Читать книгу: «Горизонт событий. Когда умирают звёзды», страница 4

Глава 16. Первые корни

«Чтобы понять чужой мир, нужно сперва согреть руки у своего очага.»

– Из записей Эмили Лоуренс

Утро начиналось с дождя.

Мелкие капли стекали по оконным рамам, превращаясь в нити – будто кто-то невидимый писал ими музыку на стекле. Эмили сидела у фортепиано, в лёгком платье цвета тумана; на её плечах мерцал отблеск свечи. Дом наполнялся запахом воска и кофе.

Ноэль стоял позади, в нерешительности, словно боялся подойти ближе. Его копыта едва касались пола, а щупальца, свисающие с предплечий, нервно подрагивали.

Ноэль почти никогда не использовал свои когтистые руки, потому что они напоминали ему об убийстве того вампира.

– Подойди, – мягко сказала она. – Сегодня ты услышишь, как звучит сама душа.

Он подошёл тяжело, но осторожно – как человек, боящийся разрушить тишину. Эмили подняла крышку инструмента: внутри поблёскивали струны, словно жилища светлячков. Она провела пальцами по клавишам – первая нота прозвучала как дыхание: чистое, одинокое, хрупкое.

– Здесь, – сказала она, касаясь клавиши, – живёт утро.

– Здесь – дождь.

– А здесь… тишина, что следует за слезами.

Ноэль наклонился. Его щупальца осторожно коснулись клавиш. Первая попытка вышла неловкой – звук получился глухим и неровным. Он хотел отдёрнуть руку, но Эмили удержала её на инструменте.

– Музыка не требует совершенства, – сказала она. – Ей нужно сердце. Даже у того, кто не имеет сердца из плоти, оно есть – в звуке. Попробуй ещё раз.

Он послушался. Теперь звуки потекли мягче, почти робко. Они звучали странно – не как у людей, но так, будто кто-то нездешний говорил на своём древнем языке.

– Слышишь? – спросила она. – Ты не просто повторяешь мои движения. Ты отвечаешь. Это – твоя мелодия.

Ноэль молчал, но на его лице промелькнула едва заметная, смущённая улыбка.

Этого не могла увидеть Эмили из-за особенности лица Ноэля, но это было.

Так прошёл день. За окнами погас дождь, на улицах зазвучали шаги горожан, а в доме, наполненном фортепианной музыкой, царила нежная сосредоточенность.

К вечеру Эмили закрыла крышку инструмента.

– Довольно, – сказала она. – Теперь пришло время услышать иную музыку – не ту, что пишут вибрации звуков, а ту, что написана самим светом.

Дом вновь наполнился светом, похожим на дыхание мира.

Каждому её рассказу о далёких землях предшествовал один и тот же, почти священный ритуал. Эмили накрывала на стол. В этот раз это был: тёплый хлеб с хрустящей коркой, густой суп, от которого поднимался тонкий пар, и чай в фарфоровых чашках, где янтарная жидкость ловила отблески огня. Она подавала еду молча – с неторопливой внимательностью, которая сама по себе была проявлением заботы. В её движениях чувствовалось древнее знание о том, что сытое сердце слушает лучше.

– Ешь, Ноэль, – сказала она тихо. – У каждого мира свой вкус. Пусть этот станет тебе опорой.

Когда он отложил ложку, Эмили кивнула и повела его через библиотеку к потайной двери, скрытой за книжными полками. За ней начиналась лестница, ведущая вниз – в подземный зал, где лампы светились мягким янтарным светом, а воздух был пропитан ароматом пергамента и старого дерева.

– Сегодня – о начале, – произнесла она, раскрыв массивный фолиант. На титульном листе гравировкой сияли слова:

«Йера. Время первых корней».

Она провела пальцем по спиралевидной линии, словно по живому узору.

– Где-то в бескрайнем космосе есть Йера – планета с душой. Её сердце бьётся в самом ядре, и из этого сердца восходят энергетические древа – спиральные исполины, чьи корни тянутся глубже любого моря, а кроны касаются звёзд.

Первое из них называют Великим Древом, или Древом Жизни; имя ему – Эйваз, хотя местные зовут его просто Великим Древом. В его лоне впервые пробудилось существо, которое Йеренианцы почитают под именем Ану. Исполинская одноглазая голова, что у корней этого древа, но он так же может быть: то голосом, то образом: как призрак льва с множеством глаз и рогов, обучая первых Йеренианцев речи, ремёслам и пониманию самой сути существования.

Эмили перевернула страницу. На гравюре сиял купол – будто северное сияние, переливающееся всеми оттенками золота.

– Через Великое Древо Йера обрела жизнь. Её природа соткалась из энергий множества миров – как реки, впадающие в единый океан. Корни древ пронизывали недра планеты и тянулись в иные измерения, принося оттуда силы и законы; их материальные ответвления формировали плоть всего живого.

Кроны упирались в небеса, сплетаясь в сияющий купол – мощнейшее магнитное поле, защищающее Йеру от разрушительных небесных тел. На этой планете нет солнца, и потому сам купол служит источником света и тепла. Ночи Йеры – словно вуаль из света: мягкая, холодноватая, но живая.

– Помимо купола, – продолжала Эмили, – планету пронизывают магнитные струи – тонкие нити, словно паутина, что тянется от поверхности до небес. Позже Йеренианцы заметили, что по ним можно скользить: гигантские небесные киты и кальмары движутся по этим токам, как земные черепахи по течению моря. Так странствуют многие создания Йеры – не нарушая её дыхания, а следуя его ритму.

Она показала Ноэлю рисунок со слоистым строением мира: древа, острова, светящиеся потоки.

– У стволов древ поля сильнее всего, – объяснила она. – Они удерживают парящие острова, вращающиеся вокруг деревьев, словно луны вокруг планеты. У подножий – озёра и реки, питающие их соками. А там, где корни сплетаются особенно густо, подобно нейронам мозга, рождается новая жизнь.

Эмили перевернула страницу. На ней сияли рубиновые зёрна.

– В узлах корневой системы впервые появились икринки, похожие на драгоценные камни – рубины. В них развивались первые создания Йеры – саламандры. Их природа была чистой энергией, а тела светились, словно кристаллы. Каждая икринка несла частицу вещества, которое Йеренианцы называют амритом – живым камнем, хранящим дыхание планеты.

Она говорила медленно, почти торжественно.

– Амрит – не символ, Ноэль. Это сама жизнь в её чистейшей форме. В нём – и магия, и материя, и память. Благодаря ему саламандры менялись: сбрасывали кожу, отращивали крылья, обретали новые формы. Они не умирали, пока сохраняли связь с ритмом планеты.

Ноэль не перебивал. Его взгляд был внимателен и спокоен, но в нём уже зажигалось нечто похожее на благоговение.

– Так началось Время первых корней, – тихо закончила Эмили. – Жизнь зародилась не случайно, а из намерения самой планеты. Йера думала древами, дышала куполом и помнила себя в каждом создании.

Она закрыла книгу, но лампу не погасила.

– Запомни, Ноэль, – сказала она, ставя перед ним чашку горячего чая. – На Йере магия и энергия почти одно и то же. И если когда-нибудь ты окажешься там, помни: нельзя противостоять дыханию мира – нужно научиться дышать в такт.

Эмили улыбнулась мягко, почти грустно.

– А теперь ешь, – добавила она. – Великие тайны редко открываются сердцу, оставленному без ужина.

Он кивнул – и в этом коротком движении было больше благодарности, чем в словах: за хлеб, за чай – и за то, что рядом с ней даже вселенная казалась домом.

Глава 17. Саламандры и камень-жизнь

«Иногда величайшие тайны мира могут уместиться в ладонях —

в крошечном камне, что умеет светить изнутри.»

– Из записей Эмили Лоуренс

Утро начиналось с запаха свежего хлеба.

Эмили стояла у кухонного стола, а рядом – Ноэль, огромный, с копытами, оставляющими на полу следы муки. Его щупальца неуклюже держали деревянную ложку, размешивая тесто, – каждый жест напоминал детскую попытку прикоснуться к чуду.

– Мука – это снег без холода, – тихо сказала она, наблюдая, как он мнёт тесто.

Ноэль взглянул на свои руки и ответил глухо, почти задумчиво:

– Тогда хлеб – это солнце, пойманное в плен.

Они улыбнулись своим неуклюжим метафорам.

Позже, когда тесто поднялось и дом наполнился теплом, Эмили достала корзинку для рынка.

Ноэль остался дома – он не покидал этот дом с тех пор, как вошёл в него впервые. Здесь он чувствовал себя живым, даже среди теней. Он протирал книги, переставлял горшки с фиалками, поливал их – как будто понимал, что цветы, в отличие от людей, не боятся прикосновений.

Когда Эмили вернулась, дождь уже закончился.

Она принесла несколько бутыльков духов, раскрыла крышки – в воздухе смешались жасмин, роза и немного мускуса.

– Это ароматы памяти, – сказала она. – У каждого запаха есть прошлое.

Ноэль вдохнул – всей кожей, всей аурой, не телом.

– Тогда у некоторых воспоминаний – горькое дыхание, – ответил он.

Днём они читали вместе: Эмили – вслух, Ноэль – молча, следя за её губами.

Иногда она объясняла, как понимать строки Диккенса или Теннисона, – он кивал, будто хранил каждое слово внутри.

Они спорили редко, но с теплом – как две души, нашедшие общий язык там, где прежде было лишь молчание.

К вечеру Эмили накрыла на стол – тонкие ломти тёплого хлеба, густой суп с травами, чай в фарфоровых чашках.

Она пододвинула блюдо ближе.

– Кушай, Ноэль, – её голос был мягким. – Сытые уши лучше слышат правду.

Когда он поблагодарил кивком, она провела его в библиотеку, отыскала взглядом знакомый корешок и подняла лампу. Свет лёг на тонированную гравюру – спираль корней, мерцание купола, россыпь рубинов у подножий древ.

– Сегодня – о первых детях Йеры, – сказала Эмили. – О тех, кого называют саламандрами.

Она открыла фолиант.

– Саламандры – первые живые создания Йеры. Их тело – не плоть в привычном смысле, а свет кристалла, заключённый в форму. Они малы, как земные амфибии, но их облик бесконечно разнообразен: разное число лап и хвостов, хрупкие «капюшоны» на шее, крошечные рога; у некоторых – тонкие крылья. Они линяют и меняются вместе со средой, подстраиваясь к ветрам, влаге и токам энергии – словно сама планета примеряет на них новые дыхания.

На полях гравюры сияли разноцветные искры.

– Их «шкурка» будто усыпана драгоценными камнями, – продолжала Эмили, – но это не украшение: так светится амрит, камень-жизнь, из которого они рождены. Видеть их целиком способен не каждый: для обычного взгляда они – лишь отблеск в воздухе. Зато те, кто различает ауры, видят саламандр во всей их чудесной сути – как чистую энергию формы.

Ноэль слушал молча; лунный свет из окна ложился на пергамент, словно подтверждая сказанное.

– Саламандры живут, пока не нарушен ритм, – сказала Эмили. – Их существование держится на резонансе с Йерой. Порой случается странное: если саламандра увидит своё отражение – не тень, а собственный свет, – форма гаснет, и остаётся лишь малый рубин амрита, тяжёлый для ладони и лёгкий для сердца.

Она перевернула страницу. На следующем листе – ряды «воронок», уходящих в темноту.

– Ещё одно: саламандры умеют переходить между мирами. Они скользят по узлам корней – там, где Йера соприкасается с иными измерениями. Пройдя, они оставляют за собой открытые врата, – и потому жизнь на Йере и в иных землях узнаёт саму себя в чужих очертаниях: флора, фауна, законы – всё перекликается.

Она сделала паузу.

– Но этот путь не для всех. Материальные тела пройти не могут – кроме тех редких существ, что владеют двойной природой, духовной и вещной. Потому мы столь дорожим суррогатами – сосудами, в которых дух может обрести форму и там, и здесь.

Ноэль приподнял голову; в его взгляде вспыхнул тихий интерес.

– Ты сказала – амрит, – произнёс он негромко.

– Да, – Эмили коснулась гравюры, где рубины мерцали, словно тёплые угли. – Амрит – не символ и не легенда. Это вещество жизни, камень, что резонирует с аурой и раскрывает потенциал формы. Если существо активирует амрит собственной аурой, оно обретает силу к бесконечному обновлению – подобно саламандре. Но в этом даре скрыта страшная плата: личность может истончиться, уступая место чистому инстинкту формы. Некоторое время разум ещё держит бразды, но потом душа отступает, оставляя оболочку, живущую, как зверь.

Пламя лампы треснуло; в комнате стало особенно тихо.

– На Йере и в иных мирах к такому прибегают лишь в крайности, – мягко сказала Эмили. – Когда гибель неизбежна, или враг слишком силён. Но каждый раз это – выбор на грани потери себя.

Она закрыла фолиант и некоторое время смотрела на обложку, будто слышала её дыхание.

– Потому саламандр стало меньше, – добавила она. – Их ищут, их ловят; их амрит ценят слишком высоко. Но угасание связано не только с охотой. Саламандры не размножаются, как иные создания: они – первичная искра мира, а не его ветвь. Каждая утраченная искра – невосполнима.

Эмили вернулась к столу и подлила чаю.

– Запомни, Ноэль: в великих дарах всегда спрятана ответственность. Амрит – дыхание планеты. Прикасаясь к нему, мы касаемся её воли. Иногда – чтобы исцелить, иногда – чтобы уничтожить.

Она подняла взгляд; в её глазах отражался огонь.

– И потому у нас есть правило: мы не ищем саламандр. Мы слушаем, где мир сам зовёт.

Ноэль кивнул. Слова были не нужны.

В этот вечер он усвоил главное: в некоторых камнях действительно течёт жизнь; в некоторых искрах звучит судьба. И если протянуть к ним руку – можно зажечь свет… или потерять себя во тьме.

Эмили подтолкнула к нему блюдо с хлебом.

– До следующего урока, – сказала она.

Глава 18. О мире Йеры, что скрыт под волнами света

«Миры – не соседи, но отражения.

И если один дрожит, другой откликается эхом.»

– Из записей Эмили Лоуренс

Утро было прозрачным, как роса на лепестках ириса.

Эмили сидела у окна и перебирала кисти для рисования. На подоконнике стояли банки с разбавленной охрой и лазурью – цвета рассвета и сна.

Ноэль наблюдал за ней, стараясь не дышать слишком громко. Его копыта едва касались пола, а щупальца медленно двигались над белым листом, словно искали путь к тому, что можно назвать красотой.

– Рисование, – сказала Эмили, наливая воду в стеклянную чашу, – это не взгляд. Это дыхание.

– Тогда я не умею дышать, – ответил Ноэль хрипло.

– Тогда учись видеть сердцем. Оно всегда знает, где начинается свет.

Он попробовал провести линию. Щупальца дрогнула, оставив на бумаге странный след – неровный, но живой.

Эмили улыбнулась.

– Видишь? Это волна. И в ней уже есть жизнь.

День тёк неторопливо.

Позже она показала ему цветы, принесённые с рынка: лилии, нарциссы, ветку лаванды. Дом наполнился ароматами, и Ноэль, закрыл глаза – не из страха, а чтобы просто впитать запах.

– Они дышат светом, – прошептал он.

– А под светом всегда скрыто море, – ответила она.

Они говорили мало. Слова и образы, возникавшие между ними, понимали лишь они двое.

К вечеру Эмили накрыла ужин: густой суп из чечевицы, хлеб с золотистой корочкой, ароматный чай с мятой.

Она села напротив и произнесла:

– Сегодня, Ноэль, я поведаю тебе о Йере – перекрёстном мире между мирами.

Лампа дрогнула, и на стенах заиграли отблески янтарного света.

– Йера соединила в себе дыхание иных земель, – продолжала Эмили. – Она вобрала флору и фауну чужих небес, а также некоторые физические и духовные законы иных сфер. Среди всех миров только Йера и Земля названы живыми; все прочие – мёртвые, и их дыхание слышно лишь во сне.

Она раскрыла фолиант, и на пожелтевших страницах Ноэль увидел гравюру – будто подводный мир, сияющий, словно спящее море.

– Поверхность этого мира похожа на морское дно, – говорила Эмили. – Там кораллы заменяют деревья, а водоросли – травы. Но странность вот в чём: всё растущее на Йере словно подражает человеку. Кусты принимают форму рук, стволы повторяют изгибы тел, а цветы раскрываются, как глаза. Они не просто растения, Ноэль – это отголоски живых форм, оставленные памятью самих миров.

Ноэль наклонился, вглядываясь в рисунок: из песчаного холма действительно поднималась фигура, похожая на спящую женщину.

– Йера в большей части песчаная, – сказала Эмили. – Но есть особые места, где земля поёт. Там растут энергодрева – их корни, тонкие, как проволоки, тянутся на многие лиги. Вокруг них образуются оазисы – острова жизни, где струится вода и воздух насыщен мерцанием. Из этих корней прорастают цветы неведомых форм – с лепестками, переливающимися, как жидкий кристалл.

Она перевернула страницу. Гравюра теперь изображала существ с телами, покрытыми светящимися письменами.

– Все животные Йеры носят на коже знаки, – пояснила она. – Это древние письмена, смысл которых давно утрачен, но сами символы живут. Они меняют оттенок в зависимости от дыхания существа: гнев – алый, сон – серебряный, радость – небесно-синий.

Она показала другой рисунок – стаю созданий, напоминающих рыб с длинными плавниками.

– Вместо птиц там живут летающие рыбы, называемые сичжи. Они перемещаются по магнитным течениям планеты, словно плывут в невидимом море воздуха. У них есть и жабры, и лёгкие – потому Йера зовёт их двойным дыханием. Когда они взмахивают плавниками, воздух вокруг дрожит от света, будто от стеклянных волн.

Ноэль слушал, затаив дыхание.

– В этом мире охота – закон равновесия, – сказала Эмили. – Над Йерой парят небесные киты, питающиеся грозовыми облаками. Они втягивают их, как воду, наполняясь сиянием купола планеты, – и тогда их брюхо светится изнутри, словно фонарь в бурю. Когда кит насытится, он выпускает пар – остаток поглощённой бури. На его спине живут целые колонии мелких существ, водорослей и кораллов – будто плавучие острова.

– Живой мир на живом теле… – тихо произнёс Ноэль.

– Именно. Но даже этих титанов преследуют охотники – кракены, гигантские кальмары. Они больше китов и движутся по магнитным токам, как тени бурь. Их щупальца снабжены кольчатыми зубами, а присоски впрыскивают яд; тонкие ловчие отростки излучают электрический разряд. Когда кракен охотится, его тело вибрирует, как живая молния.

Эмили провела пальцем по гравюре.

– Видишь эти парные лопасти – крылья? Они не для полёта, а для накопления энергии. Когда кракен насыщается электричеством, ток проходит по всему телу – не разрушая, а насыщая его.

Ноэль невольно отстранился от страницы, будто от живого существа.

– Есть ли кто страшнее кракена?

– Есть, – кивнула Эмили. – На суше живут гигантские черви, длиной с самих кракенов. Они скрываются под песком, и лишь открытая пасть их видна на поверхности – словно цветок, источающий сладкий аромат. С виду она кажется частью ландшафта. Тот, кто подойдёт ближе, – погибает. Их испарения усыпляют даже самых могучих тварей. И когда пасть захлопывается, всё вокруг превращается в кладбище, где песок хранит остатки жизни.

Она закрыла книгу.

– Йера не добра и не зла, – сказала Эмили. – Она – память о других мирах, застывшая в материи. Даже гиганты, которых мы зовём саратаны и заратаны, – живые острова, несущие на себе целые рощи. На их панцирях прорастают кораллы и травы, словно сама планета забыла, где кончается земля и где начинается плоть.

В комнате пахло бумагой и тёплым чаем. Эмили долго молчала, потом тихо добавила:

– Всё это – следствие того, что Йера когда-то соединила живые и мёртвые миры. Она – перекрёсток существования. И, может быть, потому она всё ещё дышит.

Ноэль поднял взгляд.

– А мы, – спросил он, – тоже часть её дыхания?

Эмили улыбнулась устало и печально.

– Если бы нет, – ответила она, – ты бы не задал этот вопрос.

Глава 19. Химеры Йеры

«Не всякая тьма злонамеренна – иногда она лишь прячет творения, которых свет не осмелился бы показать.»

– Из записей Эмили Лоуренс

Утро было тихим, словно мир ещё не решил – просыпаться ли ему.

Эмили распахнула окно: в дом ворвался свежий запах дождя и уличных булочек.

Копыта Ноэля глухо постукивали по дощатому полу, а щупальца осторожно держали кисть – он пытался дорисовать розу в её старом альбоме.

– Линии – как дыхание, – сказала она, глядя через его плечо. – Их нельзя давить. Надо слушать, как они рождаются.

Он кивнул. Одна из кистей задрожала, оставив на лепестке пятно чернил.

– Ошибся, – произнёс он глухо.

– Нет, – мягко улыбнулась Эмили. – Это просто место, где роза решила жить по-своему.

Позже они пили чай. Эмили показала засушенные цветы и маленькие флаконы с ароматами, собранными на рынках: бергамот, ирис, немного ладана.

Ноэль слушал, как она описывает запахи – словно истории. Иногда лишь тихо кивал, иногда задавал один-единственный вопрос, но в каждом слове было больше чувства, чем в длинной речи.

Днём она читала ему вслух из старинного тома Мэттью Арнольда, а он слушал так, будто строки открывали в нём что-то забытое.

– «…И мир, казалось, полон снов и зверей, что ищут свет», – прочла Эмили.

Ноэль опустил голову.

В тишине их взглядов рождалось нечто большее, чем жалость или страх.

К вечеру на столе стоял дымящийся суп из бобов с тимьяном; хлеб – мягкий и тёплый; чай – янтарный, с лёгкой горчинкой трав. Она молчала, пока он ел, оберегая хрупкую тишину тяжёлого дня.

– Твоё тело должно вспомнить жизнь, прежде чем услышит о том, что живёт без неё, – сказала она, когда он поставил чашку.

Ноэль поднял взгляд; в его серых глазах дрогнул отблеск лампы.

Эмили приподняла крышку старинного фолианта. Листы хранили запах соли и древности. На первой гравюре виднелись изломанные силуэты существ, похожих на переплетение когтей и кристаллов.

– Сегодня я расскажу тебе о химерах Йеры, – произнесла она тихо. – О тех, кто дышит без души и потому неподвластен ни любви, ни жалости.

Она перевернула страницу.

– Эти создания не знают магии, – сказала Эмили. – Но именно потому они непоколебимы перед ней. Ни заклинание, ни пламя драконов не тронет их: в них нет духа, а где нет духа – там злу не за что ухватиться.

– Они не чувствуют боли? – спросил Ноэль.

– Они не чувствуют вовсе, – ответила она. – Они существуют, как железо или буря. Их интересует лишь плоть, ибо дух им недоступен. Пока дух не воплощён – химеры его не видят.

Свет лампы отражался в металлических оттисках страниц, словно в глазах самих существ.

– Химеры – членистоногие создания, – продолжала Эмили. – Они живут колониями, и у каждой – своя королева. Ей подчиняются безусловно, защищая до последнего дыхания. Их виды различны, но всех объединяет одно: чёрный панцирь и выросты из кристаллов – источники силы. Цвет кристаллов у каждого рода свой: сумеречный, синий, ядовито-зелёный, пурпурный, золотой.

Она указала на первую гравюру.

– Вот химеры-пауки: их кристаллы – цвета сумерек. Они тянут паутину, проводящую ток; в ней бьётся разряд, оглушающий жертву прежде, чем та осознает гибель. Их нити – как струны молний.

Следующий лист – скорпион с мерцающими когтями.

– Эти – скорпионы ледяного света. Клешни бьют током, жало выбрасывает энергетическую стрелу, прожигающую даже броню кракенов. Опасны не яростью, а точностью.

Ноэль всмотрелся в миниатюру.

– А эти? – спросил он, кивнув на змееподобные тела.

– Сколопендры, – ответила Эмили. – Их кристаллы ядовито-зелёные. Яд разрушает не только плоть, но и ауру: укушенный теряет не кровь, а часть себя. Магия, сила, воля – всё истончается, будто съедаемое пустотой.

Она перелистнула дальше.

– Есть и другие: огромные богомолы с клинками. Их кристаллы – золотые. Они поглощают магию противника и обращают её против него. Чем сильнее была сила врага, тем дольше живут их клинки. Их бой – танец света и смерти.

Лист за листом – неторопливо, как священник молитвенник.

– Летающие химеры – осы-мотыльки. Тело переливается всеми цветами спектра; крылья источают пыльцу – энергетическую чешую. Из неё они ткут иллюзии: одни становятся невидимыми, отражая свет; другие исчезают в дымке, переносясь в иное место; третьи создают миражи, где разум теряет грань сна и яви.

Ноэль провёл щупальцем по краю гравюры, будто желая ощутить переливы света.

– Это чудовищно… и прекрасно.

– Йера не знает наших различий, – мягко сказала Эмили. – Там, где мы видим ужас, она видит равновесие.

На следующем листе – муравьи.

– Муравьи-инженеры, – произнесла она. – Они строят города и живут по закону разума. Могут усваивать силу других химер, спаивая их кристаллы в ядра – метательные снаряды. Даже без души мир способен мыслить.

Ещё один рисунок – странное существо с головой, подобной мозгу, и множеством глаз на концах щупалец.

– Это имитаторы. Они выглядят, как порождение кошмара, но их разум – высший среди химер. Они запечатывают магию в себе и возвращают её с той же мощью. Кристаллов не имеют – их тела сами проводники. Их глаза – зеркала, отражающие не свет, а волю.

– Иллюзионисты, – продолжала Эмили. – Похожие на медуз: прозрачные, как стекло, переливаются лунным камнем. Они способны вселяться в мёртвое каменное тело суррогата: собирают его из обломков, заменяя собственными щупальцами нервные корни, – и управляют оболочкой, как человек – перчаткой. Слабость в голове: там скрыто само существо, укрытое под «шляпой» энергии. Чем старше иллюзионист, тем больше отражений создаёт – пустые тени, что губили многих наших.

Последняя страница открыла вид еще более жуткий.

– И наконец – пауки-кукловоды. Самые странные. Вместо ног у них – человеческие руки, а на спине десятки глаз. Они управляют марионетками из мёртвых тел: паутина заменяет нервы, и куклы движутся по их воле. Каждый палец ведёт одну жизнь. Они питаются жизнью жертв, пока куклы исполняют приказ.

Ноэль молчал. Слышно было лишь потрескивание лампы да дыхание ветра у стены.

– Они не зло, – сказала Эмили, будто почувствовав его страх. – Они – память мира, где даже бездушное стремится к движению. Йера не отвергла их, потому что в каждой форме, даже уродливой, живёт отблеск замысла.

Она закрыла книгу.

– Помни, Ноэль: мир жив не потому, что в нём есть добро, а потому, что в нём есть воля – даже у тех, кто не знает света.

Он долго смотрел на неё – не на учёную, а на человека, который когда-то заглянул в бездну и не отвёл глаз.

– Йера страшнее, чем я думал, – прошептал он.

– Нет, – ответила Эмили мягко. – Йера просто честнее.