Читать книгу: «Хроники пана Бельского. Книга первая. Манускрипт «Чародея»», страница 3

Мартин положил телефонную трубку, хлопнул в ладоши и с аппетитом принялся за пирог с молоком. Перекусив, он поднялся из-за стола, включил настольную лампу и опустил ночные шторы на окна кабинета, после чего направился к коробке с сигарами. Бельский практически не курил, но иногда под настроение, особенно в минуты глубокого раздумья, либо в хорошей компании приятных ему людей, да за интересной беседой, позволял себе выкурить дорогую сигару, непременно кубинскую. В память о тех днях, которые ему пришлось по расписанию судьбы провести на этом чудном острове, хотя его жизнь там была вполне себе прозаичной с набором обычных житейских мытарств, а порою даже трагичной, но даже при всём при этом воспоминания о Кубе у Мартина всегда были только благостные.

Раскурив сигару, он, зажмурив глаза, с удовольствием вдохнул табачный дым с ароматом солнечных кубинских воспоминаний, и с пепельницей в руках вернулся к папкам с документами, открыв вторую из них.

В ней полезной информации было не больше чем той сметаны, что остаётся в тарелке после трапезы Пачвары. Одним словом во второй папке толком ничего не было, что помогло бы Мартину, а вместе с ним и полицейским сыщикам, составить более или менее точное представление о неизвестной убитой женщине. Лет ей было не долее тридцати, рожала. Одета была только в одну шёлковую черную ночную рубашку, которая была практически вся изорвана и большей частью пропитана кровью убитой. Сексуального насилия не выявлено, хотя на запястьях и кистях рук, а также на лодыжках и коленях имелись синяки, ссадины и кровоподтёки. Впрочем, само тело женщины было ухожено и не испорчено повседневным физическим трудом. Учитывая это, а также дорогую ночную рубашку, полиция предположила, что пострадавшая явно представляла некогда «сливки» общества. Мартин не без цинизма, который не редко проявлялся в его характере, вспомнил знакомых ему в былые времена своих скитаний парижских проституток в дорогом шёлковом белье, среди которых было немало представительниц знатных фамилий канувшей в небытие Российской империи.

Для него было пока ясно лишь только то, что несчастную женщину убили, проломив ей голову, после чего лицо мёртвой жертвы довели до состояния полной неузнаваемости. Затем уже крысы ещё более осложнили работу следствия по установлению личности погибшей. У Мартина интуитивно сложилось стойкое убеждение того, что убийца весьма хорошо знал свою жертву, при этом долго и люто её ненавидел. Убили несчастную в этом заброшенном доме, куда, по всей видимости, привезли принудительно прямо из собственной спальни, не дав даже набросить поверх ночной рубашки хоть какую-то одежду.

В найденной убитой женщине Мирский свою дочь не опознал. Экспертиза же показала, что группа крови, обнаруженная на полу спальни Барбары, и группа крови убитой неопознанной женщины совпадают, но вот группа крови самой пропавшей Мирской была совсем иной. Заявлений в комиссариат о пропаже схожей женщины также не поступало, и сыщики вновь оказались в тупике.

Закрыв вторую папку, Мартин какое-то время понаблюдал за большим ночным мотыльком, порхающим под потолком у люстры, залетевшим, наверное, в кабинет ещё до того, как Бельский опустил на окна ночные шторы.

– Ну, и что вы обо всём этом думаете, коллега? – обратился он шутливым писклявым голосом к Пачваре, мирно дремавшему в темноте на противоположной стороне стола. Понимая, что обращаются к нему, он вскинул свою красивую голову, украшенную схожей на львиную гривой, и выразительно блеснул из темноты большими жёлтыми глазами.

– Прошу прощения, милейший, что помешал тебе созерцать свой внутренний противоречивый мир, но мне был нужен мудрый молчаливый собеседник, – закончил резвится Мартин.

Сложив папки с документами обратно в портфель и раскурив затухшую во время чтения сигару, он припомнил всё то, что ему прошлым вечером рассказывал о Мирском его единственный близкий друг и, как это не покажется парадоксальным, коммерческий компаньон, Якуб Янович Стахович.

Вчера по дороге домой, возвращаясь от фрау Зингер, Мартин без предупреждения заехал к Якубу, проживавшему рядом с немкой на соседней улице в небольшом причудливом доме. Этот домик, покрытый узорной черепицей и раскрашенный в радужные цвета, стоял посреди ухоженного цветочного палисадника, окруженного декоративной кованой оградой. От калитки к крыльцу дома посреди ярких цветов пролегала дорожка из разноцветной плитки, по краям которой были расставлены глиняные и деревянные фигурки различных зверей и птиц. Весь этот ансамбль походил больше на игрушечную усадьбу доброй волшебницы из детских сказок, чем на пристанище двухметрового силача с мрачным прошлым. Якуб был вхож в определенную среду человеческого обитания, в которой люди, её населявшие, не желали жить по установленным обществом правилам, за что были преследуемы и наказываемы государственной властью. Стахович не просто был вхож в эту среду, он родился и вырос в ней, и посему имел надежные связи с влиятельными людьми криминального мира, в котором и сам пользовался весомым авторитетом среди «ловцов душ человеческих», как он сам их называл.

Калитка палисадника и дверь дома были, как обычно, не заперты. Пройдя через маленькую веранду, Мартин вошел в гостиную комнату, в центре которой за широким столом сидел Якуб в белом медицинском халате. Под мелодичные звуки романса, звучащие из новенького патефона, он занимался своим самым любимым делом, делом для которого был рожден, как он сам однажды торжественно объявил Мартину, с наивным детским пафосом указывая пальцем на небо. Стахович в свободное время лечил животных, и на этот раз его пациентом был хохлатый серый голубь. Якуб не имел никакого официального образования, даже школу не закончил. Всю свою жизнь, в том числе и сидя по тюрьмам, он с настырным упорством занимался собственным самообразованием, став, в конце концов, отличным ветеринаром-самоучкой, эдаким народным звериным целителем, о чём мечтал с детства. Чуть ли не со всей Вильни и его окрестностей люди несли, везли к нему своих больных и раненых животных, которых местные ветеринары сочли безнадежными. Якуб же брался лечить любую животину, беззаветно веря в благосклонность судьбы к добрым делам, и не раз вознаграждался за свою веру чудом – кто-нибудь из его безнадежных пациентов выживал. В такие моменты счастливее человека, чем Якуб Янович, было сложно сыскать во всей Речи Посполитой.

Приподняв бритую наголо голову, Стахович, без малейшего удивления в своих больших, всегда почему-то печальных глазах, молча кивнул головой в знак приветствия, убрал руку с обреза «дробовика», лежащего рядом на тумбе у стола, и продолжил заниматься птицей. Мирский, сбросив на диван пиджак и шляпу, зашел на кухню, где стоял жбан знатного Якубова кваса, налил себе в большую глиняную кружку и вернулся с ней в гостиную. Устроился в противоположном углу в покрытое пледом кресло-качалку, закрыл глаза и, раскачиваясь в такт мелодии, отпивая малыми глотками квас, заслушался старинным романсом в исполнении Шаляпина.

– Не знаю, Март, что будет дальше с этим миром, но ничего хорошего ждать точно не приходится, если уже дети такое творить стали. Прохожу сегодня мимо старого парка и вижу двух малолетних мерзавцев, творящих несусветное. Ловят голубей, ослепляют их, изверги, и выпускают, а те слепые от ужаса мечутся да разбиваются о деревья и стены домов, а нелюди ржут во все горло. Этому «счастливчику» повезло, успели, только одного глаза лишить. Было у меня огромное желание удавить подонков, пока ещё маленькие и бед больших не натворили, но бог миловал. Изловил и только выпорол, да передал мимо проходившему ксёндзу. Пусть он попробует их души черствые оживить, но, думается мне, все это без толку, – заговорил Якуб в своей обычной манере так, будто сам с собой человек разговаривает, и мысли свои вслух произносит для пущей убедительности их правоты.

Закончив с птицей, Якуб поднялся с подопечным в своих огромных ладонях, в которых того даже не было видно, и отправился в боковую пристройку к своему дому, где он организовал что-то вроде больничной палаты, в которой выхаживал своих разношёрстных и разномастных пациентов. Проходя по комнате, он все приговаривал, разглаживая голубиный хохолок: «Вот и всё. Сейчас, милый, будешь отдыхать. Выхожу, тебя, парень, не волнуйся. Ещё полетаешь. Ясное дело, с одним то глазом, хреново, но всё же лучше, чем слепым то об стенку башку разбивать». Вернувшись в гостиную, Якуб снял халат, подошел к столу, и со словами: «Такие вот дела, дружище. И что делать – я не знаю. Ну, не топить же этих выродков при рождении, прости меня, господи, грешного. Люди же, вроде как», – быстро перекрестился и стал освобождать стол от медицинских принадлежностей. После чего застелил новую скатерть, принес из кухни для вечернего чаепития тарелки с овсяными оладьями, миску с медом и чайник со своим вкуснейшим духмяным травяным чаем.

– Говоришь, изверги из детей растут, а как же тогда твой соседский малец, кажется, Франтишек его зовут? Каждый день к тебе помогать приходит, видно, что от всей души заботиться о больных зверушках, в радость ему это занятие – жизнь спасать. Славный ведь паренёк растёт, – продолжил разговор Мартин уставшим голосом, наблюдая с недовольством сытого человека за тем, как Якуб расставляет посуду к чаю. Отказаться от еды в доме у Якуба было равносильно тому, что плюнуть ему в душу. Поэтому, направляясь к нему, Мартин заранее был готов к тому, что после ужина у фрау Зингер, ему придется перекусить ещё и у хлебосольного друга.

– Франик – это то редкое исключение, которым нас бог балует, жизнь нашу серую расцвечивает. Но мало их, дружище, не справиться, боюсь, им в будущем с наступающей ордой.

– Якуб, вся наша жизнь, вопреки всякой логике, и держится только на таких вот странных исключениях. Именно такие мальчики и девочки продолжают эту жизнь, подвигают общество поближе к здравому смыслу и подальше от дикости, а дядька бородатый с ободком сиятельным вокруг головы здесь совсем ни при чем. Что же касается всегда наступающей орды, то она никогда не сможет взять верх – очень на это надеюсь – еще и потому, что есть твои и мои кулаки, и пока такие как мы живы, эти детки будут расти, а когда придет их время – сменят нас, но орда ни за что не победит. Иначе – какого лешего жить? Пусть тогда всё, к чертям, сейчас и кончается.

– Что, брат, тяжело тебе? Совсем, гляжу, загнал себя, – с удивлением выслушав эмоциональную речь своего обычно хладнокровного друга, произнёс Якуб, внимательно всматриваясь ему в лицо.

Мартин махнул рукой, пересел к столу и друзья молча принялись чаевничать. Выпив быстро свою чашку чая, Бельский вернулся в кресло-качалку, покачался в нём ещё некоторое время молча, после чего вновь заговорил:

– Встреча у меня будет завтра с человеком весьма опасным и непредсказуемым. Но не это меня особо беспокоит, интересно вовсе другое. Понимаешь, я только-только, можно сказать со вчерашнего дня, начал к нему подходы подыскивать, да справки наводить. И на тебе, ну будто кто ему подсказал, – сам на встречу напрашивается, да ещё с какой-то серьёзной просьбой. Терпеть не могу такие удачные стечения обстоятельств. Темнит что-то, холера ясная. У меня в последнее время, если честно, явное ощущение того, что кто-то мои мысли узнает, чуть ли не раньше меня самого, и на опережение действует. Я бы этого просителя, послал бы куда подальше, и делу конец, да нужен нам он очень. На ту сторону тихо попасть, и без шума официально осесть там, только он сможет помочь, и главное, в случае чего, нужную поддержку оказать там, на месте, тоже в его силах.

– Что за человек? Очень надеюсь, что не тот, а ком я сейчас думаю.

– Мирский Адам Винцентович.

– Зря надеялся я на твое благоразумие. Тебе разве отец не говорил в детстве, что с такого рода людьми нельзя водить компанию?

– Так отец мне настоятельно советовал и с тобой никаких дел не иметь. Говорил, как сейчас помню, что дружба с таким отпетым бандитом до добра меня не доведет, и окажусь я по своей глупости да по твоей вине в беде.

– Ну и правильно советовал. Умнейший человек был твой батюшка, настоящий мудрец, светлая ему память. Тебе надо было его слушать да слушать внимательно, ума разума набираться, смотришь – давно уже большим человеком стал бы, а так болтаешься с такими людьми бедовыми, как я, да Скрига, а толку с этого…? Одни напасти. Что же касается Адамчика, то его я давно знаю, с самого детства. Росли, считай, вместе. Не поверишь, когда-то в юности, за одной красавицей одновременно ухаживали, даже подрались из-за этого.

– Подрались?

– Ну, как подрались, выбил я ему пару зубов, да нос свернул. Хотя нет, вру, и он мне разок успел по уху заехать.

– Расскажи мне, пожалуйста, Якуб о нём. Всё, что знаешь, расскажи.

– Я, к сожалению, очень много чего знаю, как о нём самом, так и о семейке его гадючьей. Давно за ними приглядываю. Поверь на слово, есть у меня на то очень веская причина. Семейка эта с кровью порченной, злыдни одни словом. Многим людям бед и горя принесли. Дрянь людишки, даже я могу это сказать, хотя сам, не одну душу за горизонт спровадил, но они.… Знаешь, я не боюсь прямо сейчас оказаться на суде перед создателем. За всё, что натворил в своей грешной жизни, готов честный ответ держать. Потому, что даже неблаговидное, совершал по совести, уж какая есть. Но никогда, пусть и в злых делах, не имел никакой гнилой мыслишки, а уж тем паче не смел наживаться на людской беде. Нет, я не оправдываюсь, и оправданий искать своим бесстыжим поступкам не собираюсь. Пусть я злодей, пусть, но дрянью я не был никогда. Если решат послать меня в ад, пойду без ропота искупать свои грехи. Но Мирские…. Поверь мне, они постараются вместо себя кого другого туда спровадить, да еще грошик какой на этом заграбастать в ручонки свои алчные. А не получится, так будь уверен, подошлют к творцу кого с ножиком. Вот с кем тебе завтра встречаться придется, и если интересно тебе о нем поподробнее узнать, изволь, послушай.

Якуб зачерпнул большую ложку меда, размешал её в своей чашке с чаем, сделал несколько глотков, после положил руки локтями на стол, упёрся в ладони подбородком, и начал свой рассказ.

– Первым, кто внёс весомый вклад в огромное состояние Мирских, был прадед ныне живущего главы семейства, Богдашка Сивый. Учитывая, сколь давние те были времена, что-то путное по этому поводу сказать знающие люди затрудняются. Однако старики промеж собой баяли, что имел привычку, Богдашка, по ночам рыскать на торговых трактах с кистенём в руках. Основу же богатства семьи сколотил Винцент Богданович Мирский. Разбойничал он со своей ватагой буйных удальцов по всему Северо-Западному краю и прибалтийским землям. Видный был кавалер, ничего не скажешь, с большим достоинством. Много чего доброго мог сделать для родной стороны, не обидела природа не умом, не характером, да, кровь порченная, дрянная, видно всё же дала о себе знать. После нескольких кровопролитных стычек его шайки с регулярными войсками, решил Винцент на какое-то время схорониться в дальней глуши. Правда, предварительно припрятал в разных укромных местах львиную долю награбленного, разделив его на части. Но, как уже не раз бывало со времен библейских, был выдан одним иудой из бывших своих подельников. Дом, где разбойничий «батька» отсиживался, был окружен солдатами и жандармами для пущей надёжности в два кольца. Понимая видно, что час расплаты уже неминуем, я так думаю, решил Винцент Богданович напоследок спасти родовую честь, да и припрятанное богатство от государевой казны уберечь. Поэтому неожиданно для преследователей, не скрываясь, во весь свой немалый рост, с двумя саблями на перевес, бросился он на них в открытую, прямо под солдатские пули. Чтобы дело совсем уж замять, родня объявила его спятившим с ума, да отреклась от него, а по прошествии некоторого времени и о пропавшем награбленном добре как-то позабылось.

Якуб остановил свой рассказ, допил чай и прислушался к шуму в пристройке.

– Шалят, негодники. Новенького третируют. Подожди, Март, минутку.

Он вышел проведать своих подопечных, и через открытую дверь Мартин слышал, как Якуб на полном серьезе разъяснял им правила мирного проживания в его доме. Насколько эта речь была понятна его пациентам, Мартин судить не брался, но практически сразу же больные скандалисты угомонились, после чего Якуб вернулся с довольной улыбкой на лице и продолжил.

– Адам, после окончания Московского университета, доставшимся от отца награбленным богатством распорядился весьма рачительно. С умелой сноровкой вкладывал Адамчик деньги в различные коммерческие операции, большинство из которых оказались очень выгодными для семьи Мирских. Впору Великой войны и особенно при немецкой оккупации Виленского края, Адам активно занимался армейскими поставками и разного рода спекуляциями, наживаясь без зазрения совести на людской нужде. А в декабре восемнадцатого года Мирский со своими домочадцами вслед за германцами выехал из Вильни и на время обосновался в шведском Гётеборге, где они и переждали эту кровавую вакханалию, что прокатилась по нашей несчастной беларусской земле. Адам же и там без дела не сидел, и как поговаривают, активно занимался биржевыми махинациями.

Вернулись Мирские в родные края только в марте двадцать второго года, как раз к моменту присоединения Виленского края к Польше, и Адамчик одно время вел тихую беззаботную жизнь богатого обывателя. Но меня ведь не проведешь, скалапендра, затаился он, словно сыч, и неторопливо, основательно изучил возможности новых реалий. В конце концов, выбрал он для своей ненасытной натуры новую границу между Речью Посполитой и большевиками. Мирский, умело используя силу своего немалого капитала, уж как водится, начал активно и жестоко насаждать на границе свою неофициальную власть, подчиняя себе весь контрабандный промысел. Ты же помнишь, по стране в ту пору бродило достаточно неприкаянных, вооруженных людей, которые за годы военного лихолетья много пролили как чужой, так и своей крови, а теперь в один миг остались не у дел, никому не нужными. Вот Адам и нашел многим этим солдатам без армии новое применение. Сколотил из них свои личные боевые дружины, поставил во главе этих банд отпетых головорезов, а те в благодарность быстро навели на границе необходимый их благодетелю порядок.

Контрабанду на границе Мирский организовал по образу широкой полноводной реки, которую питает огромное число мелких ручейков и речушек. Перекроют, допустим, власти на той или этой стороне один «ручеёк», так в ответ получали тут же новый, но уже в другом, неизвестном им месте. Желающих заняться опасным, но сытным ремеслом, всегда было предостаточно. Особенно в те послевоенные голодные годы, когда людям надо было хоть как-то выживать и кормить свои семьи. Даже самый мелкий контрабандист, тянущий через границу товара на два гроша, один грош несёт в общую кассу Мирского.