Читать книгу: «Клин Клином», страница 4

Смена 10

Есений убегал прочь и, кажется, путал преследователей тем, что сам не понимал, куда направляется. Траектория его бега все время менялась, а скорость – только набирала обороты. Испытываемый ужас перед начальником, готовым перемолоть его в кофемашине, был настолько силен, что Есений впервые за весь день самостоятельно нашел кладовую. Впопыхах он подергал за дверную ручку – ничего. Есений попробовал еще несколько раз. Он внезапно обрадовался и полез в свой карман. Не найдя того, что искал, Есений торопливо вывернул оба кармана. «Ключи! У меня нет ключей! Все пропало!» – эти мысли подбивали его расплакаться и поднять руки, чтобы сдаться как последний преступник. Его посадят, а он скажет, что невиновен, но ему на это ответят, что все здесь так говорят, и ему придется остаток жизни провести с этими «невиновными». Приехали.

– Я тебя урою, слышишь меня!? – эхом в коридорах раздалась угроза начальника.

Есений передумал сдаваться и снова попытался открыть дверь. Затем он услышал шелестение пакетов и прижался к двери ухом. На противоположной стороне в дверной скважине повернулся ключ. Дверь резко открылась во внутрь. Есений не удержался на ногах и с криком упал на пол кладовки. Он поднял голову и увидел перед собой Эрнеста, чьи недовольные ноздри покушались на его душевное равновесие. Волосинки в этом большом носу, который смотрел на него сверху вниз, создавали бесконечные спирали и кружили ему голову внушительным размахом гигиенической катастрофы, которую он явно не хотел видеть.

Эрнест захлопнул дверь и злобно сощурился на Есения, надувшего щеки после глубокого вдоха.

– Чего ты на всю округу орешь, дурень! Опять фигней страдаешь? – завелся Эрнест.

Выдохнув, Есений как ни в чем не бывало встал с пола и отряхнул одежду. Не понравилось ему то, с каким наглым выражением лица Эрнест перевернул ситуацию в свою пользу.

– Нет, вообще-то я мыл коридор, – в голосе Есения прозвучала обида.

Эрнест едко ухмыльнулся и отвернулся от коллеги. Он принялся рыться в пакетах, спрятанных в маленьком темном пространстве под стеллажом, с таким надутым видом, словно это его бросили работать в полном одиночестве, а не наоборот.

– И поэтому начальник орал? Так и думал. Ключи снова уронил где-то? – лицо Эрнеста все еще выражало крайнюю степень возмущенности.

– Какие ключи? Ты мне их не даешь! А что ты здесь вообще делаешь? Ты же решил, что сегодня не работаешь!

Есений поставил руки в боки и наклонился к Эрнесту, напомнив о разнице в росте.

– Хотя когда ты вообще работаешь? Ты оставил меня там, я потерялся! У меня случился экзистенциальный кризис, когда я понял, какое же подлое предательство меня постигло! Твое имя никто здесь не знает! Тебе повезло, что мы для них всех на одно лицо! Это, кстати, унизительно. У меня даже щетины нет в отличие от тебя, у которого волосы на подбородке закручиваются! И не только на подбородке!

Эрнест обернулся. Он приложил руку ко лбу, проверив свою температуру, и проделал с Есением то же самое. Невозможно, чтобы Еся, клинический добряк и стихоплет, вдруг рассердился!

Температура не подсказала ответ – лоб не был горячим ни у того, ни у другого, и это означало – теория Эрнеста провалилась. Он решил не связываться с необъяснимым природным явлением и замолчал. Ему пришлось пересилить себя и достать из пакета то, что он собирался. Это был кожаный портсигар с бриллиантовыми вкраплениями на самой крышке в виде спирали, темно-красным рубин сверкал в самом центре композиции. Есений не сразу осознал всю серьезность увиденного, ведь мало в своей жизни повидал дорогих аксессуаров, но спустя пару секунд любования блеском драгоценных камней его руки хлопнули по рту: все встало на свои места.

– Это то, о чем я думаю? – голос уборщика в оранжевой шапке утонул в ладонях.

Есений отошел от Эрнеста и прислонился спиной к стеллажу, убрав руки от лица. Шкаф пошатнулся – на голову Есения упал рулон салфеток, но он не обратил на это внимания.

– Так это ты у начальника портсигар украл?! Он злой ходит и на всех орет! Я такого наслушался, такого! И работу на меня скидываешь, и у людей воруешь. Все это время я помогал преступнику…О, Боги!

Есений сморщил лицо и отрицательно покачал головой. Эрнест закатил глаза, спрятав портсигар в карман.

– В шапку свою иди рыдай. И я не крал. Он валялся на полу. Что упало, то пропало, знаешь такое?

– На каком еще полу? – голос Есения дрогнул от волнения.

– Ну…это неважно.

Есений громко выдохнул и «уронил» лицо в ладони, зная, что добром проступок Эрнеста не кончится. Из уст расстроенного уборщика полились слова, похожие на молитву. А кто еще, кроме Бога, защитит их от смерти?

За дверью послышались быстрые тяжелые шаги. Есений выпрямился, поглядев то на вора, то на дверь. Эрнест почти не шевелился, не считая себя виноватым и тем более обязанным дрожать от страха: его-то никто не видел!

Ручка двери повернулась. Есений резко снял с себя шапку и натянул ее на голову Эрнеста. Виновник истории не успел ничего предпринять – на него уже смотрел начальник, тыча пальцем в перекошенное от неприкрытого испуга лицо.

– Вот ты где, шапка оранжевая!

Смена 11

Есений наворачивал круги около двери, ограждающей кабинет начальника от мира нужды и рутины. Он не мог расслышать, что именно происходит с Эрнестом в здешнем тронном зале, но звуки оттуда доносились воистину кошмарные. Вопли, удары! Казалось, что завтра на работу выйдет только один уборщик, а второй – снова не явится и даже в кладовке потом не найдется. В голове у Есения не укладывалось, для чего Эрнесту понадобился портсигар начальника: позабавиться над чужим несчастьем, потешить свое самолюбие или заработать на краже? И все же Есению хотелось верить, что его дружище не собирался променять ленивую старость перед телевизором на преждевременную кончину в холодном карцере. Наверняка у него была серьезная причина стать вором, вдруг он смертельно болен или, того хуже, больна его мать? Даже у такого упрямца могла быть мать, так ведь?

«Если бы не моя выходка, то его бы не поймали! Я предал его! – только сейчас Есений осознал, что позволил злости взять над собой верх и подставить под удар своего друга. – Бедный Эрнестий!»

Как только шум за дверью стих, Есений медленно опустился на пол и воззрился на дверь умоляющим взглядом. Выйди сейчас Эрнест живой и здоровый, чувство вины понеслось бы упоительным вихрем радости по небу и не возвратилось бы никогда. Однако если счастливая концовка не снизойдет до бедолаги за дверью, Есений никогда себя не простит.

По коридору в спешке брел главный кадровик, его черные ботильоны пощелкивали венскими каблуками, врезаясь в пол, и похрустывали от новизны; пиджак, накинутый поверх красной рубашки, неуклюже топорщился и выдавал во владельце неопытность: либо носил он эту вещь впервые, либо в целом наряжался нечасто. Весь расфуфыренный, довольный собой он приближался к Есению, дергая за ремешок наручных часов, мерцающих чистотой и дороговизной; весь его вид кричал о долгожданной победе, подробности которой он предпочитал хранить в молчании. Его прическа сильно изменилась с момента принятия на работу Есения, потому уборщик не сразу признал в нем кадровика; виделись они всего два раза: на собеседовании и в первый рабочий день. Теперь, когда главный кадровик с едва прикрытым цинизмом, очутился напротив двери в кабинет начальника, Есений разглядел его со всех сторон и поразился тому, как мало нужно человеку, чтобы преобразиться и перестать замечать других. На уборщика человек с ехидной улыбкой совсем не взглянул.

После непродолжительного стука в дверь кадровик зашел внутрь. Есений поспешил за ним, но ему дверной щелки даже никто не оставил – снова ему не позволили увидеть Эрнеста, снова он ничего о нем не узнал. Перед его носом просто взяли и захлопнули дверь! И что же теперь делать?

Неведение паразитировало на его чувствительности, волнение третировало вспышками боли в висках. Есений стоял неподвижно, но все вокруг него кружило в каком-то путаном психоделическом бреду, в котором он уже представлял себя новоявленным безумцем, распростертым и корчащимся на блеклом полу. Он устал ждать вердикт своему проступку – это было невыносимо: впадать ему в глубокую депрессию в конце концов или нет?

Через пять минут кадровик, беспечно посвистывая, вышел из кабинета и пинком ноги закрыл за собой дверь. Теперь-то он заметил Есения и поцокал новенькими ботильонами к нему. Его глаза горели от восторга.

– Арсений? Нет, было как-то по-другому! – он махнул рукой с очевидным пренебрежением. – Ты иди домой, тебе здесь больше не на что смотреть.

– Я подожду Эрнеста, – мягко сообщил Есений.

Ему вдруг стало не по себе от взгляда кадровика: в его радости читалась игривая злоба, которая появлялась у тех, кто добивался победы вопреки законам морали и честности. Этот некогда холодный и отстраненный человек был теперь звонче и ярче павлина. Он любил павлинов, но только тех, что видел в зоопарке. К этому его Эрнест приучил.

– Тебе не стоит его ждать, уж поверь. Топай домой и забудь об этом на время. Если хочешь вернуться на работу, мой тебе совет, не болтай лишнего и не бери чужие вещи.

Кадровик проводил уборщика до выхода, выдавая нетерпимость за благоговейное радушие и желание помочь. Крепкой хваткой он не давал Есению вырваться, а продуманными ответами сводил на «нет» все его возражения. Спустя несколько мгновений уборщик был выпровожен из офисного здания.

Если бы Есений не пробыл в роли подмастерья Эрнеста на протяжении многих дней и не наслушался оскорблений, поражающих воображение и здравомыслие, то еще долго поминал бы кадровика добрым словом и радовался тому, что милый человек отпустил его пораньше. Сейчас, когда его дружище с природным влечением к тирании попал под горячую руку, он отчетливо расслышал угрозу и почувствовал на себе принуждение не путаться под ногами. Неужели на этом все и кончится?

Дома, в общежитии, его ждала Слава, которая тоже освободилась раньше. Как Есений и сказал, теперь они жили вместе под одной крышей. Родители Славы решили, что ей будет безопаснее с тем, кто ее спас, раз она отказалась ехать домой: она перебралась сюда ради учебы на искусствоведа, потому не спешила все бросать и бежать в родной город, где ее ждала судьба птичницы.

Она сидела на подоконнике, подмяв под себя ноги, и читала книгу о великом Караваджо. На самом интересном моменте вернулся Есений. Слава подогнула страницу, оставила книгу на подоконнике и поторопилась встретить соседа.

– Привет! Как круто, что тебя отпустили! – она сложила пальцы в замок и прижала их к подбородку.

В лице Есения девушка заметила нечто странное, оно совершенно отличалось от того живого, полного чувств, лица, свойственного глубокомысленному соседу. На нем была форма уборщика, которую он, обычно, приносил домой в пакете, а вот оранжевой шапки, что еще необычнее, на его голове не оказалось. Поводов подозревать неладное девушка обнаружила предостаточно.

– Что такое?

Есений скинул ботинки с таким меланхоличным видом, словно все в этом мире перестало для него иметь значение, и серой тучей проплыл мимо Славы. Страх и удивление подгоняли девушку на цыпочках следовать за ним. Она понимала, что ни в коем случае не должна позволить ему утонуть в душевных терзаниях, иначе общежитие станет ей невыносимым без его долгих философских рассуждений и интересных бесед за чашкой кофе. Ей не хотелось, чтобы он, такой ранимый и душевный, грустил и молчал.

– Есеня! Скажи, что случилось?

Есений встал посреди своей маленькой комнаты и задрал голову так, что Слава теперь не могла увидеть его глаза. Кого я обманываю, спросил он себя мысленно, и плюхнулся на кровать.

– Я убил его, – сказал Есений и сморщился от того, что пытался сдержать эмоции.

– Кого убил? – не поверила Слава.

– Эрнеста, я убил Эрнеста.

– Как убил? – в тон соседу спросила девушка и села рядом.

– Убил, потому что не смог вовремя сдержаться и отпустить обиду. Убил по своей глупости! Я ужасный человек!

Он вскинул руки и сжал челюсти до болезненного скрипа; дальше последовало громкое мычание, отражающее муки совести. Слава сомневалась, что Есений говорил серьезно, но его состояние тревожило и вызывало много вопросов.

– Ты не ужасный, нет! Только не ты!

Девушка обняла его, прильнув щекой к мужскому плечу. Есений не проронил ни слова, не обнял в ответ. Они просидели так несколько часов и думали о чем-то своем.

* * *

На следующее утро Есений проснулся с ощущением, будто он и вовсе не спал. Соседка, Глафира Аскаковна, одинокая, глухая на одно ухо старушка, привычно шарахалась по кухне в субботнюю рань, гремя кастрюлями и поварешками, и нарушала всеобщий покой. Именно в выходные дни ее тянуло вскакивать с постели за час до рассвета и будить уставших после рабочей недели соседей. Вслед за готовкой аппетитного нечто, которым она никогда с другими не делилась, старушка переключалась на уборку и расхаживала с веником по всему общежитию, и, если кто-нибудь из соседей забывал запереть дверь на ночь, она возможности пошуршать веником на чужой территории не упускала – там ее стремление к чистоте и порядку, очевидно, не знало радушного приема. Ругаться с ней пробовали много раз – и бестолку. Однажды ее сдали в дом престарелых – через месяц старушку вернули обратно без объяснения причин. Сейчас один из жильцов находился в активном поиске ее родственников, время пока уходило на тщетные догадки, но неудачи его не останавливали.

Только в комнату Есения, которому повезло жить одному, старушка не заходила, даже имея на то разрешение, и никогда не тревожила его дерганием за входную ручку по утрам: у него всегда было чисто и как-то по-доброму, по ее словам. В выходные дни, однако, он тоже не высыпался. Беруши не помогали: вибрации от ее бурной деятельности расходились ударной волной по всему общежитию.

Слава тоже не спала. В эту субботу момент ее пробуждения слегка запоздал: по традиции она вставала с первым ударом кастрюли, а сегодня – только со вторым. Она не сразу вылезла из кровати, надеясь, что престарелая соседка подустанет и вернется к себе. Этого не случилось: на все общежитие заорали голоса из сериала. Когда Глафира Аскаковна добиралась до пульта, просыпались все, даже самые стойкие.

Пока старушка мучала телевизор в общей гостиной, переключая звук с одной громкости на другую, Слава пробралась в комнату Есения.

– Не спишь? – голос Славы хрипел от недосыпа.

– Как знать, я со вчерашнего дня только кошмары и вижу! – ответил Есений и громко зевнул.

Он привстал на локтях, еле разлепляя веки, и причмокнул губами, как маленький ребенок. Тем временем за дверью пронеслись чьи-то грозные шаги; наверное, это был сосед, что подыскивал старушке родню.

– Она сегодня смотрит какой-то полицейский сериал. Звук прибавляет, когда перестрелки показывают, – негромко хохотнула Слава и только потом задумалась о том, как жестоко прозвучали ее слова. По крайней мере, внезапно воспрявший ото сна и тут же помрачневший Есений напомнил ей о вчерашнем его признании. – Прости…

Есений грустно покачал головой и замолчал: ему не хотелось говорить об этом. У него перед глазами снова всплыло лицо Эрнеста, почему-то в его представлении оно было зеленое, надутое и свирепое, в общем-то, во всех смыслах нездоровое. Где-то там, в страшном месте, изрядно потрепанный и растерзанный Эрнест одиноко умирал и не знал, у кого просить помощи, ведь его единственный друг оказался ничтожным предателем.

«Да не мог же он его убить! Есений мухи не обидит, а тут целый Эрнест, который сам, кого хочешь, обидит! – стала размышлять Слава, присев на раскладное кресло в углу комнаты. – Мои родители не поймут, если вдруг узнают, что мой герой еще и убийца. Эрнеста надо найти. Точно, мы его найдем, и Есеня придет в себя»

Несмотря на его усталый и поникший вид, он продолжал казаться Славе симпатичным. Утренний свет талантливо подчеркивал его лучшие стороны: выделял острые, благородные скулы, разглаживал неровности кожи всем на зависть, прорисовывал золотистыми штрихами изящные узоры на пушистых, разлохмаченных волосах. Есений выглядел молодым, новоиспеченным студентом, которым когда-то был, судя по расклеенным фотографиям на стенах. На одной из них он был запечатлен в объятиях пожилой пары – ей подумалось, его родителей – и выглядел счастливым; на другой – он был пойман в момент прыжка по сцене, видимо, исполнял трюк; на следующей – улыбался на камеру с дипломом в руках. Ей не хотелось расспрашивать его о том, почему он стал уборщиком, а не кем-то другим. Сейчас, возможно, ее вопрос повалит его насмерть. Она не рискнет проверить.

– А давай мы сходим к нему в гости. Где-то ведь он живет! – осенило девушку, и она, взволнованная своим же замыслом, обратила на Есения исступленный взгляд.

– В гости? – он не сразу понял, что она имеет в виду, но потом перенял настрой Славы и резко встал с кровати. Есений открыл шкаф, чтобы выбрать одежду для путешествия к Эрнесту, и вдруг осознал одну важную вещь: – Я не знаю, где он живет. Как тогда мы пойдем к нему?

Слава выдохнула с облегчением, когда поняла, что труп Эрнеста – не дай Бог! – он не видел, и надежда все еще была на их стороне. Значит, Есений не вытолкнул напарника из окна и в целом не совершал действий, лишающих другого человека жизни. Первые подвижки в операции по спасению Эрнеста безусловно радовали. А вот то, что Есений не знал адрес «почившего», создавало трудности.

– А ты пробовал ему звонить? Вдруг он ответит, тогда и идти никуда не нужно! – подумала Слава и выжидающе глянула на друга.

– Ты права, – протянул Есений и потянулся за телефоном на подоконнике.

Он набрал Эрнеста, но мужской компьютерный голос заявил, что абонент сейчас недоступен. В комнате повисло уныние.

«Придется идти, – заметила Слава без удовольствия. – Но Есения я в беде не брошу!»

– Погоди-погоди, а ваш прошлый начальник из «Клин Клином» может помочь? Он-то должен знать, где живет Эрнест! Вероятность, по мне так, высокая, надо попробовать у него спросить!

– Слава, ты невероятная! Тебе точно было не место на той свалке! Я ему сейчас же позвоню!

* * *

Подсказка Евгения Вадимовича, безмерно удивившегося тем, что его удостоили звонком, привела Есения и Славу к многоэтажному дому на другом конце города. Это было высокое красное здание среди других таких же однообразных гигантов. Благодаря выпирающим балконам с черными и белыми перилами оно напоминало прямоугольную божью коровку. Веселый окрас дома сильно разнился с невзрачной наружностью общежития, откуда они пришли, и с вечно недовольной миной Эрнеста, который здесь обитал.

– Не верится, что Эрнест здесь живет, – озвучила Слава общую мысль.

– Вот так открытие! Чем меньше цветов, тем меньше проблем, он мне говорил. Видимо, проблем у него было много… – вздохнул Есений и поджал губы.

Они простояли несколько минут на улице, ежась от ветра. Оказаться внутри им удалось, когда женщина с ребенком четырех лет вернулись домой после покупок, впустив их без каких-либо вопросов. Есений придержал им дверь и помог донести сумки до лифта, за что получил благодарные овации.

В холле палитра цветов сохранялась: красные почтовые ящики, белые стены, черно-красный пол в квадратный рисунок. От ряби в глазах у Славы кружилась голова. Есений все никак не мог сосредоточить внимание на чем-то одном. По расположению ящиков они, совершенно выбитые из колеи, старались выяснить, на каком этаже живет Эрнест.

– Куда собрались? Я вас никогда не видела, ну-ка, стоять! – из каморки консьержа высунулась женщина с лицом, сморщенным не столько от возраста, сколько от вредности.

Есений и Слава неуверенно повернулись к консьержке. Девушка интуитивно схватилась за рукав друга, впадая в панику при любом напоминании о пережитом кошмаре, даже если это простой крик незнакомого человека. Эта тетка, по ее мнению, ужилась бы с теми потомственными заключенными с необузданным желанием вдарить кому-нибудь лопатой по голове.

– Мы? Мы к нашему другу, он здесь живет. Положа руку на сердце, уверяю вас, что мы только узнать, как у него дела. – Есений приложил руку к груди и растянул губы в доброжелательной улыбке.

– Сюда подошли оба! К другу они явились, то-то же! Знаю я эти ваши «мы к другу пришли»! А мне потом полицию вызывать и всю ночь не спать! – Брови консьержки, точно жгучие молнии, устремились в сторону незваных гостей. – Сначала они приходят к другу спросить, как у него дела, потом они там прописываются, рожают детей, а страдать приходится мне!

У Есения в целом не осталось никаких вопросов, почему Эрнест без конца ворчит. С такой консьержкой и врагов не надо! Бедняга, все это время он выплескивал на него эмоции, которые сдерживал при виде фурии в коморке!

– Я не понимаю, а что именно вы не одобряете? – простодушно, без задних мыслей поинтересовался Есений.

Он решил заранее уточнить все детали, чтобы избавить себя от постоянных криков этой женщины. Ему все-таки хотелось думать, что Эрнест будет иногда приглашать его на чай или звать на помощь, когда она понадобится. Ползти по полу и забиваться в углы, прячась от подзорной трубы, ради друга – достойный поступок, но не предел его мечтаний.

– Шум! Все воплощения шума и безответственности! Мелких писающихся собачонок в лифте на поводке у таких же мелких зассанцев! Безвкусную музыку и сигналящие машины в три часа ночи! – рявкнула консьержка.

После недолгой паузы женщина продолжила перечисление всех грехов современного человека.

– Людей, Есеня, людей. Она не одобряет людей, – шепнула Слава и оторвалась от рукава друга.

У нее появился шанс побороть свой страх и проявить смелость. Есений, она понимала, не станет общаться с консьержкой на ее языке, однако по-другому с ней разговор не вывести в нужное им русло. Не хватало, чтобы она вызвала полицию, и их с Есеней арестовали за самое обычное беспокойство о друге!

Она вобрала в легкие побольше воздуха и выпалила все, что считала нужным:

– Женщина, наш друг мог умереть! Или все еще умирает! Нам нужно к нему подняться и узнать, здесь ли он вообще! Тут, наверное, тысяча и больше человек ходит каждый день. Вы так на всех подряд бросаетесь, а? – Слава воинственно задрала подбородок и плечом толкнула Есения двигаться в сторону недовольной дамочки. – Мы, как нормальные и приличные люди, просто постучим в его дверь и уйдем, если его не будет дома. Вы поняли?

Они подошли к каморке. Консьержка сощурила глаза до того неприятно, что у Славы весь рот скривился от опротивевшего ей лица.

– Здороваться надо, ишь какая! Приличные люди мимо не проходят, – цокнула вредная тетка. – Ладно, нормальные люди, вы к кому пришли? Я вас отмечу в журнале посещений.

Есений и Слава переглянулись. Своего удивления они не скрывали: какой еще, извините, журнал посещений? Спорить они тоже не рискнули: с этой консьержкой портить и без того натянутые отношения не стоило.

Женщина пригнулась, а затем резко бросила на стол тяжелую книгу, на обложке которой большими желтыми буквами было написано «журнал». Она прикусила язык, сосредоточившись, и искоса, с явным намеком не тормозить, взглянула на незваную парочку.

– Мы к Эрнесту из сто пятой квартиры, – с искренней надеждой ответил Есений и улыбнулся.

Консьержка замерла, вылупившись на Есеню и Славу, и захлопнула журнал. Злорадная улыбка украсила ее сморщенное лицо.

* * *

С криками и визгами друзья выбежали из дома, уворачиваясь от книги, хранящей в себе множество имен и историй. Консьержка выгнала их со всей жестокостью, воспламененная гневом и обидой.

– Передайте своему другу Эрнесту, чтобы он с того света не возвращался! – бросила она напоследок.

Консьержка захлопнула дверь прямо перед лицом конопатого паренька, который собирался зайти, но остался на улице в недоумении и с ключом, висящим на пальце. Он посмотрел на перепуганных Есения и Славу и сочувственно сжал губы в тонкую полоску. Кажется, в его глазах вспыхнуло понимание. Шаркая ногами, парень добрался до ближайшей скамейки и сел на нее. Он ничего не делал, просто смотрел в одну точку отсутствующим взглядом.

В это время друзья переваривали случившееся и отходили от потрясения.

«Какая же она страшная женщина, бессердечная! – мысленно воскликнула Слава. – Наша консьержка либо спит, либо мультики смотрит. Идеальная!»

Эрнеста дома не было, но даже если бы и был, то задержался бы он там ненадолго. Из того, что Слава разобрала в воплях консьержки, она поняла: Эрнест крупно задолжал за аренду, поругался со всем домом и, конечно же, ни за что не собирался отвечать. Выходит, они зря пришли. Эрнест официально получил статус пропавшего без вести.

– Да они идеальная пара! Она Эрнест в юбке! – Слава была в ужасе и не следила за своим языком. – Что Эрнест ей такого сделал? Ничего непонятно. Если его не было и нет дома, где он тогда?

– Вот видишь, я его убил, – глаза Есения наполнились слезами. – Все-таки убил!

* * *

С понурыми лицами они брели домой через городской парк. Слава все еще не верила в слова Есения о виновности, но и быть уверенной в обратом теперь тоже не могла. Эрнеста угораздило настроить против себя весь дом, поэтому, что бы ни сделал ему Есеня, он это заслужил. И хотя она осознавала, что не должна так считать, иначе думать у нее попросту не получалось. Ее друг был разбит.

Погода портилась. Солнце, искрящее теплое желтое свечение, спряталось за набежавшими облаками. Ветер хлестал опавшие листья и разносил их во всех направлениях. Деревья играли марш уходящему месяцу. Близилось холодное время.

Есений был настолько удручен сложившимися трагическими обстоятельствами, что воображал одну картину страшнее другой. Проходя мимо пруда, он во всех подробностях представил вздутого Эрнеста, всплывающего со дна. Чуть дальше в бездомном на лавочке он отчетливо увидел перекошенного страданием и голодом Эрнеста с табличкой «дайте на хлеб, меня предал друг». Совесть и раскаяние сводили Есения с ума.

Обогнув почти весь парк, Есеня заприметил церквушку с одной маковкой. Он подумал зайти, пасть на колени и покаяться за совершенное им злодеяние и грехопадение. На милость Бога ему только и оставалось уповать.

– Я должен искупить свои грехи! Сейчас пойду в церковь и во всем признаюсь. Святые должны знать такого грешника, как я, в лицо. Буду молиться до тех пор, пока мои губы не перестанут шевелиться, а колени не сотрутся в кровь! – поделился Есений своими мыслями с его единственной, несмотря ни на что, подругой.

– Есеня, погоди корить себя. Давай, прежде чем ты возьмешь на себя все грехи на свете, ты просто с местным батюшкой поговоришь? – ласково предложила Слава.

Есений приободрился на мгновение, но потом грустно отметил:

– Я не знаю, вот зайдем, а человек, может, занят, добрые дела делает, с хорошими людьми душевные беседы ведет, а тут я, предатель и убийца! – он зажмурился и тяжело вздохнул.

– Ну, – протянула девушка в раздумьях. – Хотя бы зайдем, посмотрим, свечки поставим, богослужение попросим для него.

– Ты умнее всех, Славочка. Правильно! – у Есения засверкали глаза уже не от слез, а от проблеска надежды, что все в конце концов образуется. – Что бы я без тебя делал?

На радостях Слава потянула друга за рукав прямиком к церкви. Есений тоже засиял, но минуты не прошло, как он вдруг снова встревожился.

– А ставить свечки за упокой или за здравие?

Однако Слава уже заталкивала Есения тонкими ручонками внутрь, а тот был не в силах сопротивляться ее напору.

* * *

Посещение церкви благоприятно сказалось на душевном равновесии Есения. Он продолжал винить себя, но больше не вспоминал страшное слово «кровь». С его-то работой ему нужно было беречь колени.

Следующим утром даже Глафире Аскаковне не удалось разбудить Есения: он спал крепким сном. Слава тоже не реагировала на гремящие кастрюли и сопела на зависть соседке по комнате.

Выспавшись, Есений и Слава пересеклись в коридоре. В их взглядах пронеслось немое сожаление о вчерашнем дне; они без слов поняли друг друга. Во время завтрака они не говорили об Эрнесте, друзья спокойно запивали чаем приготовленную Славой яичницу и обсуждали искусство. Одни соседи суетились в гостиной, выясняя отношения со старушкой, другие – отправились гулять.

Раздался звонок в дверь. За одним звонком последовало еще, как минимум, пять: кто-то нетерпеливо бил по кнопке. Занятые соседи не торопились отвлекаться, потому Есению пришлось отложить кофе и беседу, чтобы проверить, кто вернулся. «Наверное, Вася снова забыл телефон» – подумал Есений про юного маляра и доверчиво открыл дверь.

На пороге стоял злой и грязный Эрнест, был он все в той же оранжевой шапке, которая решила исход роковой пятницы.

– Ну, че? Не рад меня видеть, ссыкло? – сходу напал Эрнест.

Зрачки Есения сдвинулись к носу, щеки похолодели, а тело затряслось. Секунда – и он валялся на полу без сознания.

Слава побежала на грохот, уронив вилку в тарелку. Маленькими быстрыми шажками она добралась до двери, которую уже закрывал за собой Эрнест. Он стоял к ней спиной, поэтому она все поняла неправильно. Девушка напряглась, увидев Есения на полу, и схватила металлическую ложку для обуви. Замахнувшись, чтобы обезвредить «домушника», Слава начала подкрадываться сзади. Когда мужчина обернулся, она чуть не врезала ему по голове – она завизжала, и ложка выпала из ее рук. Следом заорал Эрнест:

– Ты охренела?! – теперь он был еще более злобный, чем прежде, и прибился к двери после акта агрессивного гостеприимства.

Слава издала неразборчивые слова и присоединилась к Есению: упала прямо на друга.

* * *

Есений пришел в себя после того, как у него защекотало в носу до самого чиха. Так, звонкое «апчхи!», продравшее горло, его и пробудило. Перед глазами возникло крупное лицо Глафиры Аскаковны с веником в руках. Рядом стояла Слава, потирающая лоб от волнения. Глафира Аскаковна и Слава мелькали в глазах Есения, как быстро меняющиеся узоры, в калейдоскопе: они кружились, сливались в одну картинку, а потом рассыпались на маленькие частицы.

– Утки… – пробубнил Есений под влиянием головокружения. – Я видел, как утки отскочили, разлетелись по сторонам, когда он всплыл. В том пруду, в парке! – Фантазии и воспоминания перемешались в одном бурлящем мыслями котле, коим являлась его пострадавшая голова.

Старушке приходилось нагибаться к соседу и подставлять левое ухо, которое еще не растеряло способность слышать.

– С перепугу небось рассудок окочурился, – сделала вывод Глафира Аскаковна. – Ты вставай, милок, не лежи на полу. На уток потом поглядишь.

– Но, – губы Есения затряслись, – утки-то разлетелись!

– Да, мой хороший, разлетелись. Мы тебе других найдем, они будут красивые, упитанные и голосистые, какие захочешь, – старушка погладила Есения по волосам. Ее тонкие сухие губы тронула жалостливая улыбка.