Излом

– Товарищи, товарищи, девочки, ребята, слушайте меня! – металась по проходной сухая тридцатилетняя женщина в короткой юбке и голубой кофточке. – Товарищи, большие сумочки – вот у вас большая, – наманикюренный палец нервно ткнул в длинную, цилиндрической формы красную сумку в руках стройной девушки с волнистыми бело-голубыми волосами.

"Слабый раствор чернил, что ли, на себя вылила?" – подумал я.

– Большие сумочки сдайте в камеру хранения, – начинала психовать женщина. Быстренько, быстренько проходите… Молодой человек, стойте! – тот же палец гневно ткнул в одного из двух двойняшек-пэтэушников. Куда пошли? Сейчас пропуска раздам. Как не идёте, что я слепая, что ли? Подойдите ко мне.

– Стой там, иди сюда! – буркнул один из пэтэушников.

"Лёлик и Болек", – мысленно назвал их в соответствии с популярным детским мультфильмом.

Оба невысокие, худые, с наивными глазами и всклокоченными причёсками, называемыми в народе "взрыв на макаронной фабрике". В одинаковых коротких куртках с широченными плечами и множеством накладных карманов и в чёрных турецких джинсах.

– Сейчас подойдёт пожарник, вон он, кстати, появился, пойдёте с ним, – отвлекла меня от пэтэушников нервная женщина.

Пожарником оказался дед, разменявший седьмой десяток. Первым делом он мрачно взял листки у представительницы отдела кадров и прочёл фамилии вновь поступающих. Симпатичная девушка, поправив русо-голубую чёлку, тяжело вздохнула.

– Даже голова заболела! – ни на кого не глядя, пожаловалась она.

Два пэтэушника, как коты на сметану, таращились на неё.

– И у нас аллергия! – радостно подтвердили они.

"Только что не облизываются", – отметил я, наблюдая за двойняшками.

Группа, растянувшись цепочкой, как утята за уткой, поплелась за пожарником. Лёлик с Болеком, о чём-то тихо переговариваясь, шагали за симпатичной девушкой.

"Кого же она мне напоминает?.. Эти голубые, широко распахнутые глаза с длинными ресницами, яркие губы… Ну, конечно! Мальвину, только лет восемнадцати-двадцати. Чёрт возьми! Благодаря Дениске, все сравнения из мультфильмов и сказок", – усмехнулся я.

По обе стороны неширокой дороги высокие тополя покрыли газоны жёлтым осенним листом. Сразу за газонами начинались корпуса цехов и заводских служб. Пожарник затопал стоптанными каблуками по ступеням и галантно раскрыл стеклянную с аляпестым рисунком дверь перед молодой голубоглазой дамой:

– Прошу! – протиснулся сам и отпустил ручку, нимало не заботясь о шедших следом парнях. – Нам на последний, на пятый, лифт не станем ждать, пешком пойдём, – обрадовал двойняшек бодрый дедок.

Недовольные пэтэушники, спотыкаясь и держась за перила, полезли вверх. На пятом этаже, у двери с табличкой "Кабинет по технике безопасности", бедовый старикан велел подождать и исчез.

Взгромоздясь за расшатанный стол, со скукой глянул на электронные часы с цифрами из красных лампочек, сверился со своими, зевнул, приудобливаясь, поелозил задом на столе, подумав, что по возрасту он явно ровесник первых пятилеток, и случайно поймал улыбчивый взгляд прекрасной Мальвины. Стало неудобно за свою раскрытую пасть. Взглянул ещё раз – она увлеклась разговором с двойняшками, выяснявшими её имя. Держалась высокомерно, словно королева с пажами. "Интересно, посмотрела случайно или?.. А, собственно, какое мне дело, уже не мальчик – двадцать пять стукнуло, к тому же женатый человек. Но фигура у неё отличная, – опять покосился на девушку. – Лёлик с Болеком не зря губы раскатали. Тьфу!.. Вот привязалась".

Минут через десять появился дед. Он шёл, довольно улыбаясь и раскручивая указательным пальцем связку ключей на длинной цепочке: "Эх и тягомотный!" – вздохнул я, пока пожарник примеривался ключом. Наконец дверь открылась.

– Вы, ребята, немного посидите, я ваши фамилии с листков перепишу.

В кабинете было довольно прохладно. Поёжившись, стал смотреть в окно, наблюдая, как толстый мужчина в фуфайке и синих мятых штанах тащил за длинную ручку тележку. Наконец раздался голос заводского брандмейстера:

– В случае пожара или загорания первый заметивший обязан немедленно сообщить в пожарную охрану по телефону 8-01, – как из брандспойта, ливанул словами и посмотрел поверх очков куда-то вдаль. В его зрачках бушевали пожары и возгорания. – А что нужно для этого? – спросил он и тут же себе ответил: – Уметь пользоваться первичными средствами пожаротушения, – стал загибать пальцы на руке, перечисляя, что запрещается делать.

Разжав пальцы и пригладив волосы, встал, резко отодвинув стул, дружелюбно улыбнулся и спокойно уже произнёс:

– Подождите, ребята, не расходитесь, сейчас ещё по технике безопасности лекцию прочтут.

Пламя в его глазах погасло, залитое виртуалным пенным огнетушителем.

После нудного инструктажа по технике безопасности я не спеша спустился на первый этаж.

"Надо у кого-нибудь спросить, где этот судьбоносный двенадцатый цех".

Как нарочно, вестибюль был пуст.

Неожиданно за спиной громко хлопнула дверь. Из туалета вышли, встряхивая перевёрнутыми чашками, три симпатичных беременных девчонки в белых халатиках и пошли в мою сторону. Самая маленькая, с удивительно высокой грудью, проходя мимо, неизвестно чему хихикнула.

– Девушки, можно вас?

Остановившись, вся троица строго уставилась на меня, как по команде убрав чашки за спину

– Ну? – важно произнесла самая полная, поглядев на маленькие часики.

– Я ещё плохо ориентируюсь. Как попасть в двенадцатый цех, не подскажете?

Их лица смягчились.

– Новенький? – спросила маленькая, жизнерадостно хохотнув.

– Оля, перестань, – полная поправила левой рукой очки с огромными стёклами.

– Это очень просто, – ответила молчавшая до того третья подруга, – как выйдете на улицу, пройдите по дороге налево, – плавно размахивая чашкой, нараспев объясняла она, – никуда не сворачивайте. Пройдёте синий вестибюль, там термичка, затем высо-о-кое ка-а-менное крыльцо… – говорила она, растягивая слова, – это склад готовой продукции… Самая последняя дверь самого последнего корпуса и будет двенадцатый цех.

– И ждёт меня там самый большой начальник с самым большим производственным планом, но с са-а-амой маленькой зарплатой, – растягивая слова и завывая, продолжил я.

– Только надо подняться на третий этаж, – скороговоркой вставила весёлая Оля.

– Спасибо большое!

– Пожалуйста! – хором ответили молодые женщины и, стуча каблучками, заспешили, вспомнив, что сейчас рабочее время и начальник опять будет недовольно морщиться, подняв голову от кроссворда.

"Неплохо работают", – подумал я о беременных.

– Молодой человек?! – прекрасная Мальвина, улыбаясь, смотрела на меня. – Я слышала, вы двенадцатым цехом интересуетесь?

– Не только, вы мне тоже интересны…

"Чего это я? Казанова нашёлся!.. От Мальвины и Буратине-то проку не было…"

– Господи! Ну ладно, эти мальчишки, – она кокетливо поправила причёску, – а вы бы хоть колечко обручальное прикрыли.

"Точно! Все Мальвины одинаковые… Та Буратино доставала, а эта – меня!

– А у вас ещё нет такого? – удивляясь себе, спросил у красавицы.

"Ловелас хренов! Вот жена-то узнает…"

– Не хотите отвечать, не надо, – фыркнула она, – сама найду.

– Ну зачем, пойдём вместе.

"Единственно верное предложение", – похвалил себя, смышлёненького.

Открыв стеклянную дверь, пропустил Мальвину.

– Какой вы галантный, ну прям, наш пожарник.

– Какая вы ироничная, ну прям, женщина из отдела кадров.

– Не вспоминайте про неё…

Мы рассмеялись.

– Нам туда, – махнул рукой в сторону моего недавнего знакомца, который вдалеке остервенело дёргал застрявшую тележку, энергично пиная её ногами и, видимо, награждая такими эпитетами, что умей она краснеть, то сейчас бы просто пылала. – А вот и термичка, о которой говорили дамы.

Напротив, через дорогу от термички, был разбит небольшой скверик с двумя обшарпанными скамейками, множеством стеблей роз и засыпанными листвой узкими дорожками с выбитым асфальтом. Плакучая ива, низко свесив ветви, закрывала одну из скамеек: "Летом, – подумалось мне, – здесь неплохо было бы посидеть с Мальвиной, да чтоб народу поменьше".

Между скамейками, лицом к дороге, традиционно подняв правую руку с оттопыренным указательным пальцем, стоял памятник Ленину в человеческий рост – неухоженный, с проплешинами облупившейся краски: "Так и есть! Владимир Ильич на дом указывает, – улыбнулся я. – Нечего, мол, батенька, с дамочками мотаться, а ступай домой к жене и деткам… – О'кей! Владимир Ильич. Будет сделано", – кивнул памятнику.

– А где же ваши пажи? Как они смели покинуть свою королеву? – поинтересовался у Мальвины.

– Какие пажи? – удивилась девушка, кокетливо поправив волосы.

– Двойняшки.

– Ах, эти мальчишки… Предпочли сигареты, – она легкомысленно улыбнулась.

"Оказались умнее меня… Сто раз прав Ильич".

Попав, наконец, в производственный корпус, и миновав узкий коридор, мы оказались перед рядами вешалок, навьюченных пальто, плащами и куртками. Слева вход на этаж преграждали два турникета. Откуда-то из-под пальто вынырнула тщедушная бабулька.

– Вы чаво тут? – словно матрос в семнадцатом – винтовку со штыком, крепко сжимала здоровенную швабру с тряпкой.

– Здравствуйте! – Мальвина выступила вперёд. – Нам двенадцатый цех нужен.

– Марковна! – взвизгнула старушка. – Тут двенадцатый цех ищут.

– Пусть тапки одеют да идут, – раздался приглушённый голос таинственной Марковны.

Пройдя через турникет, начали подниматься на третий этаж. Горло пересохло, когда увидел обтянутые красным платьем, мерно покачивающиеся бёдра идущей впереди Мальвины.

"Ну и балбесы эти Лёлик с Болеком. На их месте я давно бы курить бросил".

Перед обитой грязным дерматином дверью с табличкой "Начальник цеха" мы огляделись.

– Давай отдышимся, – волнуясь, предложила Мальвина.

Как-то незаметно мы перешли на ты.

– Слушай, а как тебя по-настоящему зовут?

Тонкие ниточки бровей поползли вверх, красивые глаза удивлённо распахнулись.

– Что значит "по-настоящему"?

Отвечать не стал. Кивнул головой – смотри, какие чудики.

К нам приближались два субъекта в одинаковых тёмно-зелёных нейлоновых костюмах и белых пилотках. Один – худой и высокий, примерно моего возраста, тетешкал длинными руками газетный свёрток. Заглядевшись на Мальвину, споткнулся на линолеуме.

– У-у-ух! Кошёлка! – смачно высказал своё мнение о товарище невысокий пожилой мужчина.

Был он небритый и тощий, с огромной чёрной бородавкой на носу. Подозрительно поглядывая на нас, бережно сунул в карман капроновую розовую баночку.

– Пошли, – дотронулась до моего рукава Мальвина.

В кабинете, за столом с тремя телефонами, сложив пухлые ручки на животике, глядел в окно кругленький дядечка. Увидев вошедших, быстро схватил телефонную трубку и с деловым видом стал набирать номер.

– Здравствуйте, мы к вам.

– А-а! Новенькие! – пухленький дядечка, склонившись к бумаге, что-то стал старательно высматривать.

В центре его густой шевелюры, словно нарочно, была приделана лысинка.

"Ему бы в католические священники следовало податься. Вылитый падре…"

– Так-так! А где же ещё два человечка? – отвлёк меня от раздумий.

Я молча пожал плечами.

– Ну ладно, сейчас распоряжусь, – лицо его стало значительным, – чтоб вас переодели. Видели, в чём здесь ходят? Гироскопия!.. – назидательно поднял вверх палец, а затем почесал им лысинку. – Прежде всего, чистота. Вас как зовут? – обратился к Мальвине.

– Марина, – отчего-то вспыхнула она.

Я почти угадал.

– Пойдёте на осциллографы.

Моё имя его не заинтересовало.

– Да, да, – сам себе покивал головой. – А вы, молодой человек, найдёте мастера Родионова, у него работать станете. Свободны! – отпустил нас. – Да, кстати, прежде в кладовую

спецодежды зайдите, – крикнул, когда мы были уже в дверях и, гордый исполненным делом, замер, сложив ручки на животике.

"По-моему, беготня заканчивается, – рассматривая обнову в зеркале, подумал я. – Ну и штанцы дали. Во мне метр восемьдесят, а эти рассчитаны на двухметрового дядю: "Ушьёте, ушьёте", – мысленно передразнил кладовщицу. – Спасибо, плавки надел, а то чего-то просвечиваю. Ба! А пилотка! Где же я такой шар возьму? Куртка – ничего, подходит. На фига придумали эти шёлковые штаны с курткой, ходили бы в халатах, как на четвёртом этаже. Маринке больше повезло".

– Привет! Ты к нам, что ли? – прервал мои размышления бодрый уверенный голос.

В зеркале отобразилась знакомая парочка.

Длинный, что спросил меня, жевал конфетку, которая, как ни старалась, не могла отбить свежий запах алкоголя.

Пожилой, почесав бородавку, пошевелил пальцами.

– Дай сигаретку, – обратился к коллеге.

– Свои надо иметь.

– Какая же ты, Пашка, кошёлка, – обиделся с бородавкой, уходя в курилку.

– Ты края чепчика внутрь заверни, – советовал Пашка, – как раз будет. А штаны, – он махнул длинной рукой, – иголку дам, ушьёшь. На какой участок?

– К Родионову, – ещё раз глянув в зеркало, ответил ему.

– Это же к нам, – обрадовался длинный. – Сейчас обед до полпервого, потом ко мне подойдёшь, покажу Родионова. Его Михалычем зовут. Меня – Пашка, – протянул он руку.

– Сергей.

– В общем, Серёга, подойдёшь после обеда. А хочешь, очередь забивай – козла схватишь, – расщедрился он.

– Да нет, в столовую надо.

– Ну, смотри, дело хозяйское, – тут же подскочил к здоровенному детине с рябым лицом.

"Во сне привидится – затрепещешь, – подумал я. – А если ночью наяву встретишь?.. – разглядывал будущего коллегу. – Почему "Большой"?.. Следовало "Кинг-Конгом" назвать, сообразно внешности…"

– Большой, – затараторил Пашка, – я первый забил, за мной будешь.

Тот, ничего не ответив, показал большим пальцем за спину.

– За тобой?! – вскипел Пашка. – Да мы с Главным с утра заняли, – кивнул на бородавочника.

Палец опять показал за спину. Конца перепалки я не дождался.

После обеда Михалыч – солидный мужик лет пятидесяти с гаком, долго шмыгал широким, раздвоенным на конце носом, что-то прикидывая.

– К кому же тебя подсадить? – сопел он. – Женатый?

Я кивнул.

– Вот что, – решительно рубанул воздух рукой, – к Чебышеву пойдёшь.

– Мне всё равно, – я натянуто улыбнулся.

Чебышев оказался Пашкиным другом. Узнав о решении мастера, он тут же взъерепенился, ощетинившись бородавкой.

– Не стану учить! Вон, Пашку выучил, мне заплатили? – и замер, чего-то ожидая.

– А сколько стаканчиков я тебе поставил? – забасил Пашка, выглядывая из-за стеклянного шкафа и улыбаясь во весь рот. – Пэтэу на эти средства построить можно. Главный, хватит ломаться, бери парня, – шутливо треснул кулаком по столу.

Раздвоенный нос мастера приблизился к Чебышеву.

– С утра на грудь принял?

– Михалыч! Ей-богу – вчерашнее! – скромно потупился Чебышев.

– Где вы каждое утро берёте "вчерашнее"? С собой, что ли, проносите? Вот напишу докладную, будет тебе "вчерашнее", – расхорохорился мастер. – И тот, за шкафом, тоже гусь хороший… – окончательно разошёлся, глядя на Пашку. – Сло-

вом, чтоб за месяц парня выучил, а то не поверю, что "вчерашнее".

– Шантажи-и-ист! – восхитился Пашка.

– Ну ладно! – Чебышев грустно оглядел меня с ног до головы: от сменных чёрных тапок – до белого, нависшего на уши, чепчика. – Только всё оформи как следует, – опять взвился он, – ту кошёлку учил, учил – не заплатили, и опять…

Пашка, улыбаясь, стоял рядом.

– Главный! Это дело стоит обкурить…

В курилке, пошарив за дверным косяком, мой будущий гуру вытащил "бычок", нежно помял пальцами и бережно сунул обратно – сгодится.

– Заев! – уставился на Пашку. – Покурим, что ли?

– Свой охнарь докуривай.

"Да-а! Не альтруист", – подумал о Пашке.

Постепенно курилка наполнилась страждущими.

– Давай знакомиться?! – не вынимая изо рта сигарету, которую всё же выудил у бывшего ученика, прогундосил Чебышев.

– Сергей Двинянин, – протянул руку.

– Лёша! – значительно, словно открыл военную тайну, произнёс Чебышев, чуть не упав на меня от толкнувшего его в спину плеча.

"Ещё один гироскопец", – подумал я, разглядывая мятого, непроспавшегося пролетария неопределённого возраста, маленького роста, но крепкого на вид.

– Эт-т-то что за личность? – бросился Пашка на защиту Главного. – О-о-о! – язвительно затянул он, разглядывая "личность" с ног до головы, как недавно меня Чебышев. – Степан Степанович появился, – удовлетворённо констатировал факт. – Где же вы валялись, позвольте спросить?.. Или в казённой одежде в свою деревню ездили?..

– А чё? – вопросила личность, она же – Степан Степанович, убирая трясущиеся руки за спину.

– Такое впечатление создаётся, – презрительно сплюнул Пашка в урну с окурками, – что вашу форму корова жевала, не вынимая вас из неё.

Чебышев, довольно похохатывая, ткнул меня локтем:

– Цирк!

– А ручонки-то, видимо, дрожат, дрожат ручонки, а? – не отставал Пашка.

– Шёл бы ты, э-э-э, малай! Не до тебя сейчас… Сами-то, вон чё, вон чё, уже с утра к Тамарке с баночкой бегали, – припомнила мятая личность. – Видели, видели вас, – взбодрился Степан Степанович, – а меня не позвали, – икнул перегаром.

– Самим мало было, – прошептал ему на ухо скаредный Лёша.

– А я вчера, вон чё, вон чё, в отрубях был, – грустно оповестил присутствующих изжёванный.

Пашка иронично кивнул в его сторону:

– Все нормальные люди, как лишнего вмажут, в отрубе бывают, а этот – в отрубях.

– Женатый? – обратился ко мне будущий учитель, отвлекшись от Степаныча.

– Сыну уже три года, – похвалился я, выходя из курилки и задерживая дыхание.

– Не курящий? – удивился Пашка.

– Семь месяцев уже.

– Зря! Копчёное мясо дольше сохраняется…

Перед зеркалом, примеряя форму, крутились Лёлик и Болек. Увидев меня, обрадовались.

– Ну и форму дали, – веселились они. – А штаны-то, штаны! Вот бы по проспекту пройтись.

– Слушай, Паш, – обратился к заинтересованно выглядывавшей из курилки Пашкиной голове, – а что это здесь ни скамеек, ни стульев? Стоя курить-то надоест.

– Это, Серёг, чтоб геморроя не было, – авторитетно ответил он. – Там сидим и здесь опять сидеть? Правда, Лёшка вон не боится, из радевалки стул тащит. Заработал уже ударным трудом на благо родины, – шёпотом закончил монолог.

– А мне уже всё равно, – небрежно махнул рукой тот. – Так что можешь и не шептать.

Двойняшки, забыв про форму, увлечённо испытывали аппарат с газированной водой.

– Холодная! – изрёк один.

– И копейку бросать не надо, – поддержал другой.

На участке Чебышев в раздумье погладил бородавку, мне показалось, что она, как котёнок, мурлыкнула и прогнулась от удовольствия.

– Запоминай, – внушительно произнёс он, глядя на меня, как барин на крепостного. – Сначала пойдёшь на четвёртый

этаж, получишь паяльник, пинцет, отвёрточки трёх номеров, молоточек, – отбивал ладонью о стол. – Если Митрофаниха будет в настроении, выдаст без шума и пыли, как говорится… Далее… – Лёшина бородавка кивнула на стеклянные шкафы, стоящие за нашими столами, – вот этот твой будет. А вон видишь, за шкафами Паша сидит, в носу ковыряет. Классное место нашёл, – позавидовал учитель, – никто его там не видит. Пашк?! Тебе двадцать шесть лет, а ты всё в нос лазишь, – стал обличать Чебышев, – кругом своих козюлек навешал. Да, Серёг, зайди к распредам, спецификацию заведи. Будешь записывать, что сделал. Ну, пока всё. Действуй, а я начну работать, – внимательно всмотрелся в прикреплённый к дверце шкафа календарик и пошевелил губами, что-то подсчитывая. – Уже двадцать второе, конец месяца, а мне только-только комплект принесли. У Заева, – кивнул назад, – и сейчас деталей не хватает.

– Зато я после пяти в "Посольский" пойду, – радостно заверил Паша, – а ты здесь вечерить будешь.

Первыми, кого я увидел на четвёртом этаже, были, конечно, двойняшки, сосредоточенно тарабанившие в дверь инструментальной кладовой.

– Передохните пока. Куда вас родина направила?

– На второй участок.

– Значит, соседи – я на первом.

– Теперь ты стучи, – предложили мне.

– Только и осталось. Китайский философ Конфуций предупреждал: "Трудно искать в тёмной комнате чёрную кошку, особенно если её там нет", – поднял вверх указательный палец, как давеча начальник с католической лысинкой.

– Это кто кошка? – ошарашил нас визгливый голос.

Поросячьи глазки с белыми короткими ресницами наливались неукротимой злобой.

Почуствовав запах пороха, двойняшки довольно заулыбались, молчаливо предлагая выкручиваться мне.

– Так кто тут кошка? – маячила передо мной тощая женщина в белом халате, висевшем на ней, как на плечиках вешалки.

Начали собираться любопытные – какое-никакое, а развлечение.

– Вы что к незнакомым мужчинам пристаёте? – миролюбиво поинтересовался у пожилой ведьмы.

– Я пристаю?! – она даже засипела от бешенства. Вся её худоба до краёв наполнилась желчью.

– Это Митрофаниха! – раскрыл глаза двойняшкам, не обращая внимания на тётку.

– Значит, сегодня нам инструмента не видать, – загрустили они.

Видимо, их тоже просветили на эту тему.

– Наберут хулиганов – на улице проходу нет, и сюда пробрались, – визжала та.

Судорога злости свела её губы, и рот стал похож на куриную задницу.

Поглядев на сияющих слушателей, предложил Лёлику с Болеком пройтись с чепчиком – за зрелище надо платить. Дураков не оказалось. Коридор быстро очистился от зрителей. "Знал бы Конфуций, к чему приведёт его умозаключение, – утешился я, – он бы что-нибудь про птицу придумал. Лишь бы не про ворону, конечно".

После обеда Паша, взяв на себя роль гида, провёл меня по цеху. Сразу я, конечно, не запомнил, кто – чем занимается. Наш участок был просто нашпигован пультами, приборами, осциллографами. И всё это, будто голодный зверь, гудело, урчало. Дёргались, как в эпилептическом припадке, стрелки приборов. Словно убегая от опасности, чертила зигзаги световая точка на экране осциллографа. Да-а-а! В сравнении со мной, баран, глазевший на новые ворота, был умнейшим парнем.

На регулировщика приборов – какую же фамилию Пашка называл: то ли Бочкарёв, то ли Башкарёв – я смотрел как на укротителя в цирке, следившего за прирученными, но в любую минуту готовыми выйти из повиновения дикими зверями. Недалеко от Пашки, распространяя запах табака, сидел дед предпенсионного возраста, часто глядевший на большие круглые часы, висевшие на стене, с таким нетерпеливым выражением выцветших глаз, словно до пенсии оставались считанные минуты. Его скулы, обтянутые бледной куриной кожей, казалось, сводила дрожь нетерпения. Из хрящеватого носа выбивались густые заросли, которые запросто можно было спутать с усами. Такие же бакенбарды росли из развесистых ушей. Жидкие, до плеч, волосы свисали из-под чепчика. Куртка пониже воротника была усыпана перхотью. Кого только нет на белом свете…

В удобном закутке, спрятанном за стеллажами с приспособлениями и оборудованием, притаились контролёры – четыре женщины: пожилая, средних лет и две девчонки. Пожилая вязала, средних лет внимательно рассматривала прибор, проверяя внешний вид, две девчонки заинтересованно изучали журнал мод. Трое симпатичных ребят и две женщины, всем около тридцати или чуть меньше, работали напротив меня.

– Сплошной интернационализм. Один русский, другой хохол, а третий – Гиви, – хохотнул Пашка.

Столы расположились в два ряда. За каждым столом стоял стеклянный шкаф – лицо хозяина. У Чебышева, например, всё расставлено по местам и на дверце один лишь календарик. У Пашки – чёрт ногу сломит и вызывающе приклеена водочная этикетка. То же самое, кроме этикетки, у ждущего пенсию соседа. У трёх друзей, насколько я разглядел, средней степени порядок с наклеенными женскими портретами из журнала "Огонёк".

– Ну что, Лёш, домой пора? – расстёгивая пуговицу на куртке, отвлёк вечером от работы учителя.

В ответ он хмыкнул и дробненько рассмеялся, с иронией глядя на меня поверх очков исчерченными кровеносными сосудами глазами.

– Шутишь! Мы с Заевым часика три ещё поработаем. Ему Люська-распред под вечер детали притащила, – позлорадствовал Чебышев. – В "Посольский", в "Посольский" пойду, – передразнил он Пашку. – Трезвость – норма жизни! – патетически воскликнул развеселившийся учитель.

– Главный, ну ты и бородавка! – Пашка грустно припаивал проводок. – Обрадовался, что не одному ему плохо, – кивнул в сторону Чебышева.

К вечеру погода разгулялась. Ветер стих. Медленно кружась, плавно опускались листья. От свежего воздуха закружилась и голова.

Учитель предупреждал, что в цеху "кондиционный" воздух ". "Цех гироскопии. Нужна привычка", – объяснял он. "Пойду пешком", – глядя на толпу, штурмующую трамвай, решил я.

На подходах к дому стал поминать чертей, козлов, ду- раков и работников райисполкома. Когда же моя правая нога заскользила по грязи в сторону и, теряя равновесие, я стал цепляться за ветки тополя, как утопающий за соломинку, то сам поразился искусно составленному предложению, в котором грязь, дерево и нога взаимодействовали со словами, официально не принятыми, но весьма популярными в нашем языке.

Дома первым делом влез на диван и посмотрел на градусник. Как начинались холода, на меня просто бзик находил с этим термометром. Висел он под самым потолком, чтобы Дениска не дотянулся, поэтому проверить температуру было не простым делом.

"Плюс семнадцать, – определил я. – Врёшь, сынок!" – постучал согнутым пальцем по стеклу круглого, с блестящей медной стрелкой градусника. Указующий перст прибора перескочил на шестнадцать градусов.

– Только под пыткой правду говоришь, – попенял ему.

Спрыгнув с дивана, включил плитку и поставил чайник.

На крыльце внимательно исследовал другой градусник, ртутный, который благодаря своей честности был моим любимчиком.

– Ого! Если так дальше пойдёт, скоро заморозки начнутся.

По доскам, набросанным во дворе и исполняющим роль тротуара, добрался до сарая.

Растопив печку, заглянул в хлебницу – хлеба, конечно, не было: "Хоть бы Танюша купила. Позвонить ей забыл, – укорил себя. – А вот и они – услышал шаги на крыльце, – легки на помине".

– Пап, а мне мама вот что купила, – похвалился Дениска, протягивая пирожное.

– Куда пошёл топтать! – поймала его жена. – Сапожки кто будет снимать? Серёженька, сумку с хлебом возьми.

– Танюшечка, умничка ты моя, – ласково поцеловал её в щёку, соврав при этом, что только что собирался сбегать в магазин.

– Не поверю! – жена рассмеялась. – На меня ведь надеялся. Ну, как первый день? – спросила, запахивая халат.

На миг сквозь прозрачный лифчик мелькнули маленькие груди с тёмными сосками.

Я легкомысленно отмахнулся:

– Как и должно быть. Весь день пробегал и даже с одной шишигой поругался.

– Уже? Молодец! – похвалила жена. – В первый же день. Что же будет завтра? Помой руки с Денисом, – расставляя тарелки, попросила она.

– Слушаюсь! – не обращая внимания на негодующее: "Не хочу-у!", поднял сына и понёс к умывальнику. – Видишь, сколько грязи, – назидательно заметил ему, за что тут же был обрызган. – Мамулька, – нежно произнёс я, протягивая расписанную петухами и курами пол-литровую чашку, – плесни маленько в честь начала трудовой деятельности.

– Как же! – отрезала Татьяна. – Событие международного значения… Да ещё такое корыто нашёл! – раскритиковала мою посудину.

– Чашку-то за что? – грустно стал жевать курятину.

– Дениска! – переключилась на сына. – Куда столько сахаришь? Приторный будет.

– Ну и что! Я люблю чай сладкий внутри! – помешивая ложкой, убеждённо ответил Денис.

– Воспитательница жалуется…

Я вопросительно поднял глаза, с грустью наливая чай в пернатую тару.

– С девочкой подрался. Есть, конечно, с кого брать пример, – кинула Татьяна камень в мой огород. – Весь в папу…

– Это как же ты, Денис? – поинтересовался у сына, размышляя, как бы поделикатней ещё раз подкатиться к жене со ста граммами.

– А ну её! – он мрачно хлебнул "сладкий внутри" чай. – Укуснуть меня хотела.

– Понятно. За это вполне можно шлёпнуть! – рассудил я. – Танюш, сколько времени? Сейчас мультик будет, – потеряв надежду остограммиться, заспешил к телевизору.

– Скорее, скорее включай! – торопил прибежавший Денис, устраиваясь на диване.

– Интересный? – выглянула из кухни Татьяна.

– Старый. Семидесятых годов. Но, по крайней мере, можно понять – кто есть кто… Ху есть ху, как говорит наш вождь Михаил Сергеевич Горбачёв. Хочешь, помогу посуду мыть? – отважно предложил жене, – а то вон какая худенькая стала, – подойдя, погладил её плечи, ощущая на языке вожделенную соточку.

– Не подлизывайся, сама вымою. А ты лучше заявление в райисполком напиши. В понедельник на приём идти.

– Да успею… Сегодня четверг только, – взялся за книгу, потеряв всякую надежду.

– У тебя всегда то четверг, то пятница, – тяжело вздохнула Татьяна, – так и будем в этом сарае жить.

"Оставь надежду всяк сюда входящий", – пронеслась в голове мысль об исполкоме.

Квартира была самым больным вопросом моей жены.

Почитав книгу и поглазев в телевизор, обратился к сыну:

– А кому скоро спать?

На такие бестактные вопросы Денис не отвечал. Легче было отработать ещё одну смену на заводе, чем уложить его в постель. После детской телепрограммы "Спокойной ночи, малыши" с видом завзятого шантажиста требовал сказку, и не какую-нибудь, а новую, ещё неизвестную.

– Не расскажешь, не буду спать! – угрожал он.

– Ты что отца терзаешь? – морща лоб и изо всех сил напрягая серое вещёство, выдавал про козлика или аленький цветочек, проклиная в душе флору и фауну, пока, к великой моей радости, Денис не засыпал сном праведника, умиротворённо свернувшись калачиком и подложив соединённые ладошки под щёку.

– Неужели, папа, ты ничего не видишь? – приняв позу одалиски – одну руку положив на выгнутое бедро, другую чуть приподняв вверх, – передо мной стояла Татьяна.

– А-а-а-а! – в восторге дурашливо застонал я, любуясь фигурой жены.

– Серьёзно спрашиваю! – закружилась она, открывая стройные ноги. – Как мне это платье?.. Сегодня на работе одна принесла, – объясняла жена, раскачивая бёдрами, словно манекенщица. – Если подойдёт, завтра надо деньги отдать. Как ты находишь? Было видно, что платье ей нравилось.

И действительно, тонкая, хрупкая фигурка жены казалась удивительно беззащитной и нежной в этом платье: "Как школьница", – подумал я, глядя на счастливую, улыбающуюся жену.

Она в упоении закружилась.

Бывают минуты, когда, вырываясь из пут повседневности, будто попадаешь в другое измерение…

Она кружилась по комнате, и я понял, что сейчас нет ни меня, ни этого дома, только дворец, огромный зал которого расцвечен огнями, и она – королева бала. Замерло всё! Только музыка. Музыка и она. Мощный голос органа поднял в воздух лёгкую фигурку. Лепестки роз плавно опускались сверху. Вселенная стала мала и понятна. Солнце, луна и звёзды кружились рядом…

– Милая!

– Что? – чуть задыхаясь, она остановилась.

– Ты потрясающая в этом платье.

– Правда? – Татьяна улыбнулась. – Значит, брать?

– Без разговора, – убеждённо произнёс я и потёр кулаками глаза.

– Бельма-то натрёшь и свой градусник не увидишь! – с трудом отлепила от глаз мои руки.