Читать книгу: «Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира», страница 14

Шрифт:

– Нет, – ответил Филипп. – Хотя это и могло бы оказаться полезным – породниться с персидским сатрапом, когда я готовлюсь пойти на Азию. Но на все есть свое лекарство.

– Я сожалею о случившемся. Больше такого не повторится. И надеюсь, ты сообщишь мне, каково будет мое место на свадьбе Клеопатры.

– Твое место? Оно будет таким, как и положено наследнику трона, сын мой. Ступай к Евмену. Он все знает. Он продумал церемонию до последних мелочей.

При этих словах Александр страшно покраснел. Ему захотелось обнять отца, как в былое время, когда он уезжал в Миезу, но не удалось перебороть смущения, которое испытывал в его присутствии с того дня, когда их отношения испортились. И все же царевич посмотрел на отца со взволнованным и опечаленным видом, и Филипп понял его.

– А теперь оставь меня, – сказал царь. – Убирайся, мне не до тебя.

– Входи, – сказал Евмен. – Ты обязан увидеть, на что способен твой друг. Эта свадьба станет шедевром всей моей жизни. Царь прогнал всех церемониймейстеров и камергеров и взвалил на меня всю ответственность за организацию. А теперь, – объявил он, распахивая дверь и вводя Александра, – посмотри на наряды!

Царевич оказался в одном из внутренних оружейных складов, почти полностью освобожденном от оружия, чтобы дать место огромному деревянному настилу на козлах, где в масштабе был изображен весь комплекс царского дворца в Эгах с храмами и театром.

Макеты были без крыши, позволяя заглянуть внутрь, где глиняные раскрашенные фигурки изображали различных персонажей, принимающих участие в торжественной церемонии.

Евмен взял со стола указку.

– Вот, – объяснил он, указывая на большой зал под портиком с колоннами. – Здесь состоится бракосочетание. Отсюда начнется грандиозное торжественное шествие. Это будет необычайное зрелище. После церемонии приближенные дамы проводят новобрачную в спальню – для ритуального омовения и причесывания. Тем временем состоится шествие: впереди пронесут статуи двенадцати олимпийских богов; за ними пройдут служители и рядом с ними проследует статуя твоего отца, символизируя его религиозные чувства и его божественную миссию – защищать всех греков. В центре пойдет сам царь в белом плаще и венце из золотых дубовых листьев. Чуть впереди и справа от монарха шествуешь ты в своем достоинстве наследника трона, а слева – новобрачный Александр Эпирский. Вы направитесь в театр – вот сюда. Гости и иностранные делегации при первых лучах рассвета займут места и до появления участников процессии будут развлекаться спектаклем и декламацией знаменитых актеров, специально прибывших из Афин и Сикиона. Среди них будет сам Фессал, которым, говорят, ты очень восхищаешься.

Александр расправил на плечах белоснежный плащ и обменялся быстрым взглядом со своим дядей. Оба шествовали чуть впереди Филиппа, сопровождаемого телохранителями. Царь был в красном хитоне с золотой узорчатой каймой из овалов и пальметты, в роскошном белом плаще, со скипетром из слоновой кости в руке и золотым венцом из дубовых листьев на голове – в точности как статуя, уменьшенную модель которой Евмен показывал Александру в оружейной.

Царские сапожники подобрали ему пару котурнов, как у актера-трагика; скрытые краем одежд, они были разной толщины, чтобы выровнять прихрамывающую походку и усилить внушительность фигуры.

Евмен разместился на деревянных подмостках, воздвигнутых на возвышении среди зрительских мест, и цветными флажками подавал сигналы церемониймейстеру, чтобы координировать грандиозное шествие.

Справа виднелся громадный полукруг, битком набитый народом – казалось невероятным, чтобы на таком тесном пространстве уместилось столько людей, – а дальше, на границе видимости, Евмен различил голову процессии со статуями, чудесно изваянными самыми великими скульпторами; статуи были облачены в настоящие наряды, и на голове у них сверкали золотые венки, а рядом двигались священные птицы: орел Зевса, сова Афины, павлин Геры, тоже выполненные с удивительным реализмом, – казалось, они вот-вот взмоют в воздух.

За ними ступали жрецы со священными повязками на головах и кадилами в руках, а за ними – хор прелестнейших обнаженных мальчиков, распевающих свадебные гимны и аккомпанирующих себе на флейтах и тимпанах. Монарх находился позади всех; чуть впереди шли его сын и шурин-зять, а замыкали шествие шесть царских телохранителей.

Это было великолепное зрелище, а солнце, светившее в этот день чрезвычайно ярко, делало его еще великолепнее. Голова процессии уже входила в полукруг, и статуи богов одна за другой двигались мимо орхестры и выстраивались в ряд перед проскением.

Когда процессия втянулась в арку сбоку от сцены, часть ее скрылась из глаз Евмена и оставалась невидимой до тех пор, пока снова не показалась на солнечном свету, уже внутри театра.

В облаке фимиама проплыли жрецы, за ними – мальчики, танцующие и распевающие эпиталамы Гименею в честь новобрачной. Евмен видел, как они исчезли под аркой и появились с другой стороны под восхищенные возгласы публики.

Теперь под арку заходили Александр Македонский и Александр Эпирский, а за ними – царь Филипп. Как и было предусмотрено сценарием, перед самым входом в арку монарх велел своему эскорту отойти, так как не хотел предстать перед греками в окружении солдат, как тиран.

Евмен видел, как в театре под ликующие аплодисменты появились двое царственных юношей, и тут же царь также скрылся в тени арки. Теперь в хвосте процессии оставалась только вереница телохранителей. Евмен бросил на них рассеянный взгляд – и тотчас присмотрелся повнимательнее: одного не хватало!

Как раз в этот момент в залитом солнцем театре появился Филипп. Догадавшись, что сейчас произойдет, Евмен закричал во все горло, но не смог перекрыть шума толпы. Все случилось мгновенно: недостающий телохранитель вдруг выскочил из тени с коротким кинжалом в руке, бросился на монарха, вонзил ему в бок клинок по самую рукоятку и бросился прочь.

По замешательству на лицах присутствующих Александр понял, что произошло что-то страшное; он обернулся через мгновение после того, как отец получил удар, и увидел, как лицо его побледнело, наподобие маски из слоновой кости на лицах богов. Он видел, как Филипп закачался, держась за бок. На белоснежный плащ хлынула кровь.

Какой-то человек стремительно убегал к дороге, за которой раскинулись широкие луга. Александр бросился к отцу, который опустился на колено. Александр Эпирский, пробегая мимо, крикнул:

– Держите этого человека!

Александр успел подхватить царя, прежде чем тот упал в пыль, и прижать к себе. Кровь пропитывала одежду и обагряла руки царевича.

– Отец! – кричал он сквозь рыдания, прижимая его к себе крепче. – Отец, нет!

И Филипп ощутил на своих обескровленных щеках его жгучие слезы.

Небо над ним взорвалось мириадом светящихся точек, а потом вдруг разом погасло. В этот момент он снова увидел, как стоит посреди погруженной в полумрак комнаты, прижимая к груди новорожденного младенца. Он почувствовал мягкую кожу ребенка на своей колючей щеке, прикосновение нежных детских губ к изборожденному шрамами плечу, вдохнул сильный запах пиерских роз… прежде чем погрузился во мрак и безмолвие.

Глава 38

Беглец во всю прыть бежал к деревьям, где его поджидали какие-то люди, несомненно сообщники, которые тоже бросились бежать, как только заметили погоню.

Оставшись один, убийца обернулся и понял, что попался. Александр Эпирский настигал его с мечом в руке, крича:

– Хватайте живым! Хватайте живым!

Убийца снова пустился бежать со всех ног и, подбежав к коню, вскочил было на него, но зацепился за лозу и грохнулся на землю. Он успел подняться, однако стражники были уже рядом и, обрушив на беглеца десятки ударов, убили его на месте.

Увидев происшедшее, эпирский царь закричал вне себя:

– Идиоты! Вам было сказано: хватайте живым!

– Но он был вооружен, государь, и пытался сопротивляться.

– Гонитесь за прочими! – велел царь. – Гонитесь за прочими и задержите их!

Тем временем подоспел Александр, весь в крови Филиппа.

Он посмотрел на убийцу, потом на эпирского царя и заявил:

– Я его знаю. Его звали Павсаний, это один из телохранителей отца. Разденьте его, прибейте к столбу у входа в театр и оставьте гнить там, пока не останутся одни кости.

Между тем вокруг трупа собралась толпа: зеваки, царские стражники, военные и иностранные гости.

Александр вместе с зятем тут же вернулся в быстро опустевший театр, где нашел свою сестру Клеопатру; все еще в свадебном наряде, она безудержно рыдала над бездыханным телом отца. Поодаль Евмен с мокрыми глазами, прижав руку ко рту, качал головой, словно все еще не мог поверить в происшедшее. Царица Олимпиада, которую ожидали с утра, так и не прибыла.

Александр приказал трубить сбор всем находящимся поблизости боевым частям, распорядился унести тело отца и подготовить его к погребению, велел проводить Клеопатру в ее палаты и принести ему и его зятю доспехи.

– Евмен! – крикнул царевич другу, выводя того из оцепенения. – Отыщи царскую печать и принеси мне. И быстро пошли эстафету, чтобы сообщить Гефестиону, Пердикке, Селевку и прочим: пусть ждут меня в Пелле до исхода завтрашнего вечера.

Принесли доспехи. Оба Александра облачились в панцири и поножи, опоясались мечами и в сопровождении сводного отряда направились сквозь толпу – занимать дворец. Все присутствующие члены царской семьи были взяты под надзор и отправлены по домам, за исключением Аминты, который тоже надел доспехи и явился под командование Александра:

– Можешь рассчитывать на меня и мою преданность. Я не хочу, чтобы пролилась новая кровь.

– Благодарю тебя, – ответил Александр. – Я не забуду этого поступка.

Городские ворота заняли дозоры щитоносцев и конные отряды. Филота по собственной инициативе прибыл во дворец и поступил под командование Александра.

Во второй половине дня Александр, вместе с эпирским царем и своим двоюродным братом Аминтой, в доспехах, царском плаще и диадеме, выступил перед собранным войском. Его обращение прозвучало громко и ясно.

Командиры приказали трубить в трубы, а воины прокричали приветствие:

– Да здравствует Александр, царь македонян!

Потом, по другому сигналу, они долго били копьями в щиты, наполнив дворцовые портики оглушительным грохотом.

Александр приказал приготовить Буцефала и готовиться к отъезду. Он подозвал Евмена и Каллисфена, тоже присутствовавших на церемонии.

– Евмен, ты займись телом моего отца. Пусть его омоют и набальзамируют, чтобы сохранить до торжественного погребения. Погребение тоже организуй сам и встреть мою мать, она должна вот-вот приехать. Потом вызови архитектора – пусть начинает работу по сооружению царской гробницы. Каллисфен, ты останься здесь и займись исполнителем преступления. Разыщи его друзей и сообщников, разузнай о его передвижениях в последние часы, допроси стражников, убивших его вопреки приказу моего зятя. Если понадобится, примени пытки.

Евмен вышел вперед и протянул Александру маленький ларец:

– Царская печать, государь.

Александр взял из ларца перстень и надел на палец.

– Ты любишь меня, Евмен? Ты верен мне?

– Конечно, государь.

– Тогда зови меня по-прежнему Александром.

Он вышел на площадь, вскочил на Буцефала и, оставив Эги на Филоту, вместе с зятем отправился в Пеллу, чтобы воссесть на трон Филиппа и показать придворной знати, кто их новый монарх.

К этому времени театр уже совершенно опустел. Остались лишь статуи богов, в сумятице едва не сброшенные с пьедесталов, и статуя Филиппа, меланхолично смотрящая перед собой в меркнущем свете заката, как забытое божество.

Вдруг, с наступлением темноты, словно из ничего материализовалась какая-то фигура: человек с накрытой плащом головой вышел на пустынную арену и долго рассматривал пятна крови на земле, потом отвернулся и прошел под арку сбоку от сцены.

Его внимание привлек металлический предмет, окровавленный и почти невидный в песке. Человек наклонился и стал рассматривать его маленькими серыми, чрезвычайно подвижными глазами, потом подобрал и спрятал в складках плаща.

Он вышел на открытое место и остановился перед столбом с прибитым телом убийцы, которое уже окутал мрак. За спиной послышался голос:

– Дядя Аристотель, не ожидал увидеть тебя здесь.

– Каллисфен. День, предназначенный для радости, закончился так печально.

– Александр надеялся обнять тебя, но цепь событий…

– Знаю. Мне тоже очень жаль. Где он теперь?

– Во главе войска скачет в Пеллу. Хочет предотвратить всякую возможность переворота со стороны определенных группировок среди знати. Но как ты, почему ты здесь? Это не веселый спектакль.

– Цареубийство – всегда критическая точка в развитии событий человеческой жизни. И в каком-то смысле сбылось предсказание Дельфийского оракула: «Бык увенчан, конец близок, жертвователь готов». – И, повернувшись к трупу Павсания, философ проговорил: – Вот он, жертвователь! Он и сам не думал, что таков будет эпилог этого пророчества!

– Александр попросил меня расследовать это преступление. Попытаться раскрыть, кто мог стоять за убийством его отца. – Издалека, из закоулков дворца, доносилось заунывное пение плакальщиц. – Все кажется таким бессмысленным…

– Здесь и таится ключ к разгадке преступления, – сказал Аристотель, – в этой бессмысленности. Какой убийца выбрал бы такую пошлую форму убийства – в театре, словно это сцена из трагедии, сыгранная на самом деле, с настоящей кровью и… – он вытащил из складок плаща металлический предмет, – настоящим мечом. А точнее сказать, кельтским кинжалом.

– Необычное оружие… Но вижу, ты уже начал свое расследование.

– Любопытство – ключ к познанию. Что нам известно о нем? – спросил Аристотель, снова указывая на труп.

– Не много. Его звали Павсаний, он родом из Линкестиды. В стражу он был зачислен из-за своих физических данных.

– К сожалению, он больше ничего не сможет сказать, и это определенно было частью плана. Ты допросил убивших его солдат?

– Одного-двух, но ничего особенного не узнал. Все утверждают, что не слышали приказа Александра не убивать его. В ярости за смерть господина, ослепленные злобой, они закололи преступника, а он даже не пробовал сопротивляться.

– Возможно. Но с той же степенью вероятности это может оказаться неправдой. А где эпирский царь?

– Отбыл вместе с Александром в Пеллу.

– Стало быть, отказался от брачной ночи с молодой женой.

– По двум причинам, и обе они понятны: чтобы поддержать шурина в критический момент наследования и из уважения к трауру Клеопатры.

Аристотель приложил палец к губам, чтобы племянник замолчал. Вдали послышался стук копыт скачущей галопом лошади. Звук приближался.

– Пошли, – сказал философ. – Скроемся отсюда. Не зная, что за ними наблюдают, люди держатся свободнее.

Судя по стуку копыт, галоп сменился шагом, а потом звук совсем затих. Какая-то фигура в черном плаще соскочила на землю, подошла к прибитому к столбу трупу и откинула капюшон, открыв длинные волнистые волосы.

– Небесные боги, да ведь это Олимпиада! – прошептал на ухо дяде Каллисфен.

Царица приблизилась к мертвецу, что-то вытащила из складок своего плаща и поднялась на цыпочки. Когда она удалилась обратно к своему эскорту, на шее Павсания остался венок из цветов.

– О Зевс! – воскликнул Каллисфен. – Но теперь…

– Теперь ясно, ты хочешь сказать? – покачал головой Аристотель. – Ничего подобного. Если бы это царица подослала убийцу, не кажется ли тебе, что она бы не позволила себе такого жеста на глазах у своего эскорта, к тому же прекрасно отдавая себе отчет в том, что кто-то, вероятно, присматривает за трупом Павсания?

– Но если это так, то она может вести себя таким абсурдным образом именно для того, чтобы натолкнуть меня на заключение, которое ее оправдает.

– Верно, но в любом случае лучше попытаться понять причины, толкнувшие человека на преступление, чем ломать голову над тем, кто и что думает о том, что подумают окружающие, – заметил Аристотель. – Разыщи какую-нибудь лампу или факел. Пойдем осмотрим место, где убили Павсания.

– Но не лучше ли дождаться дневного света?

– Прежде чем рассветет, еще многое может случиться. Я подожду тебя там.

И философ направился к рощице дубов и вязов, где состоялась расправа над цареубийцей.

Глава 39

Гефестион, Птолемей, Селевк и Пердикка, все четверо в доспехах, усталые и взмокшие, прибыли с наступлением ночи. Они поручили своих коней прислуге, а сами поднялись по дворцовой лестнице в зал советов, где их дожидался Александр.

Леоннат и Лисимах не смогли прибыть до следующего дня, так как находились в Ларисе, в Фессалии.

Стража провела их в комнату, где уже находились Александр, Филота, стратег Антипатр, Александр Эпирский, Аминта и несколько командиров фаланги и конницы гетайров. Все, включая царя, были в доспехах и держали перед собой на столе мечи и шлемы – признак того, что ситуация все еще оставалась критической.

Александр, взволнованный, встал им навстречу:

– Друзья мои, наконец-то все мы снова вместе!

За всех ответил Гефестион:

– Мы в отчаянии от смерти Филиппа и глубоко скорбим. То, что он отправил нас в изгнание, сейчас никак не влияет на наши чувства. Мы запомнили его как великого государя, доблестного воина и мудрого правителя. Для нас он был как отец, суровый и строгий, но также и великодушный, способный на благородные порывы. Мы оплакиваем его с искренней скорбью. Это страшное событие, но теперь тебе предстоит собрать его наследство, и мы признаем тебя его преемником и нашим царем.

Сказав все это, он подошел и расцеловал Александра в обе щеки; остальные проделали то же. Потом они приветствовали царя Александра Эпирского и остальных присутствующих и заняли свои места за столом.

Александр продолжил свою речь:

– Известие о смерти Филиппа разнеслось повсюду в считаные дни, так как убийство произошло на глазах у тысяч людей и вызвало ряд труднопредсказуемых откликов. Мы должны действовать с такой же быстротой, чтобы не допустить ничего, что могло бы ослабить государство или разрушить что-либо созданное моим отцом. Мой план таков: нужно собрать сведения о состоянии северных границ, о реакции наших недавних союзников – афинян и фиванцев и… – он бросил многозначительный взгляд на Филоту, – о намерениях военачальников, командующих нашим экспедиционным корпусом в Азии, – Аттала и Пармениона. Поскольку они располагают пятнадцатитысячным войском, стоит заняться этим немедленно.

– Что ты думаешь делать? – спросил Филота с некоторым опасением.

– Я не хочу ставить кого-то из вас в затруднительное положение: я направлю сообщение одному греку по имени Гекатей, который служит нам в районе Проливов, командуя небольшим отрядом. Я также решил освободить Аттала от командования, и вы несомненно понимаете почему.

Никто не высказал возражений: все живо хранили в памяти сцену, случившуюся год назад на свадьбе Филиппа.

– Надеюсь, – говорил Александр, – что ситуация скоро прояснится. Кто-то, возможно, подумает, что после смерти царя Филиппа можно что-то из сделанного обратить вспять. Нам предстоит убедить таковых в их заблуждении. Только после этого мы сможем продолжить дело моего отца.

Александр замолчал, и в этот момент все осознали, что время замерло и в этом помещении готовится будущее, которого никто не представляет. Юноша, прошедший у Филиппа годы суровой школы, теперь сидел на троне Аргеадов. Разрушительная мощь, которую доселе он видел лишь в героях поэм, теперь находилась в его руках.

Александр передал командование частями фаланги и гетайров своим друзьям, царский дворец оставил на Гефестиона, а сам вместе с царем Эпира отправился в Эги, где его отец все еще ожидал погребения и где следовало выполнить множество неприятных обязанностей.

На полпути им повстречался гонец от Евмена со срочным донесением.

– Какая удача, что я встретил тебя, государь! – воскликнул он, протягивая запечатанный свиток. – Евмен хотел, чтобы ты прочел это немедленно.

Александр взял донесение и пробежал глазами по лаконичным фразам:

Евмен – Александру, царю македонян

Здравствуй!

Сын Эвридики обнаружен в колыбели мертвым, и я опасаюсь за жизнь его матери.

Царица Олимпиада прибыла во дворец в ту ночь, когда ты уехал.

Необходимо твое присутствие здесь.

Береги себя.

– Моя мать прибыла вскоре после нашего отъезда. Ты знал об этом? – спросил Александр своего зятя.

Эпирский царь покачал головой:

– Нет, она мне ничего не говорила, когда я покидал Бутрот. Я не думал, что она действительно собирается присутствовать на церемонии. Для нее это было бы еще одно оскорбление. Она думала, что таким образом Филипп полностью ее устраняет, так как после женитьбы я и без нее гарантировал безопасность его западных границ. Не могу представить себе, почему она решила приехать в Эги.

– Как бы то ни было, теперь она там и уже предприняла серьезные шаги. Поспешим же, пока не случилось чего-нибудь непоправимого, – сказал Александр и пустил Буцефала в галоп.

Они прибыли на следующий вечер, к заходу солнца, и еще издали услышали во дворце душераздирающие крики. На пороге их встретил Евмен:

– Она кричит так уже два дня. Говорит, что это твоя мать убила ребенка. И не хочет расставаться с мертвым тельцем. Но уже прошло время, и ты понимаешь…

– Где она?

– В южном крыле. Пошли.

Александр сделал знак своим телохранителям следовать за собой и пошел через дворец, где повсюду стояли вооруженные солдаты. Среди них было много эпирцев из эскорта его зятя.

– Кто их сюда поставил?

– Царица, твоя мать, – запыхавшись, ответил Евмен, шагавший чуть позади Александра.

Рыдания становились все громче. Временами они вдруг сменялись хриплыми криками или продолжительными всхлипываниями.

Подойдя к двери, Александр без колебаний открыл ее. Увиденное ужаснуло его. В углу со спутанными волосами, с красными распухшими глазами и остановившимся взглядом лежала Эвридика. К груди она прижимала бесчувственное тело ребенка. Голова и ручки малыша запрокинулись назад, и синюшный цвет их говорил, что уже началось разложение.

Одежды на матери были разодраны, волосы запачканы кровью, лицо, руки и ноги покрыты синяками. Во всей комнате стоял тошнотворный запах пота, мочи и разложения.

Закрыв глаза, Александр на мгновение вызвал в памяти образ Эвридики во всем ее великолепии, когда она восседала рядом с царем, его отцом, – любимая, заласканная, вызывающая у всех зависть, – и ощутил, как его охватывает ужас, а в груди и жилах на шее закипает ярость.

Он повернулся к Евмену и спросил с еле скрываемой злобой:

– Кто это сделал?

Друг молча потупился.

Александр снова прорычал:

– Кто это сделал?

– Не знаю.

– Немедленно вызови кого-нибудь, пусть займутся ею. Вызови моего врача Филиппа, пусть позаботится о ней, пусть приготовит что-нибудь успокоительное.

Он двинулся прочь, но Евмен задержал его:

– Она не хочет расставаться со своим ребенком. Что делать?

Александр остановился и повернулся к молодой женщине, которая, как испуганный зверь, еще глубже забилась в угол.

Он тихо подошел к ней, опустился на колени и заглянул ей в глаза, слегка склонив голову набок, чтобы смягчить силу своего взгляда. Потом протянул руку и нежно погладил ее по щеке.

Эвридика закрыла глаза, прислонила голову к стене и издала долгий горестный вздох.

Александр протянул руки и прошептал:

– Дай его мне, Эвридика, дай мне малыша. Он устал, разве ты не видишь? Нужно положить его поспать.

Две крупных слезы медленно скатились по щекам молодой женщины до уголков ее губ.

– Поспать… – пробормотала она и разжала руки.

Александр осторожно взял малыша, словно тот в самом деле уснул, и вышел в коридор.

Евмен между тем привел какую-то женщину из прислуги.

– Я возьму его, государь, – тихо сказала она.

Александр передал ей трупик:

– Положи его рядом с моим отцом.

– Зачем? – крикнул Александр, распахивая дверь. – Зачем?

Царица Олимпиада встала и пылающим взглядом уставилась на него:

– Ты посмел войти ко мне при оружии?

– Я – царь македонян! – вскричал Александр. – И вхожу куда захочу! Зачем ты убила ребенка, зачем так варварски обошлась с его матерью? Кто тебе велел это сделать?

– Ты – царь македонян именно потому, что этот ребенок мертв, – бесстрастно ответила Олимпиада. – Может быть, ты не хотел этого? Ты забыл, как страдал, когда испугался потерять милость Филиппа? Забыл, что говорил Атталу в день свадьбы твоего отца?

– Не забыл, но я не убиваю младенцев и не зверствую над беззащитными женщинами.

– У царя нет выбора. Царь может быть только один, и не существует никакого закона, утверждающего, кто именно должен наследовать трон. Группа знати могла бы взять малыша под свою опеку и править от его имени до его совершеннолетия. Что бы ты делал в таком случае?

– Я бы стал сражаться за трон!

– И сколько бы крови пролил при этом? Ответь! Сколько вдов ты заставил бы плакать по погибшим, сколько матерей и сыновей погибли бы преждевременно, сколько полей было бы выжжено, сколько сел и городов предано огню и мечу? Держава, построенная твоим отцом, пришла бы в упадок!

Александр овладел собой, лицо его помрачнело, словно побоище, предотвращенное преступлением его матери, вдруг отяготило его и чужое горе навалилось на его душу.

– Значит, это судьба, – ответил он. – Такова судьба мужчины – допускать зверства, болезни, страдания и смерть, прежде чем кануть в ничто. Но в его силах, в его власти и в его воле при каждой возможности действовать благородно и проявлять милость. Это единственное достоинство даруется ему, пока он существует, и это единственный свет перед мраком бесконечной ночи…

Глава 40

На следующий день Евмен объявил Александру, что гробница для его отца готова и что можно устраивать погребение. На самом деле в невероятно сжатые сроки была завершена лишь первая часть огромного склепа. Предусматривалось впоследствии строительство еще одного помещения – для всяких ценных предметов, чтобы сопроводить великого владыку в потусторонний мир.

Пышно разодетого, в венке из золотых дубовых листьев, солдаты положили Филиппа на костер, и два батальона фаланги и эскадрон верховых гетайров отдали ему почести.

Погребальный костер залили чистым вином, прах и кости завернули в пурпурно-золотую ткань в форме македонской хламиды и положили в массивный золотой гроб на ножках в виде львиных лап, со звездой Аргеадов на крышке.

Внутрь гробницы поместили панцирь из железа, кожи и золота, который царь надевал при осаде Потидеи, пару бронзовых поножей, золотой колчан, покрытый позолотой парадный деревянный щит, украшенный в центре вырезанной по слоновой кости вакхической сценой. Его оружие – меч и наконечник копья – бросили в огонь на алтаре, а потом, согласно ритуалу, согнули, чтобы никто больше не мог ими воспользоваться.

Александр возложил собственные дары: великолепный массивный серебряный кувшин с ручкой, украшенной бородатой головой сатира, и серебряный кубок чудесной красоты, с двумя ручками, легкий, почти невесомый.

Вход в гробницу закрыли огромной мраморной двустворчатой дверью меж двух дорических полуколонн, воспроизводивших вход в царский дворец в Эгах, а византийскому художнику было поручено расписать архитрав великолепной сценой охоты.

Царицы Олимпиады не было на похоронном ритуале, она не хотела возлагать никаких даров на погребальный костер или в гробницу мужа. Не хотела она и встречаться с Эвридикой.

Когда солдаты закрыли мраморные двери, Александр заплакал: он любил отца и чувствовал, что за этими створками навсегда похоронена его юность.

Эвридика отказывалась от пищи и осталась умирать от голода вместе с маленькой Европой, отвергая любые снадобья врача Филиппа.

Для нее Александр тоже возвел великолепную гробницу и велел поставить внутри мраморный трон, которым отец пользовался, когда под дубами в Эгах вершил правосудие, – прекрасный, украшенный золотыми грифонами и сфинксами, с великолепным изображением квадриги лошадей на спинке. Выполнив свои обязанности, с душой, полной печали, Александр вернулся в Пеллу.

Антипатр был военачальником из старой гвардии Филиппа, преданным трону и заслуживающим полного доверия. Александр поручил ему проследить за миссией Гекатея в Азии, под боком у Пармениона и Аттала, и с нетерпением ждал ее исхода.

Он знал, что северные варвары, трибаллы и иллирийцы, недавно покоренные отцом, могут в любой момент восстать, и понимал, что греки приняли условия Коринфского мира только вследствие разгрома при Херонее и что все его враги, и прежде всего Демосфен, еще живы и вовсю действуют. Но следовало принимать во внимание и то, что Аттал и Парменион контролируют Проливы и стоят во главе экспедиционного корпуса силой до пятнадцати тысяч воинов.

И мало того, пришло известие, что персидские агенты установили контакты с афинянами из антимакедонской партии и предложили им серьезную финансовую помощь золотом для разжигания возмущений.

Существовало множество факторов нестабильности, и если бы все эти угрозы проявились одновременно, новый монарх мог не устоять.

Первый ответ на его запросы пришел к началу осени: Антипатр просил у царя немедленной аудиенции, и Александр принял его в бывшем кабинете своего отца. Старый полководец, хотя и был солдатом с головы до кончиков ногтей, не любил демонстрировать свое положение и обычно одевался, как простой горожанин. Это говорило о его уравновешенности и уверенности в себе.

– Государь, – сказал он, войдя, – вот какое сообщение пришло из Азии: Аттал отказался сложить полномочия и вернуться в Пеллу; он оказал вооруженное сопротивление и был убит. Парменион заверяет тебя в своей преданности.

– Антипатр, я хотел бы знать, что ты действительно думаешь о Парменионе. Тебе известно, что его сын Филота здесь, во дворце. В некотором смысле его можно считать моим заложником. Не в этом ли, по-твоему, кроется причина его заверений в верности?

– Нет, – без колебаний ответил старый стратег. – Я хорошо знаю Пармениона. Он привязан к тебе и всегда тебя любил, еще когда ты был маленьким и залезал на колени к отцу во время военных советов в царской оружейной палате.

Александру вдруг вспомнился стишок, который он распевал каждый раз, увидев седые волосы Пармениона: