Цитаты из книги «На маяк», страница 4

Нет уж, сам по себе человек, по ее опыту судя, никогда не находит покоя - только когда станет сердцевиною тьмы.

Просто тогда надо сказать им, чтоб бутербродов не делали, вот и все! Они ведь все спрашивают, поминутно к ней прибегают, естественно, – за одним, за другим, на то она женщина; каждому что-нибудь нужно, дети растут; часто ей кажется – она просто-напросто губка, напитанная чужими чувствами.

Он остановился раскурить трубку, глянул на жену и сына в окне и, как, несясь в скором поезде мимо дерева, и двора, и постройки, поднимаешь от книги взгляд и в них видишь иллюстрацию, подтверждение чему-то на печатной странице и потом возвращаешься к ней подкрепленный, подбодренный, так и он, не видя, собственно, ни жены, ни сына, глянув на них, подкрепился, подбодрился и мог спокойно сосредоточиться дальше на разрешенье проблемы, которая поглощала все силы его блистательного ума.

Все ей так отчетливо, так повелительно виделось, пока она смотрела. Но стоило взять в руки кисть - и куда что девалось. В этот-то зазор между картиной и холстом и втискивались те бесы, которые то и дело чуть до слез не доводили ее, делая переход от замысла к исполнению не менее жутким, чем для ребенка переход в темноте.

Never did anybody look so sad. Bitter and black, half-way down, in the darkness, in the shaft which ran from the sunlight to the depths, perhaps a tear formed; a tear fell; the water swayed this way and that, received it, and were at rest. Never did anybody look so sad.But was it nothing but looks? people said. What was there behind it - her beauty, her splendour? Had he blown his brains out, they asked, had he died the week before they were married? - some other earlier lover, of whom rumours reached one? Or was there nothing? nothing but an incomparable beauty which she lived behind, and could do nothing to disturb? For easily though she might have said at some moment of intimacy when stories of great passion, of love foiled, of ambition thwarted what came her way how she too had known of left or been through in herself, she never spoke. She was silent always. She knew then - she knew without having learnt. Her simplicity fathomed what clever people falsified. Her singleness of mind made her drop plumb lika a stone, alight exact as a bird, gave her, naturally this swoop and fall of the spirit upon truth which delighted, eased, sustained - falsely perhaps.

Подхватывает ли природа то, что человек ей предлагает? Завершает ли то, что он затевает? С равным безразличием смотрит она на его нужды, снисходит к его низости, допускает его мученья.

Когда жизнь опадает, открывается безграничная ширь возможностей.

Он вот в школе еще читал Толстого, так одна вещь ему навсегда запала, только он названье забыл, как там фамилия. Русские фамилии невообразимы, сказала миссис Рэмзи. "Вронский", - сказал Пол. Уж эту-то он запомнил, он все думал - в самый раз фамилия для негодяя. "Вронский... - сказала миссис Рэмзи. - А-а, "Анна Каренина"". Но дальше как-то застопорилось; книги были не по их части.

<...> и неимоверных усилий стоило удержаться, не броситься к ногам миссис Рэмзи (слава Богу, не бросилась пока) и сказать - но что же ей скажешь? "Я вас люблю"? Но это неправда. "Я люблю это все", жестом очерчивая изгородь, дом, детей? Глупость, чушь несусветная. То что чувствуешь - невозможно словами сказать.

Ничто не остаётся только собою.