Читать книгу: «Ад за углом», страница 3

В другой раз во время драки в пабе с каким-то парнем у нас обоих оказались в руках разбитые стаканы. Я порезал его и угодил за решетку на семь лет. Каждый раз меня отправляли в разные тюрьмы. Я побывал в Стрэнджуэйсе, Уандсворте, Глостере. Но ни одному из этих исправительных заведений не удалось перевоспитать меня – в моем случае это так просто не работало.

За это время я потерял нескольких близких людей: сначала Артур скончался от сердечного приступа, затем кто-то зарезал моего племянника Майкла, которому не было еще и тридцати. Это произошло в начале восьмидесятых: он отправился в кабак под названием Ajax, где какие-то парни попытались заставить его заплатить за вход. Майкл отказался, за что получил удар ножом прямо в сердце.

Я и сам пару раз был на волосок от гибели. Однажды на Сент-Полс-роуд меня, едва живого и истекающего кровью, обнаружила девушка, которая по счастливой случайности оказалась медсестрой. Знаете, как это бывает: сначала до тебя докапывается кто-то один, а затем налетает целая толпа. В конце концов я завязал с этим, и думаю мне повезло, что я остался жив. Какое-то время я занимался продажей металлолома в районе Уэллса и Гластонбери. Пару лет назад я вернулся в Бристоль и промышлял тем же уже там, но вскоре ушел на покой.

Когда Эдриан переехал к нам на Пэдстоу-роуд, мы иногда вместе охотились на кроликов, но ему не нравилось сидеть без дела в ожидании добычи, мерзнуть и много ходить. Его больше привлекали музыка и танцы. Одно время Эдриан занимался брейк-дансом на улице, а потом и вовсе начал где-то пропадать ночами напролет, почти не появляясь дома. Тем не менее Эдриан был хорошим мальчиком и редко попадал в неприятности.

ТРИКИ: Пока Мартин жил в Манчестере, с ним рядом часто находился Тони – брат моей мамы. После участия в кулачных боях его имя прогремело на весь город. Мартин любил время от времени помериться с ним силой. У дяди Мартина был свой клуб в Манчестере, куда часто наведывались местные гангстеры и хвастались своими бойцами, на что он отвечал им: «Послушайте, вашему парню не справиться с моим племянником!» Тони было тогда лет шестнадцать, и он не просто дрался с ними на равных, но и побеждал. Он мог одним ударом отправить в нокаут любого из этих крепких ребят. Так Тони стал одним из лучших бойцов Манчестера.

ТОНИ ГЭСТ: Я родился за год до окончания второй мировой – в 1944 году. Мой отец, Тед Гэст, был черным американским солдатом, но он никогда не был женат на моей маме, Вайолет Годфри, бабушке Эдриана. С отцом меня мало что связывало – он свалил обратно в Америку, а я остался здесь. Моя мать родила еще двоих детей, Майкла и Максин (маму Эдриана), но уже от другого мужчины.

До восьми лет я жил на Пэдстоу-роуд, 13, а затем вместе со всей семьей переехал в Манчестер, так что из жизни в Ноул-Уэсте мне запомнились только годы учебы в Конноут Роуд, которые пришлись на конец сороковых и начало пятидесятых. В школе мне приходилось несладко, потому что темнокожих там было всего двое: я и еще один паренек. Мой дед Фармер был белым, а бабушка Мага – на четверть черной. Из-за того, что дед женился на темнокожей девушке, люди постоянно били окна в нашем доме.

Вот почему мне приходилось драться. Окажись вы на моем месте, вы бы все поняли. Вариантов было два: драться или спасаться бегством – я всегда выбирал первый. Никому и никогда не позволял вольностей в свой адрес. В Манчестере ничего подобного не было – вот почему мне сразу же пришлось по душе это место. Там жили черные, индусы, азиаты и все, кто угодно, а в чертовом Бристоле исключительно «бристольцы».

Максин и Майкл перебрались в Манчестер вместе с нами. Мы обосновались в районе Чорлтон-он-Медлок, неподалеку от Олл-Сэйнтс. Мне нравился этот город: я ходил в школу, обзавелся друзьями. Я учился в начальной школе Уэбстер в Мосс-Сайде, а затем, когда мне исполнилось одиннадцать, перешел в Кавендиш в Олл-Сэйнтс, где начал заниматься боксом. Остальные предметы меня не интересовали. Как-то раз учитель физкультуры подошел ко мне со словами: «Знаешь, что хорошего в своей жизни ты можешь сделать? Заняться боксом». Тут-то все и завертелось. Вскоре я стал принимать участие в кулачных боях на стороне. Время от времени случалось заработать пару синяков, но в остальном, если ты был хорош, обходилось без проблем.

Когда мы были подростками, Максин всегда говорила, что как старший брат я чересчур ее опекаю. Когда она собиралась с кем-нибудь на свидание, я говорил: «Он тебе не пара». Я чувствовал, что должен присматривать за ней. Примерно до пятнадцати лет Максин жила в Манчестере. Нрав у нее был дикий, но, чего греха таить, этим славилась вся наша гребаная семейка! Если память мне не изменяет, Максин встретила Роя во время одной из своих поездок в Бристоль. После знакомства с ним Максин вернулась туда, и вскоре у них родились Эдриан и Лианна.

Наша семья прошла через многое. Я потерял брата и сестру, жизнь обоих оборвалась трагически: Майкла зарезали во время потасовки в баре, а Максин совершила самоубийство. Как и в случае с Майклом, телефонный звонок с известием о смерти Максин застал меня врасплох. Такие вещи навсегда врезаются в память.

Вслед за всеми в Манчестер переехал и наш чокнутый дядя Мартин. Мы были близки с ним и постоянно проводили время вместе. Он был бешеным, как дикий кот! На улице у него была репутация бойца, впрочем, как и у меня. Свою я заработал следующим образом: как-то в канун Рождества я направлялся в клуб, которым в то время владел Мартин, и по пути решил заскочить в небольшую круглосуточную кафешку – Wishing Well. Еще у входа я услышал, что собравшиеся внутри люди поют рождественские песни. Не успел я войти внутрь и присоединиться, как ко мне тут же подлетел какой-то шотландец со словами: «Ты что, бл***, тут забыл?» – и боднул меня головой. Недолго думая, я ответил парой ударов, и тот рухнул навзничь. Его женушка кинулась на меня и попыталась нас разнять, размахивая туфлей с огромным каблучищем. Я и понятия не имел, что только что вырубил Дэнни Филдингса, одного из самых крепких парней в городе.

Так все и началось. После этого мое имя оказалось у всех на устах. Мне было тогда всего шестнадцать или семнадцать, и я был в отличной форме. В мои планы не входило становиться лучшим из лучших, но после того случая все произошло само собой. Я продолжал заниматься боксом и к своим двадцати пяти успел поработать вышибалой в самых разных клубах: Bierkeller (целых восемь лет), Roosters, Portland Lodge – и иногда подрабатывал в пабах. Мы и сами держали пару подобных заведений.

Парень, с которым мы этим занимались, Дэйв Уорд, как я позже узнал, был хорошо знаком с семьей Шона Райдера из Happy Mondays. С виду Дэйв был вылитый цыган. Он долгое время присматривал за клубами Манчестера, а я был его партнером: мне досталась центральная часть города, а Дэйву – южная.

Мартин был чертовски умен. У него был свой подпольный клуб Edinburgh, который, правда, больше смахивал на притон. Я отвечал там за безопасность и следил, чтобы все шло гладко. Клуб открывался по вечерам, и к нам слетались все ночные пташки: как белые, так и черные. До самого утра звучала хорошая музыка, а спиртное текло рекой.

Как-то в Мосс-Сайде Мартин пырнул ножом одного парня. Дело было так: мы с Майклом сидели в кабаке, и в какой-то момент он встал, случайно опрокинув поднос проходящего мимо официанта. Тот завелся: «Вам придется за все это заплатить!» В этот момент в заведение вошел Мартин, ведя под руку двух красоток. Он тогда был неотразим: Дин Мартин и Тони Кертис в одном флаконе. Мы были родственниками, и местные, похоже, решили, что мы братья, так что один из них подошел к Мартину и начал требовать деньги за разбитую посуду. Наш Мартин послал его куда подальше, завязалась драка, и стоит заметить – тот официант был крупным парнем.

Мартин не спеша снял свой белый плащ, повесил его на руку, а затем словно из ниоткуда достал охренительно здоровый нож и всадил его в того парня. Твою ж мать! Начался настоящий хаос: люди прыгали из окон, лишь бы унести оттуда ноги! К сожалению, в результате этой истории Мартин угодил за решетку на три года. На суде Мартин сказал: «Огромное спасибо, Ваша честь! В Бристоле я получил бы за это лет десять!»

Мартину определенно стоило родиться во времена апачей – среди них он бы точно сошел за своего. Черт возьми, как-то на вечеринке в Бристоле Мартин поймал одного парня, который был стукачом. Его звали Уэббер, король Тедди-боев. Парни из банды Уэббера избили в торговом центре одного из друзей Мартина, так что тот жаждал мести. Мартин какое-то время следил за ним, выжидая удобного момента, – таким уж он был, наш дядя, коварным человеком. Он забрался по водосточной трубе и, пока дружки Уэббера веселились, вломился внутрь и вырезал на груди бедняги слово «КРЫСА».

Мартин много лет провел в тюрьме. Мы были вместе, когда он поджег принадлежавший конкурентам клуб. Тем вечером мы как раз вернулись в Edinburgh после очередной вылазки в город. Мартин обвел взглядом пустой клуб и с досадой спросил:

– Тони, где весь народ?

– Должно быть, в Birdland, ниже по улице, – ответил я.

– Ах, вот как… – пробурчал Мартин.

Мартин позвал двух своих знакомых шотландских мафиози, одним из которых был Джимми Бойл из Глазго, находившийся в то время в розыске (позже о нем даже сняли фильм, «Чувство свободы»), и все вместе мы отправились в Birdland, по пути прихватив на заправке пару канистр с бензином. Парни втроем зашли внутрь, где на тот момент было полно народу, и принялись разбрызгивать содержимое канистр по всему клубу, пока не добрались до камина. Говорят, кто-то из сотрудников начал смеяться, решив, что они пришли помочь с уборкой, на что Мартин ответил: «Так и есть!» и швырнул канистру с бензином в открытый огонь – все вокруг тотчас вспыхнуло!

В тот вечер на Мартине был один из его длинных тренчей, и когда он выскочил из клуба и побежал по дороге, горящие полы плаща развевались на ветру! То еще было зрелище! Меня арестовали, но поскольку я не участвовал во всей этой заварушке и не делал ничего противозаконного, мне удалось соскочить. Мартина же ждала тюрьма Стрэнджуэйс.

Помимо обеспечения безопасности я также присматривал за делами одного парня из Лондона – следил, чтобы никто не создавал ему проблем и не совал нос куда не следует. Его звали Дики Юинг. Он торговал подделками под видом брендовых товаров. В целом – вполне легальный бизнес, но, если вам интересно мое мнение, все это обыкновенный развод. Я получал один шиллинг с каждого фунта дохода, а иногда и все два. Хорошие были времена. Помимо этого мне частенько приходилось заниматься защитой интересов Дики, и это уже была куда более грязная работенка.

У Дики был Роллс-Ройс, и однажды мы поехали на нем в Бристоль. Эдриану было тогда лет двенадцать, не больше, и когда мы припарковались перед их домом, он выбежал на середину дороги с криками: «О-о-о-о-у, дядя Тони!» Да, черт возьми, не каждый день можно было увидеть такие тачки на улицах Ноул-Уэста.

В девяностые, когда пушкой обзавелся едва ли не каждый, клубная жизнь Манчестера стала гораздо суровее. В Haçienda, например, часто захаживал гангстер по имени Белый Тони – парень не вышел ростом, но старался компенсировать это тем, что повсюду таскал с собой ствол – правда, в итоге, его самого пристрелили. В то время в подобных местах все вертелось вокруг продажи наркотиков, и каждая из уличных банд жаждала отхватить свой кусок пирога. Банды Читем-Хилла, Салфорда… Кого там только не было. И хотя мы в это не лезли, но, Господи Иисусе, должны были уметь постоять за себя.

Был еще один очень влиятельный парень – Пол Мэсси. Я стоял на входе в Italian Stallion, когда он появился в компании десяти или одиннадцати парней, одетых в спортивные костюмы, и, подойдя ко мне, спросил: «Все в порядке?» Я ответил: «Да, без проблем, Пол, входи. Но остальным придется заплатить!» Они тут же полезли в карманы своих ветровок за оружием. «Эй-эй, полегче! – усмехнулся я. – Вы что, собираетесь пристрелить меня из-за пяти фунтов? Лучше банк ограбьте». Тогда такое было сплошь и рядом, представляете? В 2015 году Мэсси был застрелен прямо на пороге собственного дома. Вскоре полиция поймала стрелка, и тот получил пожизненное.

Все это было незадолго до того, как я сам, благодаря Эдриану, оказался вовлечен в мир музыки.

ТРИКИ: Не все в моей семье были гангстерами. Сестра дяди Тони, Марлоу, вышла замуж очень рано. Думаю, она хотела как можно скорее избавиться от своей девичьей фамилии, чтобы не иметь ничего общего с семейством Годфри. Ее дочь, моя кузина Мишель, в каком-то смысле заменила мне мать и родную сестру – она всегда приглядывала за мной, а ее отец, Кен Портер, хоть мы с ним и не были в кровном родстве, всегда заботился обо мне как о сыне. Можно сказать, я был его любимчиком, и, вероятно, потому что он души во мне не чаял, а Мишель действительно любила папу – она переняла его чувства ко мне.

С первого взгляда на нее можно было подумать, что она белая, но в действительности Мишель чуть менее чем на четверть черная. Когда мы тусовались вместе, люди не могли поверить, что мы с ней – хоть и двоюродные – брат и сестра. Это не укладывалось у них в голове.

В ее семье тоже хватало темных секретов…

МАРЛОУ ПОРТЕР: Я выросла в Ноул-Уэсте в семействе Годфри – с Мартином и всеми остальными. Как же я ненавидела все это! Боже, мне просто не терпелось вырваться оттуда. И когда я все-таки добилась своего, то про себя подумала, что никогда не вернусь обратно – даже если бы за это мне пообещали дом, два дома, да хоть пять! Это было ужасно.

Я росла с мыслью, что Маргарет Годфри, которую все называли Мага, приходилась мне матерью. Я была на девять лет старше Максин, так что присматривала за ней, будто я ее тетя. Но однажды, когда мне было четырнадцать, Морин, которую я всегда считала сестрой, во время одной из наших ссор посмотрела мне прямо в глаза и заявила: «Да ты вообще приемная!» Мага, которую я всю жизнь называла «мамой», сказала мне: «Это правда. Твоя мать – Вайолет, но вскормила тебя именно я!»

Я поднялась в нашу спальню, чтобы переварить услышанное. «Выходит, братья Мартин и Артур теперь мои дяди, а сестра Вайолет – моя мать! Как они могли?!» Больше никто из них не касался этой темы. Мне так ничего и не объяснили – даже годы спустя. Когда я пришла навестить умирающую Вайолет, которой к тому времени было восемьдесят восемь, я думала, что она наконец решится сбросить камень с души и попросит прощения, но она так и не сказала ни слова; я ничего не слышала об этом с тех пор, как мне было четырнадцать.

Дело в том, что я и до того злосчастного дня обо всем догадывалась, просто это не укладывалось у меня в голове. Я то и дело поднималась на второй этаж, искала что-то в комнатах, копалась в различных бумагах – словом, занималась тем, чем ребенку не следовало. Когда мне было десять, я нашла жестяную банку, а в ней – свидетельство о крещении, в котором было указано мое имя – «Маргарет Роуз Годфри», а ниже, в графе мать – «Вайолет». Информации об отце не было. Тогда я подумала: «Как она может быть моей матерью?» Это открытие сделало меня более замкнутой: я не могла никого расспросить об этом, мне некому было излить душу. Я все держала в себе.

К тому моменту, как Морин подтвердила мои догадки худшим из возможных способов, я была подготовлена и могла сказать им: «Мне все уже известно!» Никто из них понятия не имел, что я в курсе, но я знала обо всем, с тех пор как мне исполнилось десять. Я убежала наверх, попыталась разорвать то свидетельство и два дня просидела в своей комнате. Когда я наконец спустилась, Мага упрекнула меня: «Морин очень расстроилась из-за того, что ты так долго не выходила». Она никогда не спрашивала меня о моих чувствах!

Я не могла дождаться момента, когда распрощаюсь с этой семьей и уеду из Ноул-Уэста. Несколько лет спустя, будучи еще совсем юной, я вышла замуж за Кена, но поначалу нам никак не удавалось найти подходящее жилье. В конце концов мы получили муниципальную квартиру с двумя спальнями в Хартклиффе, которая на самом деле представляла собой полноценный дом, поскольку одна из спален располагалась внизу, а другая на втором этаже. Мы были вне себя от радости, потому что у нас появилось что-то свое. Там были великолепнейшие диван с двумя креслами и другая очаровательная мебель, и я обожала наводить там чистоту! Придавать всему еще немного блеска! Это место будто стало моим собственным кукольным домиком, ведь до этого момента у меня никогда не было ничего своего. Кен служил в торговом флоте и приучил меня быть организованной, чего мне очень недоставало.

А Мартин и Артур, выходит, теперь приходились мне дядями. Помню, все местные девчонки сходили с ума по Мартину. Он был таким симпатягой и легко мог заполучить любую из них. Они готовы были дружить со мной только ради того, чтобы иметь возможность постучать в дверь нашего дома в надежде, что им откроет Мартин. Он был очень умен, но без конца дрался, дрался, дрался… Я была в курсе всех этих разборок.

К тому времени, когда у меня родились Марк и Мишель, я вернулась к работе и через какое-то время скопила достаточно денег, чтобы купить Кену костюм. В те годы готовые не продавались – все шили их на заказ, даже те, кто был стеснен в средствах. Для этого нужно было пойти в Hepworth или Burton (существовали только эти два варианта) и выбрать ткань, из которой будет сшит костюм. Помню, я остановилась на орнаменте «гусиная лапка» – мне казалось, так муж будет выглядеть солиднее.

Вскоре после этого Кен в новом костюме отправился «провести вечер с ребятами» из моей семьи и не возвращался до утра. Всю ночь я не находила себе места. Когда он наконец вернулся, его костюм был весь в крови – буквально пропитан ей, я не шучу! Это была кровь Артура – кто-то порезал ему лицо осколком стекла, а Кен, пытавшийся помочь, весь ею перепачкался. После того случая у Артура появился огромный шрам через все лицо. Дело в том, что наложенный шов разошелся – у него была гемофилия, и аккуратно зашить рану не представлялось возможным – поэтому остался здоровенный рубец. Эта деталь раскрыла его истинное лицо.

Когда Мартин жил в Манчестере, он часто дрался с ирландскими цыганами. В нем было что-то такое, из-за чего он не чувствовал боли. Однажды те ребята сломали ему обе руки, а он все продолжал вести себя так, будто ничего не случилось. В отместку он несколько раз ударил одного из них ножом, за что и угодил в тюрьму Дартмура.

Мага велела нам с Кеном отправиться на поезде в Тависток навестить Мартина. Когда мы добрались до нужной станции, на улице стоял густой туман и никто из нас двоих не мог понять, куда идти дальше, налево или направо, так что мы заглянули в местный паб, где нам сообщили о том, что ближайший автобус будет лишь через несколько часов.

Я предложила Кену прогуляться, чтобы скоротать время: мы дошли до перекрестка, но в итоге вернулись обратно в пивную. Мага была своего рода «крестной матерью»: когда кто-нибудь из семьи попадал за решетку, она заставляла меня носить передачки. Годфри распоряжались мной, как им заблагорассудится.

Своего отца я никогда не знала, но отец Максин был неплохим человеком. Мы называли его Куэй – не думаю, что кто-либо из нас знал его настоящее имя. Он был родом из Африки. Приплыв в Англию с торговым флотом, он остался здесь жить. Куэй был весьма немногословен, но что-то подсказывало мне: у него добрая душа.

У меня на подобные вещи чутье – не зря же меня прозвали «белой ведьмой». Я могла сказать: «Мишель, если ты свяжешься с этим человеком, держу пари, произойдет то-то и то-то». И все происходило в точности, как я говорила! Я просто прислушивалась к своей интуиции.

Куэй был очень высоким. А еще у него была катаракта и, как результат, бельмо на глазу. Но он был очень умным человеком. Куэй и Вайолет какое-то время жили в Кардиффе, где и познакомились (вероятно, потому что он почти все время находился там), и там же на свет появились Максин и Майкл. Затем они решили переехать в Манчестер и разбежались. Больше я его практически не видела. И никто в нашей семье о нем не вспоминал. Очередной скелет в шкафу.

Отец Тони, Теодор Гэст, был американским солдатом и человеком порядочным. Справедливости ради следует упомянуть, что он хотел, чтобы Вайолет и Тони начали вместе с ним новую жизнь в Штатах. У Вайолет даже были куплены билеты для них обоих, но остальные члены семьи постоянно спрашивали: «Что вы будете делать, если все пойдет не по плану? У вас же там никого нет, к кому побежите за помощью?» Так что Вайолет так и не решилась на эту поездку и больше с Теодором не общалась. Полагаю, у Тони сохранилось несколько фотокарточек отца. Теодор всегда с любовью относился к сыну, но теперь находился на другом континенте, так что на этом их связь прервалась.

Я не стала переезжать в Манчестер с остальными. Мы ничего не делали вместе. Первыми уехали Морин и Вайолет. Олив тоже пробыла там какое-то время. Максин (оказавшаяся на самом деле моей сводной сестрой, а не племянницей, как я полагала) тогда было всего тринадцать лет. В Бристоле она ходила в школу, и здесь была вся ее жизнь, но так или иначе она тоже отправилась в Манчестер. По возвращении Максин остановилась у меня, и мы какое-то время жили вдвоем. Я была на девять лет старше, так что роль взрослого в наших отношениях полностью возлагалась на меня – Максин относилась ко мне, как к матери. В школе, кстати, говорили, что Максин не было равных в письме и что ей стоило подумать о поступлении на факультет журналистики.

К тому времени, когда у меня появилась Мишель, а у нее Эдриан, мы перебрались в другой муниципальный дом. Фактически Эдриан с Максин продолжали жить с нами. Время от времени кто-то из Годфри заявлялся к нам и оставался погостить – с этим я ничего не могла поделать. У меня не было права голоса. А если и пыталась возражать, то кто-нибудь из них обязательно звонил мне и напоминал: «Да если бы не моя мать, у тебя не было бы всех этих безделушек и сраных ковриков – она вырастила тебя!»

Я успела поссориться с каждым из них. В отличие от их семейки, всю свою жизнь мне приходилось работать. Я не пыталась никому ничего доказать. Когда я была младше, то постоянно думала: «Мои дети никогда не будут страдать так, как страдала я». Я понятия не имела, каково это – быть матерью, но точно знала, что если не буду воспитывать своих детей так же, как Годфри, то у них все будет хорошо.

Я вырастила Мишель и Марка, постоянно повторяя: «Никому не говорите, что Годфри – ваши родственники!» И они выросли прекрасными людьми, разве нет?

Эдриан тоже был милейшим мальчуганом. С тех пор, как он стал жить с нами, у меня не было ни единого повода для жалоб, кроме разве что случаев, когда у него случались ужасные истерики с криками (это происходило незадолго до смерти Максин и несколько раз после) – никто не знал по какой причине. После смерти Максин мне как-то пришлось давать Эдриану лекарства из-за проблем со здоровьем, но он всеми возможными способами пытался увильнуть. Я не знала, что делать. Я взяла его на руки, отнесла в спальню наверху и сказала: «Ты пробудешь здесь до тех пор, пока не извинишься!» Сама ушла в другую комнату – меня всю трясло от страха. «Господи, помоги!» – молила я. Мне казалось, что я не справлюсь, не смогу сделать все правильно.

Я не позволяла Эдриану называть меня «мамой». У него была своя, и он должен был знать об этом, даже несмотря на то, что о Максин у него остались лишь обрывочные воспоминания. Так что он всегда называл меня «тетушка Марлоу». Эдриан постоянно писал что-то, устроившись на полу, никогда не сидел на стульчике. Таким я его и помню: ноги в стороны, сидит на полу, занят своими каракулями или смотрит телевизор.

Кен любил Эдриана, но частенько учил его различным непристойностям. Он начинал фразу со слов «Эдриан Тоус, и у него…», но никогда не заканчивал рифму. Однажды к нам зашел священник за пожертвованием для прихода, а Эдриан, выйдя к нему навстречу, заявил: «Я Эдриан Тоус, и у меня в штанах острый соус!»

Никто не знает, что было бы, останься Эдриан жить со мной. Но когда ему почти исполнилось восемь, Вайолет решила забрать его к себе. Я обратилась в социальную службу (или как там она называлась в то время?) и попыталась усыновить обоих: Эдриана и Лианну. Их отец, Рой, пошел туда вместе со мной, чтобы подтвердить, что не имеет ничего против. Но в те годы были иные порядки. Мне прямо сказали: «У вас уже есть двое детей – мы не можем допустить, чтобы они в чем-то были обделены». Мы тогда жили небогато, так что из моей затеи ничего не вышло. Но я не унывала и продолжала сражаться до последнего. Эдриан все еще оставался со мной, и я думала, что так будет всегда.

Но Вайолет все же «отвоевала» его себе. В тот момент я будто потеряла своего собственного сына, но им было плевать. Я взывала к их разуму: «Вы уже слишком старые, не будьте такими жестокими! Мишель и Марк для него как брат и сестра – вы не можете так поступить!» Только посмотрите, как до сих пор близки Эдриан и Мишель. Я ходила к адвокату в Бристоле – пыталась выяснить, можно ли что-то сделать для того, чтобы вернуть его, но тот сказал: «В суде у вас нет шансов, ведь Вайолет его родная бабушка, а вы всего лишь сводная тетя». Вариантов больше не было: Эдриану пришлось вернуться обратно в Ноул-Уэст к Вайолет и ее новому мужу, Уинстону Монтейту – ужаснейшему человеку.

ТРИКИ: Я ненавидел своего двоюродного деда. Я бы убил его, будь это в моих силах. Если бы не бабушка, я бы с превеликим удовольствием отравил его, но он был единственным, кто скрашивал ее одиночество. При любых других обстоятельствах я бы с радостью с ним покончил.

Я был еще совсем маленьким, когда они сошлись. Удивительно, но тогда (мне было около четырех или пяти лет) он казался вполне адекватным. Позже, когда мне исполнилось четырнадцать, он начал меня избивать. Гонял меня по всему дому. Для меня Уинстон никогда не был дедушкой. Он не мой настоящий дедушка, понимаете?

Если Мишель узнавала, что Монтейт в очередной раз поднимал на меня руку, то без промедления выезжала за мной на машине и уже через пятнадцать минут была рядом. Она забирала меня к себе, и я какое-то время находился с ней и ее семьей.

Никто в нашей семье не любил Уинстона, даже дядя Тони. Купив бутылку лимонада, Уинстон помечал ее, чтобы я не смел к ней притронуться, – вот каким он был человеком. Когда мне исполнилось шестнадцать, Уинстон начал давить на бабушку, чтобы та заставила меня съехать. Однажды утром я обнаружил на кухонном столе газету, раскрытую на страницах с объявлениями об аренде комнат – несколько из них были обведены ручкой. «Ясно, – подумал я, – пора сваливать». Я знал, что это его рук дело, бабушка никогда бы так не поступила. Это точно был он – я ему никогда не нравился, и это было взаимно.

Я не сильно запаривался по поводу переезда – в любом случае, в том возрасте мне уже хотелось жить отдельно. Тетушка Марлоу пыталась вмешаться в происходящее, но в результате бабушка сломала ей руку. Они подрались прямо перед домом – бабуля схватила тетушку за руку и, удерживая ее в проеме, захлопнула дверь. Это была далеко не первая их драка.

Мои дяди приструнили бы его, попроси я их об этом, но мне такая мысль в голову не приходила. Если бы Уинстон окончательно меня достал, я бы отомстил ему сам. Это теперь я понимаю, что достаточно было обратиться к дядям, и они уж точно придумали бы, что с ним сделать. Вероятно, они бы не стали его избивать – все-таки Монтейт был человеком в возрасте. К тому же мне не хотелось создавать лишних проблем бабушке, ведь, случись что, именно Вайолет пришлось бы выслушивать его стоны и причитания. Уинстон был редкостной тварью. Он уже мертв.

Должно быть, физическое насилие с его стороны сказалось на моей психике, потому что я даже не помнил о том, что Уинстон избивал меня, до тех пор, пока Мишель лет пять назад не рассказала мне об этом во время телефонного разговора. Память словно отшибло. Должно быть, я запрятал эти воспоминания куда-то очень глубоко в своем сознании. Но даже оттуда они смогли повлиять на меня.

В детстве я видел очень много жестокости. Мой дядя Майкл обычно был весьма спокойным человеком. Но как-то раз, когда мне было лет десять, произошел один случай. Мы были у него дома вместе с его женой и тетей Сэнди, а после Майкл собирался отвезти меня к бабушке на такси. Мы ехали из Монпелье в Тоттердаун. Дядя, не слишком разговорчивый по жизни, во время той поездки был особенно молчалив.

Когда мы добрались до Оксфорд-стрит, где жила моя бабушка, он сказал водителю: «Тормозни здесь». Помню, я тогда подумал про себя: «Но ведь мы еще не доехали – до дома бабушки еще пять-шесть домов вверх по улице! Дядя Майкл знает об этом – ведь это его мама!» Но сказать что-либо вслух я не осмелился.

Я остался на заднем сиденье, а Майкл вышел из машины и набросился на водителя: «Ты что издеваешься? Ты повез нас самым длинным путем! По-твоему, я совсем тупой?!» Дядя вытащил его из салона и начал избивать. Я наблюдал за происходящим, сидя внутри: Майкл повалил таксиста на капот и несколько раз ударил по голове – у парня не было ни единого шанса.

Когда бедняга потерял сознание, Майкл открыл заднюю дверь и забрал меня. Затем мы отошли чуть дальше и дядя произнес: «Бабушке об этом ни слова!» Мы больше никогда не говорили о случившемся.

Я до сих пор не переношу насилие – ни в каком из его проявлений. Быть может, это моя ответная реакция на все, что происходило в семье. Любого рода жестокость вызывает во мне чувство дискомфорта.

У меня есть друзья в Ноул-Уэсте, которые в этом отношении гораздо менее «впечатлительны». Видимо, все, что случилось со мной в детстве, действительно сильно повлияло на мою психику, раз теперь я всячески стараюсь закрыться от подобного. Я никогда не был бойцом или задирой. Мои дяди, их племянники, мой дед Фармер – все были не прочь помахать кулаками, да что там, даже мама, тети и бабушки могли дать отпор любому. По идее, я должен был стать таким, как они – человеком, которого все вокруг уважают и боятся. Но этого не случилось, что довольно необычно для семьи, в которой я рос. Даже странно, что в моем случае все вышло иначе.

Я много занимался боксом, но никогда не участвовал в соревнованиях. В то же самое время на всем белом свете не было такого человека, с кем бы не решился подраться мой дядя Тони (хотя крупным парнем его не назовешь). В свои лучшие дни дядя Мартин тоже мог отметелить любого. Он руководствовался принципом: «Если я не могу справиться с тобой голыми руками – это сделает мой нож». В моей голове никогда не было подобных мыслей. И дело тут вовсе не в страхе. Я бывал в опасных ситуациях, но у меня, в отличие от Тони и Мартина, никогда не возникало таких мрачных идей. Если в клубе ко мне подходил охранник с просьбой покинуть заведение, я уходил. А вот дядя Мартин и дядя Тони… Черта с два!