Читать книгу: «В городе белых ночей», страница 2

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первое по-настоящему опасное испытание мне выпало пройти в шестнадцатилетнем возрасте, на стороне далече, без всякой надежды на помощь от родных. В этом остросюжетном приключении участвовали лошади, бандиты, легендарная тюрьма "Кресты" и советский уголовный суд.

До 1973 года, в котором первокурсники Ленинградского университета, возвращавшиеся домой с сельхозработ, погибли под перевернувшимся грузовиком, порядок в Ленинграде был таков, что сразу после зачисления новоиспечённые студиозусы отправлялись на работы в подшефные совхозы, сроком на месяц. Мы, первокурсники Ленинградского политехнического института, призыва 1972 года, выехали на Карельский перешеек, в совхоз «Красный сеятель» Всеволожского района, "на картошку", то есть для уборки картофеля.

Жили мы в бревенчатых бараках, мальчики и девочки раздельно, спали на нарах. Руководитель отряда выбрал меня в качестве «горниста» по нашему мужскому бараку. За неимением горна, я использовал гитару, на которой максимально громким голосом каждое утро исполнял песню барабанщика «Встань пораньше!»

Публика не роптала. Первое время погода была сносная, но постепенно холодало и дождик накрапывал всё чаще. Одежда у меня была неподходящая, слишком лёгкая, что могло бы для меня кончиться плохо, но наша кураторша, Галина, молодая, весьма привлекательная женщина, которая мне симпатизировала, выдала мне солдатский бушлат, чем спасла меня от неминуемой простуды. К тому же я сделал для себя открытие: если становилось совсем грустно и ужасно зябко, можно было закурить (до этого я не курил), и наступало состояние эйфории, в котором многое можно было вытерпеть. Курили мы болгарскую «Шипку» – короткие, рыхлые сигареты без фильтра, самые дешёвые, но табак был настоящий, турецкий. Спиртные напитки, даже пиво, никто не употреблял, не было заводил, да и желания.

В те дни, совершенно для меня неожиданно, я оказался вовлечён в события, ставшие для меня, как представителя мужского рода, серьёзным испытанием. Оба были связаны с лошадьми.

Первое из них оказалось строго индивидуальным, пришлось рассчитывать только на себя. В отряде существовала должность водовоза. Им назначили Лёшу, парнишку из Биробиджана, который был со мной в приятельских отношениях. По какой-то причине ему нужно было отъехать. На время отсутствия он попросил назначить на его должность меня. Никакого опыта общения с лошадьми у меня не было.

Воду возили в огромной железной бочке, тащила её смирная кобыла с жеребёнком, который неотступно следовал за матерью. Никакого опыта общения с лошадьми у меня не было. Явившись рано утром на конюшню, я получил от конюха, весьма вредного старикашки, короткий урок как запрягать лошадь в повозку. Угрюмый, желчный конюх был ингерманландским финном, представителем народа, который с незапамятных времён жил в этих местах, но перед Советско-финской войной 1939-1940 годов поголовно был выселен в Сибирь. Теперь я понимаю, что, скорее всего, он мне, как русскому, не симпатизировал, да и лошадей не любил. У жеребёнка почему-то была пробита голова и даже повязки не было, кобыла-мать, конечно, переживала, постоянно на него оглядывалась.

***

Второй визит в совхоз «Красный сеятель» я нанёс спустя ровно двадцать лет, уже в новом качестве. И застал всё то же безобразие, особенно меня поразил вид телят, стоящих в телятнике по брюхо в жидком навозе. В этот раз я уже кое-что мог поправить и добился увольнения тогдашнего директора совхоза.

***

Сделав одну ходку с водой, я привязал лошадь у столовой и пошёл выпить чайку. Вернувшись, к ужасу своему, увидел такую картину: вся упряжь сползла со спины на голову лошади и придавила её до самой земли. Видимо, конюх слабовато всё закрепил, кобыла пыталась пощипать травки и её накрыло. Подскочив к бедному животному, я вмиг её разнуздал и освободил. При этом выяснилось, что под чересседельником у несчастной лошадки были натёрты застарелые глубокие раны.

Так я оказался перед абсолютно свободной, несчастной кобылой с грудой упряжи, которую никогда в жизни не держал в руках. Тем не менее, с Божией помощью, справился, запряг по всем правилам, достаточно быстро.

По дороге к пункту назначения с тяжёлой бочкой был довольно крутой спуск, где лошадь корячилась очень осторожно. Если бы упряжь соскочила в тот момент, последствия и для меня, и для лошадки могли бы быть весьма печальными. Не помню, пожаловался ли я на конюха. В те времена это было не принято. В наши дни наказал бы мерзавца, по справедливости.

Второе происшествие оказалось намного более серьёзным и кончилось для меня посещением знаменитой питерской тюрьмы «Кресты».

В одну из ночей в студенческом лагере мы были разбужены криками, шумом и женским визгом. Выглянув из барака, я увидел такую картину: в дверь соседнего, женского барака ломились пьяные парни. Это были местные, которые пришли «знакомиться с девочками". Я и несколько других ребят ринулись на выручку. Увидев нас, хулиганы отбежали от двери и, изрыгая проклятия, вскочили на коней, на которых прибыли в лагерь. Осмотревшись и осмелев, они увидели, что защитников немного и начали задирать нас и наезжать конями, разворачивая их к нам задом, заставляя коней брыкаться. Очень хорошо помню копыто лошади, мелькнувшее в паре сантиметров от моего лица. Выскочило нас всего человек десять, но, оглянувшись вокруг, я увидел только нашего руководителя и ещё одного студента. Остальные ретировались в барак. Тогда наш руководитель, молодой преподаватель не из робкого десятка, выхватил тяжеленное полено из поленницы и метнул в одного из всадников. Мы с другим студентом последовали его примеру. Несколько попаданий оказались весьма удачными, и бандиты дрогнули. Атаку удалось отбить.

Утром было разбирательство. Вожак хулиганов оказался ранее судимым и его упекли в «Кресты», куда меня позже вызвали для опознания, а по возвращению в город я выступил свидетелем на суде, единственным из студентов, кто на это согласился. Так я впервые познакомился с системой правосудия в СССР. В том далёком году ещё не было либерального законодательства, равно как и хитроумных приёмов защиты на судебном процессе. В наши дни, при определённых условиях, я вполне мог из свидетеля превратиться в обвиняемого, ибо русское полено снаряд не шуточный.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ленинградский политехнический институт в 1970-х годах котировался во всём мiре достаточно высоко. Он стал для меня прекрасной школой и проверкой моих личных возможностей, дал мощный толчок моему развитию как личности.

Комплекс зданий института был возведён лучшими архитекторами и строителями Петербурга в 1900-1905 годах. Н-образная конфигурация главного здания и его внутренняя планировка, при которой все лекционные аудитории выходят на юго-запад, позволяют максимально использовать естественное освещение. Все корпуса института поражают своим простором, высотою и светом. Сильное впечатление на меня производили огромные, залитые дневным светом коридоры, просторные аудитории. В те годы Политех, несомненно, намного превосходил все остальные вузы Ленинграда по техническим параметрам и оснащённости оборудованием.

Студгородок на Лесном проспекте, (койко-место, 4 человека в комнате), был вполне приличным, спокойным и безопасным. Там была отличная столовая и даже кинотеатр только для студентов. (Кстати, позже мне пришлось ещё раз в этом городке пожить, в 1983-84-м годах, уже с семьёй. В том же самом корпусе, на том же этаже, но занимали уже четыре комнаты).

Уровень обучения на факультете был высочайшим, требования жёсткие, но я справлялся довольно легко. Выручала хорошая память, особенно зрительная. Перед экзаменом я тщательно и максимально красиво переписывал лекции (если собственных записей не хватало, дополнял из лекций однокашников и из учебников) в новую тетрадь, используя разноцветные чернила и потом заучивал наизусть, 48 листов мелким, убористым почерком, ряды сложнейших формул и доказательств теорем. Сейчас в это трудно поверить, но на это уходило всего 2-3 дня, точнее суток. Компьютеров и калькуляторов ещё не было, все вычисления производили с помощью логарифмической линейки. Чертёж какого-нибудь машиностроительного узла на ватмане, который предполагалось чертить месяц, на кульмане, я вычерчивал на кухонном столе за ночь. При этом требования к чертежам были весьма высокие, необходимо было соблюдать толщину линий, шрифты и так далее.

Я благодарен Политеху за то, что там меня быстро и на всю жизнь научили умению мыслить организованно, во всём быть точным, пунктуальным, напряжённо работать головой столько, сколько это необходимо, с максимальной нагрузкой.

Стипендии в 40 рублей вполне хватало на все мои нужды, я ни в чём не нуждался и переводов от мамы не получал, ей ещё моего младшего брата поднимать нужно было. Одежда моя была самая простецкая, всё что имел носил на себе. Что-то современное, молодёжное, например простую спортивную куртку или модельные туфли, купить в магазине было невозможно. Модные вещи иностранного производства покупали у фарцовщиков, за большие деньги, которых у меня не было.

1972–1973 годы проходили под знаком молодёжного бурления по всему мiру. Война во Вьетнаме подходила к концу, для СССР к победному. 27-го января 1973 года американцы с позором проиграли войну во Вьетнаме и поспешно бежали. Социалистический лагерь побеждал по всем направлениям.

В Политехе училось много вьетнамцев. В силу военных обстоятельств у себя на родине, они не могли получить требуемой подготовки и были не в состоянии справляться с учебной нагрузкой политеха. К ним относились с пониманием, обращались как с детьми. А советские студенты, не без помощи рок-музыкантов, симпатизировали простым американским парням, напрасно гибнущим во Вьетнаме. Именно в 1972-1973 годах рок-музыка достигла своего апофеоза. Европоцентризм, который агрессивно культивировался в России с начала 18 века, оказался намного сильнее классового сознания и идеологии марксизма-ленинизма, которые к тому времени уже выродились и стали анахронизмом. Яркий пример настроений того времени – прекрасная песня в исполнении ленинградской рок-группы «Поющие гитары» под названием «Был один парень, и он, как я, любил и «Битлз» и «Роллинг стоунз». На нашем факультете студенты-старшекурсники поставили спектакль из жизни американских студентов-бунтарей, меня тоже вовлекли, на заднем плане.

За всю историю сосуществования русского и американского народов не было подобного периода взаимной симпатии и понимания между молодыми людьми двух стран. Это был шанс создать справедливый мiровой порядок, основанный на реальных ценностях, без политиканства. Идеологическую битву между социалистическим и капиталистическим блоками в 1950-1970-х выиграли не пропагандисты и не идеологи, победу одержали рок-музыканты, волшебная сила искусства, которую коммунисты не понимали и отвергали. Человечество тогда получило благословенные пятнадцать лет, которые начались после окончания Карибского кризиса и закончились с началом Афганской войны. Впервые в достоверной истории на протяжении этих пятнадцати лет продержалось более-менее устойчивое доверие народов к друг-другу с твёрдым намерением мирно сосуществовать и сотрудничать, уверенность в том, что новая мiровая война никогда больше не разразится. События мiрового масштаба, олимпиады, чемпионаты мiра, генеральные ассамблеи ООН проходили с великим энтузиазмом и большими надеждами на лучшее будущее. Вера в честность, олимпийские идеалы, справедливость, равноправие и здравый смысл, авторитет Организации Объединённых Наций ещё не были подорваны. Принципиально новое, мыслящее независимо поколение "бумеров", самое многочисленное в истории человечества, формировало наиболее активную часть населения Земли, "молодёжь" и, соответственно, студенчество, что нервировало старшие поколения, вселяло в них страх перед грядущими переменами.

Многие молодые люди в Питере уже ходили в джинсах, с длинными волосами, курили американские сигареты, слушали фирменные "пласты", сиречь пластинки с рок-музыкой. За длинные волосы в Политехе преследовали, могли даже отчислить, что было довольно глупо. Джинсов у меня не было, по причине бедности (они тогда стоили целой студенческой месячной стипендии), но от этого я не страдал.

В стране уже остро чувствовался когнитивный диссонанс между достигнутым уровнем развития науки и техники и техническим оснащением повседневной жизни людей. Например, нельзя было иметь в личном пользовании пишущие машинки, копировальные аппараты. Интерес к современной технике, к жизни в развитых странах был огромный.

В декабре 1972 года я с близкими друзьями попал на первую в СССР научно-техническую американскую выставку Research and Development USA, которая выставлялась в павильоне на территории Ленинградской гавани. Выставка нам понравилась. Посвящена она была в основном освоению космоса и новейшим разработкам для улучшения жизни людей, вплоть до электрических кофейников и кухонных комбайнов. В числе прочих экспонатов был закопчённый командный модуль Apollo 10, который якобы побывал на орбите Луны в мае 1969 года. Меня поразили его неожиданно маленькие размеры.

На выставке мы заметили, что кое-что, например значки, брошюры, книги и журналы можно брать себе. Никакие предупреждающие надписи по этому поводу не наблюдались, равно как и персонал выставки, посетителей очень мало, многие секции совсем пустые. Это было для нас ново. Осмотревшись, мы заметили, что некоторые посетители прихватывают и экспонаты посущественнее, типа электрический чайник или кофейник. Мы решили не отставать. Не помню, что выбрали мои друзья, мне же приглянулся атлас Луны. Американцы никак не реагировали.

На выходе нас ждали крепкие парни в штатском. Провели в какое-то помещение, трофеи отобрали, допросили (я объяснил, что атлас мне нужен для изучения английского языка) и пообещали скорую встречу с родными там, откуда мы приехали. На самом деле никаких последствий для нас не наступило.

Первый год моей жизни в Ленинграде был богат на события и приключения. О них расскажу в другой раз.

Политех был хорош во всех отношениях. Но это было не моё. Поступал я на кафедру биофизики, но «био» там и не пахло. Все эти формулы, расчёты, лабораторные с мудрёными приборами, чертежи давались мне легко, но меня не вдохновляли. Мой лучший друг Вова (Мэн), который поступил на машиностроительный факультет, также томился и мечтал стать доктором.

Поддерживая друг друга, мы решили оба уволиться и поступать заново: я в Ленинградский университет, на биологический, а Вова – в Первый медицинский (кстати, он до сих пор работает в больнице хирургом). Так мы и сделали. Решение было непростое, рискованное. В случае непоступления мы автоматом попадали в армию (в Политехе была военная кафедра), а Вова, в случае неудачи, должен был вернуться на Сахалин, где жили его родители.

Руководство моего факультета эту затею не одобрило, уговаривали меня остаться, но я твёрдо стоял на своём.

***

Много позже мой сын закончил Политех, который тогда уже гордо именовался Техническим университетом, а мне в нём довелось почитать лекции по земельным отношениям, на факультете гидрологии.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Для меня двери Ленинградского государственного университета открылись в 1974-м, в год 250-летия этого старейшего в России университета. Божиим промыслом я тогда был помещён в самый центр Санкт-Петербурга-Ленинграда и всей Великой России, где мне предстояло учиться, жить и работать следующие двенадцать лет моей жизни.

Ленинградский государственный университет в те годы представлял из себя феномен, трудно объяснимый и ещё труднее описуемый. Как ни странно, но подробных воспоминаний о студенческой жизни тех лет очень немного, и они носят фрагментарный характер любительских записок. Правдивой, всеобъемлющей истории Петербургского-Ленинградского университета мне найти не удалось. Всё что я обнаружил оказалось довольно скучной, выхолощенной пропагандой, направленной на рекламу университета, все неудобные, политически болезненные моменты убраны. В официальных агитках и рекламных проспектах мой родной университет предстаёт рядовым, ничем не примечательным вузом, отличающимся от других разве что далеко не полным перечнем его знаменитых студентов и преподавателей.

С подобными оценками я категорически не согласен. Петербургский (Ленинградский) университет явление уникальное, и он занимает исключительное место не только в истории высшего образования, но и во всей новейшей истории России. В этом отношении его просто не с чем сравнивать. Как бриллиант «Кохинур» является абсолютной доминантой в Британской королевской короне, так и Петербургский университет господствует в истории университетского образования России.

Почему Университет мог возникнуть только в Санкт-Петербурге?

Вначале зададимся вопросом: что такое университет? Этот вопрос был впервые рассмотрен в середине 19 века. Джон Генри Ньюман, выдающийся выпускник Оксфордского университета, академик, интеллектуал, философ, энциклопедист, историк, писатель, преподаватель и поэт, сформулировал ответ на него, который я принимаю как наиболее полный и правдивый. Вкратце ответ таков:

"Университет подобен огромному терминалу, в котором собраны лучшие, самые талантливые студенты со всех концов земли для изучения всех известных наук. Таковое собрание возможно далеко не в каждом городе, но только в большом, гармонично развитом центре определённой территории. В этом городе всё должно быть наилучшим: товары, обслуживание, работники, сюда должны стремиться самые богатые, самые талантливые и самые честолюбивые индивидуумы. Этот город должен быть центром торговли, искусств, местом соревнования талантов и политиков. В нём должны быть первоклассные музеи, картинные галереи, архитектура, музыка, певцы и модельеры, он должен быть законодателем мод и генерировать новые идеи развития. Величие университета и единение лучших учёных работают в унисон.

В развитие и жизнь университета вносят свой вклад тысячи разнообразных научно-технических школ. В процессе ничем не ограниченных научных споров и состязаний, свободных от идеологического давления, рождаются самые оригинальные идеи, на основе которых материализуется Будущее.

Университет покоряет молодёжь блеском и славой, зажигает сердца людей среднего возраста красотой и великолепием и привязывает исполненных дней мужей теплотой, осмысленностью и доверительностью общения. Настоящий Университет это седалище Мудрости, свет Мiру, храм Знания и Alma Mater подрастающим поколениям". Вот это и есть идея и предназначение настоящего университета, этим он отличается от института, колледжа или училища.

Именно таким видел Санкт-Петербургский университет Пётр Первый, как центр притяжения всех талантливых, любознательных и прогрессивных людей, новаторов, изобретателей, первопроходцев и гениев, не только со всех концов Российской империи, но и из прочих просвещённых стран. Изначально нынешняя Менделеевская линия представляла собой судоходный канал, по которому товары и припасы свободно доставлялись напрямую из морского порта. На Стрелке Васильевского острова планировалась главная площадь города, работала биржа, гостиный двор, а в Здании двенадцати коллегий, на первом этаже, торговая галерея. Всё это усиливало открытость всему новому, готовность к свободному обмену идей, взглядов и плодов цивилизации, радушно принимать лучших людей, независимо от их происхождения и положения в обществе. Этот радостный, жизнеутверждающий петровский дух за всю историю Университета никому не удалось вытравить, и я его почувствовал в полной мере. Для меня ЛГУ вне всякого сомнения был Primus inter pares, первый среди равных.

С современной точки зрения университет есть твердыня науки. Каждый локальный университет входит в глобальную сеть университетов, которая противостоит безумию невежества, дикости и тупого эгоизма, формирует ноосферу Земли. Sapienti sat.

Никоим образом не претендую на рассказ об ЛГУ в целом и ограничиваюсь моими личными наблюдениями жизни биолого-почвенного факультета и немного геологического, географического и других факультетов, в той лишь мере, как они влияли на мою студенческую жизнь второй половины 1970-х. Дерзаю на это чрезвычайно ответственное дело, ибо убеждён, что правдиво описывать историю Университета способен только его выпускник, полностью реализовавший себя как универсант, и вот почему:

Во-первых, уровень и особенности языка исторических записок должны соответствовать предмету их рассмотрения.

Во-вторых, исторические записки должны быть непредвзятыми, свободными от пропаганды, политиканства и морализаторства. Пройдя весьма непростые, в том числе смертельно опасные испытания в процессе карьерного роста и профессионального совершенствования, я сумел вовремя выйти из сумасшедшей гонки самолюбий и тщеславий, борьбы за преходящую славу мiра, достиг состояния внутреннего покоя и восприятия окружающего мiра как органического целого. Это позволило мне максимально точно изложить факты, без эмоциональной окраски.

Начну с университетского здания, в котором прошли мои студенческие годы, ибо оно заслуживает подробного описания, ни один другой вуз в России не может похвастаться таким замечательным достоянием.

Биолого-почвенный факультет ЛГУ располагался и располагается по сей день в историческом Главном здании университета, в котором размещался ректорат и университетская библиотека, в знаменитом Здании двенадцати коллегий. Многочисленные попытки советской власти переселить университет из этого совершенно уникального здания куда подальше успехом не увенчались, и по сей день эта его привилегия сохраняется. Несомненно, Санкт-Петербургский университет стоит на своей законной, уготованной именно ему земле, и люди с этим ничего поделать не могут.

Учёные, изучавшие период строительства Санкт-Петербурга, обнаружили, что, вопреки расхожему мнению, дельта Невы не была сплошным болотом. На участке, где выстроили Здание двенадцати коллегий и вокруг него недавно были обнаружены погребенные пахотные почвы. До Петра это были окультуренные земли, пашня, на которой выращивали рожь и овёс. Так место, где произрастали плоды земные, стало местом произрастания деятелей науки российской.

Васильевский остров был очень высоко оценён Петром Первым, именно здесь он планировал выстроить центр Санкт-Петербурга. Одновременно со Зданием двенадцати коллегий был возведён и дворец-резиденция светлейшего князя А. Меньшикова, первый настоящий дворец Санкт-Петербурга, составивший единый архитектурный ансамбль со Зданием двенадцати коллегий.

Историческое значение Здания двенадцати коллегий исключительно велико. При Петре Первом оно было центром государственной власти всей Российской империи. На площади перед парадным входом в здание с восточной стороны в первоочередном порядке оглашались и размещались для чтения указы царя. Все мало-мальски значительные государственные деятели того времени, начиная с самого Петра Первого, регулярно появлялись в этом легендарном здании.

Трёхэтажное Здание двенадцати коллегий построено в типичном для архитектора Трезини стиле, известном как «петровское барокко».

Идея объемно-пространственного решения здания была принадлежит самому Петру: двенадцать соединённых между собой строений, у каждого отдельный вход с деревянной лестницей и зал заседания, барочная, вальмовая с переломом, кровля, предназначались для двенадцати коллегий и подчёркивали автономность и равноправие этих органов власти. После упразднения коллегий в начале XIX века здание было передано возрожденному Петербургскому университету и реконструировано в 1834-1837 гг. по проекту Аполлинария Федосеевича Щедрина. Для этого были возведены каменные лестницы; созданы Зал торжественных собраний и домовая церковь университета; интерьеры коллегий были объединены в целостное пространство, прежде всего, за счет превращения одной из трех открытых галерей в знаменитый университетский коридор.

В итоге сложилось Здание из двенадцати идентичных самостоятельных трехэтажных секций (каждая с отдельным входом), по секции для каждой коллегии и пристроенной с западной стороны двухэтажной галереи во всю длину строения. Длина каждой секции 32.36 метра, кроме первой (считая от Большой Невы) длиной 39.48 метра. Общая длина здания составила 398.99 метра. Какого-либо скрытого смысла в этих цифрах, в том числе переведённых в русскую систему мер времён Петра Первого, мне найти не удалось. Каждая часть Здания двенадцати коллегий имела отдельное крыльцо и зал для заседаний, изначально все они имели свою двухскатную крышу. Первый этаж со стороны Коллежской площади (восточная сторона) представлял собой открытую галерею. Изначально он предназначался для устройства торговых лавок. Сквозной Дом здания расположен торцом к Неве, фасад здания обращён на бывшую главную площадь на Васильевском острове, Коллежскую (позже застроенную). В качестве украшений корпусов-секций здания Двенадцати коллегий были использованы выступающие ризалиты, фигурные наличники, лопатки и аттик с лепкой. Раскрашенное в красные и белые цвета здание имеет весьма привлекательный, нарядный вид.

Здание расположено грамотно, вытянуто с севера на юг, с рабочим входом с юга. Фасад смотрит на восток и утром залит лучами солнца, что создаёт особое, приподнятое настроение у зрителей и оптимальную освещенность дневным светом внутри. Микроклимат здания постоянно комфортный, зимой тепло, летом не жарко.

В мою бытность здание Университета было воистину проходным. Парадный вход с фасада использовался исключительно высоким начальством. Студенты, преподаватели и все прочие посетители проникали в здание через боковые двери, в основном со стороны Невы или со двора и в одну из двенадцати задних дверей. Пропускного режима не было, вход свободный. Какой-то вахтёр, наверняка, имелся, но никак себя не проявлял. Самый популярный маршрут через южную дверь, по лестнице на второй этаж, где начинался легендарный Главный коридор Университета, длиной 275.5 м, который считают самым длинным университетским коридором в мiре, с его блестящим, хорошо натёртым воском, скрипучим паркетным полом, неповторимой анфиладой и венецианскими окнами. Человек, стоявший в противоположном конце коридора, казался букашкой. Одна сторона коридора представляла собой сплошное ряд окон, вдоль противоположной стороны тянулись всегда запертые книжные шкафы (не библиотечные, ибо книги из них никому, насколько я понимаю, не выдавались, хотя ребята со старших курсов видели, как служители доставали книги из шкафов и куда-то их увозили на тележке). Книги стояли, как бы мигая тусклой кожей старинных переплетов со следами кое-где сохранившейся позолоты. В промежутках между окнами и шкафами стояли статуи и бюсты, висели портреты великих российских учёных. Идя по коридору, мы погружались в петровскую эпоху. Изначально коридор был длиннее, но в университетское время в северной части он закончился входом в библиотеку.

На южной стене коридора висело полотно художника В.М. Орешникова «В.И. Ленин сдает экзамены в Петербургском университете», заказанное Ленинградским Ордена Ленина государственным университетом им. А.А. Жданова, на котором

В.И. Ульянов-Ленин изображён выступающим перед экзаменационной комиссией в Петровском зале, однако историческая достоверность картины не безупречна. В 1991 году эта картина была передана в библиотеку юридического факультета.

При «проклятом царском режиме» угнетённые студенты университета даже устраивали демонстрации, дефилировали колонной по Главному коридору туда и обратно, с транспарантами, красными знамёнами и революционными песнями.

На третьем этаже располагался ректорат Университета, на втором – деканаты и аудитории, на первом этаже – лаборатории.

Южную половину здания занимал Геологический факультет, северную – Биолого-почвенный.

Во дворе стояло кирпичное здание кафедры ботаники, построенное в конце 1860-х. К западу от Главного здания, на площади в два гектара, был разбит Ботанический сад с тремя оранжереями, рядом здание Гербария СПбГУ, одного из старейших в России. Примечательно, что внутренний двор почти всегда пустовал, студенты в нём, равно как и под сводами западной галереи, не задерживались. Неуютно там было, чувствовалось присутствие каких-то фантомов, носителей духов эпохи Николая I, при котором Университет больше напоминал военное училище, а внутренний двор был закрыт для посторонних.

На южном выходе из здания открывалась одна из самых знаменитых и головокружительно красивых панорам Ленинграда-Санкт-Петербурга. На противоположном, левом берегу Невы разворачивалась величественная картина императорского Петербурга, от Зимнего дворца к Дворцовому мосту, далее Адмиралтейство- Медный Всадник-Исаакиевской собор-здание сената. Во второй половине дня, когда заканчивались занятия, левый берег был хорошо освещён и представал во всём своём великолепии.

Знаменитые Сфинксы на Университетской набережной – это не просто памятники. Эти две загадочные статуи на фоне Невы являются символами древности, силы и мудрости, они перешли через века и континенты, чтобы стать неотъемлемой частью архитектурного облика Санкт-Петербурга и овеяны множеством мифов и легенд.

Изготовлены Сфинксы около 3 тысяч лет назад при фараоне Рамсесе II, изначально стояли у древнего храма в Фивах. В 1829 году по указу Александра I их приобрели для России, и после долгого путешествия они прибыли в Петербург в 1832 году, установлены на Университетской набережной в 1834 году.

Статуи имеют значительные размеры: их высота около 3,5 метров, а вес более 24 тонн. Расположены они таким образом, что неотрывно смотрят на Неву. Размещение статуй на Университетской набережной рядом с главным зданием Санкт-Петербургского университета несёт глубокий символизм: сфинксы олицетворяют знания и мудрость, связь времён и поколений.

В чём же уникальность Петербургского-Ленинградского и снова Петербургского университета? Что позволило ему занять место лидера в высшем образовании и развитии науки в России?

До революции во всей Российской империи насчитывалось одиннадцать императорских университетов, из них только пять продолжают свою деятельность на территории современной усечённой России. В СССР, в соответствии с императивом axis mundi, старейшим университетом был назначен Московский государственный университет, это внесли в анналы истории человечества официальным выпуском в 1955 году почтовой марки в честь 200-летия МГУ имени М.В.Ломоносова. Почтовой маркой 1969 года было отмечено 150-летие Ленинградского государственного университета. Выглядело это нелепо. В 2024 году истина восторжествовала и закреплена выпуском почтовых марок в честь 300-летия Санкт-Петербургского государственного университета.