Читать книгу: «ХХ век. Как это было», страница 10

На трибуну взобрался бледный и взволнованный солдат.

– Товарищи! Я приехал с Румынского фронта, чтобы настойчиво сказать всем вам: необходимо заключить мир! Кто даст нам мир, за тем мы и пойдём, будут ли то большевики или новое правительство. Дайте нам мир! Мы на фронте больше не можем воевать, мы не можем воевать ни с немцами, ни с русскими.

Председательское место занял Каменев.

– Товарищи! Предлагаю принять следующую резолюцию: «Второй Всероссийский съезд Советов констатирует: уход со съезда делегатов меньшевиков, социалистов-революционеров представляет собой бесцельную и преступную попытку сорвать полномочное Всероссийское представительство рабочих и солдатских масс в тот момент, когда авангард этих масс с оружием в руках защищает съезд и революцию от натиска контрреволюции. Но уход соглашателей не ослабляет Советы, а усиливает их, так как очищает от контрреволюционных примесей рабочую и крестьянскую революцию. Да здравствует победоносное восстание солдат, рабочих и крестьян!» Прошу проголосовать, товарищи. Кто за указанную резолюцию? Против? Воздержались? Единогласно. А теперь разрешите предоставить слово для краткого сообщения председателю анкетной комиссии.

– По точным данным бюро всех фракций, к началу открытия съезда, считая и беспартийных и сочувствующих, записавшихся во фракции распределяются следующим образом: большевиков – 390, социалистов-революционеров – 160, социал-демократов (интернационалисты) – 14, социал-демократов (объединенцы) – 6, украинцев – 7, меньшевиков – 72. Итого – 649. После ухода меньшевиков и правых эсеров данные по фракциям распределяются следующим образом: большевиков – 390, социалистов-революционеров – 179, интернационалистов – 35, украинцев – 21. Итого – 625 человек. Таким образом, количество окончательно ушедших со съезда делегатов достигает от 25 до 51 человека, что является самым ничтожным процентом по отношению к оставшимся. И если теперь ЦИК первого съезда поднимает вопрос о неправомочности съезда, то является необъяснимым, каким образом был ими же, в лице Дана, открыт съезд и признан правомочным. Если же ушедшие меньшевики и правые социалисты-революционеры думают, что с их уходом съезд потерял свой кворум, то почему ими не было сделано соответствующего заявления на самом съезде, и почему они принимали участие в переговорах о конструировании президиума съезда. Комиссия утверждает, что отказ участвовать в президиуме последовал только после того, как выяснился огромный численный перевес всего левого крыла съезда, и когда вопрос о переходе власти к Советам был предрешён самим составом съезда. Доводя до всеобщего сведения вышеизложенные обстоятельства, комиссия выражает своё глубокое возмущение действиями старого ЦИК, распространяющего ложные и ни на чём не основанные сведения.

– Товарищи, – Каменев радостно затряс какой-то бумажкой. – Только что поступило сообщение, что пала последняя твердыня контрреволюции – Зимний дворец. Министры Временного правительства во главе с «диктатором» Кишкиным арестованы Красной гвардией. Комиссаром Зимнего дворца назначен Чудновский. Слово предоставляется товарищу Луначарскому.

Но Луначарского опередил высокий бородатый крестьянин. Он взбежал на трибуну. Гневно ударил кулаком по столу президиума.

– Мы, социалисты-революционеры, настаиваем на немедленном освобождении министров-социалистов, арестованных в Зимнем дворце! Товарищи! Известно ли вам, что четверо наших товарищей, жертвовавших жизнью и свободой в борьбе с царской тиранией, брошены в Петропавловскую крепость, историческую могилу русской свободы?!

Шум в зале, крестьянин продолжал кричать и стучать кулаками, затем указал рукой в сторону президиума.

– Могут ли представители революционных масс спокойно заседать здесь в тот момент, когда большевистская охранка пытает их вождей?

Вскочил Троцкий. Жестом потребовал тишины.

– Мы поймали этих «товарищей» в тот момент, когда они вместе с авантюристом Керенским составляли заговор с целью разгрома Советов. С какой стати нам стесняться с ними? Разве они церемонились с нами после 3-5 июля? – Торжествующе. – Теперь, когда оборонцы и малодушные ушли и задача защиты и спасения революции целиком возложена на наши плечи, особенно необходимо работать, работать и работать! Мы решили скорее умереть, чем сдаться.

Крестьянин понуро вернулся в зал. Трибуну занял Луначарский.

– Разрешите огласить написанное товарищем Лениным воззвание «Рабочим, солдатам и крестьянам!» Второй Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов открылся. На нём представлено громадное большинство Советов. На съезде присутствует и ряд делегатов от крестьянских Советов. Полномочия соглашательского ЦИК окончились. Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берёт власть в свои руки. Временное правительство низложено. Большинство членов Временного правительства уже арестовано. Советская власть предложит немедленный демократический мир всем народам и немедленное перемирие на всех фронтах. Она обеспечит безвозмездную передачу помещичьих, удельных и монастырских земель в распоряжение крестьянских комитетов, отстоит права солдата, проведя полную демократизацию армии, установит рабочий контроль над производством, обеспечит своевременный созыв Учредительного собрания, озаботится доставкой хлеба в города и предметов первой необходимости в деревню, обеспечит всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределение. Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые и должны обеспечить подлинный революционный порядок. Съезд призывает солдат в окопах к бдительности и стойкости. Съезд Советов уверен, что революционная армия сумеет защитить революцию от всяких посягательств империализма, пока новое правительство не добьётся заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам. Новое правительство примет все меры к тому, чтобы обеспечить революционную армию всем необходимым путём решительной политики реквизиций и обложения имущих классов, а также улучшит положение солдатских семей. Корниловцы – Керенский, Каледин и другие – делают попытки вести войска на Петроград. Несколько отрядов, обманным путём двинутых Керенским, перешли на сторону восставшего народа. Солдаты, окажите активное противодействие корниловцу Керенскому! Будьте настороже! Железнодорожники, останавливайте все эшелоны, посылаемые Керенским на Петроград! Солдаты, рабочие, служащие, – в ваших руках судьба революции и судьба демократического мира! Да здравствует революция!

Поднялся Каменев.

– Кто за то, чтобы принять воззвание? Прошу голосовать. Кто за? Против? Двое. Воздержались? Двенадцать. Подавляющим большинством воззвание принимается. А теперь, товарищи, разрешите предоставить слово американскому журналисту Джону Риду, который был беспристрастным свидетелем взятия Зимнего дворца.

Журналист легко взбежал на трибуну, внимательно оглядел зал, широко улыбнулся.

– Осада и штурм Зимнего дворца были осуществлены с минимальными жертвами. Пять матросов и один солдат убиты, около пятидесяти человек раненых. На стороне защитников правительства никто сколько-нибудь серьёзно не пострадал. За исключением тех инцидентов, которые имели место во время доставки министров в крепость, с ними всё время обращаются как нельзя лучше. Что до юнкеров, то ни одному из них не нанесено ни малейшего ранения. Об «ударницах» член думской комиссии госпожа Тыркова сообщила мне, что женщины были сначала отправлены в Павловские казармы, где с некоторыми из них действительно обращались дурно, но что теперь большая часть их находится в Левашове, а остальные рассеяны по частным домам в Петрограде. Другой член думской комиссии доктор Мандельбаум свидетельствует, что из окон Зимнего дворца не было выброшено ни одной женщины, что изнасилованы были трое и, что самоубийством покончила одна, причём она оставила записку, в которой пишет, что "разочаровалась в своих идеалах". Я не намерен утверждать, что никакого грабежа в Зимнем дворце не было. Однако следует сказать, что очень много вещей было украдено из него не только после, но и до взятия. В особенности это касается дворцовых винных погребов, которые были весьма основательно разграблены офицерами и юнкерами. Что касается матросов и красногвардейцев, то пьяных среди них я не видел. Некоторые люди из числа всех вообще граждан, которым по занятии дворца разрешалось беспрепятственно бродить по всем его комнатам, крали и уносили с собою столовое серебро, часы, постельные принадлежности, зеркала, фарфоровые вазы и камни средней ценности. Но очень скоро попытки отдельных лиц воспользоваться теми или иными вещами были решительно пресечены.

Джон Рид вновь улыбнулся и сошёл с трибуны. А там опять оказался Абрамович.

– Непримиримая позиция большевиков губит революцию, поэтому делегаты Бунда вынуждены отказаться от дальнейшего участия в съезде, – заявил он.

– Мы думали, что вы уже ушли, – заметил Троцкий язвительно. – Сколько раз вы будете уходить?

– Мы считаем передачу власти Советам опасной и, быть может, даже гибельной для революции. Но мы считаем своим долгом оставаться на съезде и голосовать против этой передачи.

Абрамович спустился в зал. Послышался многоголосый шум, на трибуне появился невысокий коренастый человек в мешковатом костюме, с блестящей лысой головой. Он держал пачку бумаг в руке. Шум не смолкал несколько минут. Человек стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами массу делегатов, ждал, когда стихнет всё нарастающая овация. Наконец, слегка наклонившись вперёд, оратор начал:

– Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка!

Это был Ленин. Он переждал шумные, продолжительные аплодисменты.

– Первым нашим делом должны быть практические шаги к осуществлению мира. Вопрос о мире есть жгучий вопрос, больной вопрос современности. О нём много говорено, написано, и вы, вероятно, не мало обсуждали его.

– Только и думаем и говорим о мире, – донёсся голос из зала. – Правда твоя, товарищ Ленин!

– Мы должны предложить народам всех воюющих стран мир на основе советских условий: без аннексий, без контрибуций, на основе свободного самоопределения народностей. Одновременно с этим мы, согласно нашему обещанию, обязаны опубликовать тайные договоры и отказаться от их соблюдения. Мы предлагаем съезду принять и утвердить «Обращение к народам и правительствам всех воюющих стран». Мы обращаемся не только к народам, но и к правительствам, потому что обращение к одним народам воюющих стран могло бы затянуть заключение мира. Условия мира будут выработаны за время перемирия и ратифицированы Учредительным собранием. Некоторые империалистические правительства будут сопротивляться нашим мирным предложениям, мы вовсе не обманываем себя на этот счёт. Но мы надеемся, что скоро во всех воюющих странах разразится революция, и именно поэтому с особой настойчивостью обращаемся к французским, английским и немецким рабочим.

– Для обсуждения Обращения, – сказал Каменев, – предлагаю предоставить слово только представителям фракций. От фракции левых эсеров слово предоставляется товарищу Карелину.

– Наша фракция не имела возможности предложить поправки к тексту обращения, поэтому оно исходит от одних большевиков. Но мы всё-таки будем голосовать за него, потому что вполне сочувствуем его общему направлению.

– От социал-демократов интернационалистов слово предоставляется товарищу Крамарову.

– Что касается обращения, то интернационалисты всецело присоединяются к его основным пунктам.

– Здесь какое-то противоречие, – раздался голос в зале. – Сначала вы предлагаете мир без аннексий и контрибуций, а потом говорите, что рассмотрите все мирные предложения. Рассмотреть – значит принять.

Ленин протестующе выставил вперёд ладонь правой руки.

– Мы хотим справедливого мира, но не боимся революционной войны. По всей вероятности, империалистические правительства не ответят на наш призыв, но мы не должны ставить им ультиматум, на который слишком легко ответить отказом. Если германский пролетариат увидит, что мы готовы рассмотреть любое мирное предложение, то это, быть может, явится той последней каплей, которая переполняет чашу, и в Германии разразится революция. Мы согласны рассмотреть любые условия мира, но это вовсе не значит, что мы согласны принять их. За некоторые из наших условий мы будем бороться до конца, но очень возможно, что среди них найдутся и такие, ради которых мы не сочтём необходимым продолжать войну. Но главное – мы хотим покончить с войной.

– Предлагаю всем, кто голосует за обращение, поднять свои мандаты, – объявил Каменев. – Единогласно. А теперь Владимир Ильич огласит декрет о земле.

– Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа. Помещичьи имения, равно как все земли удельные, монастырские, церковные, со всем их живым и мёртвым инвентарём переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов, впредь до Учредительного собрания. Какая бы то ни была порча конфискуемого имущества, принадлежащего отныне всему народу, объявляется тяжким преступлением, караемым революционным судом. Земли рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуются.

– Предлагаю приступить к обсуждению декрета, – внёс предложение Каменев. – Слово предоставляется представителю фракции левых эсеров товарищу Карелину.

– Левые эсеры не хотят идти по пути изоляции большевиков, так как мы понимаем, что с судьбой большевиков связана судьба всей революции: их гибель будет гибелью революции. Последние события – это не простой мятеж и не «большевистская авантюра», а, наоборот, настоящее народное восстание, сочувственно встреченное всей страной. Декрет о земле в основном вполне соответствует решениям Первого крестьянского съезда. Земельные комитеты не пытаются разрешить земельный вопрос законодательным путём, что является прерогативой одного лишь Учредительного собрания. Но захочет ли Учредительное собрание исполнить волю русского крестьянства?

– В настоящий момент, – сказал Ленин, – мы пытаемся разрешить не только вопрос о земле, но и вопрос о социальной революции. В России частная собственность на землю представляет собой основу громадного гнёта, и конфискация земли крестьянами есть один из важнейших шагов революции. Но он не может быть отделён от других шагов, что совершенно ясно видно во всех стадиях, через которые прошла наша революция. Что же касается Учредительного собрания, то совершенно верно, что, как сказал предыдущий оратор, работа Учредительного собрания будет определяться революционной решимостью масс. На революционную решимость надейся, – говорю я, – а винтовку из рук не выпускай!

– Товарищи, – устало произнёс Каменев, – предлагаю всем, кто голосует за декрет, поднять свои мандаты. Кто за? Против? Воздержался? Декрет о земле принят всеми голосами против одного. – Восторженный шум в зале. – А теперь позвольте зачитать вам декрет об образовании правительства. Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров…

К Р А Х

«Чем сильнее террор,

тем значительнее наши победы.

Мы должны спасти Россию,

даже если нам придётся сжечь

половину страны и пролить кровь

трёх четвертей её жителей».

Лавр Корнилов

Гатчина располагалась в 45 километрах юго-западнее Петрограда. История Гатчины ведёт своё начало с 1499 года, когда московский писец Дмитрий Васильевич Китаев, составляя переписную книгу в связи с присоединением Ижорских (Водских) земель к Московскому государству, включил в неё и село «Хотчино над озерком Хотчиным».

В Петровские времена Гатчина стала пригородом новой русской столицы – Петербурга. Здесь построили загородную усадьбу – мызу, которая принадлежала Петру I. В 1765 году мызу с двадцатью окрестными деревнями и мельницей купила Екатерина II и пожаловала генерал фельдцейхмейстеру Г. Г.Орлову в благодарность за участие в дворцовом перевороте, в результате которого Екатерина стала императрицей.

После смерти графа Орлова в 1783 году, Екатерина выкупила в казну гатчинское поместье и подарила его сыну, великому князю и будущему императору Павлу I.

В конце октября 1917 года в просторной комнате Павловского дворца, наспех переоборудованной в кабинет, сидел за столом генерал Краснов в полевой казачьей форме. Он задумчиво рассматривал карту. Открылась дверь, и в комнату ворвался Керенский, сопровождаемый двумя молоденькими, перетянутыми портупеями адъютантами. На Керенском – френч, галифе, сапоги с гетрами.

– Генерал, – повелительно обратился он к Краснову, – где ваш корпус? Он идёт сюда, генерал? Он здесь уже близко, генерал? Я надеялся встретить его под Лугой.

– Господин верховный главнокомандующий, – Краснов встал по стойке «смирно», – разрешите доложить: у меня не только нет корпуса, но нет и дивизии. Части разбросаны по всему северо-западу России, и их раньше необходимо собрать. В настоящий момент в моём распоряжении имеется шесть сотен девятого полка и четыре сотни десятого полка. Слабого состава сотни, по 70 человек. Всего 700 всадников, меньше полка нормального штата. А если нам придётся спешиться, откинуть одну треть на коноводов, останется боевой силы всего 466 человек – две роты военного времени. Плюс к этому 12 орудий. Двигаться такими силами – безумие.

– Пустяки! – Керенский пренебрежительно махнул рукой. – Вся армия стоит за мною против этих негодяев. Я сам поведу её, и за мною пойдут все. Там никто им не сочувствует. Скажите, что вам надо? – Адъютанту. – Запишите, что угодно генералу.

Адъютант достал из полевой сумки блокнот, карандаш, снисходительно посмотрел на генерала.

– Необходимо немедленно подтянуть к Гатчине, – начал диктовать Краснов адъютанту, записывавшему под диктовку Краснова, но делая это как-то невнимательно, словно играя, – 13 и 15 донские казачьи полки, приморский драгунский полк, 1-й нерчинский казачий полк, 1-й амурский казачий полк, 1-й уссурийский казачий полк и уссирийский казачий дивизион, 6 донских и одну амурскую батарею.

– Вы получите все ваши части, – сказал адъютант. – Кроме того, вам будут приданы 37-ая пехотная дивизия, 1-ая кавалерийская дивизия и весь XVII армейский корпус.

– Ну вот, генерал, – усмехнулся Керенский. – Довольны?

– Да. Если это всё соберётся и если пехота пойдёт с нами, Петроград будет занят и освобождён от большевиков. Разрешите идти?

– Куда вы, генерал?

– В Остров, двигать то, что я имею, чтобы закрепить за собою Гатчину.

– Отлично.

Керенский приосанился и произнёс торжественным голосом:

– Генерал, я назначаю вас командующим армией, идущей на Петроград. Поздравляю вас, генерал! – И обыкновенным голосом. – У вас не найдётся полевой книжки? Я напишу сейчас об этом приказ.

Краснов молча подал Керенскому книжку. Керенский быстро написал приказ и вернул книжку Краснову. Краснов, так и не произнеся ни слова, ушёл. Керенский сразу как-то сник, словно из него выпустили воздух. Движения его стали вялы и медлительны.

– Александр Фёдорович, вам необходимо отдохнуть, – заботливо произнёс адъютант.

– Пожалуй.

Керенский, горбясь, старческой, шаркающей походкой отправился в спальную комнату. За ним – адъютанты. Почти сразу после их ухода в кабинете появились Савинков с казачьим есаулом.

– Никого, – разочарованно протянул Савинков. – Где этот фигляр?

– Удрал, – равнодушно произнёс есаул. – Небось, только пятки сверкают. С-скотина.

В кабинет заглянул Краснов.

– Здравствуйте, господа, – поздоровался он, пожимая протянутые руки. – Давно здесь, Борис Викторович?

– Только приехали, – ответил Савинков.

– А где Александр Фёдорович?

– Не имею понятия.

– Странно, только что был здесь. Может, отдыхает?

Краснов задумчиво пожевал губами и взялся за ручку двери.

– Обождите, генерал, – остановил его Савинков. – Я уполномочен казаками и офицерами-корниловцами предложить вам убрать Керенского.

– Как это убрать?

– Арестовать, – спокойно пояснил Савинков, – и самому стать во главе движения. Казаки прямо заявляют, что пойдут с кем угодно, но не с Керенским. А с вами и за вами пойдут все. Сейчас был в Царском Селе. Жители ропщут: какой же это порядок, какая война, если враг беспрепятственно просачивается в войска, на улицах митинги, по городу стрельба, а Керенский всё речами, да речами воюет.

– Большевистские агитаторы доказывают казакам, – сказал есаул, – что большевики и казаки – братья и служат одной и той же цели, ибо те и другие, прежде всего, желают, чтобы Керенский сложил с себя полномочия. С этой пропагандой невозможно бороться. В Царском Селе 15 тысяч гарнизона, в этой вооружённой толпе тонет горсть казаков генерала Краснова. Казаки не могут отрешиться, что это «свои», что это «братья», что это «братоубийственная война», и, где только можно, щадят большевиков.

– Керенский боится казаков. Он не доверяет им. И мне. Решайтесь, генерал. От вашего слова зависит судьба России.

Краснов отрицательно покачал головой.

– Я – генерал. Это, во-первых. Во-вторых, моё отношение к войне и победе слишком хорошо известно солдатским массам. Я могу усмирить солдатское море не из Петрограда, а из ставки, ставши верховным главнокомандующим и отдавши приказ о немедленном перемирии с немцами на каких угодно условиях. Только такая постановка дела может привлечь на мою сторону солдатские массы. Но на это я не могу пойти. Да это и не спасёт Россию от разгрома. С этим не согласятся офицеры и лучшая часть общества. А без этого – без мира – свержение и арест Керенского сделают из него героя и ещё более усилят разруху. Имеется ещё одна сторона дела. Керенский явился ко мне искать у меня спасения и помощи. Я не отказал в ней, я не прогнал его сразу. Он до некоторой степени гость, он мне доверился, и теперь арестовывать его нечестно, неблагородно, не по-солдатски.

Появился Керенский с адъютантами. Подал руку ближе всех стоящему к нему есаулу. Есаул вытянулся по стойке смирно и не дал своей руки.

– Есаул, я подаю вам руку.

– Виноват, господин верховный главнокомандующий, – спокойно ответил есаул, – я не могу подать вам руки. Я – корниловец!

Краснов опустил глаза. Савинков насмешливо улыбался. Адъютанты переглянулись. Керенский пожал плечами.

– Ваш выпад, есаул, не является новостью для меня. После безуспешной для заговорщиков и столь несчастной для государства попытки свергнуть Временное Правительство вооружённой рукой генерала Корнилова, общественные группы, поддерживавшие «диктатора» и связанные с ним, постановили: не оказывать правительству в случае столкновения его с большевиками никакой помощи. Ваш стратегический план состоит в том, чтобы сначала не препятствовать успеху вооружённого восстания большевиков, а затем, после падения ненавистного вам Временного Правительства, быстро подавить большевистский «бунт». Таким образом, вы надеетесь достигнуть, наконец, цели, поставленные корниловскому восстанию.

– Мы не скрываем свои цели.

– Не спешите, есаул. Только вчера ко мне явилась делегация от стоявших в Санкт-Петербурге казачьих полков, состоявшая из трёх простых казаков. Прежде всего, эта делегация сообщила, что казаки желают знать, какими силами я располагаю для подавления мятежа. А затем она заявила, что казачьи полки только в том случае будут защищать правительство, если лично от меня получат заверение в том, что на этот раз казачья кровь не прольётся даром, как это было в июле, когда будто, мною не были приняты против бунтовщиков достаточно энергичные меры. Наконец, делегаты особенно настаивали на том, что казаки пойдут драться только по особому личному моему приказу. В ответ на всё это я, прежде всего, указал казакам, что подобного рода заявления в их устах, как военнослужащих, недопустимы; в особенности сейчас, когда государству грозит опасность и когда каждый из нас должен до конца без всяких рассуждений исполнить свой долг! Затем я добавил: вы отлично знаете, что во время первого восстания большевиков, с третьего по шестое июля, я был на западном фронте, где начиналось тогда наступление; вы знаете, что, бросив фронт, я шестого июля приехал в Санкт-Петербург и сейчас же приказал арестовать всех большевистских вождей; вы знаете также, что тут же я уволил от должности командующего войсками генерала Половцева именно за его нерешительность во время этого восстания. В результате этого разговора казаки категорически заявили мне, что все их полки, расположенные в Санкт-Петербурге, исполнят свой долг. Но я ещё раз жестоко ошибся. Как оказалось, в то время, пока я разговаривал с делегатами от полков, Совет казачьих войск решительно высказался за невмешательство казаков в борьбу Временного Правительства с восставшими большевиками. Это называется изменой и предательством, есаул! – с надрывом в голосе закончил Керенский.

От ответа есаула избавил вошедший Станкевич.

– Здравствуйте, господа. Очень рад, что застал вас всех. Разрешите зачитать вам вот это послание из Петрограда.

Станкевич достал из кармана клочок бумаги и зачитал, глядя поочерёдно на присутствующих офицеров.

– Положение Петрограда ужасно. Режут, избивают юнкеров, которые являются пока единственными защитниками населения. Пехотные полки колеблются и стоят. Казаки ждут, пока пойдут пехотные части. Совет союза требует вашего немедленного движения на Петроград. Ваше промедление грозит полным уничтожением детей-юнкеров. Не забывайте, что ваше желание бескровно захватить власть – фикция, так как здесь будет поголовное истребление юнкеров. Председатель Михеев. Секретарь Соколов.

– Что вы скажете на это, генерал?

Керенский привычным жестом засунул правую руку за подкладку кителя.

– Садитесь, господа. Вопрос серьёзный, с ходу его не решить.

Офицеры расселись вокруг стола. Керенский сел несколько в стороне. Адъютанты устроились на оттоманке.

– Я не могу начать дальнейшего продвижения за отсутствием сил, – заявил Краснов. – Пехоты нет, как нет, а казаков так мало, что я не могу даже забрать оружие, которое царскосельский гарнизон оставил в казармах. Но главное – пехота. Казаки не хотят идти, так как думают, что их ведут против народа, раз вся пехота только против них. Дайте нам пехоту, примите, какие угодно, меры – только дайте хоть один батальон, чтобы было кого показать. Если к нам не подойдут значительные силы пехоты, борьба бесполезна.

– Стыдитесь, генерал. Кого вы испугались? Со всей ответственностью заявляю, что сопротивления никакого не будет. Петроградский гарнизон на нашей стороне.

– В Петрограде идёт борьба между большевиками и правительством, – пояснил Станкевич. – Петроградский гарнизон – ничто. Он не выступит ни на чьей стороне и ничего делать не будет. Опора большевиков – матросы, которых считают до пяти тысяч, и красногвардейцы, то есть вооружённые рабочие, которых будто бы больше ста тысяч. На стороне правительства – только юнкера. По существу, правительства нет. Оно рассеялось и никаких распоряжений не отдаёт, но в городской думе заседает какой-то «Комитет спасения родины и революции», который организует борьбу с большевиками и ведёт агитацию в частях петроградского гарнизона. Солдаты держатся пассивно. Никакого желания выходить из города и воевать. Были случаи, что солдатские патрули обезоруживались женщинами на улице. Рабочие очень воинственно настроены и хорошо сорганизованы. Из Крондштадта в Неву пришла «Аврора» и несколько миноносцев. Большевистские вожди распоряжаются с подавляющей энергией и организуют всё новые полки при полном бездействии правительства и властей. Верховский, Полковников и всё военное начальство находится в состоянии растерянности и лавируют так, чтобы сохранить своё положение при всяком правительстве.

Керенский встал, прошёлся по кабинету, встал у стола в позе присяжного поверенного.

– В ночь на 25 октября в моём кабинете, в перерыве заседания Временного Правительства, происходит между мной и делегацией от социалистических групп Совета Республики достаточно бурное объяснение по поводу принятой, наконец, левым большинством Совета резолюции по поводу восстания, которой я требовал утром. Резолюция эта, уже никому не нужная, длинная, запутанная, обыкновенным смертным мало понятная, в существе своём, вместо доверия и поддержки правительству если прямо и не отказывала ему в этом, то, во всяком случае, совершенно недвусмысленно отделяла левое большинство Совета Республики от правительства и его борьбы. Возмущённый, я заявил, что после такой резолюции правительство завтра же утром подаёт в отставку, что авторы этой резолюции и голосовавшие за неё должны взять на себя всю ответственность за события, хотя, по-видимому, они о них имеют очень мало представления. На эту мою взволнованную филиппику спокойно и рассудительно ответил Дан, лидер меньшевиков и исполняющий должность председателя ВЦИК. Дан заявил мне, что они осведомлены гораздо лучше меня и что я преувеличиваю события под влиянием сообщений моего «реакционного штаба». Затем он сообщил, что неприятная «для самолюбия правительства» резолюция большинства Совета Республики чрезвычайно полезна и существенна для «перелома настроения в массах»; что эффект её «уже сказывается» и что теперь влияние большевистской пропаганды будет «быстро падать». С другой стороны, по его словам, сами большевики в переговорах с лидерами советского большинства изъявили готовность «подчиниться воле большинства советов», что они готовы «завтра же» предпринять все меры, чтобы потушить восстание, «вспыхнувшее помимо их желания, без их санкции». В заключение Дан, упомянув, что большевики «завтра же» (всё завтра!) распустят свой военный штаб, заявил мне, что все принятые мною меры к подавлению восстания только «раздражают массы» и что вообще я своим «вмешательством» лишь «мешаю представителям большинства советов успешно вести переговоры с большевиками о ликвидации восстания». Для полноты картины нужно добавить, что как раз в то время, как Дан делал мне это замечательное сообщение, вооружённые отряды «красной гвардии» занимали одно за другим правительственные здания, а через час после его ухода была захвачена центральная телефонная станция. Не прошло десяти минут, как мы оба, – Коновалов и я, – со всеми моими адъютантами мчались в штаб округа. Подходы ко дворцу и к штабу совершенно никем и ничем не охранялись. Никаких сведений о высланных с северного фронта эшелонах, хотя они должны были быть уже в Гатчине, не поступало. Началась паника. Переполненное с вечера здание штаба быстро пустело. Не успел я войти в штаб, как ко мне явилась делегация от охранявших дворец юнкеров. Оказалось, им большевики прислали форменный ультиматум с требованием покинуть дворец под угрозой беспощадных репрессий. Делегаты просили указаний, заявляя при этом, что большинство их товарищей готово исполнить свой долг до конца, если только есть какая-нибудь надежда на подход каких-либо подкреплений… В этих условиях было очевидно, что только действительное появление через самое короткое время подкреплений с фронта могло ещё спасти положение! Но как их получить?! Оставалось одно: ехать, не теряя ни минуты, навстречу эшелонам, застрявшим где-то у Гатчины и протолкнуть их в Санкт-Петербург, несмотря ни на какие препятствия. Я приказал подать мой превосходный открытый дорожный автомобиль. Солдат-шоффер у меня отменно мужественный и верный человек. Вся привычная внешность моих ежедневных выездов была соблюдена до мелочей. Я сел, как всегда, – на своё место – на правой стороне заднего сиденья, в своём полувоенном костюме, к которому так привыкли и население, и войска. Автомобиль пошёл своим обычным городским ходом. Военные вытягивались, как будто и, правда, ничего не случилось. Я отдавал честь, как всегда, немного небрежно и слегка улыбаясь. На самом выезде из города стоявшие в охранении красногвардейцы, завидя наш автомобиль, стали с разных сторон сбегаться к шоссе, но мы уже промчались мимо, а они не только попытки остановить не сделали, они и распознать-то нас не успели. И вот я в Гатчине. И что я здесь нахожу?..