Читать книгу: «Профессия – психолог труда», страница 7

«С годами сны стали приходить реже. Однако продолжали нести острую радость полета, заполняющую душу. Благодаря им я с каждым разом утверждался в мысли о том, что в этом для меня прошлого нет. Оно всегда со мной, а значит, есть только настоящее и будущее» (Ермолаева, 1995, с. 384–385).

Эти чувства охватывают не только рядовых летчиков, но и маршалов авиации.

«Признаюсь, что авиация мне снится, снятся полеты. Ах, какое наслаждение – смотреть на землю с высоты полета самолета!… Самолет – ревнивое существо, нужно заниматься только им, или не заниматься совсем. За тридцать лет летного труда я не изменял самолету» (маршал авиации Е. Шапошников).

Что же касается нравственно-духовной дифференциации образов мира в летной популяции, то над ними витают три космогонических поля Высшего Разума: Свобода, Воля, Природный ум.

Свобода – ядро чувственной ткани сознания образа неба у человека летающего. И лишь одно чувство живет в сознании – это знак свободы, подаренный небом (Маркуша, 1988).

Свобода развивает творческие потенции, «боковое мышление», загоризонтные видения бытия (Богоявленская, 2001). В свободе я становится «Я».

Бердяев выводил духовное начало в человеке, опираясь на постулат о невыводимости свободы из этого мира. В данном случае хотел бы подчеркнуть, что у людей воздуха свобода выводится из натуральных свойств профессии – полета в пространстве бесконечного. Их образ мира пополняется трансценденцией сознания, которое и служит синтезатором – мембраной между земным миром и вселенским. Именно этот тонкий слой сознания летчика как бы трансцендирует себя в бесконечность.

 
Быстрокрылой серебряной птицей
Мне настала пора улетать
В синеву: у небесной границы
Не могу больше ждать и мечтать.
Там рассеются страхи и чудом
Перемены свершатся с судьбой:
Я очищусь, воскресну и буду
Ладить с миром и ладить с собой.
 

(Космонавт-исследователь С. Кричевский)

«Вот уж воистину без стихии Неба земной дух летчика, космонавта бессилен» (Ермолаева, 1995). И в прозе, как в стихах, звучит тот же метафизический мотив человека летающего.

«Мне часто не хочется возвращаться с полета,– пишет летчик-испытатель Н. Григорьев,– только в полете у меня зримо проявляется духовность, думаю из-за приобщения к пространству, свободе, познанию нового, а для моей души – даже где-то к вечности».

Это хорошие иллюстрации к мысли П. Флоренского: «…Сквозь трещины человеческого рассудка видно бывает лазурь Вечности».

Для человека летающего свобода как чувство, как образ, как действие – это высшая ценность, она опредмечивает идею летанья как смысл жизни.

«После полета на планере в 12 лет я понял, что передо мной новый мир – это мир летанья. В летном училище окончательно осознал, что это стало моей жизнью, но не составной ее частью» (заслуженный летчик-испытатель СССР Ю. Жучков).

Так раскрывается реальность духовного мира собственной жизнью.

Если чувственно вжиться в эти мысли «железных» атеистов, то следует задуматься над последними тенденциями научного мировоззрения:

сознанию отказывают в способности раскрывать тонкий мир вне участия интуитивного канала. Именно эти каналы связывают с духом и душой, а каноны красоты, добра – с логосом (Бехтерева, 1994; Бехтерева, 1999; Волченко, 1966; Лосев, 1992).

Что касается воли, то в авиакосмическом полете, она приобретает одно специфическое свойство, суть которого в придании риску умственного, нравственного смысла – выйти за собственные психофизиологические (телесные) пределы.

«В испытательной работе перед обоснованием риска уже стояла, прежде всего, его нравственная целесообразность, объединяющая в себе намного больше понятий, чем просто профессиональная необходимость» (летчик-испытатель Ю. Жучков).

Воля как профессиональное качество несет в себе, подобно духу, трансцендентный смысл свободы. Волевой импульс в полете всегда происходит в интеллектуальном сопровождении, так как «интеллект по своей природе приурочен воле и поэтому приспособлен к ней» (Шопенгауэр, 1997).

К сожалению, эти житейские наблюдения не раскрывают проблему философского понятия образа мира даже в мировоззренческом ключе. А экспериментальная психология слишком предусмотрительно обошла именно духовную составляющую связи внутренних и внешних миров.

Прежде чем изложить выводы конкретных исследований по выявлению образов мира у лиц неземной профессии, попытаюсь в силу своих возможностей обосновать синтез историко-онтологических предпосылок к формированию образа мира в летном труде.

Образ небесного мира, созревающий в практическом сознании человека летающего, восходит к анналам природной познавательной активности. Активность образа мира онтологически представлена практикой Бытия. В том числе и психологическим преобразованием земных условий путем освоения своей человеческой заданности. Практика миросозерцания, видимо, началась с ритуального осознания себя как частицы микрокосмоса, поселенной на земле, как явления, порожденного Вселенной. Существа, обладающие Разумом, стремились к равновесной с природой гармонии, и это было предуготовлено целесообразностью взаимодействия с космосом. Из этого суждения, в моем представлении, следует человеческая сверхданность – способность и потребность не только к выживанию, но и к изменению бытия внутри и вокруг себя. Изменение мира с помощью разума как «прародителя» нравственности (В. Шадриков) эволюционно восходит к вселенскому сознанию, космогоническим полевым субстанциям животворящей материи, изначально поправляющей младочеловеческий рассудок. В этой сентенции я ощущаю поддержку С.Л. Рубинштейна: «Вселенная с появлением человека – это осознанная, осмысленная Вселенная, которая изменяется действиями в ней человека» (Рубинштейн, 1973, с. 330). В самой сути взаимодействия человека со Вселенной воспроизводится духовная связь через включенность человека как субъекта жизни в космос. Все это восходит к концепции Платона: идеальное и материальное – это разные уровни одного и того же бытия. Этим взглядам близки и созвучны идеи К.Э. Циолковского в его космической философии. Он писал:

«Я не только материалист, но и психист, признающий чувствительность вселенной. Это свойство я считаю неотделимым от материи» (Циолковский, 1992, с. 145).

Какой бы смысл имела Вселенная, вопрошал он, если бы не была заполнена органическим разумом, чувствующим миром?

Признание или хотя бы принятие явления трансценденции дает возможность представить системную сторону образа мира в движении к Идеалу, просветляющему путь к Истине через Веру. И, наконец, через признание Истины приобрести свободу. Свобода, которая одухотворяется в полете, противостоит отчуждению от мира небесного (космического), от того мира, который благоволит к ним, раскрывая в них мыслящую сущность – любовь к Небу – и вводит их в образ действий, достойных летно-космической профессии.

Вместе с тем, задумавшись, я подспудно ощущаю, что исторически человеческая практика освоения и преобразования земного мира постепенно утрачивала нужду в образе небесного мира. Неверие как духоборство, как сила черного духа обедняло образ мира.

Нельзя забывать, что именно трансцендентная составляющая образа мира возрождала надежду, которая, по словам Вольтера, была самым драгоценным сокровищем человека. Вспомним, что под бытием многие философы понимали «есть», «было», «будет». И, естественно, человеку в образе мира необходимо было ощущение завтрашнего Дня в более высоком, метафизическом, если хотите мистическом его видении, в истинной связи с тем, кому ты подобен. Образ мира как идея, как акт умственной активности схватывался в бытие путем созерцания и постижения противоположного в единстве (Гегель). А не отсюда ли корни рефлексии, не тонкий ли мир задавал вектор выхода человека за пределы? Это, по‐моему разумению, самая продуктивная психологическая составляющая профессионализма небожителя. И в этом я вижу свою дальнейшую задачу доказательно убедить читателя.

История развития человеческого общества показала, что изменение мира в себе под идеи, смысл которых – в повышении ценности и качества человека, соответствующих космогонической концепции жизни, есть путь более желательный, чем идея бытия как власти над миром.

Психологические истоки образа профессионального мира

«Мир нашей профессии – один из самых приятных на земле».

(Герой России Р. Таскаев)

Для человека летающего психологические истоки и содержание образа профессионального мира начинаются задолго до освоения профессии. Они заложены в мечте. В процессе созревания эгоцентрических мотивов проверить себя на оселке нестандартных действий, на интересе познать недоступное другим «там, за горизонтом», на общественном фантоме героики профессии. Этот зарождающийся дух преодоления себя омывается в волнах пульсирующего интимного тщеславия. Обобщенно можно сказать, человек полета, как правило, личностно предуготовлен к взятию Высоты. В конечном счете все составляющие первоначального образа выполняют функцию отношения к профессии (Завалишина, 2001). Соответственно и профессия как вид человеческого сообщества выражает свое отношение к своему отдельному представителю. Психология профессии людей воздуха, прежде всего, характеризуется своей корпоративностью, регулирующей поведение, в том числе и неписанными законами. Корпоративность носит черты метафизического самочувствия: мне дано увидеть то, что не дано другим, приблизиться и пожить в пространстве тех свобод, которых нет и быть не может в образе мира земного. Корпоративность цементируется, поддерживается, развивается с помощью высокой пробы личностными ценностями: презрением ко лжи, всеобщим поклонением перед мастерами летного дела, уважением к риску, проявлением гражданского мужества во взятии ответственности на себя и добротой в виде радости от успехов других, нетерпением зазнайства, хвастовства, расхлябанности. Трусов не ругают, их просто игнорируют. Традиционное влияние духовного следа предшественников, неистощимый пролонгированный мотив к летанью как смыслу жизни в реализованной мечте. Существует близость биографий пути в небо. Близость настолько выражена, что дает право на констатацию участия в формировании корпоративности «коллективного архетипа сознания».

Вот это специфическое «коллективное сознание», видимо, из-за своей корпоративности не только не подавляет, а скорее наоборот – отшлифовывает индивидуальность и, прежде всего, «Я» при становлении профессионализма.

Как в любой профессии, в том числе и летной, есть специалисты, достигшие высокого уровня мастерства, позволяющего им выполнять задание с требуемым качеством и стабильным результатом, а есть профессионалы. Все эти научные сведения прекрасно представлены в школе Е. Климова и его учеников (Климов, 1995). Однако в летной профессии нередко бывают опасные моменты, когда физика полета в условиях смешанных векторов движения, сменных знаков гравитации, особых психических состояний сознания требует выхода за пределы предписанного стереотипа мышления и навыков. Специалист в этом случае ощущает свою неготовность, прежде всего, как человек. Чтобы более четко донести эту мысль до читателя, приведу пример самочувствия летчика при выполнении фигур высшего пилотажа, сопровождающихся «увеличением веса тела» в 9–10 раз (перегрузкой G_z + 10 ед.).

«Я единственно могу сказать, что если на этой перегрузке, видя усилием воли и «игольчатым зрением» только один прибор или даже его часть, мой мозг работал на 33%, то я о себе был бы очень высокого мнения. К концу десятой секунды режима неимоверно возрастало желание просто выжить, удержать стрелку акселерометра, окруженную ореолом черного тумана, на заданном делении. Все остальное – действительно чувство времени и пространства, не больше» (Ю. Жучков).

Специфичность летно-космического труда в том, что мастерство достигается только лишь с помощью расширения границ риска, увеличения степени свобод принятий решений, готовности к выбору автономных незаурядных решений. Отсюда проистекает интимный психологический процесс взаимообогащения профессиональной и человеческой надежности. Именно индивидуально характерологическая составляющая образа профессионала органически вплетена в систему регуляции нравственных поступков: сохранения жизни пассажира, летательного аппарата и вообще всех находящихся под крылом самолета. И здесь очень важно подчеркнуть, что мотивом к нравственной организации поступков выступает не столько профессиональный долг, юридическая ответственность, страх наказания и потери профессии, сколько духовная субстанция в виде доверия, которое люди оказали тебе в полете. «Я» и «Ты» в духовных слоях сознания осуществляют прорыв к самоочищению «Я». Так духовная культура входит в структуру психического образа профессионала, регулируя уровень самосознания, саморазвития, самосовершенствования. Таким образом, состояние духа, образно говоря, есть подъемная сила надежности профессионала, которая преобразует знания в действия, а поведение – в поступки. Обобщая краткую характеристику психологии профессионализма, выделим наиболее существенное. Ведущими профессиональными качествами выступают интеллект, духовный мир нравственных потенций. Прекрасно выразил свое отношение к профессионализму заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой России А. Квочур:

«Мера каждому – профессионализм».

Рассмотрим наиболее сложные проблемы взаимодействия Вселенной с психикой человека летающего, с содержательной стороной реконструкции образа мира земного в мир небесный. Всмотримся в особый образ мира человека, впустившего Небо в душу.

«Для меня Авиация,– написал мне летчик А. Зизико,– это проявление жизни Неба во мне».

Вот как неожиданно отозвалась мысль А.Н. Леонтьева о том, что чувственная ткань сознания есть предтеча смысла.

Жизнь в Небе характеризуется яркостью индивидуальных переживаний и чувствований, в генезе которых просматривается сам феномен соприкосновения с Вселенной на уровне информационного общения. Смысловые образования летчиков проявляются в слиянии его души «с душой» самолета в процессе объединения с пространством Вселенной, в котором проносятся на огромной скорости разумность, красота, провидческий смысл жизни.

«Я ощутил радость полета, радость свободного движения в трехмерной системе координат – движение не на плоскости, а в Пространстве» (А. Гарнаев).

Глубоко мыслили философы, определяя пространство, не столько как материальную субстанцию, сколько «нечто существующее в духе, т.е. в нашем интеллекте».

В полете источником информационного смыслового общения человека с новым, физически опасным, загадочно-волнующим миром является – красота. Именно красота на психологическом уровне рефлексивного сознания трансформируется во всепоглощающую любовь к свободе жить среди никогда ранее не виданных красот Вселенной, да еще в третьем измерении. Для летчика там, в небе, два образа мира: мир профессиональный для обслуживания задач профессии и мир высших чувств общения с красотой неба и земли.

«За 20 лет полетов,– писал летчик П. Кириченко,– тысячи раз видишь облака, и они всегда были другие, новые. Иногда они напоминали города, лица людей, птиц и самолеты. Мы уже были потеряны для земли. Разве не для того рождается человек, чтобы увидеть красоты мира? Человек, ежедневно отрывающийся от земли, неизбежно обретает чувство беспредельности мира, его мышление переходит в экстремальный режим: сверхзоркости и мгновенной ответственности. Летчики – они не случайные люди на земле. Если человек хотел понять что-то в этом мире, то небо самое подходящее место» (Кондауров, 2000, с. 156).

Надо полагать, что духовная сила человека летающего в отличие от его состояния в статусе «пешехода» состоит в том, что в образе мира небесного он начинает себя идентифицировать с нерукотворным миром.

В полете подсознание придает человеку идентичность с природными явлениями.

 
Бессрочен он – билет летанья, А состояние души
Идет с анналов мирозданья.
Ты разбудить ее спеши.
За гранью – грань,
Паренья сон,
А в небе он,
Души летающий закон.
 

(Летчик Ю. Жучков)

Само по себе восприятие красоты, ее эмоциональное воздействие на эстетические чувства не новы, важнее другое – небесные красоты в их мистическом воображении формировали душевные порывы этического порядка. Процитирую некоторые высказывания летчиков.

Исключительно проникновенно описывает свой образ измененного мира Земли с высоты птичьего полета Герой России В.П. Колошенко.

«…Как жаль, что тех красот, которые видим мы, не видят многие земляне. Как много такие люди недополучают от жизни. Не могут представить жизнь без восторженной любви к природе, ко всем ее разновидностям, ко всему живому, а также считающимся неживыми, неодушевленными – Земле, горам, вулканам, рекам, морям, небу, звездам, галактикам. Увидев небесную красоту нерукотворного мира, проникся мыслью о том, что, видимо, человек, не понимающий и не умеющий любить Природу, теряет значительную часть того, что мы понимаем под словами “человеческое счастье”. Теряет часть того, что порождает в нас доброту. Меня посетило откровение: чудесность мирозданья делает нас участливыми ко всему живому на земле» (Колошенко, 2000, с. 156–157).

Как глубоко, органично практическое сознание сливается с научным: человек и природа принадлежат одному онтологическому классу (Акименков, 2002; Бехтерева, 1999; Севастьянов, 1979).

Удивительно, что красота, будучи эстетической категорией, напрямую включена в этическое поле личности. Опыт жизни «на небесах» показал, что красота выступает буфером против последствий стресса, придавая воле чувствительный импульс радости и наслаждения, уравновешивает духовное состояние. Все высказывания, оценки, откровения летчиков о полиморфичности красоты нерукотворного мира, отраженного и представленного в духовно-бытийных слоях сознания, невероятно близки к размышлениям С.Н. Булгакова.

«В неверии человечества не умерли, а только замерли религиозные силы. Это доказывает эстетический интерес и чувство служения красоте. В восприятии красоты человек дышит божественным, хотя бы он головой его отрицал» (Булгаков, 1989).

Не могу не процитировать летчика В.В. Решетникова о том, что после возвращения с боевого задания (бомбежки Берлина, 1941 г.), где он вступил в бой с ощетинившимися зенитками, вероятность выжить составляла мизерный шанс. Экипаж возвращается домой на израненном самолете. И какое же переживание испытывает летчик Решетников?

«Полная луна в ту пору так ярко освещала ночную землю, что трудно было побороть соблазн приблизиться к земле, пройтись над тихими степями, речкой, рощами, залитыми мерцающим зеленоватым светом, бросающим на землю глубокие тени, как у Куинджи. Казалось, будто и нет на свете человеческих страданий, а есть тихий покой, где никто никого не потревожит и где жизнь плывет в доброте и разуме» (Решетников, 1996, с. 31).

В беседе со мной Герой Советского Союза Решетников пояснил, что именно необычные видения живой Земли независимо от воли и мировоззрения пробуждали совершенно необычное ощущение активных воздействий кого-то более мощного, как бы дарящего эту радость от увиденной красоты, как знак благодарности за преодоление страха смерти в праведном бою.

И это все по крупицам входит в новый образный мир, привнесенный полетом как особого рода бытием. Обращаю внимание на активное участие рефлексивного сознания, очищающего тонкий мир от предметности. Возможно, я вольно интерпретирую мысли физиков, но меня они убеждают в том, что Вселенная существенно обновляет, насыщает, окрыляет эмоционально-умственное сознание человека через воздействие своих торсионных полей (Волченко, 1966). Не отсюда ли проистекает мотив поэтических размышлений космонавта-исследователя С. Кричевского.

 
У пилота Душа не живет без Полета,
Это – путь через Небо на Землю, с Земли,
Очищенье – мечта-наслажденье-работа,
Память птицы в крови ввысь подняться велит.
 

Завидую, что так кратко и емко можно выразить суть образа профессионального мира, представленного рефлексивным сознанием.

Подводя итог сказанному, попытаемся получить некий сухой остаток научного виденья из того, о чем нам поведали души летающих братьев. Прежде всего, пожалуй, можно констатировать, что психология духа профессионала имеет в себе нравственно-созидательный потенциал собственного достоинства личности. Становится почти очевидным, что единение материального и идеального бытия реализуется в значимости и смысле отбираемых ценностей. Единицей поведения выступает познавательная проба, как дар природы «выходить познающему из себя» (П. Флоренский). Надо полагать, что приобретение и освоение свободы духа кристаллизируют способности к схватыванию значимости смыслов в индивидуальном сознании. Духовное сознание формирует более емкий дифференциал событий и явлений, позволяющий предугадывать опасность и порождать инсайтную предуготовленность к действиям. В этом я вижу подтверждение тонкой мысли В.П. Зинченко: «Смысл выражает укорененность сознания в бытии человека». В экспериментальных исследованиях надежности действий профессионалов в опасных ситуациях мы совместно с Н.Д. Заваловой, Б.Ф. Ломовым обнаружили, что ведущим фактором целостного образа действий является предшествующая созидательная жизнь. В аварийных ситуациях с реальной угрозой жизни инстинкты «убегания» от опасности оттесняют психический процесс воспроизводства знаний, т.е. блокируют репродуктивное мышление. Вступают в силу пробуждающиеся потенции, ведающие эвристическим мышлением. Именно образы эвристического предвидения, обеспечивая переход с предметной информационной среды на абстрактный уровень анализа, создавали спасительное озарение. И ведает этим всем духовная составляющая сознания. Особая ценность исследований поведения человека в управляемом натурном эксперименте при моделировании отказов техники в полете позволила выявить феномен природного высвечивания способности выхода за пределы психофизиологических возможностей, а самое главное то, как человечность просветляет природное. Базовое свойство надежности все же в жизнестойкости, в смыслообразующей стойкости настроений в свободе. Кажущееся безмолвие неба, покидающее тебя в опасной ситуации, на самом деле взывает к жизни весь мир рефлексивного сознания, именно в нем вызревает духовная самость человека. Это проявляется в переживаниях страха, но не как инстинктивного испуга, а как социального продукта живой этики. Страх перед реальной угрозой наиболее целенаправленно мобилизует психические резервы. Я имею в виду энергетику нравственных императивов как сущее в человеке. В рефлексивном сознании «варится» сжатая пружина самосознания стыда, бессилия и будоражащий душу камертон вопроса: чего ты стоишь? Подкреплю сказанное нравственным императивом летчика А. Зизико.

«Летное дело чистит наше нутро. В духе несется к нам готовое наперед решение ценой своей жизни спасти людей от падающего вместе с тобой самолета – отвернуть, довернуть, дотянуть».

В этой связи лишь замечу: авиационная практика 1994–2001 гг. показала, что в случае подмены цели полета выхолощенной прагматикой обогащения возникает угроза жизни всем. Достаточно сказать, что на чартерных рейсах произошло за это время более 30(!) катастроф, их причина – в извращенном сознании образа мира профессионала. Отсюда проецирую и на себя нашу ответственность за необразованность «полу-сильных мира сего», взявшись управлять людьми авиации. Земными мерками наживы и ценности выгоды обеспечить безопасность жизни в полете недостижимо. Эту простую мысль горько выразил заслуженный штурман СССР, Герой России Л.С. Попов:

«Чего же остается ждать от сегодняшнего целенаправленного разрушения авиации халифами на час под лживыми знаменами коммерции – только мертвых деревьев, да дикого поля» (Пономаренко, 1992, с. 217).

Научная авиационно-космическая психология достаточно наработала, чтобы императивно утверждать: человек летающий отобран природой, пробужден духом, социально предназначен быть созидательным. Он обречен и обручен Небом, любовью к полетам. Он на земле лишь существует, а живет в Небе (Г. Береговой). Хотелось бы надеяться, что научное обоснование продуктивности такого катехизиса и есть сверхзадача для научной психологии – придать ему универсальный смысл для человека любой профессии. Да пусть пребывает в сем образ мира профессионала.

Антропокосмическое проявление духа в образе мира небесного

Ранее авиационные психологи школы С.Г. Геллерштейна, К.К. Платонова, Ф.Д. Горбова, Н.Д. Заваловой, В.А. Попова установили содержание личностного смысла летчика в Пространстве и Времени полета. И отнесли этот феномен к регулирующей функции образа полета. В данном случае я остановлюсь лишь на своеобразном психодуховном исследовании, в результате которого удалось лишь приблизиться к пониманию тонкого мира образа интуитивных и измененных форм сознания.

В космической психологии он более всего представлен в работах Ф. Д. Горбова,Б. Алякринского, В.И. Мясникова, М.А. Новикова, В. Г. Мышкиной, В. Лебедева, О.Н. Кузнецова, В. Богдашевского, О. Жданова, И.Б. Соловьевой, В. Пономаревой и др. Могу отослать читателя к обобщающим работам последнего времени (Проблема психической астенизации в длительном космическом полете, 2000). От себя могу сказать, что учеными в области космической психологии установлены новые феномены-признаки публичного одиночества, нарушения схемы тела, содержательный набор признаков фобий, аутизма, межличностных конфликтов, пространственных дезориентаций, дисгармонических психических состояний. По мнению психологов, личность в космическом полете первоначально проявлялась не в поведении, не в поступке и даже не в слове. Она проявлялась в континууме психических состояний в виде переживания себя в образе нового мира чувств и ожиданий. Психологам, использующим данные исследований второго «Я» образа мира в космическом пространстве, удалось выявить его формы причастности к Вселенной и сформировать новые «функциональные органы», которые в полете превращали фрустрационные состояния в психологическую готовность. По мнению В.П. Зинченко, психологическое состояние готовности «несет энергетический заряд, который не рассеивается в действиях и в деятельности, а прирастает по мере их осуществления» (Зинченко, 1997, с. 76). Угроза в контексте психологической подготовки придает характеру небожителя черту преодоления как профессионально важное качество. В космических полетах было установлено, что иррациональный вектор знаний гибко, инсайтно надстраивает истинно резервные силы для психологического превращения всего неясного, темного и холодного в знаемое и преодолимое. Многочисленные инсайтные решения в работе космонавтов убеждают в правоте тех, кто идет к идее происхождения психического в глубинах космического мирозданья и ее информационного обеспечения через интуитивные каналы. С мировоззренческой точки зрения космические полеты дали не просто прибавку к образу мира, а прибавку к сущему в человеке. Космонавт-исследователь, дублер В.Терешковой, летчик-инженер В. Пономарева выразила это психологически точно:

«Земля у нас одна, одна на всех – вот что донесли до нашего сознания первые люди, побывавшие в космосе» (Пономарева, 2002).

Не отсюда ли берет начало ощущение причастности связей к другим мирам в едином разумном поле Вселенной. Классики говорили: «Дух – это не быт, а бытие». Однако в моем образе мира дух – это ведь не обязательно «не от мира сего». Человеческий дух – это реальный опыт психического состояния, возникающий не столько в результате прагматических действий, сколько в процессе достижения смысла своей деятельности. Само понятие смысла включает цель познать себя, а это и есть духовная работа. Как было сказано выше, для человека летающего смысл не только в процессуальном труде по управлению летательным аппаратом, но и в самом процессе полета как общения с небесами. Именно там небо открывает ему смысл особой роли свободы, причастности к Вселенной.

«В моем сознании полеты обострили грань между добром и злом. Авиация стала сродни религии при мировосприятии» (заслуженный летчик-испытатель СССР В. Смирнов).

«Только в полете хорошо ощутил цену жизни и, главное, смысл своей жизни-профессии» (Н. Григорьев).

«Авиация дала духовную закалку, помогла сформулировать совестливость» (заслуженный летчик-испытатель СССР В. Селиванов).

«Капелька моей жизни в небесном мирозданьи поддерживается извне. Я не активный верующий. Бог не дал мне научиться этому. Но в полете я постепенно все больше задумывался над бесконечностью, о Времени без начала и конца, об этой вечности Творца. Я впервые говорю это вслух, что-то все-таки есть в этом» (летчик-испытатель Ю. Шеффер).

«Твердо убедился, что небо облагораживает и, в частности, изменяет отношение к Земле. Каждый раз удивляешься ее красоте, щедрости, долготерпению к людям» (А. Синицын).

Как видим, духовность есть реальность, представленная в их жизненном и профессиональном опыте. Приведенное не есть цитаты, скорее, это частица приоткрывшейся души, где искренность в отношении к другим подана в достойной чистоте.

Хочу обратить внимание читателя на семантику языка, на его душевную емкость, мыслящую энергетику. Изучая десятки сотен текстов ответов на анкеты, интервью, с глубокой благодарностью вспоминал о том, что «сущность человека покоится в языке. Нет, не тленны мысли Гумбольдта о том, что сам язык есть …вечно обусловленная работа духа. Не менее глубокая мысль М. Хайдеггера, раскрывающая путь Гумбольдта к языку как стремление в единой картине представить совокупность духовно-исторического развития человечества в его цельности и в его всегдашней индивидуальности.

Вот почему в цитируемых оценках образа мира, представленного профессией, есть след истории культуры познающего мир, причем не только земной. В подтверждении сказанного вслушаемся в звучащий смысл того образного мира, который вызывает духовный отклик возвышенного состояния.

«Духовный подъем, состояние возвышенности представляло возвышение над собой» (заслуженный военный летчик В. Андреев).

«После серой облачности впереди голубой простор неба, яркое солнце, сердце готово было петь» (А. Сульянов).

«Всегда ощущаю возвышенную радость от красиво выполненного полета. Красиво слетать очень трудно, ибо надо сдержать себя и все сделать по программе» (летчик гражданской авиации А. Пчелинов).

«Испытывал возвышенное состояние от красоты земли и неба. Очень нравилось лавировать между башнями облаков, слегка касаясь их, как бы ложась на белоснежные пуховые шапки» (В. Селиванов).

В этих высказываниях уделено внимание состояниям возвышенности, одухотворенности. Безусловно, важно понять, в чем проявляется содержание «небесного образа», в чем его специфичность.