью лет не помнит), сидя за массивным столом, изучал поступившую в учреждение корреспонденцию. Пробегая глазами очередную бумагу, собрал кожу на сократовском лбу гармошкой. Вытер ладонью вспотевший затылок и несколько минут сидел в оцепенении, как кролик при виде удава. Затем порывисто пухлым пальцем нажал красную кнопку селектора, вызывая на связь инспектора по кадрам:

– Ян Парамоныч, зайди. Срочно, беда!

– Что, комиссия, ревизия? – с порога всполошился худой и высокий, как циркуль, в пиджаке с короткими рукавами Козодой.

– Хуже, хуже, – замахал руками профессор. – С комиссией-ревизией я знаю, как поладить, иммунитет надежный. Здесь другое, полюбуйся.

Козодоев степенно достал из кармана очки, усадил их на кончик длинного носа, бесстрастно прочитал: – Распоряжение о сокращении штатов.

– Что скажешь? – директор с надеждой поглядел на инспектора. Тот, сидя на жестком стуле, нервно стриг длинными ногами воздух, порываясь заговорить.

– Не я ли, не я ли вас предупреждал Фома Кузьмич!– наконец прорезался его голос. – Зачем было давать рекомендации, научное обоснование на сокращение штатов и внедрение ЭВМ и роботов в НИИ биохимии и физики. Без нас бы разобрались, сколько им иметь академиков, докторов, а сколько кандидатов наук. Вот вам эффект бумеранга, против нас же все и обернулось. Биохимики и физики, которые, как известно не признаю лирики, в свою очередь против нас и нахимичили в отместку за наши рекомендации. Как говорится, не рой яму другому, а то сам в нее попадешь. А теперь вот ломай голову над тем, как выйти из скверной ситуации.

– Так мы же работаем по программе, – неуверенно парировал директор.

– По программе, – с иронией повторил Козодой.– Надо было разрабатывать глобально-фундаментальные темы, а не узко-прикладные и тогда никто бы не пострадал. Абстракция, прогноз, перспектива – вот наш конек.

– Так требуют же соединять теорию с практикой…

– Вот и соединили, – заключил Ян Парамонович и глухо добавил. – На свою голову.

– Придумай что-нибудь, у тебя золотая голова, ума палата, – произнес Фома Кузьмич. – Жаль с людьми расставаться, живем, как одна семья. Лямку тянем, камень науки грызем, путь практике прокладываем…

– Ума палата, – проворчал Козодой. – А до сих пор по вашей милости без степени хожу? Диссертацию зарезали, а в мои годы пора бы и профессором стать.

– Похлопочу, похлопочу, всему свое время. Я тоже не сразу доктором стал.

– Всему свое время. Уже пятый десяток разменял, а в отчетах все молодым сотрудником значусь?

– Ах, Ян Парамоныч, не горюй, ты еще академиком будешь. Несмотря, что тощий, здоровье у тебя бычье, а хватка железная, всех одолеешь и взойдешь на Олимп науки. Они одновременно уставились в бумагу, которая вопрошала: «кого?»

– Может Сурепку из отдела промышленной эстетики? – робко предложил директор. – Я на днях видел, как она три часа подряд не выпускала из рук вязальных спиц. Чуть ли не курсы в отделе организовала. Из соседних отделов к ней сотрудники зачастили. Кандидат искусствоведения, а о дизайне и говорить не желает. Видите ли, прикладным искусством увлеклась, макраме и прочее.

– Вы смотрели давеча «Спящую красавицу»? – оборвал монолог директора Козодой.

– Смотрел и не один, а с семьей? – недоуменно ответил Бубыркин. – Понравилось?

– Еще бы, – директор повеселел, на пухлые щеки лег младенческий румянец. – Жена в восторге.

– Больше смотреть не будете ни «Пиковую даму», ни «Даму с собачкой», – трагическим тоном произнес Козодой.

– Это почему же, Ян Парамоныч, – грозно надвинулся директор. – Я вам, значит, гарантирую степень, а вы меня шиш в кармане держите? Так дело не пойдет.

– А ведь билеты в театр Сурепка добывает.

– Сурепка? Кто бы мог подумать. Да, нужный, незаменимый человек. Оставим, – хмыкнул Бубыркин. – А что, если Закорюку из отдела экономии рабочего времени? 3ашел как-то к нему в кабинет, а он , блин, даже головы не поднял от кроссвордов. Так поглощен, будто накануне великого открытия.

– Фома Кузьмич, как ваши «Жигули» седьмой модели, бегают?

– Хлопот не знаю. Прошлым летом до Ялты и Черного моря докатил, – хвастливо пролепетал директор. – А нынче собираюсь в Прибалтику, в Юрмалу, дюны, янтарь, блондинки, бальзам…

– Не собирайтесь, поберегите здоровье,– невозмутимо отрезал Козодой.

– Как прикажете вас понимать, коллега? – гневно сверкнул зрачками профессор. – Извольте не перечить доктору наук! Не забывайтесь.

– Вспомните, когда в «Жигулях» распредвал полетел. Так новый, думаете, к вам с неба свалился. Да не будь Закорюки, не видать вам Черного моря и Балтики. У него приятель главным инженером на станции техобслуживания работает, – спокойно сообщил Козодоев. – Да, ты меня очень озадачил, – Бубыркин пригладил жидкие волосы. – Я всегда утверждал, что Закорюка прекрасный специалист. А что до кроссвордов и нардов, то они развивают ум, стимулируют память, эрудицию углубляют.

– Так кого же под сокращение?

Перебрали еще несколько кандидатур, выяснилось, что Оськина – жена офицера службы безопасности. У Мерзлякова дядя – директор сауны, Чарушкина на торговой базе свой человек. Чаркин – завсегдатай ресторана «Ассоль», где обычно проводили культурную программу с членами комиссий и ревизий.

– А что, если Ирину Андреевну?! – воскликнул Ян Парамонович. – Кто такая, почему не знаю? Из какого отдела? – вопрошал директор, то, вскакивая, то утопая в кресле.– Я те покажу, как без меня кадры принимать.

– Уборщица, техничка.

– Уборщица? Мг, – подумал Фома Кузьмич и словно впечатал. – Сокращаем!

На том и порешили. Через неделю столы в кабинетах стали разбухать от бумаг, которые прежде Ирина Андреевна, по натуре своей трудолюбивая и аккуратная, выносила во двор и предавала огню, приговаривая при этом: «Мать честная, это сколько же надо чернил извести на бесконечную писанину». Вскоре в коридорах и в кабинетах НИИ по многочисленным следам на полах можно было изучать курс криминалистики, а на пыльных столах вычерчивать формулы и уравнения. На первых порах звонили в подшефную школу и ребята охотно забирали макулатуру, а потом стало невмоготу. Бубыркин спал с лица, охладел к театру и не прельщали его, как прежде, шедевры литературы, торговый дефицит. Лишь иногда позволял себе сауну, чтобы снять душевный стресс. Дискомфорт уже отравлял жизнь.

Ирина Андреевна прослезилась, когда однажды увидела в своем доме почтенную делегацию во главе с доктором наук Фомой Кузьмичом. Козодой попал в немилость и о ученой степени вспоминал лишь наедине с самим собой. Ирина Андреевна с той поры была вне всякой конкуренции. Институт прекратил давать рекомендации по части оптимизации трудовых ресурсов и сокращения штатов и занялся разработкой глобальных проблем и прогнозов с устремленной в далекое будущее перспективой. А когда наступил базарно-рыночный период дикого капитализма из-за дефицита финансов приказал долго жить.

ЭРУДИТОВ

—Хорош, очень хорош, хоть сейчас в президиум, – взглянув на свое отражение, самодовольно промолвил Лазарь Спиридонович Эрудитов. Затем примерил ядовито-зеленую фетровую шляпу, купленную по случаю сдачи госэкзаменов, и защиты диплома, запись в котором «ученый агроном» его особенно умиляла.

И вот первый выход на люди в новоиспеченном, строго официальном виде. Этому дебюту Лазарь Спиридонович придавал чрезвычайно важное значение, отлично помня первую часть довольно расхожей поговорки о том, что встречают по одежке. Да и за вторую ее часть, что провожают по уму, он не шибко беспокоился. Экзамены позади, выписка из зачетной книжки, в которой рябило в глазах, от удовлетворительных оценок, спрятана в самый дальний ящик, днем не сыщешь с огнем. В дипломе же не записано, семь у тебя пядей во лбу или едва три наберется. Эрудитов машинально накрыл лоб ладонью, прихватив часть залысины.

«Верно сказывают, что мудрую голову волос рано покидает,– мелькнула приятная мысль. – Одно огорчает, что и женщины в связи с этим к тебе теряют прежний интерес. Разве, что наличие валюты способно спасти положение. Все талантливые люди чем-то обижены. Такова судьба, диалектика жизни?!»

Новый дорогой костюм ладно сидел на Эрудитове. На улице жарко, и можно было бы пойти в сорочке с короткими рукавами. Но кто тогда увидит его новенький, блестящий голубой эмалью со снопом колосьев академический знак.

– Нет уж, потерплю, ради такого дела и в тулупе не грех прогуляться, – произнес он и ласково погладил рукой ромбик. Вдруг вспомнил, что во внутреннем кармане старого костюма у него хранится второй академзнак. Он непременно цеплял его к лацкану во время своих поездок в райцентр. Отыскал академический знак с изображением на синей эмали ключа и молота. Стал привинчивать его рядом с новым.

– Это зачем тебе? – спросила вошедшая в комнату жена Дуся.

– Для пущей важности и солидности, – сурово повел бровью Лазарь Спиридонович. – В институте у молодого доцента видел. Он Тимирязевку окончил, а мы тоже не лыком шиты. Гляди, через месяц-другой отдохну от науки и в аспирантуру подамся. Профессор Кузьма Ильич, я думаю, одобрит. Эх, Дуся, заживем мы в городе, устроюсь на кафедре. Таким талантам, как я, место в столицах, а не в глухой провинции. Пусть здесь крестьяне, фермеры землю пашут, а наше дело белые булочки с маслом, черной и красной икрой есть и науку вперед продвигать.

– Эх, Лазарь ты мой сизокрылый, хорошо поешь, да не с твоими знаниями в президиум, – вздохнула Дуся, знавшая интеллектуальную ограниченность своего спутника жизни. Закончив приготовления, он направил свои стопы к конторе, где намечалось собрание. Степенно с распиравшей его грудь гордостью принимал поздравления, намекая, что диплом для него – дело не сложное и он способен на большее. Вдруг неожиданно увидел перед собой Авдотью Сорокину. Зная ее острый язык, попытался улизнуть, но где там.

– Слышь, сынок, – остановила его старушка, помнившая Эрудитова еще босоногим и сопливым пацаном. – Ты, поди, все начальство теперяча за пояс заткнешь, на самую высокую колокольню заберешься и в самое мягкое кресло сядешь?– С чего ты взяла, Авдотья Ивановна? Твои бы слова, да до Бога, – польщено проговорил Эрудитов.

– Дак я гляжу у всех сельских начальников по одному значку на пиджаках, а у тебя аж два. Должно быть, выслуга, объясни мне, старой, неграмотной?

– Ах, бабка Авдотья, поди в лесу ты живешь, телевизор не смотришь, радио не слушаешь и газет не читаешь? – с иронией воскликнул Лазарь Спиридонович. – Два академзнака означают, что я два института закончил (а про себя мысленно учился то я лет восемь, кому на ум взбредет проверять в одном я или в двух институтах корпел). В следующее мгновение увидел странный блеск в глазах старушки и слух резанул хитроватый и ясный вопрос:

– Что же ты, Лазарь, такой глупый, что тебя в одном институте не смогли уму-разуму научить?

Вокруг раздался всплеск хохота, а Эрудитов смутился, потеряв дар речи. Хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, совершенно не зная, что ответить.

– Ну, знаешь, Авдотья, думай, что говоришь. Я лицо официальное и важное, могу к ответственности привлечь за оскорбление личности, – наконец прорезался его суровый голос и, видя, что симпатии на стороне старушки, быстро ретировался в служебный кабинет. Каждый остался при своем мнении. А бабка, как в воду глядела, как на картах нагадала. Лазарь Спиридонович без устали прогнозировал себе блестящую карьеру. Вскоре у дипломированного управляющего отделением появилась возможность применить свои знания на практике. Предстояло провести подкормку овощей удобрениями. Обычно этим занимался агроном отделения. На сей раз, он был в отъезде, и Эрудитов взял бразды в свои руки, или, как он любил выражаться, быка за рога.

– Вот привез, – произнес тракторист Тимофей, указывая на тележку, доверху груженую бумажными и полиэтиленовыми мешками.

– Поглядим, поглядим, что ты привез,– Лазарь Спиридонович деловито вперил взгляд на мешки.

– Да ты никак весь склад сюда привез, – почесал он озадаченно жирный затылок.

– Завскладом не было, а сторож и говорит: выбирай, что надо, – покорно ответил тракторист. – Я и выбрал на всякий случай побольше разных удобрений.

– А ты, Тимофей, уверен, что это удобрения, а не гербициды?

– Сторож так сказал, он большой знаток, знает, что и где на складе лежит, – ответил тракторист.

Лазарь Спиридонович напряг свою память, но мозг не выдал никакой информации.

– Ты вот что, Тимофей, давай займись внесением вот этого удобрения, на вид оно подходящее,– без тени сомнения ткнул пальцем в мешок немало довольный собой Эрудитов и направился в конторские пенаты, а Тимофей выехал на овощную плантацию. Лазарь Спиридонович, сидя за массивным столом, предавался радужным мыслям, когда в кабинете неожиданно возникла долговязая фигура Тимофея. – Пожелтели, пожелтели,– упавшим голосом пролепетал он, едва переступив порог.

– Кто пожелтел?

– Растения, овощи, – колени Тимофея задрожал и он опустился на стул.

Эрудитов сидел не шелохнувшись. Мысль, как упрямого бычка, приблизила слово «фиаско», которым Лазарь Спиридонович любил подводить черту в разговоре с подчиненными. И тут же ему вспомнились хождения за знаниями, а вернее, за дипломом. Пробивной силой, изворотливостью он был наделен через край, а вот усердием в постижении теории, не шибко. И это сказалось на первом же году его учебы в сельхозинституте, куда он попал не без помощи фаршированного поросенка и бараньей шурпы (в баранах он толк знал, особенно обожал трехмесячных ягнят… с приправой).

«Я чрезвычайно занятый производством человек, – объяснял он затянувшиеся сроки своей учебы. А в следующий раз торжественно изрекал: – Я в академическом отпуске». Напускал на себя важность, что не подступить. Потом кто-то надоумил его взять в крестные своей дочери профессора Кузьму Ильича. Он так и сделал, и это предрешило конец его хождениям… за дипломом.