Читать книгу: «Парень не промах», страница 4

11
Контингент

С утра, поставив задачу сотрудникам, Колодей выдал Панову пять рублей на оперативные расходы и отправил на Выборгскую сторону обходить слесарные артели.

– Начни оттуда. Я чувствую, что мастерская должна находиться ближе к месту совершения преступлений, – сказал ему Колодей. – Просто чутьё.

Из центра Вася на Правый берег заехал на девятке. На Лесном, у железнодорожного моста, соскочил с трамвая и перешёл проспект к чумазым корпусам, где располагалась перспективная артель «Станкоремонт». Он не знал, что увидит и кого встретит. У Панова было заготовлено два могучих подхода – давить сверху и подныривать снизу. Оба имели свои достоинства и недостатки. Вася решил выбирать по месту, а дальше кривая вывезет.

Артель располагалась на заводе слева от путей и выглядела солидно. Панов деловито зашёл в контору при цехе – застекление за реечной обрешёткой. Из-за стола поднялся мужчина в костюме-двойке.

– Ленинградский уголовный розыск, – с удовольствием произнёс Вася, раскрывая удостоверение.

– Здравствуйте. Очень приятно.

– Кто из ваших работников, – Панов с многозначительным видом достал из кармана красивую гильзу и протянул директору, – может этим баловаться?

Директор артели повертел гильзу, глянул на донце, вернул Васе, подмигнул.

– Ну, этим… Давно служили?

– Это образцовая гильза, – ополчился Вася, догадавшись, что директор прочёл год по клейму под капсюлем и увидел, что гильза свежая.

– Что же вы ко мне с такой… мишурой? – укоризненно спросил директор, глядя на Панова как на мальчишку, вздумавшего пошалить.

«Опер должен быть везде атакующим. – Вася представил, как это говорит Чирков, и в нём закипела кровь. – Опер должен нападать и кусать, а не уходить в защиту».

Чирков был прав.

– А давайте я вас закрою? – деловито предложил Вася и положил гильзу в карман. – Отправим сейчас всех в кутузку на трое суток для выяснения личности. А за это время, может, чего и найдётся. Если не найдётся – тоже не беда. Сорванный график, план поставок, да и рабочие разбегутся.

Директор слушал и серел лицом. Он опустился на стул, будто из него медленно выпустили воздух.

– Чего вы хотите-то, Василий Васильевич? – спросил он совсем другим голосом.

– Ответов на вопросы хочу по существу.

Спустя минут тридцать жизни Вася понял, что из ошарашенного мужика подробностей досуга и пристрастий работяг, шурудящих в цеху, не добыть, и милосердно избавил директора артели от своего присутствия.

Артельных мастерских металлической группы Вася выписал из книги «Весь Ленинград 1932» целых шестьдесят шесть штук.

Сегодня он наметил посетить ещё одну – «Сербско-румынскую», производящую починку и лужение медной кухонной посуды. Располагалась она в прямо противоположной стороне – на Большой Охте. Там Вася планировал закончить обход адресов и переключиться на агентурную деятельность.

Вася шёл по пустым тротуарам Лесного, где город как будто вымер – все работали.

С пересадками на трамваях он доехал до улицы Васильевской и в кирпичном домике, из которого исходил стук и звон, угадал артель медянщиков. Он толкнул засаленную дощатую дверь и оказался в большом помещении, жарком и пахнущем нашатырём и припоем. Несмотря на ясный день, в мастерской было мрачновато. На вошедшего устремились блестящие белки глаз и засверкали жёлтым коронки зубов.

«Чёрт побери, одни цыгане, – Вася даже опешил. – Почему они на Выборгской стороне, а не в Красном Селе?.

Однако теряться в «Сербско-румынской» артели было тем более нельзя, и молодой опер прошёл к прилавку, из-за которого внимательно смотрел седой цыган с длинным чёрным лицом.

В адресной книге председателем значился просто Гучан, без инициалов. Вася интуицией сотрудника уголовного розыска понимал, что этот человек не заморачивается с погонялом. Так его и надо звать. Так все зовут.

– Ты Гучан? – с ходу спросил Вася.

– Я Гучан. А ты кто? – старик не удивился заходу. – Ты – мент?

– Я – мент.

Быть активным, а не пассивным государственным служащим с цыганами оказалось естественным и приятным делом. Панов услышал голос интуиции, о которой с утра говорил Колодей, и понял, что чувствовал начальник бригады. У Васи исчезли сомнения. Здесь вполне могли набить шариками от подшипников револьверную гильзу. Снарядить её капсюлем и зарядить порохом.

– Были сомнения? – криво усмехнулся Вася, достал гильзу и постучал донцем по прилавку. – Сделаешь таких шпалер зарядить, чтобы выстрелил?

Гучан взял гильзу, осмотрел опытным взглядом. Гильза была хорошая.

– Сколько тебе надо, семь? – равнодушно спросил председатель посудной мастерской.

– Надо сто. Сто сделаешь? – как-то иначе, кроме как повышать ставки, играть с цыганами было нельзя – не поймут.

– Сделаем, что скажешь. Заплати за десять!

У заклёпочников и лудильщиков не могло быть шарикоподшипников, но говорил цыган так уверенно, что Вася отвечал, как загипнотизированный.

– Гильзы ты сам достанешь или принести?

– Принеси. Неси гильзы, и порох, и капсюли.

«Пули. Он не сказал про пули!» – Вася вспотел, но не был уверен, что из-за духоты.

– Возьмёшься? Вечером принесу.

Гучан равнодушно смотрел ему в глаза. Вася торопливо кивнул и спиной вперёд выкатился за порог.

«Надо доложить Яков Санычу!» – заполошно думал он, вышагивая к остановке.

После «Сербско-румынской» артели Вася чувствовал себя вышедшим из цеха термической обработки металлов.

«Хорошо, что карманы не обчистили», – ошалело думал опер, второпях ощупывая пиджак.

Удостоверение было на месте. Деньги, выданные с утра начальником бригады, – тоже. Панов добрался до бывшего Главного штаба и разыскал Колодея. «Мастерская!» – думал он.

– Получается, гильзу-то он у тебя замылил? – ироничным тенорком спросил Колодей, когда Вася закончил доклад об обходе металлических артелей Выборгской стороны.

Панов покраснел, как при цыганах в цеху.

– Понимаю. Сработал хорошо, – утешил Колодей. – Только нам это не годится. – Он сел на стол, покачал ногой, покивал головой, подумал. – Заказ ему сдать можно, но денег товарищ Гучан тебе не вернул бы. Процыганены были бы денежки. Ну, мы их назад забрали бы, конечно. Потом. А так бы Гучан тебя кинул. Он знает, что жаловаться ты в милицию не побежишь. И по всему, взятки с него гладки. А если мы его задержим – он над нами посмеётся. Ну, вернул бы он тебе задаток, в крайнем случае. Хотя с цыганами я бы не был столь уверен. Артель эту надо взять на заметку, так что ты сегодня не зря потрудился. Мы их потом раскрутим. Ты всё сделал правильно. Теперь отправляйся по злачным местам, ищи вечером там. А эти две артели – вычёркивай.

Было страшновато после махания корочкой угро толкаться вечером в пивной с риском наткнуться на тех, кто видел тебя днём как лицо официальное. Однако поиски мастерской по артелям не отменяли задачу найти мастера в кабаках, поэтому Вася нацелился не светиться вблизи тех мест, где проводил обход, а снова отправился на Пороховые.

Это был полноценный рабочий день. Вася окончательно умотался, пока ехал на трамваях с пересадками на Выборгскую сторону. Стемнело и зажглись фонари, когда он толкнул дверь рюмочной и зашёл в её тусклое и пока ещё чистое нутро. Работяги только-только начали возвращаться со смены, но ждать не имело смысла. В злачном месте успел скопиться тёмный элемент. И этот элемент признал Васю.

– О, малой пожаловал!

К своему неудовольствию Вася углядел старого пропойцу в компании молодых хулиганов, а те с наглым любопытством уставились на него.

«Нападай и кусай, – подумал Вася. – Я – сотрудник уголовного розыска».

Он теперь не мог включить задний ход и смыться.

Позор в сербско-румынской артели заставлял его отыграться хоть на ком-то. Вася борзо подвалил к столу, сунул Мутному Глазу руку:

– Здорово! А ты чё здесь?

Мутный Глаз даже стушевался.

– Да забрёл. Пропустить…

– Здорово, братва, – приветствовал хулиганов оперуполномоченный Панов.

«Фабрично-заводская школа, – подумал Вася. – Лесные каникулы…»

«Летние каникулы, – тут же спохватился он. – О чём я…»

«…Или прогулы…»

Каждый из них стал подозреваемым.

Хулиганы поздоровались в ответ, выражая вежливость и присматриваясь к незнакомцу. Они ещё не решили: бить, говорить или пить, но для начала решили пропустить. Вася каждому пожал руку, сдержанно представляясь, и услышал в ответ имена и клички, которые навсегда ухватила цепкая память опера. Он не забудет установочные данные и после раскрытия уголовного дела. А когда к персональному пенсионеру МВД полковнику Панову приедет корреспондент газеты «Ленинградская правда», Василий Васильевич назовёт их поимённо, будто познакомились они вчера.

А в 1933 году молодой человек в тесноватом пиджачке вернулся за стол к гужбанящим придуркам, поставил кружку пива и стопарь водки.

– Будем здоровы, пацаны, – молвил он и отпил водоньки немного.

И все сказали: «Будем». И выпили.

«Будете», – подумал Вася.

Братва стала приглядываться и заинтересовалась:

– А ты не легаш ли, часом?

– Кто, я? – засмеялся Вася Панов.

– Например, ты, – с вызовом дополнил один.

– Сам ты легаш, – всерьёз разозлился Вася на обидное прозвище, и злость его была неподдельной.

Шантрапа почувствовала, но поняла по-своему.

Спрашивающий сбавил обороты.

– Ты откуда такой нарисовался? – он был примерно васиного возраста и старше всех остальных.

– С Рахьи, – уже спокойнее ответил Вася, который в детстве гостил там летом у бабушки, и потому отвечал не задумываясь.

– Что за место такое – Рахья?

– Возле Ладоги, не доезжая. Отец на торфах работал, – и хотя это было недолго, Вася не соврал, а собеседник заметил, что он говорит правду.

– А Лидку из кооперации знал?

– Сволочь-то эту! – возмутился Вася более чем искренне. – Это ж падла жадная была! Клещ болотный, натуральная тварь.

– А тётку Анну?

– Тётку Анну не знал, – честно сказал опер Панов. – У нас на деревенской стороне такой не было.

– А дядю Кузьму?

– Дядю Кузьму, хромого? – уточнил Вася, который приходил к дяде Кузе курить. – Сидели вместе на завалинке, которая на дорогу выходит.

– А ты говоришь, Штакет! – переглянулись хулиганы с дрищеватым шпаном, должно быть, родом из бараков торфоразработок посёлка Рахья.

«Почему я его не знаю? – подумал Вася. – Или он потом приехал?».

– А ты откуда? – спросил он Штакета.

– Со Ржевки, – ответил тот и поинтересовался в свою очередь: – Где лямку тянешь?

– Учеником переплётчика в Публичной библиотеке. На самом деле, таскаю всякий хлам туда-обратно, – безрадостно поведал Вася.

– А к нам чего забрёл?

– Надо.

– Чего надо?

– Дело у меня тут, – честно сказал Панов, подумывая, что завтра он заведёт на них дело оперативного учёта, а пока для него соберёт данные.

– Какое дело? – не унимался Штакет.

– Ты сколько получаешь?

Этим он глубоко задел пацана. Штакет потупился, зашмыгал носом.

– Нисколько, – пробурчал он. – На «фазанке» много не заработаешь.

– Да я тоже не богат, – сказал Вася. – Вот, хочу гильзы зарядить, чтоб недорого.

– Какие гильзы? – заинтересовались пацаны.

– Да вот.

– Опять ты за своё, – сказал Мутный Глаз. – Говорю же, на рынке купи.

– Нет у меня денег на рынке покупать, – со сдержанной досадой ответил Вася.

– А сколько тебе надо? – спросил самый крепкий из пацанов, высокий, с чёлкой и быстрыми глазами налётчика, которого хулиганы помладше с опасливым уважением звали Виталиком, хулиганы постарше – Захаром, из чего Вася сделал вывод, что он, скорее всего, Виталий Захаров.

– Семь штук.

– Шпалер есть?

– Допустим.

– Продай.

– Нет, – категорично, словно перед ним и в самом деле стоял вопрос продажи табельного оружия, отрезал Вася. – Мне самому нужен.

– Червонцев поднимешь.

– Хрустов я сам добуду, – впервые у опера Панова на лице появилась совершенно волчья улыбочка, и это умение закрепилось в его мимических мышцах, слегка изменив выражение лица. – Мне шпалер зарядить надо.

– Ну, малой!.. – только и сказал Мутный Глаз.

С пива пацанов забрало, и они наперебой начали хвастать друг перед другом сплетнями и выдуманными подвигами, спеша выговориться, – видать, собирались нечасто, а когда находились деньги на выпивку. Вася слушал и мотал на ус. Про стрельбу в Пундоловском лесу не упоминали, но всё равно было познавательно.

Когда пиво кончилось, хулиганы повалили из рюмочной, и Вася вместе с ними, оставив Мутного Глаза дожидаться нового мецената.

Шатались по улицам, орали дикими голосами, задирали прохожих. Вывернуть карманы никому не решились, но к тому шло.

Случайно компания оказалась на остановке, когда подъезжал 30-й трамвай.

– А вот и мой, – соврал Вася. – Я на нём до дома доеду.

– Не прощаемся!

– Ты давай заходи ещё, – загалдели гопники.

Захар, он же Виталик, отошёл от гоп-компании к рельсам, на которые накатывал звенящий вагон.

– Ты если надумаешь, заходи в шалман, я со старшими переговорю насчёт семи штук. Вообще, дело может быть. Ты как?

– Если нормальное, я – за, – сказал Вася. – Мне деньгу зашибить надо в край, а то жизнь летит.

Трамвай сбавил ход и задребезжал всеми стёклами. Времени не осталось. Виталик решился.

– Заходи ко мне, я на Исаковке живу, Панфилова десять. Запомнишь?

– Запомню, – сказал опер Панов и пожал ему на прощание руку. – Я обязательно зайду.

12
Настоящий пристрельщик

Денег с шестисот литров этилового спирта-ректификата I сорта пришло столько, что Лабуткин забыл о продуктовых карточках и отсылал мать на рынок за парной говядиной и в коммерческий магазин за белым хлебом.

Бочки поставили к нему в сарай. У Зелёного было опасно – к нему мог зайти участковый, а Лабуткин был на хорошем счету. Ни мать, ни жена не задавали вопросов, откуда взялся спирт и что с ним будут делать. Домашние знали, что пацаны знают, и этого было достаточно. Знали также и то, что Саша не притронется к спирту.

– Герасимову не показывай, а то он всё выжрет, – ворчала мать.

– А ты его не зови, – отговаривался Лабуткин.

Зелёный приезжал на розвальнях с одним и тем же мужиком, лет на десять постарше. По виду – из красной бедноты, но насупленный и осторожный. Звали его Алексей Перов, как втихаря поведал Зелёный. Сам мужик знакомиться не лез, а сидел на телеге и помалкивал, видом своим не выказывая интереса к постороннему.

Наливали через шланг в металлические сорокалитровые бидоны. Зелёный увозил товар по своим барыгам, а потом возвращался с толстой пачкой червонцев.

Сразу, как завелись деньги, Лабуткин купил при посредничестве Зелёного отрез синей саржи и серого габардина у тех же скупщиков краденого и пошил у портнихи с Охты два костюма. На его теперешнюю фигуру надо было снимать особую мерку. Жизнь изменилась необратимо и продолжала меняться дальше.

– Ох, запалимся, – притворно вздыхала Маша, примеряя новое платье.

– Не гони, мы всегда прилично жили, – отмахивался Лабуткин. – И будем жить. Как люди. Я – лучший!

В обновке он почувствовал себя веселей. Хороший костюм – залог здорового духа и высокого морального облика. Лабуткин вспомнил, что знал это раньше, но в больнице всё куда-то улетучилось. Из него много чего улетучилось за месяцы новой жизни. Многое теперь предстояло обретать заново, быть может, слегка иначе, но ведь и он стал другим. Вёл себя иначе, ходил иначе – он это чувствовал, но вернуть обратно было выше его сил. Одно он знал твёрдо: хорошая одежда помогает. Лабуткин решил заказать у армян новые ботинки, по мерке и без талонов.

По Шаболдину было не сказать, что он стал богат, только щёки округлились, а вот Митька заметно поправил своё материальное положение. Сам Зелёный вид всегда имел щеголеватый, даже если оказывался по уши в карточных долгах.

* * *

Однажды к вечеру, когда Лабуткин, проспавшись со смены, курил на крыльце, у калитки остановился Никифор Иванович.

– Прохлаждаесси?

– Есть такое дело.

– А вот пойдём, – как затейливый сказочник, манящий в страну грёз, позвал старик.

Лабуткин бросил окурок в траву и немедленно поднялся. Сердце сладко замерло, как когда-то в детстве.

В доме старика всё пропахло машинным маслом. Было скудно и неприбранно.

– Смотри, что я тебе приготовил, – Никифор Иванович полез в божницу, достал из-за иконы тяжёлый свёрток.

Положил на стол, раскинул тряпицу.

– Прямо царский! – вырвалось у Лабуткина. – Никогда такого не видел!

– Сделал в лучшем виде. – Никифор Иванович поднял обеими руками хромированный наган и поднёс Лабуткину. – Разрешите доложить и извольте получить.

Не веря своим глазам, тот взял револьвер, повертел. Такой роскошной игрушки у него отродясь не бывало. Совершенно невозможно было узнать наган. Накладки на рукояти остались теми же, но прочее…

– Да мой ли? – севшим голосом спросил он.

– Ты номер, номер глянь!

Номер был тот же, и звезду Тульского завода, поеденную коррозией, легко было опознать.

– Что, съел? – ликовал Никифор Иванович.

– Высший класс!

Револьвер блестел и отбрасывал на стены зайчики. Диковинные вещи могли для забавы состряпать металлисты!

– Шлифанул неровности, заполировал – дело недолгое. Отдал в гальванику, там за ночь довели до ума, и дело в шляпе. А каморы я тебе загладил как зеркало. Гильзы будут сами выскакивать, только держи.

– Люкс вообще. Ну, уважил! – от души признался Лабуткин.

– Помни Никифор Иваныча!

– Век буду помнить, – честно сказал он, опуская хромированный револьвер в брючный карман. – Слушай, Никифор Иванович, может, тебе надо чего?

– Окстись, Саша! – засмущался сосед. – У меня всё есть.

– У меня теперь деньги водятся.

– Всё есть, – повторил старый слесарь. – У тебя – семья.

– Ты обращайся, за мной не заржавеет, – заверил Лабуткин.

– Храни тебя Бог, Саша, – словно провожая, вздохнул старик.

* * *

Патронов с собой Лабуткин взял пятнадцать штук, не считая тех, что лежали в барабане.

– Пойдём в лес, – подмигнул он зашедшему с деньгами Зелёному. – Любишь по чуркам стрелять?

Они зашли далеко в перелесок, куда не прибегут милиционеры, хоть стреляй там, хоть ори как резаный.

Лабуткин достал наган.

– Дай глянуть, – попросил Зелёный.

Признавая главенство Лабуткина, он стал в этих условиях другим. Зелёный никогда не вёл себя так на людях, но когда попадал в непривычную обстановку, как бы замирал пред лицом Судьбы и плыл по течению.

Лабуткин протянул ему револьвер.

– Ух ты! – Зелёный принял оружие обеими руками и стал разглядывать, как ребёнок дорогую игрушку. – Офицерский?

Он думал, что белогвардейские офицеры могли ради форсу захромировать личное оружие. И сейчас он держит в руках такую вещь.

– Офицерский, – подтвердил Лабуткин, имея в виду, что револьвер может стрелять самовзводом, в отличие от наганов одинарного действия, в которых было необходимо всякий раз взводить курок, чтобы нижние чины не допускали перерасхода патронов.

– Генеральский! – восхитился Зелёный.

– Стрелял когда-нибудь? – равнодушно спросил Лабуткин, который знал три года назад, что друг точно не стрелял, но с тех пор многое могло измениться.

После больницы он не верил самому себе. Жизнь с двумя руками осталась в прошлом. Теперь шла та, к которой надо привыкать и узнавать немало разного, но мало хорошего.

– Много раз держал в руках, – похвастался Зелёный. – Но так и не выстрелил.

Понял, как по-детски это звучит, и смолк.

Лабуткин забрал наган уверенным цепким хватом.

– Посмотрим, на что похожи эти пули. – Он взвёл курок.

Зелёный слова не успел сказать, как хлопнул выстрел. С берёзы посыпалась кора.

– Дрянь шарики, рикошетят, – сквозь зубы процедил Лабуткин.

Выпрямил руку, выстрелил.

Сучок, растущий на уровне глаз метрах в пяти, задрожал.

– Летят не пойми как.

Лабуткин быстро выстрелил дважды подряд самовзводом. Закружились в воздухе газетные пыжи, расплылось облако дымного пороха. На белом стволе возникли четыре чёрные точки.

– Хоть кору пробивают.

Расстреляв патроны, Лабуткин откинул большим пальцем дверцу барабана. Отвёл курок, поднял револьвер стволом вверх и прокрутил барабан по правому рукаву. На траву посыпались гильзы.

– Нормально заполировал, – опустошив револьвер, он сунул ствол за ремень и принялся вставлять патроны, доставая из кармана пиджака и прокручивая барабан. Делал это привычно и ловко. Много тренировался.

– Ты палишь, как дышишь, – сказал Зелёный.

– Гораздо быстрее, – самодовольно ответил Лабуткин. – Я был самым лучшим пристрельщиком!

Зарядив, он закрыл дверцу и протянул оружие.

– Будешь?

Лабуткин привык жечь патроны.

Потом он бережно собрал гильзы и сложил в карман.

Можно переснарядить ещё раз.

13
По грибы

Спирт кончился, но деньги оставались. Лабуткин не рассчитывал, что их надолго хватит, расходы на семью требовали заняться новым делом. Он собирался обсудить его при встрече с Зелёным, но тот принёс совсем иные новости.

– Заходил на катран Тихомиров, – зашептал торопливо Зелёный, отозвав к забору, чтобы не слышали мать и жена. – На «Промете» ревизия. Кладовщик мечется.

– Из-за нас?

– Нет, но недостачу спирта обнаружили. Оказывается, не только мы отливали, а оттуда много утекло. Пронюхали ещё про какие-то макли Костромского. Пока за жабры не взяли, но он подходил к инженеру. Хочет денег за молчание. А то запрут, говорит, семью кормить нечем.

– А инженер что?

– Инженер ко мне прибежал. Денег-то у него нету.

– О родне заботиться надо, – многозначительно покивал Лабуткин.

– Отмаксаем старому чёрту?

Лабуткин подумал, прикинул.

– Беспонт. Он ещё захочет. Будет потихоньку из нас тянуть.

Он не то чтобы верил своим словам. Категорически претило расставаться с деньгами, которые легко пришли в руки. Да и доля правды была – чёрт знает этого кладовщика, что ему захочется потом, когда он почувствует слабину.

И не факт, что промолчит на допросах. Не потому что будут бить или пугать – такие методы к старику за мелкие хищения не применят, – а вот запутать и вытянуть могут. Следаки по финансам известны своими подходцами хитрыми.

Лабуткин молчал. Думал, что думает, но мысли в голову не приходили. Не знал, что сказать, кроме самого примитивного.

– Что делать будем? – не выдержал Зелёный.

– Надо сходить с ним по грибы. Передай через инженера, что мы заплатим за молчание, но хотелось бы обстоятельно потолковать без лишних глаз. Встретимся в лесу, будто за грибами пошли. Пусть Тихомиров добазарится с кладовщиком про время и место, и тебе маякнёт. А мы придём.

– Сколько денег возьмём? – упавшим голосом поинтересовался Зелёный.

– Я всё возьму.

* * *

Последние дни августа выдались сырыми и тёплыми. Ночью шёл дождь, днём пекло солнце. Грибы пёрли как на дрожжах, но в рабочий день немногие выбрались их собирать.

Кладовщик Костромской охотно согласился прогуляться ради денег. Что такое прогул, когда впереди срок?

– Ты чего улыбаешься? – удивлялся Зелёный.

– Хорошо здесь. Детского плача не слышно.

Они шли вдоль старой узкоколейки, по которой когда-то в Петроград возили дрова. Рельсы давно были сняты. Между прогнившими шпалами выросли деревца. Полоса отчуждения также подзаросла кустарником. Чтобы не ободраться, Лабуткин оделся попроще – в яловые сапоги и отцову тужурку. На спину повесил плоский берестяной кузов с крышкой. Зелёный нацепил брезентовый плащ, обулся в короткие сапоги с квадратными носами. В руке нёс корзинку, с которой сестра ходила по ягоды. Сам Зелёный грибов и ягод не собирал с детства. В трудные годы из леса он таскал дрова, но те времена давно прошли, и заядлый картёжник много лет здесь не появлялся.

– Ты ножик-то взял? – спрашивал Лабуткин товарища.

– Не люблю ножи, – морщился Зелёный. – А ты?

– Наган взял, – похлопал он по боку.

– Самое то за грибами.

Лабуткин подумал и здраво рассудил:

– Хотя бы кладовщик придёт с ножом на перестрелку.

Зелёный поёжился.

– Ты серьёзно хочешь его шлёпнуть?

– А о чём с ним тереть? Думаешь, если в рыло шпалер суну, Костромской будет молчать? Под стволом он обхезается и будет со всем соглашаться, а потом оттает и сдаст нас с потрохами. Я не верю в запугивание.

– Поймают… Это же расстрел, – притихшим голосом сказал Зелёный.

– А так мы с гарантией засыпемся, – заметил Лабуткин. – Хочешь загреметь в Кресты по предварительному сговору группой лиц? Малым сроком не отделаемся. Что я с одной рукой в тюрячке делать буду?

– В инвалидную команду пойдёшь.

– Нет. Лучше три года свежую кровь пить, чем триста лет падаль клевать. Мне семью кормить надо, – серьёзным тоном добавил он, и Зелёный не нашёлся, как возразить.

Уговаривая друга, Лабуткин больше успокаивал себя. И не потому, что ему было жалко старика, которого совсем не знал, а зародилось опасение, что на нём не закончится. В деле участвовал инженер.

Тихомиров знал, с кем и где встречается сегодня Костромской.

Предчувствие тяготило больше, чем предстоящее сейчас. С кладовщиком дело было решённым, а насчёт инженера – неясным. Что, если тот побежит к мусорам? Вполне мог. Вины за Тихомировым особой не имелось. Он был наводчиком и получил долю за кражу, но явка с повинной и сообщение о чужом тяжком преступлении способны повлиять на приговор. Может, и вовсе отделается условным сроком. «Понимает ли это Тихомиров?» – думал Лабуткин.

Понимает.

Если Зелёный сказал, что Тихомиров – человек непростой, должен понимать.

Когда узнает про Костромского, примерит и на себя.

Условленное место должно было оказаться уже где-то здесь, когда подельники увидели за кустами возле насыпи две фигуры.

– Это он? – шепнул Лабуткин.

– Похоже.

– Кто с ним?

– Какая-то бабка.

– Зачем он её привёл?

– Я знаю?

– А кто?

– Страхуется, сволочь.

– Иди, разговаривай с ними, – Лабуткин медленно отшагнул в лес. – Я потом подойду.

– О чём с ними говорить? – растерялся Зелёный.

– О чём хочешь.

Деревья скрыли от него странную парочку, а значит, кладовщик тоже не мог его видеть. Лабуткин быстро зашагал по лесу, озираясь, – нет ли ещё грибников? Он старался не шуметь и не хрустеть ветками. Описав дугу, зашёл к насыпи. Впереди развиднелось небо, деревья заканчивались. Лабуткин достал наган.

Он крался, раздвигая обрубком руки ветви волчьей ягоды. Отводил рукой с револьвером кусты, чтобы не шелестели. Осторожно ступая, он выбрался из подлеска и замер, прижавшись к самому большому стволу. Тот полностью скрыть его не мог, но стало спокойнее.

Перед ним, шагах в пятнадцати и чуть левее, виднелась фигура в картузе и фуфайке, а рядом другая, пониже, в жакете и пёстром платке. За ними, лицом к нему, раскачивался Зелёный, что-то бойко доказывая собеседникам.

Лабуткин взвёл курок.

«Далеко. Задену. Шарики – не пуля, летят как хотят. Они даже по наружному краю нарезов не обтюрируются, – с досадой думал охотник на людей. – Стрелять надо накоротке».

Он вышел из-за дерева.

Зелёный увидел его, но виду не подал. Лабуткин крался, держа револьвер в вытянутой руке и целясь в затылок Костромскому. Зелёный продолжал отвлекать разговорами. По лицу картёжника нельзя было ничего прочитать.

Он убеждал их, а они слушали.

И когда до цели осталось шагов пять, Лабуткин, метя под обрез картуза, спустил курок. Тут же, самовзводом, выстрелил в круглую как мяч голову, затянутую платком.

«В Зелёного не попал!» – с торжеством отметил он.

Шарики оказались не так уж плохи.

Старики повалились по-разному. Костромской рухнул ничком, как дерево. Бабка развернулась, всплеснула руками как тряпичная кукла, которую крутанули в воздухе, и повалилась боком, раскорячив ноги.

Подельник замер. Он сильно побледнел.

– Готово, – сказал убийца.

Зелёный опустил руку. Он закрывал ею сердце.

– Давай теперь быстро обставляться.

Лабуткин сунул в карман револьвер и принялся неловко стаскивать с плеч лямки кузова.

Подгонять Зелёного было не надо. Когда он смекнул, что подельник сделал своё, то немедленно впрягся.

– Смотрю, у тебя рука не дрогнет, – между делом заметил он.

– Как на стрельбище. Сам от себя не ожидал, – признался Лабуткин.

Снял с трупа Костромского ботинки, уложил на дно кузова.

– А с бабки… сблочивай клифт, – пропыхтел он, переворачивая тяжёлое тело кладовщика, чтобы обшарить карманы. – Обставим как ограбление.

Он нашарил кошелёк и сунул в карман. Зелёный стянул с мёртвой женщины жакет. Смял поплотней и запихал в кузов.

Лабуткин приткнул крышку.

– Не торчит. Помоги, – он закинул короб за плечо, Зелёный помог вдеть другую руку в лямку. – Погнали. Корзинку не забудь!

И побежали, приминая мокрую траву.

Место у насыпи было не грибное.

Туда никто не заходил.

* * *

– Ты серьёзно думаешь, что менты поверят, будто двух человек шлёпнули за старые чоботы и бабкины лантухи?

– Пусть рюхают. Их дело мусорское – жиганов искать.

– А мы не жиганы, что ли? – притворно надулся Зелёный.

– Мы налётчики. Кто ворует спирт с завода, тот не понесёт бабкин гнидник на толкучку. Пускай легавые по рынкам вынюхивают, а я эти обноски в печке сожгу.

– Только бы прокатило!

Лабуткин почувствовал, что нужный момент настал.

– Кто ещё про стариков знает, инженер? – он в упор смотрел на подельника.

Зелёный быстро кивнул.

– Завтра выходной. Слухи про кладовщика пока не дойдут. Вытягивай инженера за грибами. Мне ещё перед сменой надо отоспаться.

Зелёный, которого едва не вывернуло, когда он раздевал труп старухи, перестал понимать друга.

– Тебе действительно всё равно? – с недоверием спросил он.

Они шли от станции к дому, будто два грибника, которые могли себе позволить прогуляться в рабочий день по лесу. Лабуткин непринуждённо шагал с полным кузовом снятых с убитых вещей на спине, и продолжал убеждать:

– Ты сам говорил, что Тихомиров – мужик кручёный. Зачем нам нужен такой шпиндель, который уверен, что мы шлёпнули кладовщика с его бабкой? А если он испугается и ментам настучит? Или у нас вымогать начнёт? Или будет вымогать, пока мы сможем платить, а потом настучит? Мы теперь у него на кукане. Инженер не нужен.

Зелёный занервничал.

– О как ты всё разжевал. Гулевой какой! А если засыпемся?

– За Костромского нам всё равно расстрел, так что грузись по полной, – улыбнулся Лабуткин, отчего у Зелёного сердце ушло в пятки.

И, заметив, что Зелёный колеблется, добавил:

– Да не дрейфь, выкарабкаемся. Стукача только оставлять нельзя. По моему мнению, пожил он, и хватит. А у нас – всё впереди.