Читать книгу: «Судьба Риголетто», страница 4

– Ух ты! – изумился дядя, – он пошёл! Он, это, пошёл! Ну, иди сюда, падлочка, иди.

И Дядя, сияя ржавой улыбкой старых зубов, поманил к себе, умильно наблюдая, как его чадо, немного поколебавшись, двинулось в первый путь. Раскачиваясь и невпопад перебирая лапками, оно боком пробиралось к прородителю. А тот подбадривал, помогал каждому шагу:

– Вот так! Вот так, ну, ещё раз, это… Вооо, молодец!

– Смотри-ка, идёт! – радовался я вместе с ним.

– А как же! У него теперь свой ход. Это не ход, это пароход! Ага.

Юный инвалид понял, что доставил радость людям. Он и сам хотел улыбнуться, но не получилось. Он очень хотел повилять хвостом, но не вышло – тоненький обрывок бечёвки не желал слушаться. Дядя хотел погладить его по холке, но тот предупредил:

– Ай!

Дядя одёрнул руку, а потом, всё же, осторожно, одним пальцем потёр щенка между глаз.

– Как ты его называешь? – спросил я.

– Да никак, – пожал плечами Дядя, – Кутя – и всё.

– Так нельзя. У собаки должно быть имя.

– Да? Ну и что ты, это, предлагаешь?

Я думал не долго:

– Риголетто!

– Риголетто? – переспросил Дядя, – Эт что за хрен?

Я стал пересказывать ему оперу Верди, но, чтобы не слишком утомлять, начал с финала, когда на руках у горбуна умирает несчастная Джильда.

– У горбатого, говоришь, дочка померла? Ещё и Джильда! Вот это имя собачье. А Риголетто, это, что? Какая-то Рига и какое-то лето. Тьфу!

Я настаивал, уверял, что Риголетто самый известный в мире горбун и он, в конце-концов, согласился.

– Понял? Ты будешь Риголетто! – сказал Дядя щенку.

Тот утвердительно кивнул. Кажется, имя ему понравилось и, кажется, с этого момента Риголетто стал осознанно тащить по жизни свой горб.

***

Всю осень и половину зимы я провёл вдали от дома, но в январе работа отпустила. Я вернулся и, соскучившись по Дяде, решил его навестить.

Стряхивая на пороге снег с обуви, услышал за дверью какой-то звук, похожий на лай – Риголетто!

Вошедши, увидел Дядю – тот зашивал сапог, а посреди кухни, опять же, в окружении старого хлама, пошатываясь, торчал как кривой гвоздь, Риголетто.

– Га! – Риголетто, не закончивши короткого собачьего слова, закашлялся и запричитал от боли – нечто похожее на "ай-ай-ай".

Он вырос, но, всё равно, размером был не больше кота и, по-моему, обрёл окончательную форму. Туловище у лопаток было согнуто почти под прямым углом влево, и напоминало живую букву "Г", а над головой возвышался большой горб, под которым на меня из-под маленьких серых бровей смотрели два тёмно-коричневых шарика – глаза. В этом взгляде навсегда поселилось страдание.

Риголетто узнал меня и, сморщив нос, молча подобрался к ноге. Иксообразные хилые ножки с длинными когтями разъезжались в стороны и с трудом удерживали небольшое тельце, покрытое короткой шерстью рыжего цвета. Напрягаясь, он взглянул на меня снизу вверх, так что внизу глаз показались белки. Ему было трудно так смотреть – ведь голова не двигалась, не поднималась, навсегда застыв в одном положении. Чтобы ему было легче, я присел. Осторожно погладил пальцем по лбу, между глаз. Горбатый карлик печально принимал ласку.

– А-а! Вот тебе, Риголетто, и Дядя пришёл, – Юрий Васильевич тоже обрадовался моему приходу.

Он отложил в сторону сапог.

– Ну, что, сыграем? – Носов потянулся за шахматами, – И заодно, это, расскажешь, где пропадал.

Мы играли, я ему рассказывал, где пропадал. И я на время забыл о Риголетто. Дядя мне жаловался, что на него напала «алегрия», что невозможно употреблять молочное, что от молочного у него распухает рожа и он покрывается пятнами, что не может найти лампу на телевизор и, что иногда достаёт старая боль в спине. Потом попросил у меня спички и, когда я резко поднялся, чтобы достать их, рядом со мной жалобно завизжал Риголетто.

– Это он предупреждает, чтобы его не задели, – объяснил Дядя.

И я понял, что такие случаи были. Дядя не смотрел под ноги, когда ходил. Видимо он не раз наступал на беднягу или задевал ногой. Я подозвал испуганного Риголетто и попытался успокоить – два раза осторожно погладил по спине, стараясь не коснуться горба. На третий он опять дёрнулся и заверещал: ай-ай-ай! Я не понял почему – ведь я совсем не давил на него.